Пожалуй, самое худшее для родителей - не знать о судьбе детей. Неизвестность долго и мучительно томит, угнетает человека.
Мы прожили в Краснодоне уже больше полутора месяцев, а от сыновей никаких известий не было. Горестные, тоскливые мысли одолевали меня. А тут еще с фронта приходили печальные вести. Наша родная Молдавия была оккупирована врагом. Земля пылала в огне, истекала кровью, исходила слезами.
В те дни люди мало говорили. У каждого было свое горе.
Как-то к нам в контору райпотребсоюза зашел Константин Амвросиевич. Он был непривычно весел, улыбался, и мы решили, что он принес радостные вести.
- Потрясающая новость, Зина. Иду я в магазин за хлебом. Навстречу мне хлопец, усталый такой, запыленный: длинный, видно, путь прошел. «Вы не скажете, где здесь Колхозная улица?» - спрашивает. «Скажу, - отвечаю. - А ты что? Ищешь там кого?» «Да, - говорит, - дядя у меня здесь проживает, Константин Амвросиевич Главан...» Вот как мы с племяшом встретились.
Я так и подскочила:
- Где он?.. Боря, Миша?
- Младший. Из окружения выбрался.
Я отпросилась у председателя и побежала домой.
С того времени, как мы расстались, Миша удивительно изменился. За два месяца война перековала застенчивого мальчика в смелого, мужественного воина.
Прихлебывая горячий чай, он неторопливо рассказывал:
- Зачислили нас в рабочий батальон. Копали рвы, строили укрепления: готовили позиции для наших войск. И вот однажды мы работали под Ананьевом. Смотрим, неподалеку от нас остановились подводы, с них соскочили люди с винтовками. И кто, ты думаешь, был среди них? Директор МТС, товарищ Мишин. Он так обрадовался, когда нас увидел! От него мы и узнали, что вы выехали в Краснодон. Отдохнули они маленько и дальше отправились. Мишин тепло распрощался с нами и дал немного денег. Тогда мы с Борей решили, что за вас можно не тревожиться: к немцам теперь не попадете.
- А как же вы потеряли друг друга? - нетерпеливо прервала я.
- Э, мама, такое было! - вздохнул он. - Неожиданно все получилось... Мы с Борей работали на разных участках, когда немцы окружили наш батальон. Командование приказало выходить из окружения. Ох, и трудная была дорога.
Целый месяц добирался Михаил до Краснодона. У него не было ни денег, ни хлеба. В пути он нанимался на работу: в колхоз или на шахту. Последней его остановкой был Ворошиловград. Здесь он два дня грузил уголь, а потом, встретив попутчика до Краснодона, пошел с ним. Первый человек, к которому он обратился в городе, оказался его родным дядей.
- Я очень переживал, что потерял Бориса. Ведь вдвоем любую беду легче перенести. А одному как-то страшно. Шел и все думал: «Что с Борей? Не захватили ли его немцы? Сумел ли он выйти из окружения?»
Тревога за судьбу Бориса заполнила теперь все мои мысли.
- Нечего так убиваться, Зина. Если Миша ушел от них, то Боря и подавно уйдет, - подбадривал меня муж.
Он оказался прав. Спустя несколько дней, почтальон принес мне маленький бумажный треугольник. Взглянув на него, я сразу узнала почерк Бори.
Боря сообщал, что ему удалось вырваться из окружения и присоединиться к отступающим войскам. «Где Миша и что с ним, ничего не знаю, - писал он. - В суматохе мы потеряли друг друга... Мне горько сообщать тебе об этом, мама. Но скрывать правду я не могу.
Меня временно определили в санитарно-хирургический автотранспорт».
Глава 21. Снова в строю
Это письмо словно подхлестнуло Мишу. Он вскочил с табурета и горячо заговорил:
- Нет, я не могу ни минуты оставаться здесь. Боря на фронте, бьется с фашистами, а я отсиживаюсь в тылу! Позор! - Он метнулся было к двери, но на пороге остановился:
- Папа, ты знаешь, где военкомат находится?
Отговаривать Михаила было бесполезно. Григорий Амвросиевич назвал адрес военкомата, и Миша отправился туда.
Недели через две мы снова проводили его в Красную Армию. Некоторое время он был в Саратове, а потом его послали в Челябинск, учиться на минометчика.
Перед выездом на фронт он писал: «Я очень рад, что, наконец, наступил долгожданный день отправки на фронт. Рад, что теперь и я стану в ряды борющихся за честь и свободу нашей Родины, буду ее боевым защитником. Теперь, когда я иду на такое большое дело, заверяю вас, дорогие родители, что буду драться так, чтобы ни один фашист не остался на нашей советской земле. Прошу вас, напишите Боре, что я вызываю его на соревнование нещадно бить врагов».
Мы с мужем жили в далеком донецком городке, а все наши мысли были на фронте, там, где в трудной, кровавой схватке бились с врагом наши сыновья. Письма от них стали для нас самой большой радостью.
«Вчера я получил боевое крещение, - писал Михаил. - Вчера мною были пущены первые мины по фашистским гадам. Это очень важный день в моей жизни».
Борису недолго пришлось служить в санитарно-хирургическом автотранспорте. Узнав, что он владеет румынским языком, командование назначило его переводчиком и связистом при штабе дивизии. Здесь он вел допрос захваченных в плен румын. В ноябре 1941 года Боре было присвоено звание сержанта.
Но наиболее важным событием в его жизни в ту тяжелую военную зиму было вступление в ряды Ленинского комсомола. В своем письме, поздравляя нас с Новым, 1942 годом, Борис писал:
«Я очень рад, что меня приняли в комсомол, и постараюсь оправдать оказанное мне доверие. У нас на фронте все бойцы считают, что наступающий год будет годом победы. Такие у всех надежды и желания.
Дела у нас идут неплохо. Скоро так ударим по фашистам, что ни один из них не сумеет удрать. У нас сейчас стоят морозы, которые дают себя хорошо чувствовать фашистской армии. Немцы и их союзники ходят, как привидения: в одеялах, головы обматывают платками. Мы все хотим, чтобы морозы были еще сильнее - пусть мерзнут фашисты. Особенно плохо одеты итальянцы. Их много берут в плен. Они такие голодные, что готовы есть даже отбросы».
В дни, когда на фронте шли ожесточенные бои, когда жажда мести гнала и молодых, и старых на поле боя, Боре было мучительно трудно оставаться в штабе. Его тянуло на передовую, туда, где можно лицом к лицу столкнуться с врагом и помериться с ним силами.
Как-то Борис не утерпел и выложил все это начальнику штаба.
- Я понимаю вас, сержант Главан, но отпустить на передовую пока не могу: нам нужен переводчик, - ответил ему начальник штаба.
- Разрешите хотя бы участвовать в ночной разведке, товарищ полковник.
- Это другое дело.
Через несколько дней Борю вызвал к себе начальник разведки.
- Ну, вот, сержант, ваше желание сбывается. Сегодня с наступлением темноты пойдете с двумя бойцами. Необходимо достать «языка».
Весь день Борис провел в волнении, несколько раз проверял и чистил оружие, изучал маршрут, по которому нужно было пройти на позиции противника, еще и еще раз обдумывал детали.
Ночная операция была проведена удачно. Разведчики бесшумно похитили из румынской воинской части офицера и солдата и доставили их в штаб. «Языки» оказались болтливыми, от них удалось получить ценные сведения.
Так Борис стал разведчиком. К весне 1942 года он уже был помощником начальника разведки, и ему было присвоено звание младшего лейтенанта.
С болью писал он нам о том, что видел на территории, занятой врагом:
«Сердце обливается кровью при виде того, что натворили фашисты на нашей земле. На месте многих городов и деревень остались только зола и пепел. Тысячи невинных людей расстреляны или угнаны на каторгу в Германию. Я буду мстить немецким извергам, пока бьется в груди сердце».
Летом 1942 года на юге начались сильные бои. Часть, в которой служил Борис, была переброшена под Харьков и после напряженного двухнедельного боя попала в окружение. Борис получил приказ спасти ценности и имущество полка, но, несмотря на все усилия, сделать это не смог. Тогда командование приказало часть имущества уничтожить, а другую часть и провизию раздать населению. Выполнив все это, Борис с товарищами стал пробираться на восток.
Фронт уже ушел далеко вперед, в селениях и на дорогах шныряли немцы. Днем Борис и его спутник прятались в хлебах, в лесу или в кустах на берегу какой-нибудь речки, а ночью, держа наготове автоматы, шли дальше.
- Мы не собирались дешево отдать врагу свои жизни, - рассказывал нам потом Борис. - Сражаться до последнего патрона, а последнюю пулю - в свое сердце. Живыми не сдаваться - так мы решили.
Как-то вечером они подошли к большому украинскому хутору. Слышались немецкая речь, шум моторов. Заходить в хутор было опасно. А на отшибе, в степи, белел одинокий домик. Направились туда. На тихий и осторожный стук Бориса дверь открылась, из нее вышел высокий худощавый старик. Увидев советских офицеров, он испугался:
- Боже мой, куда вы?.. Немцы тут...
- Не пугайся, дед, мы скоро уйдем догонять своих. Только помоги нам.
- С дорогой душой, с дорогой душой, - закивал старик.
С минуту все молчали.
- Вы-то, поди, изголодались, - спохватился старик. Он торопливо поставил на стол миску холодного борща, нарезал крупными ломтями хлеб.
- Спасибо, дед, за хлеб-соль. Теперь можно и в дорогу. Только вот что: у тебя старая, потрепанная одежонка найдется? А то в этом, - Борис кивнул на форменную гимнастерку и галифе, - трудно идти.
- Понимаю, - сказал старик. - Обождите чуток, посмотрю на чердаке. Жинка туда складывала.
Вскоре он принес обоим рваные штаны, рубашки, разбитые ботинки.
- Вот... нашел, - даже смутился старик. - Только тут, кажись, нечем и прикрыться.
- Ничего, сойдет.
Борис и его товарищ быстро переоделись. Свое воинское обмундирование и автоматы они зарыли на огороде и попросили старика хранить это в тайне.
- Скоро вернемся, дедушка, заберем свое добро. Ты уж постарайся, сбереги.
- Не сомневайтесь, - заверил старый шахтер и обнял ребят. - Ждать вас будем... Дай вам бог удачи.
Теперь можно было идти и днем и не бояться попасть на глаза немцам.
Узнав, что от станции Миллерово недалеко до Краснодона, Боря уговорил своего спутника зайти к нам.