Действующие лица:
Каллимако
Сиро
Мессер Нича
Лигурио
Сострата
Тимотео, монах
Прихожанка
Лукреция
Комедия начинается канцоной, которую исполняют нимфы и пастухи. В ней говорится о том, что они давно уже удалились в леса, чтобы спастись от бесконечной скуки, преследовавшей их в мире людей, но пришли сюда в честь праздника, а так же из-за благоговения перед именем того, кто правит людьми и преисполнен благими чувствами (Бог?).
Далее следует пролог, в котором повествователь обращается к зрителям, обещая их изрядно повеселить, показать всю Италию, включая Пизу и Рим, а также Флоренцию. Здесь он останавливается и показывает, кто в каком доме живет (аббат или приор- решайте сами- справа от нас его дом, улица Амура, где паденье неизбежно). А слева живет Гваданьи Каллимако, который только приехал из Парижа. Хоть он и слывет человеком благородным, а все же умудрился обмануть честную даму и обвести вокруг пальца всех вокруг. И повествователь горячо желает зрителям,чтобы их всех так же надули). Спектакль зовется «Мандрагора», почему- не говорит.но обещает угостить вином всех, кому не понравится. Извиняется за автора: комедию написал потому, что за серьезные произведения денег меньше дают,но из-за этого не стоит причислять его к дуракам. Да и даже если будет кто-то злословить - наплевать. Но все, зритель,внимание: действо начинается!
Действие первое:
Слуга Каллимако Сиро удивляется тому, что хозяин покидает Париж очень быстро, но вот уже месяц сидит без дела во Флоренции: к чему же была такая спешка? Каллимако рассказывает о том, что однажды в Париже, когда он давал обед, двое его друзей заспорили о том, кто красивее: итальянки или француженки. Один из них сказал, что даже если бы все итальянки были уродинами, одна его родственница не дала бы посрамить честь их всех. Он назвал некую мадонну Лукрецию, жену мессера Ничи Кальфуччи, и Каллимако так захотел ее увидеть, что тот час отбыл во Флоренцию, и увидев ее красоту, понял, что лучше умрет, нежели не возобладает ею. Но шансов не было никаких, потому что женщина она честная, мужа никогда не ослушается, прислугу не подкупить, да и вообще не подступиться ни с какой стороны. Но вдруг Каллимако вспоминает, что Ничи оочень хочет иметь детей, а жена никак не может забеременеть, и ему приходит в голову мысль о том, чтобы уговорить их отправиться на воды, поехать туда самому, каждый день давать шикарные обеды, а там, может, и сблизятся они. Для этой цели он выбирает Лигурио, одного подхалима, который иногда крутится вокруг Ничи и его жены, а, соответственно, знаком с ними лично. Лигурио уговаривает мессера поехать на воды, но он очень не хочет собираться, везти с собой кучу вещей, миллион чемоданов жены..в общем, отпирается как может, но Лигурио говорит ему, что пребывание там наверняка поможет Лукреции забеременеть, и тот в конце концов соглашается подумать и обсудить это с женой. Лигурио отправляется к Каллимако и говорит, что выполнить его задумку будет очень трудно,так как Ничи не хочет никуда ехать. Они еще обдумывают это дело, и Лигурио предлагает представить Ничи Каллимако как известного целителя, который практиковался в Париже, чтобы его якобы авторитет помог убедить мессера в том, что лечение на водах необходимо. Действие заканчивается канцоной про Амура, которого боготворят люди,а боги боятся, потому что знают, как страшна его сила.
Действие второе.
Лигурио ведет Ничу в дом к Каллимако, чтобы тот собственными глазами убедился в гениальности доктора. Каллимако встречает их словами на латыни (Добрый день, господин магистр), Нича тут же умиляется и уже готов вверить свою жизнь этому чудесному доктору целиком. Ведь он месяцами учил латынь и не понаслышке знает, как это трудно. Соответственно, тот, кто ее знает, человек образованный, и никак не может обвести вокруг пальца. Каллимако рассуждает о причинах бесплодия Лукреции и останавливается на том, что дело может быть в бессилии самого Ничи. Но тот уверят, что дает жене такого жару каждую ночь, что и речи не может быть об этом. Тогда Каллимако решает взять на анализ мочу женщины, чтобы уж точно определить проблему и назначить лечение. Сиро и Нича отправляются к последнему домой. Пока Нича уговаривает Лукрецию не упрямиться, Сиро думает о том, как же он влип, и что вообще выйдет из этой истории. Вот, они получили желанную баночку (проститеJ) и отправились обратно. Каллимако приходит к выводу, что моча-таки мутновата и что причина может быть в том,что она замерзает, простаивая на коленях на холодном полу во время молитв. Он уверяет, что знает средство, от которого Лукреция вмиг забеременеет: настой мандрагоры. Главное- выпить его после ужина, и через 9 месяцев можно ждать прибавления. Но есть одно НО: после того, как она выпьет этот настой, с ней нельзя спать, иначе умрешь через 8 дней. Но и тут Каллимако знает, что делать. Нужно лишь найти какого-нибудь человека, который переспит с ней первый, а уж потом можно развлекаться сколько захочешь. Он даже пообещал помочь в поимке какого-нибудь молодчика, связать его и лично притащить к постели Лукреции. Но Нича говорит, что ее будет не так просто уговорить. В конце концов, был придуман план: ее поможет уговорить духовник, которые убедит ее в том, что это совсем не грех. А его легко уговорить с помощью денег. Конец- канцона о глупых людях, которые думают, что они очень умны, а их, на самом деле, можно легко убедить в том, что осел летает.
Действие третье.
Нича и Лигурио идут к монаху. Перед встречей Лигурио упрашивает мать Лукреции, чтобы та поговорила с дочерью и убедила ее во всем слушаться мужа и монаха. А так же говорит Ниче, чтобы он прикинулся глухим и ничего не отвечал, когда тот будет разговаривать с монахом. Они с Ничей заходят в церковь и застают Тимотео (монаха) за разговором с прихожанкой, в котором тот уверят бедную женщину, что если она не будет молиться и делать пожертвования, то турки точно нагрянут в Италию и посадят ее на кол. Лигурио отзывает монаха в сторонку и говорит, что хочет сделать большое пожертвование, но прежде надо провернуть одно дельце. Дочь некоего Камилло Кальфуччи, племянника Ничи, забеременела неизвестно от кого, и если не уговорить ее выпить настоя, от которого произойдет выкидыш, то честь всей семьи будет опозорена. Тимотео колебался, но согласился. Внезапно Лигурио сообщил, что женщина выкинула и без их участия, и монах начал подозревать, что чел попросту врет. Тогда Лигурио открыл истинную историю и попросил монаха, чтобы тот уговорил мать и дочь прийти к нему якобы для отпущения грехов. На следующий день монах уже с жаром убеждал Лукрецию, что переспать ради пользы с незнакомым мужчиной- это совсем не грех, ослушаться мужа- вот когда тебя ждет кара небесная. Женщина отчаянно сопротивляется, но понимает, что выхода нет. Канцона: о том, как приятно жить обманом. Ты обманываешься сам, да еще и праведных людей направляешь не туда.
Действие четвертое.
Лигурио приходит к Каллимако и говорит, что все идет отлично и дело теперь за малым: просто лечь к ней в постель. Внезапно Каллимако понимает, что тупанул: он ведь пообещал Ниче лично поймать «первого попавшего» на улице, а как это может быть одновременно и похитителем, и жертвой? Да и если его не будет, мессер точно поймет, что дело не чисто. В конце концов, они придумывают план, который состоит в том, чтобы Каллимако нацепил какие-то лохмотья, приклеил накладной нос, взял в руки лютню и шел как раз по той улице, где будет похищен, а похищать вместо него будет переодетый Тимотео.
В общем, все удается, Каллимако «похищают», вталкивают в комнату к Лукреции и в двух словах объясняют, что надо делать (J). Под утро Каллимако решает открыться Лукреции и рассказать про его замысел и про то, как любит ее больше жизни. Женщине понравились его нежные слова и ласки, не сравнимые с ласками мужа. Она сказала ему, чтобы он завтра шел в церковь, где она при муже предложит сделать его кумом, и тогда они смогут беспрепятственно встречаться в их доме. На следующее утро Нича выслушал предложение жены и с удовольствием согласился, и даже отдал свои ключи от дома. В конце канцоны нет!
О произведении:
Прорыв к более широким литературным горизонтам удался Макьявелли в комедиографии. Дебют его в комедии пришелся на во многом решающий момент в истории этого жанра: в течение предыдущего столетия происходило опознание драматической структуры древнеримской комедии; этот процесс успешно завершился к концу XV в. и в первые годы XVI-го сменился другим — процессом адаптации классических комедийных структур к новому материалу и новому языку. Макьявелли стоит в самом его начале, предшественников у него крайне мало: только две первые комедии Ариосто, единственная комедия Биббиены, еще два-три опыта менее значительных авторов — нет, следовательно, никакого связывающего и регламентирующего образца. Это в полной мере справедливо применительно к его первой и лучшей комедии — «Мандрагоре», написанной предположительно в 1518 г. и представленной с огромным успехом в Венеции в 1522 г. Древнеримской комедией Макьявелли интересовался и ее знал: об этом говорит его перевод «Девушки с Андроса» Теренция, относящийся примерно к тем же годам, что и «Мандрагора» (и заново отредактированный в 1519—1520 гг.). Однако из персонажей «Мандрагоры» родовое сходство с масками паллиаты (комедии плаща) замечается только у парасита Лигурио, вступающего в роли главного организатора интриги (аналогичная роль параситу принадлежала в «Куркулионе» Плавта и в «Формионе» Теренция). Сама же сюжетная ситуация у Плавта и Теренция попросту невозможна: древнеримская комедия никогда не изображала адюльтер (супружескую измену, прелюбодеяние). У сюжета «Мандрагоры» источники более близкие, хотя и иножанровые -итальянская новелла охотно рассказывала о хитроумных любовниках, возжелавших жены ближнего своего. В комедии Макьявелли наблюдаются переклички с некоторыми новеллами Боккаччо, но самая большая близость обнаруживается с новеллой о Джакопо Лоренцо Медичи, где весьма похож на мессера Нича обманутый муж и весьма похожа роль, которую играет в интриге духовное лицо. Есть, однако, одна существенная разница: в новелле Лоренцо Медичи препятствия материальные — надо обмануть мужа и расчистить путь от преград, которые воздвигает его ревнивый нрав; в комедии Макьявелли препятствия моральные — одурачить мужа мало, надо убедить жену забыть о долге и чести. Героиня Лоренцо весьма не прочь от интрижки с пригожим флорентинцем, героиня Макьявелли не помышляет об измене — имя Лукреции дано ей прилежным читателем Тита Ливия недаром. «Первейшим препятствием является честнейшая ее натура», — это говорит Каллимако, и ему вторит мессер Нича, уже согласившийся на план, предложенный мнимым лекарем: «Но все же остается одно немаловажное препятствие... — жена. Не думаю, что будет так легко ее уговорить». Соответственно изменяются моральные коннотации, сопряженные со сводничеством духовника: в новелле брат Антонио убеждает мужа, что тот не избегнет ада, если не сведет свою супругу с любовником; в комедии брат Тимотео с помощью теологических софизмов убеждает жену, что она должна возлечь с посторонним мужчиной. У Лоренцо монах поощряет грех, у Макьявелли совращает добродетель.
В такой интерпретации комедийного конфликта у Макьявелли нет ни предшественников, ни последователей. Комедия как жанр в принципе предполагает некоторую редукцию моральной точки зрения, но если уж в нее введена позиция, подвергнутая моральной квалификации, если на пути осуществления любовных желаний встает добродетель, то это неизбежно провоцирует возникновение трагических или, на худой конец, мелодраматических интонаций - в «Мандрагоре» комическая атмосфера ничем, однако, не омрачена. Моральная оценка, тем самым, не выносится за скобки, не игнорируется, что входило бы в правила игры, установленные для комедии, начиная, по крайней мере, с древнеримской, а учитывается, но полностью опровергается — для обличителей «макья-еллизма» это служило дополнительным аргументом в пользу аттестации Макьявелли как последовательного аморалиста.
Комедия Макьявелли может быть рассмотрена в контексте конкретного политического момента и предстанет аллегорическим рассказом о том, как Лоренцо Медичи герцог Урбинский (Каллимако), преодолевая сопротивление Пьера Содерини (мессер Нича), овладевает Флоренцией (Лукреция) — такая интерпретация при всей ее рискованности, может быть, не совершенно фантастична. Комедия Макьявелли может быть рассмотрена в контексте календарных мотивов, которые составляют общий генетический фонд жанра, и предстанет символической историей обновления — через смерть (в данном случае, мнимую) к рождению новой жизни. Лукреции, дабы «излечиться» от бесплодия, нужно не только прибегнуть к магическим или псевдомагическим средствам (настой мандрагоры), но и разделить ложе с первым встречным (этот акт брат Тимотео прямо именует «таинством»). Она приносит свое тело в жертву и непосредственно с ложа любви, совершив обряд омовения, вступает в священное пространство (in santo). Тем самым героиня комедии проходит через полный цикл календарного ритуала, через все его четыре классические фазы (мортификация, очищение, инвигорация, ликование): воспринимает предстоящее испытание как гибель («я не думаю, что доживу до утра»), побеждает смерть в любовном поединке, подвергается очищению («потом подниму жену, велю ей хорошенько вымыться и пойти в церковь совершить очищение») и, наконец, возрождается к новой жизни («сегодня ты все равно что снова родилась на свет»). Финал комедии в таком прочтении празднует торжество жизни и молодости («А вы, мадонна Сострата, вроде бы помолодели. — Это от радости»), а сама комедия явно обнаруживает свою карнавальную природу.
Все эти контексты существенны для понимания «Мандрагоры», но самым продуктивным является, пожалуй, контекст антропологических идей ее автора. «Мандрагора» не переносит рецепты «Государя» на бытовую почву, а иллюстрирует наиболее общие и наиболее глубокие представления Макьявелли о человеческой природе, самым редким и ценным свойством которой он считал способность меняться вслед за переменой обстоятельств. Все персонажи комедии слепо следуют своей страсти или своему нраву, все, кроме Лукреции, которая не только забирает к финалу инициативу в свои руки, но и круто перестраивает свои взгляды и свой образ жизни. Добродетель Лукреции терпит поражение, столкнувшись с «общей нашей испорченностью» (la cattivita nostra), но сама Лукреция оказывается победительницей: она побеждает себя, «честнейшую» свою натуру. Этот исход аморален — пусть так, но он вполне согласуется с тем, что Макьявелли понимал под моралью в своих великих политических трактатах. Мораль — это не свод неизменных и абсолютных законов, это форма существования в правильно организованном общежитии, при таком государственном устройстве, которое способно обеспечить своим гражданам моральный образ жизни. Если такого устройства не имеется, то морально все то, что способствует продвижению к нему. Брак мессера Нича и Лукреции бесплоден, поэтому должен быть разрушен и на его месте должен воздвигнуться новый, тройственный союз, который устраивает жена, освящает монах и подтверждает муж («и я дам им ключ от нижней комнаты, дабы они в любое время могли прийти, ибо женщин у них в доме нет и живут они как твари неухоженные»). Нелепо, казалось бы, сравнивать этот брачный союз с тем всеитальянским государственным целым, мечту о котором лелеял Макьявелли, но возникает он в результате столь же революционных переворотов и, как сказано в «Государе», «введения новых законов и установлений».
Конечно, все эти мотивы и темы представлены в «Мандрагоре» в игровом ключе и, возможно, даже спародированы. Иначе в произведении, наделенном столь сильным сатирическим пафосом, и быть не могло. Объектом сатиры в «Мандрагоре» являются, в первую очередь, два персонажа: брат Тимотео и мессер Нича. Монах представляет вполне определенную институцию — резко отрицательное отношение Макьявелли к католической церкви, прежде всего, к роли, сыгранной Римом в политической катастрофе, постигшей Италию, выражено им и в других его сочинениях со всей твердостью. За мессером Нича стоит патриархальная и провинциальная Флоренция, замкнувшаяся в своих муниципальных горизонтах и не способная видеть дальше своего носа («В молодости я был очень легок на подъем. В Прато не бывало ярмарки, чтобы я на ней не присутствовал, и нет во всей округе местечка, в котором бы я не побывал. Да что в округе! Я и в Пизе, и в Ливорно бывал!»), та Флоренция, которая неуклонно придерживалась своей «срединной» линии и тормозила все политические проекты Макьявелли. Это со всей очевидностью следует из языка, которым автор наделил именно данного своего героя (и больше никакого другого): кажется, в говоре Флоренции не осталось такого выражения, оборота, присловья, пословицы, которыми бы не отметился этот образцовый глупец, собственными руками уложивший любовника в постель своей жены.