Довольны собой.
Ибо, что касается самого ребенка…
Нужно ли плакать?
Да.
От такого ослепления.
Ведь только ослепление мешало понять смысл страдания матери и делало из родов Голгофу.
“Рожать будешь в муках”.
Слава Богу, старое проклятие живо.
Но не пора ли теперь сделать для ребенка все то, что мы имел счастье сделать для его матери?
Да, да. Совершим это новое чудо.
Но… как?
Рождение без боли может быть подготовлено.
Как же подготовить юного узника?
Давайте запустим тончайшие электроды через мягкий материнский живот, чтобы проникнуть в маленький череп?
О нет, ради Бога!
Мы знаем, какие подвиги совершает технология в наши дни.
Но мы забываем, сколько садизма сокрыто порой в человеческом сердце: проникать, исследовать, разрывать, разрезать, рассекать…
Молодого исследователя, будущего Нобелевского лауреата, вооруженного иглами, зондами, переполненного гордостью за свои электронные доспехи - что его вдохновляет,
любовь?
или амбиция?
Как некогда религия так сейчас наука и исследования прикрывают преступления все тем же плащом респектабельности.
Только чтобы спасти нас с вами Инквизиция пытала и сжигала на кострах, крестоносцы лили кровь рекой.
Другие времена, другие нравы.
Те же истоки вдохновения.
Умоляю, никаких электродов!
Попытаемся просто понять.
Осмелившись задать себе вопрос:
“Почему женщина страдает, рожая?”
Мы поймем причину боли, истоки страха.
Еще раз исполнимся смелостью, откроем наши сердца.
Может быть, наконец, удастся нам услышать, что так давно и безуспешно пытается сказать нам ребенок, появляясь на свет.
“Рождение - это страдание”
Гаутама
Рождение - это страдание.
А не только роды.
Рождаться на свет так же больно, как и давать жизнь.
Когда говорилось “рождение - это страдание”, Будда имел в виду не мать, а дитя.
А что касается ужаса рождения…
Ужас рождения - это не боль, а страх.
Для малыша этот мир пугающий.
Его разнообразие, огромность сводят с ума маленького путешественника.
Говорят и считают, что новорожденный ничего не чувствует.
Он чувствует все!
Абсолютно все, без фильтров, без выбора, без различия!
Рождение - это гроза, ураган.
А ребенок - терпящий кораблекрушение, уничтожаемый, поглощаемый стремительным приливом ощущений, которые он не умеет распознать.
Наше единственное преступление в том, что мы не ведаем всей тонкости и остроты переживаемых новорожденным чувств.
Эта свежесть чувств носит прекрасное название: юность.
А мы, остальные, “взрослые люди”, мы уже ничего больше не чувствуем.
Наши чувства притуплены, пресыщены.
Проклятие не возраста, а силы привычки делает нашу кожу такой же грубой, мертвой, бесчувственной, как шкура носорога, крокодила.
Новорожденный не видит?
Это написано в книгах.
Это в сознании всех людей.
Потому что иначе, как представить себе, что кто-либо мог бы устремить на ребенка такие прожекторы, которые не вынес бы ни один хирург?
Может быть уменьшить свет, когда дитя появляется на свет?
Да разве со слепым церемонятся?
Итак, новорожденный слеп?
Откроем же, наконец, глаза.
Что мы увидим? Голова едва вышла, тело еще нет, а ребенок уже широко открывает глаза.
Пусть он их тут же с криком снова закроет, а маленькое личико омрачится невыразимым страданием.
Если бы хотели отметить ребенка печатью страдания и насилия, дать ему понять, что он попал к сумасшедшим, лучшим способом доказать ему это, направив на него ослепляющие лампы.
Как готовится хорошая коррида?
Как делают “хорошего” быка бешенным, пьяным от боли и ярости?
Целую неделю животное держат запертым в темноте.
Затем его внезапно выпускают под ослепляющий свет арены.
И тогда он нападает: надо, чтобы он убивал.
Рычи, толпа!
Кричи, младенец!
Слеп ли новорожденный?
Ослепленный.
А что до слепых…
Теперь уши.
Глух ли новорожденный?
Не более, чем слеп.
Когда он появляется на свет, он уже давно все слышит.
В теле матери он уже узнает так много разных звуков!
Скрип костей. Урчание кишечника, а какой важный барабан, просто колдовской - сердце.
И более грандиозная вещь, иногда, как дуновение ветра, иногда, как ураган - “ее” дыхание.
Затем - слово, “ее” голос, это единственный по тембру, модуляциям, настроению голос, с которым растет ребенок.
А шум окружающего мира.
Ребенок знает голос своего отца задолго до того, как встретит его.
А все вместе - какой великолепный концерт!
Конечно, все это смягчено, ослаблено, притуплено околоплодными водами.
Как грохочет этот мир, рожденный в волнах!
Наши голоса, наши крики должны казаться несчастному младенцу тысячекратным раскатом грома.
Кто помышляет говорить тихо в родильном отделении?
“Тужьтесь! Да тужьтесь же!” -
Эти вопли должны очаровать ребенка.
Ах, несчастный ребенок, какое же это бедствие - родиться, в мгновение ока очутиться в океане нашего незнания, невольной жестокости!
Может быть твоя кожа, мой маленький, менее измучена?
Полноте, ведь младенец ничего не чувствует!
На самом ли деле ничего?
Чувствует ли что-нибудь эта боязливая кожица, которая знает: друг или недруг к ней приближается, и начинает дрожать?
Эта кожа, которая не знала ничего кроме нежности и ласки прикосновений слизистых оболочек, что она встретит?
Гигиенические салфетки, грубые ткани, а иногда даже щетку!
О, терновый венец!
Новорожденный малыш попадает прямо-таки на острые шипы.
Вот он и кричит.
И мы хохочем во все горло.
При виде таких страданий хочется крикнуть: “Хватит! Достаточно!”
Да, ад действительно существует. Это не сказка.
И там горит настоящий огонь.
Но этот ад не на исходе жизни, в загробном мире,
Он здесь, в начале пути.
Это та мука, на которую, сами того не желая, мы обрекаем ребенка,
и это те шипы, тот огонь, который мы зажигаем между собой и невинным младенцем.
Ну, это-то наконец, все, конец всем пыткам?
Нет, нет, этот огонь, обжигающий кожу и глаза, проникает внутрь и жалит ребенка изнутри.
Да, еще худшим является ожог воздухом легких.
Это то же самое, что в первый раз затянуться сигаретой, вдохнуть дым.
О, эта икота, эти глаза часто полные слез, красное лицо, исступленный кашель!
Но настолько более жесток ожог, более ново и оскорбительно - проникновение воздуха вовнутрь!
Да, это ожог превосходит по ужасу все стальные пытки.
В ребенке все сжимается, все протестует, все отвергает и старается избавиться от врага.
И за этим следует крик!
Первый крик - это “нет”!
Это потрясение человека, которого убивают, насилуют, это страстный, пылкий отказ от того, что на самом деле является жизнью!
Ну, наконец-то, все, не правда ли?
Увы, нет!
Ребенок рождается, его хватают за ногу, и принуждают висеть вниз головой.
Маленькое тельце, действительно, очень скользкое, все покрыто белой густой смазкой.
Он может выскользнуть из рук и упасть.
До некоторой степени такой захват хорош.
Хорош… для нас.
Но находит ли приятным сам ребенок качаться вниз головой?
Без сомнения, он испытывает головокружение, и дальнейшем - это тревога, приходящая к нам вместе с кошмарами, где лифт пробивает потолок, с внезапными спусками с высоты шестого этажа, мерзкими падениями, когда кажется, что пол уходит из-под ног.
Все головокружения, все страхи в этом плане имеют одну метку: рождение.
Это один из простейших механизмов.
Но чтобы лучше его понять, нужно вернуться назад, в материнское лоно, проследить все злоключения маленькой спинки.
Воистину, сила - “в почках”, страх - “между лопаток”.
Мое состояние души - это, фактически, “состояние моей спины”!
В материнском лоне существование ребенка имело два этапа, два сезона, противостоящие друг другу, как зима лету.
Сначала это был “золотой возраст”.
Эмбрион, маленький росток, неподвижный, Но непрерывно делящийся, который в один прекрасный день становится плодом.
Растение превратилось в животное: его поглощает движение, которое усиливается от центра туловища, к периферии.
Деревце машет ветвями; плод двигается и наслаждается этим.
Пьянящая свобода.
Да, это золотой возраст: это маленькое существо не имеет веса, не имеет никаких преград, его носят воды и дают ему свободу птиц, живость рыб.
Его королевство не имеет границ, и не имеет преград его свобода: в течение первой половины беременности, яйцо (мембраны, окружающие ребенка, воды, в который он плавает) растет быстрее самого малыша.
Ребенку хорошо развиваться, благоденствовать: его империя развивается быстрее.
Если и коснется он слегка границ, то кажется, что они тут же до бесконечности отодвигаются.
У нас есть изображение счастливцев этого возраста: на их лицах выражение безмятежности и восторга.
Увы, отчего же все в один день должно превратиться в свою противоположность!
Даже будучи принцем, даже в глубине пещеры не ускользнешь от закона.
Проклятый всемирный маятник!
Во второй половине беременности все меняется: ребенок начинает расти быстрее, чем содержащее его яйцо.
Он встречает стены.
Он об них бьется.
Вселенная захлопывается и сжимает свою добычу.
Где вы, солнечные дни юности, сумасшедшая легкость и свобода!
Из принца, правящего безграничной, бескрайней империей, ребенок превращается в узника.
Тюрьма!
И какая тюрьма!
Такая тюрьма!
Такая тесная одиночная камера, что можно коснуться сразу всех стен.
Потолок так низок, что невозможно разогнуть голову.
Мерзкая судьба, неумолимая и непреклонная.
Что же делать?
Смириться.
Ребенок приноравливается, пригибает голову, старается стать меньше.
Он и не знает, что это растет он сам!
Не может быть большего смирения, покорности, унижения; но вот тюрьма оживает и, как спрут, сжимает свою добычу.
Это сжатие будет длиться целый месяц, последний месяц беременности, и мягко подготовит ребенка к заключительной буре.
Сначала маленький узник пугается.
После первого испуга привыкнет.
И даже полюбит.
Почувствует вкус в этих ласках, этих объятиях.
То, что заставляло раньше дрожать, теперь навевает томление.
Когда это происходит, он дрожит от удовольствия, он покоряется, подставляет спину, нагибает голову.
Потому что это пока только ласки.
И однажды эта игра кончается.
Любимая волн превращается в ураган, подруга - в фурию.
Сила, сжимающая ребенка, становится зло.
Она не обнимает ребенка, а раздавливает.
Игра из радостной становится злобной.
“Меня не любят больше, меня гонят!
Ты любила меня, а теперь давишь, толкаешь вниз, выдавливаешь, ты жаждешь моей смерти,
ты хочешь, чтобы я прыгнул в эту бездну, небытие!”
Изо всех сил ребенок противится этому.
Только бы не покинуть, не выпрыгнуть…
Что угодно, только не эта пустота.
Но что сделаешь с этой огромной, сумасшедшей силой!
Сжатые плечи, втянутая голова, сердце, готовое разорваться, ребенок - не более, чем сгусток страха.
Стены сжимаются снова.
Тюрьма становится туннелем, воронкообразным туннелем.
Этот ужас, не знающий больше границ, переходит в неистовство.
Пьяный от ярости, узник бросается на приступ.
Он весь - ярость.
Нужно, чтобы эта стена, о которую я разбивал голову, уступила.
Эта стена, жаждущая моей смерти.
А эта стена… это моя мать,
Которая носила и любила меня!
Чудовище сжимает еще сильнее.
О! Моя голова, голова, вынесшая всю тяжесть несчастья, как она еще цела!
Конец близок, смерть очевидна.
Откуда же знать этому несчастному ребенку, что чем больше сгущается тьма, тем ближе свет, свет жизни!
Ну же, чудовище, еще раз…
И тогда, происходит взрыв, вспышка.
Стены рушатся.
Тюрьма исчезает.
Ничего!
Что это, взрыв вселенной?
Нет, это я родился.
Вокруг меня пустота.
Невыносимая свобода.
Все раздавливало меня, сжимало,
Но я имел тело, форму!
Проклятая тюрьма, моя мама, где она?
Без тебя от меня осталось одно головокружение, приди, вернись, верни меня. Держи меня, дави, сжимая меня, но пусть я существую!
Страх подкрадывается сзади.
И враг всегда ударяет в спину.
Ребенок переполнен тревогой по одной простой причине - ничто не держит больше его спину.
Эта спина сжималась изо дня в день, напряжение согнуло ее в дугу, и вдруг, внезапно, она освободилась.
Чтобы успокоить, убедить, умиротворить, нужно сложить, собрать маленькое тельце, защитить от пространства, дать ему от этой новой для него свободы ровно столько, сколько он может найти приятным для себя.
Так сжимают атмосферу вокруг водолаза, слишком быстро поднимающегося на поверхность.
А вместо этого ребенка подвешивают за ногу, и голов, вынесшая не себе всю тяжесть драмы, болтается и вертится в пространстве!
А куда кладут этого страдальца, ребенка, пришедшего из тепла, из нежного чрева?
На чашу весов!
Металлическую, грубую, холодную, как лед, обжигающе ледяную - это мог придумать только садист, не иначе!
Крики ребенка усиливаются.
Публика в восторге - “Вы слышите, слышите, как он кричит!” - оттого, что такое маленькое тельце может производить столько шума.
И снова берут ребенка за пятки.
Новое путешествие, новое головокружение.
Его кладут на стол… и непрерывно плачущего, ненадолго покидают.
Теперь капли.
Мало того, что его глаза исколоты светом, их нужно защищать от инфекции, невесть когда исчезнувшей.
Ребенок борется, сражается, как одержимый.
Но мы сильнее, мы взрослые.
В конце концов дело кончается тем, что, отогнув нежное веко, туда запускают несколько капель жгучей жидкости.
Вот наконец-то ребенок один.
Потерянный в этой враждебной, непонятной вселенной, он задыхается от страха.
Даже если к нему просто приближаются, он все равно дрожит и ревет белугой.
Убежать! Спастись!
И тогда все видят вещь необыкновенную: весь в слезах, изнемогая, ребенок бежит.
Он не убежит далеко: ножки двигаются, но не могут его унести.
И он уходит в себя.
Он изгибается, сворачивается в комочек, скрючивается.
И так складываются ручки и ножки, что он снова принимает положение плода в утробе матери.
Он отвергает рождение и весь мир, и теперь, судя по позе, он в раю - символический узник материнского лона.
Увы, его снова берут, чтобы одеть.
Нужно быть элегантным, чтобы мама гордилась, и терпеть, ради нее эти жмущие, тянущие, со всех сторон в узлах, вещи.
На этот раз чаша выпита до дна.
Силы ребенка иссякли, и он проваливается, погружается в сон.
Сон - единственное спасение, его единственный друг.
Мифы и легенды,
Священное Писание, что передают нам, если не эту трагическую Одиссею?
“ОТВЕТ - В ВОПРОСЕ”
1.
Вы спрашивали:
“Как подготовить ребенка? Может быть, тонкими электродами?..”
Мы растеряны.
Но не ребенка, а себя нам надо готовить.
Это наши глаза надо открыть.
Это наше ослепление должно кончиться.
Просто нужно немного понимания,
и все окажется чрезвычайно просто.
2.
В общем, все начинается с парадокса.
Ребенок был в тюрьме, и вот свободен, а он горланит!
Это, говорят, случается с заключенными.
Им открывают камеру.
И свобода их опьяняет.
Они не прекращают ни на минуту искать ту перекладину, которую проклинали.
Как будто им не хватает тюрьмы.
Этому младенцу, которого сводит с ума свобода, хочется сказать:
“Ну же, несчастный, прекрати орать!
Ты в тоске, а должен ликовать,
Пойми, что с тобой произошло, наслаждайся своей свободой.
Посмотри, как ты можешь резвиться, потягиваться.
И как ты при этом можешь плакать?”
Какой стыд.
Как это прекратить?
Как понять этого малыша?
Очень просто.
Надо говорить с ребенком на его языке.
На том всеобщем языке, на котором говорят везде, он не имеет слов, его понимают в любом возрасте - это любовь.
Говорить с любовью… с новорожденным!
Без сомненья.
Надо говорить с ним так, как беседуют влюбленные.
А что говорят друг другу влюбленные?
Они не говорят, они касаются друг друга.
Чтобы сделать это, они гасят свет.
Или просто закрывают глаза.
Они создают темноту вокруг себя.
И в сумраке, слегка касаясь друг друга, ведут разговор.
Они заключают друг друга в объятья, эту темницу, охраняющую от окружающего мира.
Говорят их руки, понимают друг друга сердца.
Только так и нужно разговаривать с новорожденным, руками легкими,
но любящими, которые медленно-медленно
привыкают к ритму “его” дыхания.
Но не будем торопиться!
Шаг за шагом, чувство за чувством.
3.
Начнем с глаз.
Сделаем, как влюбленные - погасим свет.
Что может совершить любовь, освещенная прожектором?
Как умиротворяет темнота!
Сама мать наслаждается сумраком.
Не закрываем ли мы иногда глаза, чтобы лучше слышать?
4.
Теперь уши.
Ничего нет проще: создадим тишину.
Просто?
Это менее просто, чем кажется.
Мы настолько болтливы!
В общем, остаться в молчании с кем-либо - эксперимент настолько волнующий, что вряд ли кто-то осмелится из него.
Создать тишину, быть внимательным к “другому”, выслушать, почувствовать без слов.
К этому надо готовиться. Тренироваться.
И понять, зачем это нужно.
Первые женщины, родившие в тишине, были настолько взволнованы, что об этом необходимо рассказать.
Уже в конце родов, перед изгнанием плода, мы говорили мало, о том, чтобы не нарушить мира и приготовиться к принятию ребенка. Но как только ребенок появляется, мы не произносим больше ни слова.
Если нужно было иногда сказать что-либо, отдать какие-либо распоряжения, это проделывалось еле слышным голосом, почти без звука. Чтобы не смущать первые мгновения жизни младенца.
Этот способ ведения родов, совершенно естественный, Но все же удивляющий многих, заставал женщин врасплох настолько, что они довольно быстро впадали в панику!
Вместо того, чтобы кричать, как обычно, ребенок успокаивается после двух-трех мощных вскриков. И в наступившей тишине женщины слышат… что они не слышат плачущего ребенка!
Их глаза быстро наполняются удивлением и тревогой! Перебегая с одного ассистента на другого, они вопрошают о непонятном!
Затем, не в силах более ждать.
“Почему же он не кричит?”
Это было ошеломляюще, душераздирающая сцена.
“Почему же он не кричит, мой ребенок?”
В этом восклицании столько удивления, столько сожаления и требования, то мы застыли, пораженные.
Настолько привыкли, что надо, чтобы младенец кричал. Настолько бессознательно отпечатано в мозгу, что “рождение - это страдание”.
Что сказать? Что ответить?
Эти женщины не были предупреждены, подготовлены, потому что для нас эта тишина разумелась сама собой.
Мы настолько развращены. Что вещь вполне обычная и простая застает нас врасплох, ошеломляет.
“Он неживой, мой ребенок!” - продолжает обеспокоенный голос.
Это было странно, жалко.
“Ваш ребенок в полном порядке” - говорили мы, жестами приглашая женщину говорить тише. Только для того, чтобы пощадить уши малыша.
Но несчастную наши тихие голоса пугали еще больше!
“Он умер! Мой малыш умер!” - восклицали они, заводя старую песню.
Умер? Их ребенок лежал у них на животе, шевелящийся, двигающийся.
“Ну же, - говорили мы, - мертвые не двигаются. Вы хорошо чувствуете, что ваш ребенок двигается, что он доволен”.
Все это произносится опять же тихо. Как же сделать, чтобы они были счастливы оба, мать и дитя!..
Поздно, конечно, мы пытались объяснить женщинам причину этой тишины, необходимость уважать ребенка, защитить его уши, позаботиться о том, чтобы не напугать его раскатами своего голоса. Мы старались объяснить им, что больше нет необходимости страдать и плакать, приходя в этот мир, что совсем не обязательно мучиться при рождении. Напрасный труд. Слишком поздно.
Наши объяснения не достигал их. Их глаза были полны сомнения. И сожаления!
В конце концов они все же начинали успокаиваться.
“Ваш ребенок чувствует себя настолько хорошо, настолько это вообще возможно” - повторяли мы вновь, чтобы их ободрить.
“Вы считаете?” - говорили они тоном, полным недоверия.
По правде говоря, действительно, поразителен ребенок, который тут же после рождения, испустив один-два крика, принимается лепетать, зевать, потягиваться и входить в эту жизнь, как будто он очнулся от приятного сна.
Это так же удивляет и пугает не имеющих к этому привычки, как женщина, рожающая с улыбкой, без единого крика, с сияющим лицом.
Все вышесказанное - для того, чтобы сказать, что женщины должны быть подготовлены.
Не поставлены перед фактом! Напротив.
Необходимо, чтобы они участвовали в этом сознательно, все понимая.
Нужно, чтобы они знали, что ребенок слышит, что его уши очень чувствительны. Их легко ранить.
Короче, нужно, чтобы они с первых мгновений научились любить ребенка ради него самого, а не ради себя.
Ребенок - это не игрушка, не украшение. Это существо, которое им доверили.
Путь женщины поймут, почувствуют.
“ Я его мать ”, а не “ Это мой ребенок ”.
5.
Это обучение тишине необходимо в такой же мере тем, кто помогает во время родов акушерам и акушеркам.
В родильной комнате слишком много и громко говорят. Восклицания: “Тужьтесь! Да тужьтесь же, наконец!” - очень редко произносятся шепотом.
К большому сожалению.
Громкие, гулкие звуки и возгласы гораздо больше пугают женщин, чем помогают им. Поэтому мы говорим с ними тихими голосами, мы умиротворяем их. И гораздо больше это помогает им, чем крики.
Пусть помощники тоже пройдут школу тишины. Пусть они подготовятся достойно встретить ребенка.
6.
Темнота или полумрак, тишина…
И воцаряется необыкновенный мир.
И уважение, с каким подобает встретить прибывающего путешественника, младенца.
В церкви никто не кричит. Инстинктивно все снижают голос. Если есть еще столь же святое место, то оно здесь.
Полумрак, тишина, что еще необходимо? Терпение. Или, вернее, обучение необыкновенной медлительности. Почти неподвижности.
Без согласия на это внутреннее спокойствие нельзя надеяться на успех. Невозможно будет понять ребенка.
Согласите на эту медлительность, проникновение в нее - это еще одно упражнение, требующее подготовки.
Как для женщины, так и для присутствующих.
Чтобы достигнуть успеха, надо еще вспомнить, из какого странного мира приходит малыш.
Сантиметр за сантиметром, или еще меньше, он приближается к падению в ад. Двигаясь все медленнее и медленнее, он собирал силы, накапливал значительную энергию.
Не испытав на своем собственном теле этой крайней медлительности, невозможно понять и рождение. Невозможно встретить новорожденного.
Чтобы это принятие, эта встреча произошли, нужно выйти из времени. Выйти из “нашего” времени, из привычек, личных вкусов, из всего, стремительно протекающего.
Наше время и время новорожденного практически непримиримы.
Одно обладает медлительностью. Близкой к неподвижности.
Другое, - нашa суета, граничащая с исступлением.
Впрочем, мы никогда не находимся “здесь”. Мы всегда где-то там. В прошлом, в наших воспоминаниях. В будущем, наших проектах. Мы всегда находимся либо до, либо после. “Сейчас” - никогда.
Чтобы встретить новорожденного, нужно отрешиться от нашего времени, бешено текущего.
Вот что кажется тоже невозможным.
Как выйти из времени, этой сумасшедшей войны?
Очень просто.
Достаточно быть здесь.
“Быть здесь”, как будто нет больше будущего и прошлого. Нужно “быть здесь”, как будто дальше времени не существует. И это “конец” времени. Потому что это начало.
Все очень просто. А кажется невозможно.
Как примирить непримиримое, встретиться с нулем или бесконечностью?
Требуется пристальное внимание.
Наблюдатель открывает себе новорожденного, как будто до того никогда его не видел. И испытывает такое удивление… что забывает все. Включая самого себя.
Он сам исчезает!
Остается только младенец.
Прекратилось это древнее. Вечное и иллюзорное деление на тех, кто смотрит, и тех, кого рассматривают.
Существует только этот ребенок, которого созерцают. Не такого, какого мы знаем, о котором выучили, прочитали или нам сказали. Его созерцают таким, какой он есть.
На него смотрят. Или, лучше, дают ему заполнить всего себя. Без посторонних советов. Без предупреждений. Во всей невинности. Во всей новизне.
Все становятся просто “им”.
Акушер снова стал новорожденным.
Он снова пережил свое рождение. И он снова обрел свою чистоту.
Не умея того, он отрешился от времени.
Вместе с ребенком он на пороге вечности… И я в свою очередь лечу, приближаюсь к этому.
Но подождем ребенка.
7.
Все готово: полумрак, тишина, сосредоточенность. Время остановлено.
Ребенок может появиться.
8.
Вот и он!
Он выходит… Сначала голова. Затем руки, которым помогают освободиться, просунув по пальцу подмышки.
Поддерживая таким образом ребенка под каждой рукой, его поднимают, как его вытащили бы из колодца. И главное - не трогают голову! Его кладут прямо на материнский живот.
Какое место подошло бы лучше, чтобы принять ребенка? Это материнский живот, по размеру и форме точно соответствующий малышу. За мгновение до этого выпуклый, теперь впалый, кажется, что он ждет его, как гнездо.
Теплота и мягкость живота, его поднятие и спуск в ритме дыхания, его нежность, живое тепло кожи - великолепное место для новорожденного.
Наконец, а это главное, близость этого места позволяет сохранить целой пуповину.
9.
Большой жестокостью является перерезание пуповины сразу же после того, как ребенок выйдет из материнского живота. И это очень плохо влияет на ребенка.
Сохранить пуповину целой, пока она бьется, значит - трансформировать рождение.
Во-первых, это обяжет акушера быть терпеливым. Это призовет его, как и мать, уважать ритм ребенка.
Во-вторых, есть причина важнее.
Как мы уже сказали, воздух, наполняя легкие малыша, производит эффект ожога.
Более того, до рождения ребенок не знал ничего, кроме себя самого.
Он не делал никакого различия между миром и собой, потому что снаружи и внутри было одно - он сам. Он не знал различий, он не знал, например, холода. Холод - только противоположность теплу. Температура тела малыша такая же, как и у матери, не давала повода для сравнений.
До рождения не существовало ни “внутри”, ни “снаружи”, так же, как не было ни тепла, ни холода.
Приходя в этот мир, новорожденный попадает в царство противоположностей, где все либо хорошо, либо плохо, приятно или неприятно, сухо или мокро… Он открывает эти контрасты, неразделимые, как братья-враги.
А как ребенок выходит в царство противоположностей? Чувствами? Нет, это придет несколько позже.
Именно с дыханием открывается царство контрастов. С первым вздохом он переступает порог. Вот где вход.
Он вдыхает. Со вздохом приходит его противоположность: выход. Который, в свою очередь…
И вот запущен вечный маятник, принцип существования этого мира. Где все рождаются из своей противоположности: день из ночи, лето из зимы, богатство из бедности, сила из смирения.
Без конца и без начала.
10.
Дышать - значит быть в унисон со всем миром, в согласии с универсальным и вечным биением.
Проще говоря, это значит использовать кислород и освобождаться от продуктов распада, главным образом - углекислого газа.
Но в этом простом обмене встречаются две вселенные, встречаются друг с другом, пытаются смешаться, соприкоснуться: внутренний мир и мир внешний.
Два мира, теперь разделенные, пытаются обрести друг друга: мир организма, внутренний, маленького “я”, и огромный внешний мир.
В легких встречаются кровь, поднимающаяся из глубин, и воздух, поступающий сверху.
Этот воздух, эта кровь текут навстречу друг другу, жаждут слиться.
И не могут, разделенные, как стеной, тончайшей перегородкой альвеол.
И одна и другой “вздыхают” о потерянном единстве.
Кровь приходит в легкие темной, лишенной кислорода, тяжелой от отходов жизнедеятельности, углекислого газа и др., которые делают ее, старой, бессильной, умирающей. Здесь она освободится от старости, наполнится энергией, молодостью.
Перерождения этим “купанием” в источнике Молодости она течет далее живая, обогащенная, алая. И снова погружается в глубину. Тратя там свои сокровища. И снова наполняется отходами. Возвращается в легкие и там обновляется вновь… Неразрывный, бесконечный круг.
А что касается сердца, то оно оживляет этот круг, посылая обновленную кровь к жаждущим тканям организма, по так называемому большому кругу кровообращения. В то время, как старая кровь, использованная, направляется им в легкие, к источнику молодости по малому кругу кровообращение.
Путь большого круга далек, он ведет кровь из сердца к границам королевства: к макушке, к конечностям, к внутренним органам.
Малый круг короток - он ведет от сердца к легким и возвращается обратно.
А как обстоят дела у плода, чьи легкие еще не работают?
Кровь плода, точно так же, как и наша, нуждается в обновлении.
И чтобы это сделать, он возвращается в плаценту. Именно плацента выполняет роль легких, кроме остального.
Туда кровь приходит по пуповине и возвращается: три сосуда, одна вена и две артерии, в одном чехле.
В плаценте кровь обновляется не в контакте с воздухом, а в контакте с кровью матери, обновляющейся в свою очередь, в легких.
Мать дышит для младенца. Точно так же, как она питается для него, носит его, защищает. Спит и видит сны. Делает для него все..
Не находиться ли ребенок в полной зависимости от матери до рождения?
А далее, после рождения, что происходит? Необыкновенное происшествие, потрясение, революция: кровь, до этих пор идущая через пуповину, устремляется в юные легкие!
Она покидает старую дорогу, новое русло. Она оставляет материнскую дорогу. Ребенок берет на себя дыхание, обогащение крови кислородом своими легкими.
Он говорит:
“Женщина, что общего между мной и тобой?
Зачем нужен посредник между землей и мной?”
Вот что объявляет ребенок дыханием.
Это только первый шаг: во всем, кроме воздуха, ребенок полностью зависим от матери.
Но этот путь уже начат.
Дыша, ребенок становится на путь независимости, автономии, свободы. И в то же время он попадает из вечности во временное пространство. Из непрерывности в колебания.
Но покидает ли кровь старый путь, пуповина - плацента, внезапно, происходит ли это грубо?
Это когда как.
Чтобы этот переход произошел медленно, нежно - или внезапно, в панике и страхе, чтобы рождение стало пробуждением от приятного сна… или трагедией, - это зависит от нас.
11.
Говорят, что природа не делает прыжков.
Рождение - один из них: перемена мира, уровней.
Как разрешить это противоречие? Как сама природа смягчает переход, который обещает быть грубым?
Очень просто.
Природа - мать суровая. Но любящая. Мы игнорируем ее предупреждения. А потом проклинаем ее же!
Все есть для того, чтобы прыжок, приземление произошли с желаемой легкостью.
А мы подчас настаиваем на опасности, которой избегает ребенок: аноксии (или гипоксия - прим. Странника).
Аноксия - это нехватка драгоценного кислорода, к чему очень чувствительна нервная система.
Ребенок, которому довелось испытать нехватку воздуха, получает непоправимую травму мозга. И вот перед нами существо покалеченное, изуродованное.
Таким образом, ребенок ни в коем случае не должен испытывать при рождении нехватку кислорода. Ни на мгновение.
Вот что говорит ученый. И он прав.
Впрочем, природа рассудила точно так же, как ее известный кум-ученый.
Она сделала так, что во время этого опасного перехода ребенок получает кислород из двух источников, а не одно: через свои легкие и через пуповину.
Две системы работают вместе, одна принимает эстафету у другой: прежняя пуповина, продолжает питать ребенка кислородом до тех пор, пока новая, легкие, полностью не примет смену.
Ребенок, родившись, выйдя из матери, продолжает все же быть связанным с ней пуповиной, которая пульсирует еще очень долго. Четыре, пять и больше минут
Получая кислород через пуповину, защищенный от аноксии, ребенок может без опасения, без спешки привыкнуть к дыханию по своей воле.
Кроме того, кровь тоже имеет время покинуть старую дорогу (которая вела ее в плаценту) и наладить легочное дыхание.
В это же время, параллельно, закрывается отверстие в сердце: дорога назад отрезана.
В общем, в течение этих четырех-пяти мнут ребенок остается на развилке дорог в два мира. Получая кислород с двух сторон, он успешно, без грубости, переходит с одной дороги н другую. и едва ли он при этом закричит.
Как достичь этого чуда? Немного терпения. Ничего не ускорять. Уметь ждать. Уметь дать ребенку время привыкнуть.
Мы видим, что здесь необходимы тренировки. А иначе, как же оставаться без дела долгих пять минут?
Когда нас все толкает на противоположное - наша рассеянность, автоматизм, привычки. И странная нервозность, плод нашей тревоги, проистекающей… из нашего собственного рождения.
12.
Для ребенка это наше благодеяние значительно.
От того, будет ли пуповина перерезана немедленно или тогда, когда она уже не будет биться, зависит исход опыта, проводимого ребенком при вхождении в наш мир: что он почувствует в этом новом для него состоянии; вкус жизни - он может быть различным.
Перерезать пуповину немедленно - значит грубо лишить мозг кислорода.
На что все существо реагирует очень сильно: паника, бурное возбуждение, душераздирающие крики.
Мы создали самый значительный стресс!
Против этой агрессии поднимается вся система защиты.
Если нужно проверить, как работает система тревоги в организме, то лучшего способа не найти.
Но в этом случае мы создаем условный рефлекс, один из “узлов”, силу которых нам показал Павлов: мы объединили в единое целое навсегда “дыхание и агрессия”!
Жизнь - это то, от чего надо защищаться!
Мы связали воедино дыхание и смерть, жизнь и страх.
Великолепное начало!
Вот создающийся невроз. Мы ставим ребенка перед невозможным выбором: чтобы дышать глубоко, нужно дать себя поглотить огню, и крики достаточно ясно свидетельствуют об ожоге, или сдерживать дыхание, а это - восхитительный эксперимент… самоутопления.
Мы предоставляем юному аргонавту право выбора: погибнуть в волнах или в огне!
Чтобы почувствовать вкус этой паники, тревоги, страха, достаточно попросить вашего друга крепко зажать вам нос и рот.
Секунд тридцати достаточно.
И вы упрекнете себя, что настаивали на этом.
13.
Насколько мягче и нежнее вхождение в жизнь, если пуповина цела.
Ни на мгновение мозг не лишается кислорода. Наоборот, он получает его из двух источников.
Зачем включаться системе тревоги, если нет агрессии?
Нет стресса. Нет паники.
Гармоничный и быстрый переход из одного мира в другой.
Кровь, в свою очередь, плавно, без толчка меняет дорогу. Легкие не переполняются ни в какое мгновение этого перехода, ни снаружи, ни внутри.
Когда малыш выходит, он издает крик.
Грудная клетка, до этого сильно сжимаемая, внезапно освобождается от пут, и она расширяется.