Возможно, тебе тоже нужна табличка.




Шеймус

Настоящее

Миранда снова в городе.

Она забрала моих детей до воскресенья, ровно на двадцать четыре часа. Я не хотел отпускать их с ней, потому что отвратительные ощущения, которые начали зарождаться в животе, казалось, растеклись по венам, вызывая в теле невыносимое жжение от боязни того, что она может забрать их с собой в Сиэтл. Поэтому, чтобы успокоить страхи, я последовал за ней в «Хилтон». Сначала я хотел поставить машину на противоположной стороне дороги и следить за Мирандой, но потом решил, что это немного экстремально и уехал.

Я направился прямиком на пляж и сидел на одном месте пока не село солнце. Вода всегда оказывала на меня успокаивающий эффект. Не знаю, может, это шум прибоя или вид бьющихся о берег волн, но именно по этой причине я всегда буду жить возле воды. А еще потому, что так я чувствую себя ближе к маме.

К тому времени, как я возвращаюсь домой, ощущаю себя так, словно принял успокоительные таблетки. В первые за долгие годы я расслаблен.

Как только встаю на коврик возле своей двери, слышу пыхтение мотороллера Фейт, который останавливается возле ее квартиры. Опускаю руку в карман и ищу ключи. Не знаю почему, но сердце пускается вскачь. Как будто участвует в скачках. Или пытается убежать.

— Ты избегаешь меня, Шеймус? — кричит Фейт, заглушая мотор. Я знаю, что она кричит, потому что очень хорошо и ясно слышу ее, хотя она и находится этажом ниже.

Сердце продолжает скакать галопом, но я не отвечаю. Где мои чертовы ключи?

- Ну? — Она движется. Я слышу ее шаги на лестнице.

Я прекращаю искать ключи, и мой пульс начинается замедляться, как будто кто-то сильно натянул вожжи. Я стою и жду, но не поворачиваюсь.

Она кладет руку мне на спину. Ее прикосновение немного боязливое и извиняющееся так же, как и шепот.

— Прости, если мой подарок обидел тебя.

Обычно я легко принимаю извинения в независимости от их искренности или моего отношения к ним. Я просто говорю: «Все в порядке», чтобы забыть об этом моменте, даже если это совсем не так. Но сейчас я все еще чувствую себя умиротворенным после пляжа, поэтому во мне достаточно спокойствия, чтобы сказать правду, не жестко и бескомпромиссно, а честно и искренне.

— Я не хочу пользоваться ею.

Ее рука все еще лежит на моей спине. Все еще боязливо и словно извиняясь.

— Но она нужна тебе. Я уже месяц смотрю, как ты страдаешь, — шепчет она.

— Я не хочу ее, — повторяю я. Я не зол, это признание. Я продолжаю стоять спиной к ней, так легче говорить.

— Почему? — Никогда не слышал более спокойного голоса. Спокойного не в плане громкости, а потому что он дарит невероятный комфорт.

Это побуждает меня поделиться с ней своим самым большим страхом.

— Это болезнь прогрессирует стадиями. Я чувствую, что если сдамся и стану пользоваться тростью, то передо мной замаячит перспектива неизбежности инвалидного кресла. Я не хочу передвигаться в инвалидном кресле. Это пугает меня. — Я практически никогда не разрешаю этой мысли появляться в голове; не могу поверить, что только что выразил ее словами перед другим человеком.

— Не позволяй страху управлять собой. — Она больше не шепчет, но ее голос все также спокоен и дарит комфорт. Мягкое местечко, куда можно приземлиться, если я упаду.

— Я не позволяю. — Мои слова звучат скорее, как вопрос.

Вопрос, на который она отвечает.

— Позволяешь. Рыбак рыбака узнает издалека.

— Ты ничего не боишься, — фыркаю я. — Может мы и не совсем хорошо знакомы, но я достаточно о тебе знаю. Ты исследуешь жизнь. Ты активно участвуешь в ней. Ты даришь новым соседям манго и помогаешь женщине из соседней квартиры устранить потоп. А еще ты обнимаешь незнакомцев на пляже. Ты ничего не боишься.

Ее рука медленно гладит меня по спине; это успокаивает, как волны.

— Это не значит, что я не боюсь, — хриплым голосом говорит она, словно открывая мне настоящую, «обнаженную» часть себя.

— Почему ты тогда обнимаешься на пляже? — спрашиваю я, чувствуя, что ее голос не изменится.

— Это началось как часть исследования, — сделав глубокий вдох, отвечает Фейт. — Потому что все заслуживают любви. Объятие — это выражение любви, которое начинается физически, а потом, если ты полностью откроешься, перетекает в эмоциональную связь. Это самая чистая и невинная форма человеческого взаимодействия. Для этого нужно всего лишь два человека, которые могут даже не знать друг друга. Два человека, которые хотят обменяться объятиями. Все очень просто, но некоторые люди никогда не получают их. Никогда не получают их, — словно признание, спокойно повторяет она.

Ее последние слова разбивают мне сердце и побуждают задать следующий вопрос.

— Ты сказала, что все началось как часть исследования. Значит, исследование феномена объятий закончилось и трансформировалось во что-то еще. Тогда почему ты продолжаешь это делать?

— Потому что это напоминает мне о том, что я не одинока. — В ее голосе звучит грусть и страх — то, что я не могу игнорировать.

Поэтому я поворачиваюсь и, не раздумывая, обнимаю ее.

— Ты не одинока, — шепчу я. Фейт, также не раздумывая, обнимает меня в ответ. Я мысленно представляю себе, как она обнимала на пляже Киру. Я знаю, как это выглядит, а теперь знаю, как ощущается — сильным и всеохватывающим снаружи, но мягким и нежным внутри. Я чувствую, как напрягаются ее мышцы, потому что они воспринимают это серьезно. Я чувствую, как с каждым ее вдохом и выдохом умиротворенность и спокойствие Фейт наполняют меня. Физически я гораздо массивнее, но она словно обволакивает меня всем своим существом. Своей энергией. Я каждый день несколько раз обнимаю своих детей, но прошли годы с тех пор, как делал это со взрослым. Миранда никогда не была любительницей объятий.

Где-то через минуту мы отстраняемся друг от друга, и Фейт улыбается мне со слезами на глазах.

— Спасибо. Наверное, тебе тоже нужна табличка. — Она хлюпает носом и тычет в меня пальцем. — У тебя отлично получается.

— Правда?

— Я переобнимала множество людей, Шеймус. Ты только что занял верхнюю строчку в моем списке. — Ее глаза говорят мне, что это правда.

Я киваю и хочу сказать ей, что после детей, чьи объятия самые ценные вещи в моей жизни, ее — лучшие из всех, что у меня были.

Самые лучшие.

До этого я не знал людей, которые могли бы обнимать твою душу своей.

Фейт может.

Глава 20

Он больше не идеальный

Миранда

Флешбэк

— Миссис Макинтайр, вам срочный звонок из школы Шеймуса. Думаю, вы должны принять его, — говорит Джастин, моя ассистентка, стоя в дверном проеме моего кабинета. Ее голос звучит взволнованно и озабоченно.

У меня нет времени для беспокойства.

— Пусть оставят сообщение, — отдаю приказ я.

— Это Шеймус. Его забрали в больницу. — Я поднимаю голову и вижу, что она сверлит меня своим взглядом.

Я вздыхаю. Первой мыслью становится то, что придется раньше уходить с работы и забирать мальчиков из садика. А я не помню где их садик. Черт возьми, у меня нет на это времени.

— Соедини меня, — раздраженно говорю я.

— Миссис Макинтайр? Это Джанет. — Она говорит так, как будто я должна знать кто она такая.

— У меня нет времени на болтовню. Что случилось? — спрашиваю я, одновременно просматривая почту на ноутбуке.

Я слышу, что она ошеломлена даже по телефону.

— Это касается Шеймуса. Его забрали в больницу. Он говорит, что не чувствует ног и что это началось утром. Он напуган и попросил позвонить вам, потому что вы так и не ответили на его сообщения на мобильный.

Я поднимаю со стола телефон и смотрю на пропущенные звонки и голосовые сообщения. Двенадцать. Все от Шеймуса. Снова кладу его на место.

— Я была занята. Встречи и дела компании, — ровно говорю я. Как она смеет так разговаривать со мной.

— Он находится в центральной больнице, — добавляет она.

Я молча кладу трубку и смотрю на время на экране ноутбука. Четыре часа. Садик работает до семи. Наверное. Я нажимаю на кнопку на коммутаторе[10], чтобы вызвать Джастин.

— Да? — спрашивает она, все еще взволнованным голосом.

— Узнай, в какой садик ходят мальчика. И во сколько они закрываются. — Сказав это, отпускаю кнопку.

Через десять минут раздается звонок от Джастин. Я поднимаю трубку, и она сразу же начинает говорить, потому что знает, что я не люблю тратить время на приветствия.

— Садик называется «Большие сердца». У меня есть адрес и телефон. Они работают до половины шестого.

— До половины шестого? — недоверчиво интересуюсь я. — Так не может быть. Перезвони, тут, должно быть, какая-то ошибка.

— Я только что звонила им, и они подтвердили, что закрываются в пять тридцать, — вызывающе произносит она. Джастин — девушка напористая и прямолинейная, что мне обычно нравится, потому что она использует эти качества на других и в мою пользу. Но меня совершенно не устраивает, когда все становится ровно наоборот.

— Перезвони. Еще раз, — сквозь сжатые зубы произношу я.

Джастин снова перезванивает в садик. А потом мне. Пять тридцать. Черт. У меня нет на это времени. Мне нужно ответить на письма, закончить отчет и отправить его Лорену до полуночи.

Я уезжаю из офиса в пять тридцать, чтобы забрать мальчиков.

Когда я появляюсь в садике, на часах уже шесть. Меня приветствует женщина, которая сидит в кресле со спящим на ее коленях Рори.

— Чем могу помочь? — измученно, но со спокойствием, которое могут демонстрировать незнакомцам только искренние и любящие сердца, спрашивает она. «Какая дура », — думаю я.

— Вы держите моего сына.

Как только я произношу это, из-за двери с надписью «Для мальчиков» появляется Кай. Наверное, это туалет.

— Где папа? — шокировано спрашивает он.

— В больнице. Собирай вещи. Быстрее. Нам нужно уходить. — Наверное, стоило быть помягче, чтобы не пугать его, но я слишком раздражена.

— В больнице? — робко произносит он. Кай всегда был мягкосердечным. Как его отец, в нем нет ни капли от меня.

— Да, поторопись.

Женщина смотрит на меня так, как будто проезжает мимо ужасной автокатастрофы — челюсть отвисла, а глаза чуть не вываливаются из орбит.

— Боже мой, Шеймус в порядке? — дрожащим голосом спрашивает она. — Я пыталась позвонить ему на мобильный, но он не отвечал. Это так непохоже на него. Потом я пыталась связаться с вами, миссис Макинтайр, но тоже неудачно.

Когда я ехала сюда, у меня в сумке звонил телефон. Но я проигнорировала его, поэтому приходится лгать.

— Мне никто не звонил. Наверное, неправильный номер.

— Он в порядке? — повторяет она.

— Не знаю. Уверена, что в порядке. Его жизни ничего не угрожает, если вы спрашиваете об этом. — Отсутствие чувствительности не значит, что он на грани смерти.

Она как-то странно смотрит на меня, явно удивляясь моему спокойствию, и говорит:

— Мне нужно увидеть ваше удостоверение личности, чтобы отпустить мальчиков.

Я поднимаю голову к потолку, начиная раздражаться все больше и больше.

— Черт возьми, я их мать. Зачем вам мое удостоверение личности?

— Того требуют правила безопасности, — отвечает она, беря Рори на руки и вставая.

Я роюсь в сумке в поисках кошелька и одновременно инструктирую ее:

— Разбудите его и поставьте на пол.

— А вы не хотите донести его до машины?

Я закатываю глаза, показывая, что мне надоел этот разговор.

— Нет, не хочу. Ему три года. Он может ходить сам.

Взглянув на мое удостоверение, она начинает ласково разговаривать с ним. Рори открывает глаза и недоуменно осматривается.

— Милый, пришла твоя мама, чтобы забрать тебя домой. Ты можешь проснуться, сладкий?

Рори несколько раз моргает, а потом переводит взгляд на меня.

— Мама? — спрашивает он с таким видом, словно в это невозможно поверить. Он всегда был самым прямолинейным из двух мальчиков. Без сомнения, это от меня. Он знает, как задевать меня за живое.

— Да, Рори. Пошли. — Последние пять минут материнства просто измотали меня; не знаю, как Шеймус справляется с этим дерьмом каждый день.

— А где папа?

За меня отвечает Кай.

— Он в больнице. Нам нужно убедиться, что с ним все в порядке. — По его щекам градом катятся слезы.

Рори начинает извиваться в руках женщины, и она ставит его на пол. Он сразу же идет к брату и обнимает его. Это потребность утешать — от Шеймуса. Хорошо, что именно он смотрит за детьми, а не то, возможно, эти двое начали бы тыкать друг друга ножами вместо вот таких объятий.

Когда мы добираемся до машины, я открываю дверцу «Мерседеса» и подвигаю водительское сиденье вперед, чтобы мальчики могли заползти назад.

— А как же детские сиденья, мама? — спрашивает Кай.

— Черт, — бурчу я про себя. Я не подумала об этом. Они никогда не ездили в моей машине. — Сегодня поедем без них. Пристегни брата, — распоряжаюсь я.

***

Уже почти восемь часов, когда мы появляемся в отделении скорой помощи центральной больницы. В ней пахнет антибиотиками, дезинфицирующим средством, физиологическими жидкостями и… страданием. Ненавижу больницы. Они напоминают мне о бабушке. Она умерла через четыре дня после аварии, из-за которой получила несовместимые с жизнью повреждения. Машину вела я. Переднее колесо взорвалось и нас закрутило на дороге. Пассажирская сторона врезалась в дерево. Большое, мощное, вековое дерево, которое одержало победу над железным монстром.

Я была в порядке.

Она нет.

Судьба — она такая штука.

Четыре дня я сидела рядом с ней в отделении интенсивной терапии, умоляя бороться и не оставлять меня.

Четыре дня отвратительное зловоние, исходившее от ее искалеченного тела и комнаты, забивали мне нос. Оно было предвестником неизбежной смерти.

Четыре дня я наблюдала за тем, как она страдала, пока ее жизнь поддерживали трубки, иголки и прочие приспособления. Тело бабушки отвергало все попытки спасти ее.

Четыре дня я слушала, как она плачет — моя сильная, безжалостная бабушка сокрушенно плачет и прощается со мной.

Я ненавижу больницы.

Я бы сожгла это здание до основания, если бы могла избавиться от своих воспоминаний. Они преследуют меня. Каждый день. Но здесь, в самом центре этой твари, они становятся просто нестерпимыми.

Кай стоит рядом со мной и держит за руку Рори.

Поговорив с женщиной в регистратуре, узнаю, что Шеймус все еще на приеме у невролога. Мы устраиваемся на стульях и ждем доктора.

Через пять минут Рори объявляет, что он голоден и ему нужно в туалет.

Я отправляю Кая с ним в уборную, а сама покупаю мальчикам пепси, пачку чипсов и конфеты из автомата. Ну разве я нет мать года?

Мы ждем еще около часа и, наконец, медсестра приглашает нас следовать за ней.

По мере продвижения вглубь больницы, запах становится все сильнее. Я чувствую, как подступает тошнота и не уверена, чем это вызвано — психической или физиологической реакцией тела. Воспоминание о криках бабушки так явно звучит в моих ушах, что сердце начинает стучать, как сумасшедшее.

Шеймус полулежит на кровати под простынями. На нем больничная рубашка, в правую руку воткнута игла для капельницы, но трубки почему-то нет. Мне стыдно признаться, что меня это так расстраивает, поэтому я боюсь смотреть ему в лицо. Я боюсь, что он будет отличаться от того идеального мужчины, которого я знала столько лет. Потому что сейчас, в этой палате, меня наводнили ужасные воспоминания о бабушке, и я чувствую нутром, что что-то неправильно. Что он больше не идеальный. И никогда уже им не будет.

— Привет, — тихо говорит Шеймус. Мальчики бегут к нему.

Я жду, когда они займут место возле его кровати, и он начнется общаться с ними, чтобы изучить его лицо. А потом задаюсь вопросом… когда я в последний раз… действительно смотрела на него? Это было уже очень давно. В последнее время я вижу его лишь мельком. Мы коротко говорим, а я думаю в это время о своем. Могу заметить графический узор на его футболке или поросль на подбородке, если он не брился или обратить внимание на то, что ему пора подстричься. Но я ни разу по-настоящему не смотрела на него так, как сейчас.

Он очень бледен и явно встревожен. Его глаза выглядят так, словно они не закрывались несколько дней и все это время видели только неприятности и разочарование. У него взъерошенные волосы, он выглядит старше, хотя искра, которую могут зажечь в нем только мальчики, все еще сияет в его взгляде. Сегодня в нем нет жизни, одна лишь оболочка. Это вновь возвращает меня к ужасным воспоминаниям о бабушке. К моему кошмару. Я не могу этого вынести. Я не смогу. Что бы это ни было, я не смогу.

Я поворачиваюсь и выхожу из комнаты.

— Миранда! — кричит мне вслед Шеймус. Он словно говорит мне «пожалуйста», «помоги», «ты нужна мне». Все те вещи, от которых я обычно бегу.

Неожиданно я слышу в его голосе бабушку в ее последние дни, поэтому возвращаюсь к его кровати. Когда он берет мою руку в свою, я спрашиваю:

— Что случилась? — Из глаз вот-вот польются слезы. Я не плакала со дня похорон бабушки.

Шеймус пожимает плечами.

— Врачи пока не уверены. Они взяли кровь на анализы, сделали МРТ и спинномозговую пункцию, чтобы сузить спектр возможных причин. — Он переводит взгляд на мальчиков, как будто не уверен, что стоит говорить об этом перед ними, а потом сглатывает и качает головой. — Я не чувствую ног, Миранда. Я весь день сидел за столом, пытаясь понять, что происходит, и стараясь не паниковать, но ничего не прошло. — По его щеке скатывается слеза. — Я не знал, что еще делать. Я пытался дозвониться до тебя. — Он снова сглатывает. — Мне пришлось попросить одного из учителей, чтобы он привез меня сюда. Я не мог вести машину, это было небезопасно. — Шеймус закрывает глаза и отворачивает голову, из-под закрытых век продолжают капать слезы.

В этот момент входит доктор. Он представляется и говорит, что Шеймус должен остаться под наблюдением в больнице на ночь, пока не будут готовы и обработаны результаты его анализов.

***

Мы проводим ночь в больнице вместе в Шеймусом, потому что мне не удается уговорить мальчиков оставить его, чтобы прийти утром. Пока они спят на одной кровати, я работаю на своем ноутбуке.

***

Утром нам оглашают диагноз — рассеянный склероз.

Неврологическое заболевание.

Неизлечимое.

Я была права, он больше не идеальный.

Глава 21



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2017-12-12 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: