ГЛАВА ПЕРВАЯ
«Барса» купила Ferrari, но водит её как Fiat»
Пеп Гвардиола, главный тренер «Барселоны», одетый в серый костюм
подошёл ко мне с озабоченным лицом. Он заинтересованно взглянул на меня.
В то время я считал его просто хорошим парнем, не Моуриньо или
Капелло, конечно. Правда, это было до того, как между нами развязалась
война. Это случилось осенью 2009 года, и я жил своей детской мечтой. Я
играл в лучшей команде мира и получал широкую поддержку 70000 человек
на Камп Ноу. Я витал в облаках. Ну, может быть, не совсем так, в то время в
газетах про меня писали много всякой ерунды. Я был bad boy и всё такое. Со
мной трудно было иметь дело. Но всё же я был здесь. Хелена
и дети были в порядке. У нас был хороший дом в Эсплугес-де-Льобрегат, и я ощущал себя
настроенным на игру. Что могло пойти не так?
– Эй, ты, - сказал мне Гвардиола. – Здесь мы не витаем в облаках и
чувствуем землю под ногами.
– Конечно, - сказал я. – Хорошо.
– И мы не приезжаем на всяких «Феррари» или «Порше» на
тренировки.
Я кивнул. Не стал ему дерзить. Но какого чёрта его должно волновать
на какой машине я езжу? Но подумал: что он хочет? Какой смысл он
вкладывал в свои реплики? Уверяю, что мне не нужны дорогие машины или
стоянка на тротуаре, чтобы похвастаться. Это не про меня. Да, я люблю свои
авто. Они – моя страсть. Но я почувствовал по его виду, что скрывалось за
его словами: не думай, что ты особенный.
Уже тогда я понял, что «Барса» похожа на школу. Игроки все были
хороши, с ними было всё в порядке. Здесь играл мой старый друг Максвелл,
знакомый мне по игре за «Аякс» и «Интер». Но, честно говоря, никто из ребят
не вёл себя как суперзвезда, и это для меня было немного странным. Месси,
Хави, Иньеста, вся эта банда напоминала мне школьников. Лучшие игроки
мира стояли и просто кивали, и я не мог понять, что происходит. Это было
просто смешно. Если тренер в Италии скажет «прыгайте», то игроки спросят:
«Прыгать? Почему мы должны прыгать?».
Здесь же всё выполнялось беспрекословно. Я не вписывался. Но при
этом думал: парень, нужно просто привыкнуть. Не подтверждай их мнение о
тебе. И я старался адаптироваться. Стал слишком добрым и мягким. Это было
безумием. Мино Райола, мой агент, мой друг, сказал мне:
– Что с тобой, Златан? Не узнаю тебя.
Никто не узнавал меня, ни друзья, никто. Я стал скучным, мягким, и
вы должны обязательно знать, что со времен «Мальмо» у меня была
собственная философия: я пилот своей собственной гонки [я сам управляю
своей гонкой]. Мне не наплевать, что обо мне думают люди, но всегда
чувствую себя некомфортно перед авторитетами. Мне нравятся люди,
которые ездят на красный свет, если вы понимаете о чём я.
Но сейчас… Я перестал говорить то, что хотел бы сказать. Говорил
лишь то, что на мой взгляд удовлетворило людей, то, чего они ожидали от
меня услышать. Это было ненормально. Я приезжал в клуба на своей Ауди,
мне кивали навстречу. Будто бы снова оказался в школе. Не смешивал своих
товарищей по команде с дерьмом. Стал раздражительным. Златан переставал
быть Златаном. Такого со мной не было с тех пор, когда я только пришел в
Borgarskolan и готов был обосраться от волнения, приглашая на вечернюю
прогулку девушек в одежде от Ральфа Лорена. Но несмотря на всё это, сезон
начался отлично. Я забивал гол за голом. Мы выиграли Суперкубок УЕФА.
Я сиял. Я доминировал. Но я был кем-то другим. Что-то произошло, но пока
ничего серьезного. Я был подавлен, а это было опасным, поверьте мне. Я
должен быть немного сумасшедшим, чтобы хорошо играть. Должен кричать
и выделываться. Но теперь всё это копилось внутри меня. Может быть, это
произошло со всем давлением, что навалилось на меня. Я не знаю.
Я был вторым самым дорогим трансфером в истории футбола. Газеты
писали, что Златан был трудным ребенком и у меня были проблемы с
личностью, всё дерьмо выливалось, и я ощущал этот вес на себе. Ведь здесь
в Барселоне мы должны быть скромными. И я решил показать, что смогу
играть здесь. Это было самым глупым решением в моей жизни. Я стал
продолжать убивать себя на поле. Но больше не получал от этого
удовольствие.
Даже задумался об уходе из футбола. Нет, не хотел разорвать
контракт, ведь я профессионал. Но я потерял удовольствие от игры. А потом
наступили рождественские каникулы. Мы поехали в Оре, и я арендовал
снегоход. Всякий раз, как жизнь становится тягостной, я хочу движения.
Вожу я как маньяк. Однажды разогнал свой Porsche Turbo до 325 км/ч и ушел
от преследования полиции. Я совершил так много бесшабашных дел, что едва ли хочу думать о них. И теперь я был в горах на своем снегоходе, получил обморожение и отлично провёл время.
Наконец-то получил дозу адреналина! Наконец-то вернулся
настоящий Златан, и я думал про себя: почему я это делаю? У меня есть деньги. Я не должен чувствовать себя дерьмом с тренером-идиотом. Ведь могу получать удовольствие и заботиться о семье. Это было прекрасное время, но продлилось оно недолго. Когда мы вернулись в Испанию, всё снова вернулось на круги своя. Не сразу, но медленно.
Прошёл лёгкий снегопад. Возникло ощущение, что испанцы никогда
раннее не видели снег, машины бросало то влево, то вправо, и Мино, жирный
идиот – замечательный жирный идиот, должен я добавить, чтобы меня
правильно поняли – замерз, как собака, в своей летней обуви и легкой куртке.
Он убедил меня взять Audi. Это едва не закончилось катастрофой. На спуске
мы потеряли контроль над автомобилем и врезались в каменную стену. Вся
правая часть авто была снесена. В тот день плохой погоды было много
аварий, но никто не разбился так сильно, как я. Я выиграл аварийный конкурс и позже мы долго смеялись по этому поводу.
Иногда я стал быть самим собой и тогда мне было хорошо. Но в этот
момент начинал говорить Месси. Он является невероятным игроком.
Чертовски невероятным. Не знаю его очень хорошо. Мы слишком разные. Он
пришел в «Барсу» в 13 лет и воспитывался в их культуре. У него абсолютно
никаких проблем с этим школьным дерьмом. В команде игра вращается
вокруг него, что на самом деле естественно. Он великолепен, но теперь
пришел я, и стал забивать больше, чем он. Месси подошел к Гвардиоле и заявил:
– Я не хочу больше играть на правом фланге, вообще не желаю играть
на фланге. Хочу играть в центре.
Это именно та позиция, где играл я. Но Гвардиола не подложил
свинью. Он просто сменил тактику. От 4-3-3 он перешел на 4-5-1 со мной на
острие и Месси прямо за мной. Этот шаг оставил меня в тени, все мячи шли
через Месси и я не смог играть в свою игру. Я должен на поле быть
свободным, как птица. Я из тех парней, которые хотят менять ситуацию на
всех уровнях. Однако Гвардиола пожертвовал мной. Это правда. Он запер
меня там. Хорошо, я могу принять эту ситуацию. Месси был звездой.
Гвардиола прислушивался к нему. Но давай будем
последовательными! Я забивал гол за голом за «Барсу», я умирал на поле. Он
не может подстраивать всю команду под одного игрока! Черт возьми, зачем
он купил меня тогда? Никто не будет тратить такие деньги ради того, чтобы
убить меня как игрока. Гвардиола должен был думать о нас обоих, и, конечно,
среди руководства клуба начались волнения. Я был одной из самых крупных
инвестиций, и я не чувствовал себя хорошо. Я был слишком дорог, чтобы не
чувствовать себя хорошо. Чики Бегиристайн, спортивный директор, толкал
меня к разговору с тренером.
– Реши это!
Всё это мне не нравилось. Я игрок, который принимает ситуацию.
Один мой друг сказал: Златан, всё выглядит так, как будто бы «Барса» купила
Ferrari, но водит её как Fiat. И я решил, что это хороший аргумент. Гвардиола
превратил меня в простого игрока, хуже, чем я был. И вся команда страдала
из-за этого.
И я пошёл к тренеру. Подошёл к нему на поле во время тренировки. Я
был очень осторожен и не хотел ссоры. Просто сказал ему:
– Я не хочу воевать. Не хочу войны. Я просто хочу обсудить
некоторые вещи.
Он кивнул. Но он выглядел несколько испуганным, поэтому я
повторил:
– Если вы думаете, что я хочу драться, то я уйду. Я просто хочу
поговорить.
– Хорошо, мне нравится говорить с игроками.
– Послушайте, - продолжил я. – Вы не используете мои возможности.
Если вы хотели простого бомбардира, то должны были купить Индзаги или
кого другого. Мне нужно свободное пространство, чтобы чувствовать себя
свободным. Я не могу бегать туда-сюда постоянно. Я вешу 98 килограммов.
У меня нет нужного телосложения для этого.
Он задумался. Он часто делал это.
– А я думаю, что вы сможете так играть.
– Нет, будет лучше, если вы посадите меня на скамейку. При всём
уважении, я понимаю вас, но вы жертвуете мной ради других игроков. Это не
работает. Выглядит так, как будто бы вы купили Ferrari, но водите её, как
если бы это был Fiat.
Он продолжал думать.
– Хорошо, возможно, это было ошибкой. Это моя проблема. Я
проработаю варианты.
Я был счастлив. Он «проработает варианты».
Но потом пришли лютые холода. Он стал отводить от меня глаза, и я
был не один, кто обращал внимания на подобные вещи. Но на моей новой
позиции я продолжил великолепно играть. Я забил много голов. Правда, не
так много, как это было в Италии. Был слишком высоко на поле. Больше не
был тем самым Ибракадаброй, но всё же… На «Эмирейтс» в Лиге Чемпионов
мы полностью переиграл «Арсенал». Стадион кипел. Первые двадцать минут были восхитительны, я забил гол… потом еще один. Красивые голы. Я думал:смотри, Гвардиола! Я играю в свою игру! Но меня заменили, «Арсенал» вернулся в игру и забил дважды. Это было дерьмово, а потом я почувствовал боли в бедре. Обычно тренер беспокоится о подобных вещах.
Травмированный Златан серьезная потеря для любой команды. Но Гвардиоле
было всё до фени. Он не сказал ни слова в течение трех недель. Они ни разу
не встретился со мной и не спросил: как вы себя чувствуете, Златан? Можете
ли вы играть в следующей игре?
Он даже не здоровался. Ни слова. Он старался не смотреть на меня.
Если я заходил в комнату, он уходил из неё. Что вообще происходит? Я задумался. Разве я сделал что-то? Я выгляжу странно? Я говорю странно?
Мой мозг оказался в тупике. Я не мог спать. Думал об этом постоянно. Не то
чтобы я нуждался во внимании Гвардиолы или чем-то типо того. Он мог меня ненавидеть. Во мне проснулась ненависть и жажда мести. Но затем я перестал думать об этом, и стал общаться с другими игроками. Никто не понимал, что происходит. Я спросил Тьерри Анри, который в то время начинал игры со скамейки запасных. Тьерри Анри – лучший бомбардир в истории сборной Франции. Он крутой. Он всё еще мог удивить, но у него также возникли проблемы с Гвардиолой.
– Он не приветствует меня. Он не смотрит мне в глаза. Что случилось?
– Понятия не имею, - ответил мне Анри.
Мы даже начали шутить по этому поводу. «Эй, Златан, он сегодня
посмотрел на тебя?». «Нет, но сегодня я хотя бы видел его со спины!».
«Поздравляю, ситуация явно улучшается!» Вот дерьмо, но это немного
помогло. Эта ситуация действовала мне на нервы и каждый час я спрашивал
себя: что я сделал? Что не так? Но никогда не получал ответа. После того
самого разговора между нами выросла стена. Другого объяснения у меня не
было. Был ли он взбешен тем, что я завёл разговор о своем положении? Он
психовал из-за той беседы? Я попытался выловить его, я шел прямо к нему,
глядя ему в глаза. Он развернулся. Казалось, что он боится, а я хотел снова
поговорить. И спросил: что всё это значит? Подошёл к нему достаточно
близко. Это было его проблемой. Не то, чтобы я знал, что это было. Я всё еще
не могу найти ответ. Или, ну… я не думаю, что этот парень способен работать с сильными личностями. В своей школе он хочет видеть лишь хороших мальчиков. И что еще хуже: он убегает от своих проблем. Он не может смотреть им в глаза, что делает всё гораздо хуже.
Всё стало ещё хуже…
ГЛАВА ВТОРАЯ
«Ты обосрался на глазах у Моуриньо»
Облако пепла от исландского вулкана накрыло Европу. Все авиарейсы
были отменены, а нам предстояла встреча с миланским «Интером» на «Сан-Сиро». Мы сели в автобус. Какой-то полоумный в «Барсе» решил, что это
хорошая идея. Тогда у меня не было каких-либо проблем со здоровьем.
Поездка стала катастрофой. На дорогу потребовалось шестнадцать часов, мы
чувствовали себя побитыми, когда наконец прибыли в Милан. Это была наша
самая важная игра в том сезоне, полуфинал Лиги чемпионов, и я был готов к
жесткой борьбе, недовольству и свисту на моей бывшей арене. Без проблем,
это меня только подхлестывало. Но, тем не менее, ситуация была ужасной.
Жосе Моуриньо – большая звезда. Он выигрывал Лигу Чемпионов с
«Порту». Он был моим тренером в «Интере». Он крутой. Когда он
познакомился с Хеленой, Жозе прошептал ей: Хелена, у тебя есть только одна миссия. Держи Златана, следи за его сном, делай его счастливым! Этот парень всегда говорит то, что хочет. Он мне нравится. Он лидер своей армии. Всё моё время, проведённое в «Интере», он присылал мне сообщения, в которых спрашивал, как я себя чувствую. Он является полной противоположностью Гвардиолы. Если Моуриньо пропускал свет в комнату, то Гвардиола опускал жалюзи. Я думаю, что таким образом Гвардиола пытался противостоять ему.
– Мы играем не против Моуриньо. Это «Интер», – сказал он.
Такое чувство, будто бы думали, что будем пинать мяч с тренером. Но
он решил выпустить еще философского дерьма. Едва ли я слушал его. Зачем
мне это? Это было непередаваемое дерьмо из крови, пота и слёз, нечто
подобное. Никогда до этого не слышал, чтобы тренер так говорил. Просто
мусор. Но потом он, наконец, подошёл ко мне. Это случилось во время
тренировочной практики на «Сан-Сиро». Люди смотрели за её ходом и это
выглядело как «Вау, Ибра вернулся!»
– Можешь ли ты начать матч в старте? – спросил Гвардиола.
– Определенно, – ответил я.
– Готов ли ты?
– Определенно. Чувствую себя прекрасно.
– Но готов ли ты?
Он мне напоминал попугая, и по телу прошёл противный импульс.
– Слушайте, эта поездка была ужасной, но я в хорошей форме. Травм
нет. Я оставлю всего себя на поле.
Гвардиола выглядел так, словно он сомневался во мне. Я не понимал
его, а потом позвонил Мино Райоле. Все время я называю его просто Мино.
Шведские журналисты часто говорят: Мино – плохой пример для Златана.
Мино это то, Мино это это. Хотите знать правду? Мино – гений. Я спросил
его: Что это парень имеет в виду? Никто из нас так и не понял.
Игру я начал в стартовом составе, и мы вели 1-0. Игра у меня шла, но
я был заменен после шестидесяти минут. Мы проиграли 3-1. Это было
дерьмово. Я был в ярости. В прежние времена, времена выступления за
«Аякс», для того, чтобы забыть поражение, мне требовалось от нескольких
дней до недель. Теперь же у меня была Хелена и дети. Они помогают мне всё
забыть и двигаться дальше. И я был сосредоточен на ответном матче на «Камп Ноу». Ответный матч был невероятно важным и волнение нарастало с каждым днём.
Давление было невероятным. Напоминало раскат грома в воздухе. Мы
должны были выиграть по-крупному. Но потом… Даже не хочу думать об
этом, хотя ладно, я это сделаю. Это сделало меня сильнее. Мы выиграли 1-0.
Но этого было недостаточно. Мы вылетели из Лиги Чемпионов, а потом Гвардиола смотрел на меня, будто бы это была моя ошибка. И я подумал: чаша окончательно пуста. Карточная игра окончена. После этой игры я чувствовал себя так, как будто бы в клубе мне больше не рады, мне просто было плохо, когда я был за рулём своей Audi.
Когда я сидел в раздевалке, то чувствовал себя дерьмом, а Гвардиола
смотрел на меня, будто бы проблема – это я, как будто я какой-то урод. Это
было безумием. Он был стеной, каменной стеной. Я не чувствовал признаков
жизни в нём, но хотел этого каждую секунду.
Я больше не был частью команды. Когда мы играли против
«Вильяреала», он позволил мне выйти на пять минут. Пять минут! Я кипел
изнутри, не потому, что я был на скамейке запасных. Я могу согласиться с
тренером, если он достаточно мужик для того, чтобы сказать: ты
недостаточно хорош, Златан. Гвардиола не проронил ни слова, ничего, и в этот момент кипел. Чувствовал это ощущение по всему телу и на месте Гвардиолы я бы испугался. Нет, я не полез в драку. Я совершил много дерьмовых вещей. Не дрался, просто снёс на поле одного-двух человек. Когда я злюсь, то в глазах темнеет. И рядом со мной лучше не находиться. Позвольте рассказать в деталях, что произошло далее. После игры пошёл в раздевалку, абсолютно не планирую каких-либо буйств… Я не был счастлив, а в раздевалке стоял мой враг, мирно почесывая свою лысину. Там было пару одноклубников. Туре и кто-то ещё, стоял большой металлический ящик, куда мы сбросили свою одежду, и я смотрел на эту коробку. Я пялился на ящик. Потом я пнул его. Я думаю, он пролетел метра три, но меня это не успокоило. Я крикнул:
– У тебя нет яиц, ты не мужик! – и, вероятно, пару вещей похуже.
– Ты обосрался на глазах у Моуриньо. Можешь идти нахер!
Я вел себя, как сумасшедший, и вы, наверное, думаете, что Гвардиола
ответил что-нибудь вроде: "Успокойся, так нельзя разговаривать с
тренером!" Но он не из таких. Он слабый трус. Он просто поднял ящик, к ак
маленький уборщик, и потом ушел, не сказав ни слова. Конечно, все потом
распространилось. В автобусе было безумство:
– Что произошло, что случилось?
Я думаю, что ничего. Всего лишь несколько слов правды. У меня не
было сил говорить об этом. Я был зол. Мой тренер гнобил меня неделя за
неделей без объяснения причин. Мне было больно. Я дрался раньше, но на
следующий же день мы выясняли все недомолвки и двигались дальше.
Теперь же была тишина, тишина и продолжающийся террор, и я подумал:
– Мне 28 лет. Я забил 22 гола и отдал 15 передач здесь, в «Барсе». Но
до сих пор я как будто бы не существую, будто бы я воздух. Должен ли я
принять это? Должен ли я продолжить процесс адаптации? Ни в коем случае!
Я сидел на скамейке в матче против «Альмерии» и понял это, а потом
вспомнил те самые слова: «И мы не приезжаем на всяких «Феррари» или «Порше» на тренировки». Какая нахрен разница? Я езжу на том, на чём хочу, и это не зависит от мнения всяких ссущих идиотов. Я запрыгнул в мою Enzo и припарковал её возле двери базы. Конечно же, это привело к цирку. Газеты писали, что мой автомобиль равнозначен месячному окладу всей
«Альмерии». Но мне было все равно. Медиа ерунда в этом случае не значит
ровно ничего.
Я решил дать серьезный отпор, и вы должны знать одно, что это та
игра, в которую я могу играть. Раньше я был bad boy, поверьте мне. Но я не
хотел возиться с подготовкой и позвонил Мино. Мы всегда планируем умные
и грязные трюки вместе. Также я набрал своим друзьям.
Я хотел получить различные точки зрения на ситуацию, и, о боже, я
получил все виды консультаций. Ребята хотели прийти и расколотить всё к
чертям, но я подумал, что это не совсем правильная стратегия. И, конечно, я
всё обсудил с Хеленой. Она из другого мира. Она классная. Также она может
быть жесткой. Но теперь она пыталась ублажить меня:
– Ты стал лучшим отцом. Хоть у тебя и нет команды, где ты бы
чувствовал себя хорошо, у тебя есть мы.
Эти слова сделали меня счастливым. Я немного попинал мяч с детьми
и убедился, что с моими чувствами всё в порядке. Некоторое время я провел
за видеоиграми. Это как болезнь для меня. Они меня пожирают. Но так как
во времена «Интера» я мог играть до четырех-пяти утра, а потом после пары
часов сна прийти на тренировку, я установил для себя правила: никакой Xbox
или Playstation после десяти вечера.
Я не могу позволить, чтобы время убегало от меня. В течение этих
недель в Испании я пытался провести время со своей семьей и просто
расслабиться в нашем саду. Иногда я мог позволить себе выпить. Это было
прекрасное время. Но по ночам, когда я лежал без сна, или, когда я был на
тренировке и видел Гвардиолу, внутри меня просыпалась темная сторона. И
я планировал следующий ход моей мести. Я сделал бы все по-другому, но
пути назад уже не было. Это было время, когда надо было постоять за себя,
вернуть себя прежнего.
Не забывайте: вы можете убрать ребенка подальше от гетто, но не
можете убрать гетто из ребенка.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
«Никто не смеет трогать моих детей»
Когда я был маленьким, мой брат подарил мне велосипед BMX. Я
назвал его Fido Dido. Fido Dido был маленьким дерзким засранцем,
мультяшным героем с колючими волосами. Я считал его очень крутым. Но
велосипед вскоре украли возле бани в Русенгорде, и мой отец направился
туда, распахнув рубашку и засучив рукава. Он из тех, кто говорит: «Никто не смеет трогать моих детей! Никто не смеет красть их вещи!». Но даже такой
крутой парень, как он, ничего не мог с этим поделать. Fido Dido исчез, а я был опустошен.
После этого я стал воровать велосипеды. Научился взламывать замки.
Я стал крут в этом деле. Бам, бам, бам, и велик уже мой. Я был велосипедным вором. Это было моим первым «делом». И это было довольно невинно. Но иногда всё же выходило из-под контроля. Однажды я оделся во всё чёрное, вышел ночью на улицу как чёртов Рэмбо, и с помощью огромного болтореза обзавёлся военным байком. Разумеется, этот велик был очень крут. Мне он нравился. Но, если честно, для меня был важнее сам процесс, эмоции, а не велик. Меня прикалывало колесить в темноте и кидаться яйцами в окна. Меня редко ловили.
Один неприятный случай произошел со мной в универмаге Уэсселс
недалеко от Ягерсру. Но, откровенно говоря, я это заслужил. Мы с другом
нарядились в огромные зимние пуховики посреди лета (полный трындец, конечно), а под этими куртками у нас было 4 ракетки для настольного тенниса и ещё всякий разный хлам, который мы стырили. «Так, ребятки, за это надо платить», — сказал охранник, который поймал нас. Я вытащил несколько пенни из кармана: «Вот этим?» Парень оказался лишён чувства юмора, поэтому с тех пор я решил быть более профессиональным. И я так предполагаю, я стал довольно искусным маньяком в конце концов.
Я был хилым ребёнком. Зато у меня был большой нос, и я шепелявил,
поэтому ходил к логопеду. Женщина приходила в мою школу и учила меня
говорить букву С, а я считал это унизительным. Я ведь хотел как-то
самоутверждаться… И всё это кипело внутри меня. Я не мог усидеть на месте больше секунды, поэтому всё время бегал. Если я бежал достаточно быстро, то казалось, что со мной не может случиться ничего плохого. Мы жили в Русенгорде, на окраине Мальмё, и там было полным-полно сомалийцев, турков, югославов, поляков, других иммигрантов, ну и шведов, конечно. Все там вели себя дерзко. Пустяк мог вывести из себя, и это было не очень-то и легко, если не сказать больше.
Мы жили на четвертом этаже в доме по Кронмэнс-Роуд, и атмосфера
там была не особо дружественной. Никто никогда не спрашивал: «Как твои
дела, малыш Златан?», ничего подобного. Если у меня были какие-то
проблемы с домашкой, никто из взрослых не помогал. Я был сам по себе,
даже пожаловаться было некому. Нужно было просто стиснуть зубы, хотя
вокруг был хаос, драки и мелкие потасовки. Конечно, иногда хотелось хоть
какого-нибудь сочувствия. Однажды я свалился с крыши в детском саду. У
меня был фингал под глазом, я побежал домой в слезах, надеясь, что кто-то
погладит меня по головке, скажет хоть пару добрых слов. А вместо этого я
получил пощёчину.
— Что ты делал на крыше?
Это было как-то не очень похоже на «Бедняга, Златан». Это больше
напоминало: «Чёртов идиот, лазает он по крышам. Получи оплеуху». Я был
в шоке и убежал. У мамы не было времени на утешения. Она работала
уборщицей, изо всех сил пыталась заработать денег. Она была настоящим
борцом. На остальное её просто не хватало. Ей вообще приходилось нелегко,
ведь у нас у всех характеры не ахти. Беседы в нашем доме нельзя было назвать нормальными, в других шведских семьях было по-другому. Что-то вроде «Дорогой, не мог бы ты передать мне масло» вы бы не услышали, скорее: «На, возьми своё молоко, придурок!». В доме то и дело грохотали двери, а мама плакала. Она много плакала. Я люблю её. У неё была трудная жизнь. Она убиралась по четырнадцать часов в день, а иногда мы ходили следом, выбрасывая мусор из баков и всё в таком духе. Так мы получали немного карманных денег. Но иногда мама выходила из себя...
Она била нас деревянными ложками. Иногда они ломались, и я
должен был пойти и купить новые, как будто это была моя вина, раз ложка
об меня сломалась. Я помню один такой день. Я бросил кирпич в детском
саду, а он как-то отскочил и разбил окно. Мама всполошилась, когда узнала
об этом. Всё, что стоило денег, заставляло её волноваться, и она ударила меня ложкой. Бам, бум. Было больно, и ложка, кажется, снова сломалась. Я не знаю. Как-то раз дома не было ложек, и тогда мама пришла за мной со скалкой. Но я удрал и рассказал об этом Санеле.
Санела — моя единственная родная сестра. Она на два года старше.
Она девчонка бойкая, думала, что мы должны в некоторые игры играть
вместе с мамой. Чёрт, разрази меня гром! Сумасшедшая! И мы пошли в магазин, купили связку тех ложек, совсем дешёвых, и вручили их маме в качестве рождественского подарка.
Я не думаю, что она оценила иронию. Ей было не до этого. На столе
должна была быть еда. И она отдавала этому все силы. Дома нас была целая
куча, ещё же мои сводные сёстры, которые позже исчезли и оборвали с нами
все контакты, мой младший брат Александр, которого мы звали Кеки. Денег,
конечно, не хватало. Да ничего особо не хватало, поэтому старшие
заботились о младших, иначе было нельзя. Было много лапши быстрого
приготовления и кетчупа. Иногда мы ели у друзей или у моей тёти Хэнайф,
которая жила в том же доме. Она ещё раньше нас переехала в Швецию.
Мне не было даже двух лет, когда мои родители развелись, поэтому я
об этом ничего не помню. Быть может, это и хорошо. Говорят, брак был так
себе. Родители постоянно ругались, да и поженились-то они только для того,
чтобы мой отец мог получить вид на жительство. Естественно мы остались с
мамой. Но я скучал по отцу. У него всегда была какая-то движуха, с ним было весело. Мы могли видеться с ним в любой уик-энд, он обычно приезжал на своём стареньком синем «Опель Кадет», и мы шли в парк Пилдам, или на
остров Лимхамн, чтобы поесть гамбургеров и мягкого мороженого. Как-то
раз он решил шикануть и купил каждому из нас по паре Nike Air Max, крутые
кроссовки, да и стоили они реально дорого, больше тысячи крон. У меня были зелёные, у Санелы — розовые. Ни у кого во всём Русенгорде таких не
было, и мы чувствовали себя офигенно. С папой было здорово, он нам ещё
давал немного денег на пиццу и колу. У него была приличная работа и только один сын, Сапко. А для нас он был весельчаком-папой на выходные.
Но всё меняется. Санела была отличной бегуньей. Она была самой
быстрой в беге на 60 метров во всём Сконе, и папа был горд как павлин, он
постоянно заставлял её тренироваться. «Отлично, Санела, но ты можешь
лучше», — сказал он. Это было в его духе: «Лучше, еще лучше, не
останавливаться на достигнутом» — и на этот раз я был в машине. Отец запомнит это именно так в любом случае, но он заметил это сразу. Что-то было не так. Санела была тиха. Она сдерживала плач.
— Что случилось? — спросил он.
— Ничего, — ответила она, но он спросил снова, и только тогда она
всё рассказала.
Мы не должны говорить об этом детально, всё-таки это история
Санелы. Но мой отец… он как лев. Если что-то случается с его детьми, он
психует, особенно когда дело касается Санелы, его единственной дочери. Это
превращалось в настоящий цирк с допросами, расследованиями, спорами и
прочей ерундой. Многого из этого я не понимал. Мне ведь исполнилось всего
9.
Это было осенью 1990-го, они мне ничего не говорили. Но у меня
были свои догадки, конечно. Дома был бардак. Не в первый раз, надо сказать.
Одна из сводных сестёр употребляла наркотики, что-то тяжёлое, и держала