задницу!» Эти югославы сумасшедшие, они много курили и разбрасывались
своей обувью. В эти моменты я думал: «Прекрасно, как и дома. Моё место
здесь!» Тренер был из Боснии. Там, в Югославии, он играл на высоком
уровне. Он стал для нас своего рода отцом. Иногда он нас подвозил до дома
и мог дать мне пару крон на мороженое или еду, когда я был голоден.
На некоторое время я стал вратарем. Почему так получилось я не
знаю. Возможно, что я сказал предыдущему, что он отстой, и я смогу сыграть лучше него. Скорее всего, так и было. Но в игре я пропустил много голов, а потом был взбешен. Я орал на всех, называл их дерьмом. Кричал, что футбол дерьмо. Что весь мир – дерьмо, и что я хотел бы играть в хоккей: «Хоккей намного лучше, долбанные вы идиоты! Я стану хоккеистом! Убейтесь!»
И я решил пойти в хоккей. Мне хватило одного взгляда. Черт побери,
сколько для него нужно всякой дряни. А главное, сколько на этот хлам нужно потратить денег. Единственным вариантом осталось возвращение в этот дерьмовый футбол. Но я перестал быть вратарем и пошёл в атаку. Подобрел.
Однажды мы готовились к игре. Меня там не было, но все
спрашивали: «Где Златан? Где Златан?» До начала матча оставалась минута,
а тренер и мои партнеры по команде, вероятно, хотели меня убить: «Где он?
Какого хера его нет на такой важной игре, как эта?». Но потом они увидели,
что какой-то сумасшедший парень едет на велосипеде, как последний идиот
на украденном велосипеде мчится к тренеру. Что за сумасшедший собирается переехать его? Прямо перед ним я резко затормозил, отбросил велосипед и ринулся на поле. Думаю, что тренер сошёл с ума от ярости.
Песок попал ему в глаза. С минуту он не видел. Но он позволил мне
играть и вроде мы выиграли. У нас была хорошая банда. Одно время меня
наказали за какое-то дерьмо, и в первом тайме я сидел на скамейке. Против
каких-то слабаков мы «летели» 4-0, иммигранты обыгрывали хороших
парней, в воздухе витала агрессия, я был очень зол и был на грани от срыва.
Как мог этот идиот оставить меня на скамейке?
– Ты тупой? - спросил я тренера.
– Спокойнее, спокойнее, в скоро я выпущу тебя.
Он позволил мне выйти во втором тайме, и я забил восемь мячей. Мы
выиграли 8-5 и я издевался над соперниками и, конечно, был хорош. Был
техничен, всю игру бежал в свободные зоны, и в блоке, где жила моя мама, я
стал маленьким чемпионом, за то, что творил неожиданные вещи на узком
пространстве. Но я очень устал от характеристик в стиле Дональд Дак и как-то ляпнул: «Я знал, что Златан станет кем-то особенным, бла бла бла».
Он был моим лучшим другом. Звучит по-идиотски.
Никто ничего не замечал. В мою дверь не стучали «большие» клубы.
Я был маленькой соплячной задницей. Слова менялись от «Ох, вам должно
быть приятно, что у вас такой талантливый мальчик» до «Кто выпустил этого
иммигранта?». Уже тогда у меня было много взлетов и падений. Я мог в одной игре забить восемь голов, а в другой выглядеть просто ужасно.
Я связался с парнем по имени Тони Флайджер. У нас был общий
учитель языка. Его родители были тоже с Балкан, и мы стали типо крутыми
ребятами. Он жил не в Розенгарде, а в непосредственной близости от
Ветемоллеггатан. Мы родились в один и тот же год, только он в январе, а я
в октябре, и я думаю, что это что-то да значило. Он был больше меня и сильнее, считался большим талантом. Тони часто повторяли: «Посмотрите на него, какой игрок!», а я был в его тени. Думаю, мне сыграло на руку, что я
понимал это. Мне нужно было быть андердогом. Но, как я уже говорил, я в
то время не был большим талантом. Скорее, диким, маньяком, юношей,
который не контролировал свой характер. Продолжал кричать на игроков и
судей, часто менял клубы. Играл в FK Balkan. Потом вернулся в MBI, затем
снова в FK Balkan, оказался в BK Flagg. Никто не приводил меня на
тренировки и иногда я поглядывал на стоящих у кромки поля родителей.
Моего отца никогда я там не находил, ни среди югославов, ни среди
шведов, и я не знал о чём думать. Всё было так, как должно было быть. Мне
никто не был нужен. Я привык к этому. Но несмотря на это мне было больно.
Не знаю. Вы привыкаете к своей жизни, и я продолжал держать её на
расстоянии. Папа был папой. Он был безнадежен. Он был фантастическим.
Он был вершиной и одновременно низиной. Я не рассчитывал на него так,
как это обычно делают дети. Но все же, я думаю, у меня были надежды на его счёт. Блин, вот представьте себе его реакцию, если бы он видел
удивительный материал, какую-нибудь бразильскую вещицу? У папы были
моменты, когда он выглядел увлеченным. Он хочет, чтобы я стал юристом.
Не могу сказать, что я верил в возможность этого. В моих кругах
трудно стать адвокатом. Ты совершаешь сумасшедшие вещи и мечтаешь
стать крутым парнем. У нас не было практически никакой поддержки от родителей, но это было не всё: «Могу ли я рассказать шведскую историю для тебя?» Вокруг играла югославская музыка, валялись банки с пивом,
холодильники были пусты, а говорили лишь о балканских войнах. Но
иногда, вы знаете, шла речь и о футболе и когда папа заводил о нём, я был
просто счастлив. А в один прекрасный день, который я помню до сих пор,
тогда в воздухе парило торжество, он сказал:
– Златан, пришло время играть в каком-нибудь большом клубе.
– Что ты имеешь в виду под «большим» клубом?
– Хорошую команду, Златан. Мне нравится, например, «Мальмё».
Не думаю, что я его понял. Что было такого особенного в этом
«Мальмё»? Я ничего не знал о их составе. Но знал немного о самом клубе.
Как-то я и мой FK Balkan встречались с ними, и я подумал: почему бы и нет?
Тем более, если об этом говорит мой папа. Но я даже не знал, где находится
их стадион или что-нибудь ещё в городе, связанное с клубом. Мальмё для
меня был неизвестным. Это был другой мир. Мне было целых тринадцать
лет, прежде чем я оказался в центре города, и я, честно говоря, ничего не
понял о жизни там. Зато я разузнал дорогу и мне потребовалось тридцать минут, чтобы на велосипеде с полиэтиленовым пакетом в руках, где лежали мои вещи, добраться туда. Я, конечно же, нервничал. Мальмё – это серьёзно.
Это было не обычное «на, поиграй, малыш». Здесь ты был как на суде, ты
должен был занять чье-то место. Я сразу заметил, что не был похож на
других, и уже было приготовился собрать свои вещи и вернуться домой. Но
на второй день тренер Нильс сказал мне:
– Добро пожаловать в команду.
– Вы серьезно?
В клубе было несколько иностранцев и среди них Тони. Кроме того,
были и шведы, выходцы из Лимхамна, богатенькие. Я ощущал себя парнем
с Марса. Не потому, что у моего папы не было большого дома или потому,
что он не ходил на мои игры. Я разговаривал по-другому. Я использовал дриблинг. Я взрывался как бомба, боролся на поле. Однажды я получил жёлтую карточку за крик на моих товарищей по команде.
– Ты не должен так делать, - сказал тогда рефери.
– Можешь отойти и трахнуть себя, - крикнул я в ответ и увидел перед
собой красный свет.
Шведы разговорились. Их родители захотели, чтобы меня убрали из
команды, а я же думал: не позволю им сделать этого. Снова сменю команду.
Или уйду в таэквандо. Это круто. Футбол – дерьмо. Папа какого-то идиота
написал заявление. «Златан должен быть выгнан из команды», – писал он, и
практически все подписались. Они говорили об этом всё время: «Златану тут
не место. Мы должны выбросить его. Подпиши, бла-бла».
Это было безумие. Ладно, я был в контрах с папенькиным сынком. Он
наговорил всяких гадостей, и я не сдержался. Просто боднул его. Но позже я
действительно жалел о случившемся. Я взял велосипед и приехал к нему в
больницу, извинился. Это было идиотским решением, но заявление?
«Убирайся отсюда!» Тренер, Аке Калленберг, взглянул на список:
– Что это за дерьмо?
Он просто разорвал его на части. Он был хорош этот Аке. Или я просто
ничего не понимаю в хороших людях. Практически год он держал меня на
скамейке и как все остальные думал, что я слишком много дриблингую,
кричу на товарищей по команде, имею неправильных подход и всё в таком
роде. В те годы я узнал нечто важное. Если есть такой парень, как я, но уважаемый, то я должен быть в пять раз лучше, чем Леффе Перссон
и все остальные. Приходилось тренироваться в десять раз интенсивнее. Или не будет ни единого шанса. Ни в коем случае. Особенно, если ты вор великов.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
«Кто вы все такие?»
Очевидно, что я должен был проявлять себя лучше, чем все остальные.
Вероятно, я хотел изменений. Я был не до конца безнадежен. Но
тренировочное поле было очень далеко, в семи километрах, и я часто ходил
пешком. Но соблазн был велик, особенно если я видел хороший велосипед.
Однажды я заметил жёлтый велосипед с несколькими коробками и понял, что он почтальона. Я залез на него и катался кругами с письмами соседей, а потом спрыгнул и просто поставил его в углу. Я не хотел красть письма других людей.
Один раз велосипед, который я украл, украли у меня. Я стоял
беспомощно возле арены, путь домой был долог, а я был голодным и
нетерпеливым. Пришлось украсть еще один велосипед, стоящий возле
раздевалок. Взломал замок. Это был хороший велосипед, и я был осторожен,
припарковывал его подальше, чтобы старый владелец вдруг не заметил. Но
через три дня нас позвали на собрание. Уже тогда все знали о моих проделках.
Собрание обычно подразумевает проблемы и проповедь. И я сразу же начал
придумывать умные оправдания. Мол, это не я, а мой брат. Как оказалось,
собрание было посвящено велосипеду помощника тренера.
– Кто-нибудь видел его?
Никто не видел. Никто кроме меня. Но в такой ситуации лучше
молчать. Это работает. Ну или можно поидиотничать: «О-о-о, простите, мне
очень жаль вас, у меня тоже украли велосипед». Но чувствовал я себя
паршиво. Что же делать? Вот так невезуха! Это был велосипед ассистента
тренера. Ты должен уважать тренеров. Я знал это. Они рассказывают про зональную игру, тактику… Но я пропускал это всё мимо ушей. Продолжал дриблинг и всякие разные штуки. Слушай не слушая! Моя философия. Но красть велосипеды у тренера? Это не входило в неё. Я волновался и подошёл к помощнику.
– Вы знаете, я взял ненадолго ваш велосипед. Была кризисная
ситуация. Одноразовое использование! Вы получите его обратно завтра.
И я натянул самую большую улыбку, и я думаю, что в каком-то роде
меня это спасло. Моя улыбка мне очень помогала в те годы, и я мог
придумать шутку, когда нуждался в спасении ситуации. Но это было не так
просто. Если что-то исчезало, обвиняли меня. Конечно, это было логично. Я
был бедным парнем. Когда у других были бутсы из кожи кенгуру, то у меня
была обычная пара обуви за шесть евро, пара обуви, которую продавали рядом с томатами и другими овощами. Никогда не носил чего-то крутого.
Когда команда уезжала за границу, то у одноклубников были
карманные деньги – по тысячи две крон (примерно 200 евро). У меня было
около двадцати крон, а папа иногда не платил арендную плату только лишь
для того, чтобы я не остался дома. Это были большие жертвы. Но я не мог
соответствовать своим товарищам.
– Приходи, Златан, поедим пиццы, гамбургеров, купим то-то и то-то.
– Неееет, давайте позже. Я не хочу есть! Я буду здесь если что.
Я пытался уйти, но остаться крутым. Работало хреново. Но и
большого значения не имело. Возможно, где-то в глубине души я и хотел
узнать их мир. Но я следовал по своему пути и это было моим оружием.
Видел товарищей из моего типа гетто, которые пытались закрепиться на
более высоком уровне. И всегда все получалось не так, как того хотелось. И
я делал всё наоборот, усложнял. Вместо того, чтобы сказать: «У меня есть
только 20 крон», я говорил «У меня нет ничего, ни копейки». Я был жестким
парнем из Росенгарда. Я был другим. Это стало моим самоутверждением,
самоопределением, и я наслаждался им всё больше и больше. Меня никогда
не волновало то, что я ничего не знаю об идеалах шведов.
Иногда мы были боллбоями, когда играла старшая команда. Однажды
«Мальмё» играл с «Гетеборгом», большая игра, и мои одноклубники сходили
с ума от желания заполучить автографы у местных звезд, особенно у кого-то
по имени Томас Равелли, который стал героем после отбитых пенальти во
время чемпионата мира. Я никогда не слышал о нем, ничего не мог о нем
сказать. Не хотел делать из себя дурака. Правда, чемпионат мира я смотрел.
Но я был из Росенгорда. Мне не наплевать на шведов, но тогда я болел за
бразильцев, за Ромарио, Бебето и остальную банду, и единственное, что меня
интересовало в Равелли, были его шорты. Я размышлял о том, где бы украсть
таких парочку.
Также мы продавали Biglotto, чтобы принести деньги клубу, но я
понятия не имел, что это за лотерейные билеты и для чего они. Я никогда не
слышал, как привлечь к своему товару внимание. Но я старался, чтобы
продать эти билеты.
– Здравствуйте, здравствуйте. Меня зовут Златан. Извините за
беспокойство. Хотите лотерейный билет?
Работало плохо. Я продал всего один билет и еще несколько
рождественских календарей. Полный ноль, а теперь всё непроданное должен был купить мой папа. Это было несправедливо. Денег не было и не было необходимости покупать бесполезную вещь домой. Это было глупо, и я не понимаю, как они могли отправлять детей, чтобы они уподоблялись нищим.
Мы играли в футбол, мы выглядели потрясающе. Тони Флайджер,
Гудмундур Мете, Матиас Конча, Джимми Таманди, Маркус Розенберг. И я.
Я становился всё лучше и лучше, но они продолжали ныть. В основном родители. Они не сдавались. «Вот, он идет снова», - говорили они. «Снова мяч у него», «Он не подходит команде». Это вывело меня из себя. Кто, черт возьми, они такие, чтобы стоять там и судить меня? Было много желающих, чтобы я закончил с футболом. Но ведь все их слова — это неправда. Но я действительно задумался о смене команды. Папы рядом не было, не было никого, кто смог бы меня защитить или купить дорогую одежду. Я должен был делать всё сам, я должен был доказать этим снобам, что они неправы.
Конечно, я разозлился!
Кроме того, я не находил себе места. Я хотел действия, действия. Мне
нужно было что-то новое.
Гьюленси, тренер юношей, слышал об этом и переговорил с клубом.
– Приходи один. Всем не угодишь. Мы теряем большой талант здесь!
Мой папа подписал для меня юниорский контракт. Я получил
полторы тысячи в месяц, и это был, конечно, удар, я стал работать
усерднее. Я упорно тренировал получение мяча за как можно меньшее
количество касаний насколько это возможно. Но я не стал блистать ещё
больше. Главным героем оставался Тони, а я продолжил впитывать как
можно больше знаний, чтобы стать, по крайней мере, также хорош, как и он.
Мое поколение в MFF напоминало бразильскую школу. Мы подстегивали друг друга. Все это было похоже на мамин блок и времена, когда мы качали разные финты, которые делали Роналдо и Ромарио. Мы повторяли их до тех пор, пока они у нас не получались идеально. Мы привыкли изредка помогать себе рукой, но бразильцы пинали его лишь ногами, мы возвращались к тренировкам, повторяли снова и снова. И в конце концов, пробовали финты в играх. Многие из нас пользовались этим. Но я сделал шаг вперед. Я пошел глубже. Я был более точен в деталях. Стал одержимым. Финты стали способом показать себя, я использовал ошибки игроков, несмотря на стоны родителей. Нет, я не адаптировался. Я хотел стать другим. Хотел понять требования тренеров, чтобы стать лучше. Но это не всегда было легко.
Иногда мне было больно, наверное, из-за влияния ситуации, которая
сложилась между папой и мамой. Во мне было много дерьма, которое должно было вырываться наружу. В школе Сордженфри мне дали школьного надзирателя. Я был зол.
Да, я был неряшлив. Может быть хуже, чем все они. Но надзиратель!
Убирайся отсюда. У меня были хорошие оценки по таким предметам, как английский язык, химия и физика. Я не был каким-то наркоманом. Я даже не курил сигарет. Я просто совершил несколько глупых поступков. Но речь зашла о помещении меня в специальную школу. Они хотели заклеймить меня, чтобы я чувствовал себя, как будто бы я какое-то НЛО. Во мне что-то тикало, будто бы бомба. Нужно ли говорить, что я был хорош на уроке физкультуры? Может быть, я был немного рассеян в классном кабинете, мне трудно было корпеть над книгами. Но я мог сосредоточиться тогда, когда бил по мячу или яйцу.
Однажды на уроке физкультуры этот надзиратель следил за мной. При
любом движении он следовал по пятам, точно тень. Тогда я разозлился. Я
отбил мяч прямо ей в голову. Она была потрясена и просто ошарашенно смотрела на меня, потом позвонила моему папе и завела разговор о психиатрической помощи, специальной школе и всяком подобной дерьме, и вы знаете, что говорить об этом моему отцу нелегко. Никто не приемлет слышать гадости о своем ребенке. Он рассердился, прилетел в школу и в ковбойском стиле заявил:
– Кто вы такие? Приперлись сюда и говорите о психиатрической
помощи? Она вам самим нужна. С моим сыном все в порядке, он хороший
ребенок, так что вы все можете трахнуть себя!
Он был сумасшедшим югославом в расцвете сил. Немного позже
надзирателя убрали. Я вернул доверие к себе. Но что это было? Надзиратель
для меня! Это сводило меня с ума. Вы не можете разделять детей на подобные группы. Вы не можете!
Если кто-то сегодня будет пилить моих детей – Макси и Винсента –
говорить, что они «другие», я бы им устроил. Обещаю. Я сделал бы больше,
чем мой отец. Тот случай до сих пор жив во мне. Тогда мне было плохо.
Хорошо, что в долгосрочной перспективе это, возможно, сделало меня
сильнее. Что я знаю? Я стал воином. Но тогда это меня привело в
замешательство.
Однажды я захотел пойти на свидание с девушкой, но не был уверен
в своём успехе. Представляете, как бы здорово звучало «парень с
надзирателем»? Простой вопрос про её номер заставил меня всего вспотеть.
В моих глазах она выглядела потрясающе, и я сказал:
– Не хочешь встретиться после школы?
- Конечно, согласна.
– Как насчёт Густава?
Густав Адольф – площадь в Мальмё, и я чувствовал, что идея ей
понравилась. Но когда я пришел туда, её не было. Я занервничал. Я был в
чужом районе и чувствовал себя неуверенно. Почему она не пришла? Разве я
ей не нравлюсь? Прошла минута, две, три, десять минут, и в конце концов я
не выдержал. Это было худшее унижение. Она обманула меня, подумал я.
Кто захочет свидания со мной? И ушёл домой. Я не проклинал её. Я
собираюсь стать звездой футбола. Зря я так поступил. Автобус девушки
просто опоздал. Водитель захотел выкурить сигарету или что-то другое, и она приехала сразу, как я уехал…
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
«Тебе пора завязывать играть с этими мелкими засранцами»
Я поступил в среднюю школу Боргара с футбольным уклоном. Я
возлагал на это большие надежды. Теперь всё изменится! Теперь я стану
реально крутым! Но всё это походило на подставу. Ну, о’кей, я был готов ко
всему. В команде было несколько выскочек. Там были и девчонки тоже, ну и
крутые парни, которые стояли все такие модные и приодетые по углам и курили. Там у меня была спортивная обувь и экипировка от Nike и Adidas,
это было офигенно, я постоянно в ней ходил. Но я не знал, что мой главный
бренд — это Русенгорд. Это как знак. Будто меня преследовал
дополнительный учитель.
В школе они были одеты в рубашки от Ральфа Лорена, а обуты в
Тимберленды. Именно так! Я раньше очень редко видал парней в рубашках.
Я думал, что с этим надо что-то делать. Симпатичных девчонок в школе было предостаточно. Но если вы выглядите, как парень из гетто, то поговорить вряд ли удастся. Я обсудил это с отцом, вышел спор. Мы получали пособие 795 крон. Папа считал естественным, что деньги должен забирать он, ведь он, как он говорил, за всё платил. Я считал иначе:
Ты же знаешь, я не могу быть главным школьным выродком!
В Швеции в течение 3-х лет каждый ребёнок получает определенную сумму денег.
В каком-то смысле он принял мой аргумент. Я получил пособие и счёт
в банке. Деньги приходили 20-го числа каждого месяца, и многие из моих
кентов собирались у банкомата в 23:59 за день до этого и ждали денег. Они
шумели: дадут ли деньги прямо в полночь? Десять, девять, восемь…Я как-то
спокойнее к этому относился. Но утром я снял часть денег и купил себе пару
джинсов от Дэвиса.
Это были самые дешёвые. Иногда покупал несколько рубашек, три
вещи по цене одной. По-разному пробовал. Ничего не работало. Я всё ещё
был заклеймен Русенгордом. Я не вписывался. Мне так казалось. Я всю
жизнь был мелким. Но тем летом я за несколько месяцев вырос сантиметров
на 30. Как дрищ выглядел. Мне нужно было самоутверждаться, и впервые в
жизни я стал зависать в центре: в Бургер Кинге или на площадях.
Я занимался какой-то херней. Но так было нужно. Иначе у не было бы
никаких шансов в школьной тусовке. Я украл у парней МП3шник. У нас были
запирающиеся на замок шкафчики с кодом, и один мой друг сказал мне по
секрету код одного парня. Когда его не было, я брал его плеер и рассекал на
велике, слушая его песни. Это было, в принципе, круто. Но этого было
недостаточно. По-прежнему чего-то не хватало. Я всё ещё был ребенком из
гетто. Мой друг был умнее. Он завёл себе девушку из хорошей семьи,
подружился с его братом, и даже стал брать его одежду. Хороший трюк, серьёзно. Даже если б он не работал. Мы, из гетто, никогда не вписывались.
Мы были другими. Но всё-таки, мой друг ходил в крутой одежде, и у него
была классная подружка. А у меня был футбол.
Но не сказать, что всё шло хорошо. Я пробился в молодёжную
команду и играл с парнями, которые были на год меня старше. Вот это успех.
Мы были отличной бандой, одной из лучших команд в стране в нашей
возрастной категории. Но я сидел на скамейке. Это было решение Оке
Калленберга. Тренер, конечно, может кого угодно посадить на скамейку. Но
я не думаю, что причиной этому был футбол. Когда я пришел, я забивал. Я
был очень неплох. Но они считали, что я был плох в другом.
Мне сказали, что я не играю на команду. «Твоего дриблинга
недостаточно, чтобы вести игру!». Я сто раз слышал подобное. Я слышал, как шептались: Это Златан! Разве он может держать себя в руках? Это хоть были и злые языки, но всё-таки была доля правды в этих словах. Я иногда орал на своих одноклубников. Я кричал и много говорил на поле. Я мог даже со зрителями вступить в спор. Не то, чтобы там было что-то серьёзное. Но у меня был такой характер и стиль игры. Я был игрок другого типа, немного сумасшедший. И по-настоящему я не принадлежал ФК Мальмё.
Многие так на это смотрели. Я помню молодёжный чемпионат
Швеции. Мы попали в плей-офф, это было большим успехом. Но Оке
Калленберг не брал меня в команду. Даже на скамейку запасных.
«Златан травмирован», — сказал он перед всеми, заставить меня
вскочить. Что он имеет в виду? Я возразил:
«О чем это вы? Как вы можете такое говорить?»
«Ты травмирован», повторил он. Я поверить не мог. Зачем он так
делал, когда на носу были игры в чемпионате.
«Вы так говорите только потому, что не хотите, чтобы я играл».
Но нет, он всё думал, что я травмирован, и это меня бесило. Всё это
было очень странно. Никто мне ничего подобного не говорил. В том году Мальмё выиграл молодёжный чемпионат Швеции без меня, что уверенности мне, конечно, не придавало. Да, я много дерзил. Когда мой учитель итальянского выгнал меня из класса, я сказал: «Да плевать я на вас хотел. Я всё равно выучу итальянский, когда стану профессиональным футболистом и буду играть в Италии». Забавно, правда? Тогда это было пустой болтовнёй.
Я и сам-то не особо верил в это. Да и как я мог в это поверить, даже не будучи основным игроком в молодёжной команде?
В то время у взрослой команды были проблемы. Мальмё — лучшая
команда страны. Когда старикан вернулся в Швецию в 70-х, клуб тотально
доминировал. Они даже доходили до финала Лиги Чемпионов, или Кубка Чемпионов, как он тогда назывался. Но никого из юниоров в команду не брали. Вместо этого переманивали персонал из других топ-клубов. Но в том году ситуация изменилась. Клуб провалил сезон, и никто не знал этому причин. Мальмё всегда был в авангарде, а сейчас спустился в арьергард. Они действительно плохо играли. Экономика была ни к чёрту. На других игроков денег не было, и парни из молодёжной команды получили шанс. Вы представить себе не можете, как мы это обсуждали! Кто получит шанс следующим? Он? Или он? Это Тони Флайгер, конечно же, а ещё Гудмундур Мит и Джимми Таманди. Обо мне они даже не думали. Я был последним из тех, кого стали бы брать. Ну, я верил в это. И другие тоже. Честно говоря, не на что там было надеяться. Если уж даже тренеры молодёжной команды держали меня на банке. С чего бы я понадобился взрослой команде? Да ни с чего. Но я был не хуже Тони, Мита и Джимми. Я это показывал за то маленькое время, что мне
выделяли. В чем проблема? Чем они лучше? Это грызло меня изнутри, и я
всё больше думал, что это политика у них такая.
Когда я был поменьше, быть не таким, как все, дерзким, было, может
и круто, но дальше это только мне мешало. Когда на чашу весов поставлено
много, никто не хочет, чтобы какой-то дикий иммигрантишко мутил свои бразильские штучки. Мальмё — самый гордый и хороший клуб. Во все времена их игроки были белыми и пушистыми, они всегда говорили только хорошее. С тех пор ребят иностранного происхождения в клуб особо не брали. Ну, хорошо, да, играл там как-то Эксель Осамновски. Он был тоже из Русенгорда. Он потом ещё в Бари играл. Он был славным парнем. Нет, нет, никакой взрослой команды для меня. У меня с молодёжной был контракт.
Мне приходилось довольствоваться этим U-20. U-20 они создали по
специальному футбольному согласованию со школой Боргара. Молодёжная
команда была до 18-ти. U-20 соответственно до 20-ти.
Туда брали не всех, лишь немногие могли стать частью команды.
Покидать клуб нам не разрешали, и частенько мы играли с парнями из
резервной команды, или против команд из третьего дивизиона. Это было не
очень-то круто, но зато у меня был шанс засветиться.
Иногда мы тренировались с первой командой, но я отказывался
привыкать. Обычно юниоры в таких ситуациях не показывают сложные
трюки. Нужно быть паиньками. Но я подумал: а почему бы и нет? Терять мне нечего. Я делал всё, что умею, и меня, конечно, заметили, шептались там. «Да что он о себе возомнил?» или что-то в этом роде. А я бормотал: «Да идите вы нахер», и продолжал. Я финтил, изображал крутого парня, и иногда тренер главной команды, Роланд Андерссон, за мной приглядывал.
Я сначала подавал надежды: «Интересно, он думает, я хорошо
работаю?». Но всё изменилось, когда со мной случилась очередная херня.
Когда я на следующий день увидел его у кромки поля, я подумал, что кто-то
ему настучал. Какая-то жалоба. И тогда я всё больше разочаровывался в футболе, да и других сферах успехов у меня не было, особенно в школе. Я
был застенчивым и робким, иногда всей моей едой был только школьный обед. Я набрасывался на него как безумный. Все остальное меня не
волновало. Я учился всё меньше, и в итоге меня и вовсе выперли из школы,
да и дома было полно проблем.
Я шел словно по минному полю, отдаваясь в полной мере только
футболу. В комнате у меня висели плакаты Роналдо. Роналдо — настоящий
мужик. Не только из-за его техники и голов на Чемпионате Мире. Он во всём
был крут. Я хотел стать кем-то вроде него. Отличаться от всех. А шведские
футболисты — это вообще кто? В сборной не было ни одной суперзвезды,
никого, о ком бы знал весь мир. Я изучил манеру его игры, старался
повторять его финты. И мне казалось, я реально становлюсь лучше. Я прямо-таки танцевал с мячом.
Но что это мне давало? Да ничего. Мир несправедлив. Такому, как я,
не стать звёздой футбола, у меня нет шансов. Что бы я там не умел. Такие
дела. Это убивало. Я пытался искать другие пути. Но ухватиться было не за
что. Я просто играл. В тот день, когда я тренировался на первой площадке
Мальмё U-20, Роланд Андерссон стоял рядом и наблюдал. Теперь этой
площадки больше нет. Это было футбольное поле с травяным покрытием, оно находилось рядом со Стадионом Мальмё. И вот, наконец, я услышал, что Роланд Андерссон хочет поговорить со мной. И хоть этого я и добивался, мне, честно говоря, стало страшно. Я стал лихорадочно соображать: