Выражение признательности 18 глава




Незнакомец весьма подозрительно посмотрел на Мельхиора и сказал: «Но ведь Вы его видели? Он с Вами разговаривал? Ведь это был он?…»

«Я никого не видел, – прервал его Мельхиор. – Я уже сказал Вам об этом».

«Судя по вашему вопросу, я решил, что Вы что-то вспомнили, – сказал незнакомец. – Значит, не видели… Как жаль! Простите мою назойливость, но я крайне обеспокоен».

Сидя рядом, Мельхиор продолжал рассеянно разглядывать незнакомца. Лицо мужчины, которое внешне казалось застывшим, уже за секунду могло сменить свое выражение. Оно то казалось лицом старика, то вдруг на нем появлялась детская улыбка, но иногда его выражение становилось строгим и грозным, а взгляд – сверкающим, холодным, проницательным.

Мужчина встал и произнес: «Еще раз прошу прощения. Хочу попросить вас об одном одолжении. Не знаю почему, но меня не покидает ощущение, что мальчик встретится именно Вам. Я знаю, он заговорит с Вами. Не слушайте его: то, что он скажет, будет неправдой. Не берите его за руку, если он попросит об этом. Это может навлечь на Вас беду. Предупреждаю вас! А если все-таки Вы его увидите, будьте так любезны, сразу сообщите мне. Не откажите мне в моей просьбе».

На это Мельхиор ничего не ответил.

«Меня зовут Ульрих фон Шпат, – сказал незнакомец. (Ulrich von Spät, spät значит «поздно»), Я остановился в Гранд-отеле и занимаюсь поисками ребенка. Вы можете принять меня за сумасшедшего, и я не могу Вам всего объяснить, но, пожалуйста, поверьте мне на слово и сделайте, о чем я прошу. Если Вам повстречается мой ученик, Вы узнаете его по худому смуглому лицу, твердому взгляду серых глаз. Он носит кожаную кепку и пальто с высоко поднятым воротником. Вы обязательно его узнаете. Его появление может поразить Вас…»

В этот момент Мельхиор задумчиво склонил голову, но ничего не ответил. Фон Шпат на секунду задержался, посмотрел на Мельхиора, вздохнул, а затем повернулся к нему и сказал: «Что ж, будем надеяться! До свидания!»

Внезапно Мельхиор ощутил огромную симпатию к этому человеку, почувствовал глубокую внутреннюю связь. Забыв о предупреждении мальчика, он снял перчатку и тепло пожал руку господину фон Шпату, и тогда тот увидел кольцо. На какой-то момент его глаза вспыхнули, но он подавил в себе волнение и быстро пошел прочь.

Вспомнив о кольце на пальце, Мельхиор почувствовал себя так, словно предал мальчика. Только осознав, что незнакомец мог не заметить кольца, он немного успокоился, но так и не простил себе своей беспечности.

«Что все это может значить? – подумал он. – Я теряю над собой контроль. Все это происходит со мной, словно во сне. Кто такой этот незнакомец? Какую власть он имеет надо мной, что я так его полюбил, забыв, кто он такой? Он – мой враг!»

 

Третья глава называется «Фо» («Fo») – по имени таинственного мальчика.

 

По дороге домой у Мельхиора появилось ощущение, что он дематериализовался. Окружавшие его улицы, стены, дома казались высокими и странными, будто сделанными из воздуха. Ему чудилось, что он проходит сквозь них. Стены раздвигались перед ним, как занавеси, и снова смыкались, словно облака или туман. Все изменилось: стоявшие раньше здания исчезали, а потом вдруг появлялись снова. Этот город был уже не тем, по которому он шел недавно.

Казалось, что и люди тоже изменились. Он ловил на себе беглые взгляды и чувствовал себя так, словно смотрел в свое зеркальное отражение. Улыбка и взмах руки казались ему полными особого значения, приветствием, знаками скрытого смысла.

У железнодорожной станции под гигантским зонтиком сидела толстая торговка яблоками. Он купил пару яблок, положил их в карман, а затем похлопал ее по сморщенным щекам, вызвав ее необычайное изумление. «Да, да, – сказал он, сияя. – Мы знаем друг друга. Мы старые друзья. Вы видите у меня на пальце это кольцо? Раньше вы никогда его не видели. Его больше никто не может видеть. Это значит, что я собираюсь убраться прочь отсюда очень далеко. Вы знаете, как это бывает, когда кто-то хочет отправиться далеко-далеко, и вот это время приходит, и человек исчезает».

Похоже, женщина ничего не поняла и чувствовала себя очень неловко.

«Я знаю, – продолжал он, – что мне не следует Вам все это говорить. Мы так хорошо знаем друг друга. Мы с Вами уже давным-давно знакомы, с самого детства…»

Женщина, которая, видимо, нервничала все больше и больше, осмотрелась вокруг и наконец, придвинувшись к Мельхиору, прервала его. «Как вам не стыдно все это говорить пожилой женщине?» – спросила она.

«Вы меня не знаете? – удивился Мельхиор. – Почему это вдруг Вы делаете вид, что не знаете меня? Вы всегда сидите на этом углу, когда я прохожу по улице. Я всегда вижу Вас, когда прихожу куда-то или откуда-то ухожу. Разве не помните, как Вы сидели на станции в Генуе с пестрым попугаем на плече, и как я купил у вас апельсины? А в Вене? В Санкт-Петербурге? В Стокгольме? В сотне других городов! Вы всегда сидите и протягиваете мне фрукты, когда я приезжаю и смотрите мне вслед, когда я уезжаю».

Мельхиор посмотрел ей прямо в глаза и покачал головой. Затем, понизив голос, он сказал: «Я понимаю. Вы осторожны. Вы не хотите, чтобы нас подслушали. Наш враг, незнакомец, находится где-то здесь. Заговорив с Вами, я проявил беспечность. За Вами могли следить. Я был так рад, что увидел Вас. Теперь мне понятно, что я должен уйти».

В это время он заметил мальчика, проходившего за палаткой женщины, который пристально на него посмотрел и предупредительно приложил палец к губам, а затем быстро повернул за угол. Это никак не мог быть тот, исчезнувший мальчик, поскольку лицо нового мальчика казалось мельче, смуглее и наглее. Похожим оставался только спокойный взгляд серых глаз.

Мельхиор кивнул женщине на прощанье и быстро пошел прочь. «Кто же меня предупреждал? – думал он. – Он был одет так же, как и исчезнувший мальчик. В какой круг я попал? Что окружает и так пленяет меня? Иногда я все это вижу во сне. Много доверчивых лиц на улице, много подмигиваний, кивков и приветствий, два мальчика, незнакомец… Но я не могу вспомнить… А торговка яблоками… Зачем я ей все это сказал? Это полный идиотизм! Откуда ей меня знать? На железнодорожных станциях всегда сидят старухи. Но при этом одно и то же лицо, одни и те же волосы, те же морщины, тот же голос…»

Придя в сумерках домой, Мельхиор неподалеку увидел группу мальчиков, которые при виде его разбежались в стороны, спрятались за угол дома и с любопытством за ним наблюдали. «Все становится еще больше запутанным, – подумал он, – теперь уже их целая ватага!»

Вдруг в окнах его дома на первом этаже зажегся свет. Оттуда слышался смех, обрывки фраз, музыка. Ему показалось, что среди этого множества голосов он узнал голос фон Шпата. Затем до него дошло, что он никогда не называл фон Шпату своего имени и не говорил, где живет, поэтому откуда ему здесь взяться? Мельхиор решил, что ошибся.

Чтобы остаться незамеченным, он прошел с черного хода и поднялся прямо к себе в кабинет. Там было темно и холодно. Он включил свет и, не снимая с себя мокрого пальто, лег на диван; кольцо свободно соскользнуло у него с пальца и упало на пол. Испугавшись, он стал его искать.

Исчезнувший мальчик стоял и, улыбаясь, смотрел на него. «Тебе холодно, – сказал он. – Я разведу огонь». Он разжег в камине огонь, затем сбросил свое пальто, снял кепку и встал перед Мельхиором.

«Я знал, что найду тебя, Мельхиор, – сказал он. – По твоим глазам я видел, что ты мне поможешь. Ты один из нас, даже если сам не знаешь этого. Я благодарю тебя. Мы все тебя благодарим».

«Кто ты? Кто вы все? – спросил Мельхиор. – Я не понимаю, что происходит. Кто этот незнакомец? Как ты узнал мое имя?»

«Я уже давно знаю тебя. Меня зовут Фо. Я не могу открыть свое настоящее имя. Никто из нас не может этого сделать. Мы дали друг другу псевдонимы и так между собой общаемся. Кто мы? Об этом ты узнаешь, когда станешь жить среди нас. Тебе следует только произнести вслух, что хочешь все это покинуть, мы придем и унесем тебя. Но с незнакомцем будь осторожен! Это наш злейший враг! Он увидел у тебя на пальце кольцо и попытается подловить тебя. У него есть тайна, которая делает его сильным. Однажды я оказался в его власти и смог спастись, только обманув его. Я расскажу об этом позже, когда ты к нам присоединишься. Но пока ты живешь с другими, мне нельзя ничего рассказывать. А теперь еще раз спасибо и позволь мне удалиться. Меня ждут другие».

Мельхиор услышал за окном шум и увидел много лиц, прижавшихся к оконному стеклу.

«Я не отпущу тебя, – закричал Мельхиор, – пока ты все мне не расскажешь! Откуда мне знать, что ты появишься, как только я тебя позову? Как я последую за тобой, если я не знаю, где ты находишься? Как я могу сопротивляться незнакомцу, если я не знаю его тайны?»

«Кто мы, ты узнаешь из жизни, а не из разговора. Ты последуешь за нами тогда, когда сердце подскажет тебе. Мы всегда оказываемся там, куда нас позовут. Мы сами не знаем тайны незнакомца; если бы мы ее знали, он бы уже не имел над нами власти. Я ответил. Позволь мне уйти».

«Ты хочешь от меня убежать, – сказал Мельхиор, – но я знаю, как задержать тебя с помощью кольца».

«Кольцо не поможет, Мельхиор, – засмеявшись, сказал мальчик. – Оно перевернет твою жизнь, обратив ее к тайнам, неразберихе и переменам. Но ты никуда от них не скроешься. Если бы ты надел кольцо, то город навсегда остался бы таким, каким он был для тебя сегодня по пути домой. Ты не раскроешь никакой тайны; ты будешь принимать друзей за врагов, а врагов за друзей, ибо не сможешь понять знаки, по которым их можно отличать друг от друга. Идем с нами, и ты станешь свободным. Позови нас, если захочешь быть с нами. А пока открой окно и отпусти меня».

Некоторое время Мельхиор пребывал в нерешительности. Затем он молча встал, бросил долгий взгляд на Фо и открыл окно. Мальчик выпрыгнул на улицу, и его окружила толпа других мальчишек. Они взялись за руки. Затем в центре круга возник сноп пламени, и они исчезли.

 

Как видите, история полна скрытых смыслов и намеков. В этом она похожа на рассказы Э.А. По[70] и, вероятно, была написана под влиянием романа А. Кубина «Другой мир»[71] и сказок Э.-Т.А. Гофмана. Эта история – тот тип литературного произведения, в котором обыденная реальность вдруг тает в таинственных событиях другого мира, где, говоря нашим языком, бессознательное проникает в мир сознания, растворяясь в нем, вызывая тем самым совершенно невероятные происшествия.

Г-жа Фолькхардт (Mrs.Volkhardt) как-то обратила мое внимание на то, что не только А. Кубин был современником Б. Гетца. Приблизительно в то же время в Мюнхене жил и писал Густав Мейринк (Gustav Meyrinck).[72] Таким образом, в начале 20 в. в Германии существовала целая школа авторов [мистического] направления.

Мейринк серьезно интересовался алхимическими опытами и даже приобрел в Пражском гетто заброшенную общественную уборную, где намеревался найти мистическое составляющее философского камня, которое, по сведениям алхимических книг, содержится в перегнивших человеческих экскрементах. Ему удалось приготовить требуемое вещество (рецепт которого он приводил в письме), однако во время опыта экскременты взорвались у него в руках, испачкав ему лицо!

Кроме того, писатель умел вызывать призраков и разговаривать с ними. Большое количество людей в то время проводили различные эксперименты с бессознательным или пытались описывать подобные опыты с точки зрения парапсихологии. Для них бессознательное представляло собой мир духов, с которым они пытались войти в контакт, используя парапсихологию и магию. Они обращались к учению розенкрейцеров и масонской традиции, откуда черпали знания о мире Запредельного. Не зная ни одного ключевого понятия психологии, они считали магию единственным способом достижения [бессознательного]. Бруно Гетц, без сомнения, принадлежал к такому кругу людей.

В названии города Шиммельберг («Гора белой лошади») скрыт особый смысл. Белая лошадь известна как спутница, а то и воплощение древнегерманского бога Вотана,[73] изображавшегося верхом или на Слейпнире, восьминогом коне, или на мифической белой лошади. Те, кто читал «Другой мир» А. Кубина, помнят, что в романе в схожей роли выступала безумная белая лошадь, скачущая по развалинам мира. По преданию, Вотан удалился на высокую гору, но когда наступит конец мира, он вернется и установит на земле вечную империю счастья.

Линденгус – фамилия главного героя – дословно означает «дом из лимонного дерева». В прежние времена в центре большинства маленьких городков Германии обычно сажали лимонное дерево, вокруг которого происходила вся городская жизнь. Это феминный символ, посвященный женскому природному божеству Перхте (Гульде, Холле плюс множество других ее имен). Считалась, что под кроной лимонного дерева обитают души нерожденных детей, и это мистическое растение, посаженное на главной площади города или деревни, служило центром деревенской жизни, что [по функции] очень похоже на главный столб в ритуалах американских индейцев. Старик Линденгус, отец главного героя – бывалый моряк, его имя и другие названия и имена этой истории суть существительные, заимствованные из северногерманских диалектов и датского языка, хотя и немного искаженные. Это намек читателю на то, что действие романа происходит в северной Германии, в непосредственной близости от моря.

В стихотворениях в начале книги содержится упоминание о людях, переплывающих море, на сохранившийся дух викингов, воплощающий одержимость и неуемность, свойственные германскому народу. Пока мы еще не можем дать комментарий к содержанию романа, ведь мы до сих пор не знаем, в чем кроется смысл креста из слоновой кости и рогатой короны. Это объяснение можно найти только в следующих главах.

В слухах, которые распространяются о главном герое повествования, можно найти весьма характерные особенности. Вот, например, три юноши: Отто фон Лобе – аристократ, обреченный на смерть (он описывается в романе как вежливый и утонченный молодой человек), Генрих Вундерлих – жизнелюбивый и энергичный юноша, а также Мельхиор. Первые два определенно представляют собой Теневые противоположности Мельхиора: фон Лобе можно назвать воплощением аристократической, чувствительной личности с выраженной склонностью к самоубийству, а Вундерлих воплощает жизнелюбивую сторону личности Мельхиора, которая стремится приспособиться к жизни и следовательно, отторгает от себя все юношеские романтические устремления. Отто фон Лобе погибает, выпив эликсир; испытав потрясение, Вундерлих становится циничным и весьма практичным человеком. Можно сказать, что одна часть личности Мельхиора умирает, а другая реагирует на смерть обращением к цинизму. Эго-комплекс, воплощенный в образе Мельхиора, находится где-то посередине. Как мы знаем, после смерти друга (умирает Отто фон Лобе, истинно существующий в нем пуэр) герой удаляется в свою комнату и после пережитого потрясения впадает в состояние глубокой депрессивной интроверсии. Вы знаете, что молодые люди в период от пятнадцати до двадцати лет (критический период взросления личности, когда любые проблемы кажутся неразрешимыми) часто совершают попытки самоубийства, поскольку в этом возрасте стремление к смерти оказывается трудно преодолимым, что, как правило, имеет непосредственную связь с трудностями комплекса puer aeternus.

Мельхиор рассказывает, что с раннего детства ему является двойник (он видит его в окне). Что это значит? Я воспроизведу этот фрагмент дословно:

«Отец находился в море или же был чем-то занят, мать склонялась над Библией, а сам он в такие минуты ощущал себя печальным и потерянным. Тогда он слышал стук в окно и видел бледное лицо и глаза, похожие на его собственные. Это всегда заставляло его горько плакать. Мать ни о чем не догадывалась. Однажды Мельхиор рассказал об этом отцу, но тот только улыбнулся и ничего не ответил».

Естественно, вы можете сказать, это раннее детское переживание Мельхиора предвосхитило события, произошедшие позднее. Но я думаю, нам следует амплифицировать это обстоятельство с другим хорошо известным фактом. В раннем возрасте дети, чувствующие себя одинокими, стремятся создать себе двойника, который развлекает и успокаивает их. Двойник – это своего рода оживление бессознательной личности, переживающей одиночество. Вполне символично объяснить [появление двойника] тем, что герой чувствовал себя брошенным ребенком, и в тот момент, когда он с грустью осознает свое одиночество, появляется видение. Есть дети, которые придумывают себе двойника, наделяют его человеческими качествами и играют с ним часами. Очень часто этот образ-фантазия (fantasy figure) раннего детства позднее появляется в сновидениях и по существу становится олицетворением бессознательного в целом. Это Тень, Анима и Самость, вместе взятые. Это абсолютно другая сторона личности.

Мы всегда были склонны представлять бессознательное в терминах различных юнгианских категорий и могли бы сейчас спорить, является ли видение двойника появлением Самости или это воплощение Тени, однако нам не следует забывать, что все понятия юнгианской психологии достоверны только в определенных психологических ситуациях. Поэтому первое переживание от встречи с бессознательным было бы лучше называть другой стороной [личности]. На ранней стадии это переживание приобретает различную персонификацию, поэтому разумнее было бы в ходе анализа не вводить никаких формальных категорий, а позволить пациенту ощутить этот опыт как другую сторону Эго и обыденного мира. И только по истечении некоторого времени, когда произойдет осознание того, что существует другая сторона личности, что во внутреннем мире человека обитает еще кто-то, – только после этого мы постепенно начнем различать фигуры в полумраке бессознательного: вот низшая фигура, условно называемая Тенью, вот фигура гетеросексуального партнера, которую мы условно могли бы назвать Анимой, – все это только для того, чтобы привнести некую упорядоченность в другую часть личности. Вы обнаружите, что первая встреча с бессознательным всегда происходит именно через образ-олицетворение или с помощью двойника, в фигурах которых Тень, Самость и Анима (если речь идет о мужчине) соединены в единое целое.

Та же самая идея существует и в персидском учении. Оно гласит, что благородный человек после смерти встретит или юношу в точности похожего на него (так как смерть вновь превращает человека в прекрасное благородное создание), или пятнадцатилетнюю девушку (Аниму). На вопрос, кто он (или она) такой (такая), они ответят: «Я есть твое Я». Если человек вел добродетельную жизнь, то фигура, встретившаяся ему, будет прекрасна, от нее будет исходить сияние. Живя праведно, человек создает в Запредельном двойника, и смерть становится для него моментом соединения со своей второй половиной. Отголоски персидского мифа можно найти в некоторых гностических и манихейских традициях эпохи поздней античности, однако здесь (у гностиков и манихейцев) уже не важно, будет ли сияющая фигура юношей или девушкой, важен ее ответ умершему: «Я есть твое Я, твоя вторая половина».

Это первобытная, архетипическая идея. Многие примитивные сообщества сохраняли веру в то, что при рождении на свет появляется лишь одна половина человека, вторая же (та, которая не вступает во внешний мир) остается в плаценте. Существовали ритуальные похороны плаценты, иногда ее высушивали и носили в надетой на шею ладанке как магическую сущность, в которой, как считалось, находился двойник ее владельца (трансцендентный двойник, другая личность). И только после смерти происходило воссоединение [двух частей личности].

Существует миф о том, что самый первый человек существовал на небесах как единая сущность, однако в реальном мире воплотилась только одна его половина. Первого человека, который в мифологии представляет собой то же самое, что и библейский Адам, называли «Половина Единого». Итак, можно утверждать, что любое человеческое существо является только половиной целого. Другая его половина находится в стране мертвых, в Запредельном, и после смерти они воссоединяются. Мы не знаем точного смысла этого древнего архетипического представления, смысл которого интеллектуально неисчерпаем. Однако мы можем сказать, что среди прочего, оно отражает основное понимание того, что рост сознания, начинающийся в ранней юности и продолжающийся постепенно [в течение жизни], является только половиной целостной личности; чем больше возрастает человеческое сознание, тем больше человек теряет свою вторую половину, которая живет в бессознательном. Таким образом, представление [о личности как двух половинках одного целого] отражает расщепление человека на две части: на сознающую и бессознательную стороны личности, причем такое расщепление осознается именно в ранних юношеских переживаниях.

Однажды в газете New Zürcher Zeitung я прочитала рассказ, который может послужить иллюстрацией этому переживанию. Автор – венгерский офицер рос единственным ребенком в аристократической семье. Он был одинок, ему было не с кем играть; тогда он придумал себе брата по имени Стефанек, которого он представлял себе плотным рыжеволосым мальчуганом. В его воображении брат совершал поступки, о которых он мечтал или которые ему нравились, но на совершение которых у него не хватало смелости. В своих фантазиях он представлял себе то, что в том или ином случае сделал бы Стефанек.

Когда мальчик пошел в школу и встретил настоящих сверстников, яркость образа поблекла, и он исчез из памяти. Далее автор рассказывает (я только повторяю его слова), что был ранен во время Первой мировой войны. Он потерял сознание и какое-то время лежал, истекая кровью, в очень тяжелом состоянии. Когда раненый очнулся, он увидел наклонившегося над ним человека – рыжеволосого мужчину лет тридцати. Он подумал, что за ним пришла помощь, и произнес: «Кто вы?». Человек прошептал: «Стефанек!». Все, что автор рассказа помнил потом – это госпиталь, в котором он медленно возвращался к жизни заботами врачей. Его интересовало, насколько все рассказанное им относится к галлюцинации – в какой мере он спроецировал знакомый образ на того, кто вынес его с поля боя, возможно, на черноволосого медбрата Красного креста. Офицер пытался выяснить, кто же доставил его в госпиталь, но ни врачи, ни медицинский персонал не могли сказать ничего определенного! Сиделка сказала, что его нашли во дворе госпиталя лежащим на носилках, но никто не знал, как он попал туда, и он так и не смог этого узнать!

Он пишет, что не хочет строить никаких домыслов на эту тему, сообщая только факты. Я же могу дать этому рациональное объяснение. Как ясно из рассказа о детстве, Стефанек представлял собой заурядную, но жизнелюбивую часть личности рассказчика, ее подчиненную сторону. Этот рыжеволосый парень осмеливался делать то, на что не отваживался он сам. Рассказчик же был интровертным и чувствительным мальчиком, и мне кажется вполне вероятным, что тяжело раненый, он в полубессознательном состоянии смог сам доползти до госпиталя: фактически его спасла внутренняя инстинктивная личность – Стефанек. Затем он потерял сознание во дворе госпиталя, где его и нашли. Рана была не слишком тяжелой, и он быстро шел на поправку. Такое объяснение мне кажется единственно возможным. Другое объяснение заключается в том, что его мог подобрать на поле боя медбрат госпиталя, и в полуобморочном состоянии рассказчик спроецировал на своего спасителя образ Стефанека. Кто знает!

Я рассказала эту историю для того, чтобы проиллюстрировать, как часто одинокий ребенок находит себе компаньона в другой, бессознательной половине своей личности, переживая таким образом собственное бессознательное. Но, как правило, в этом возрасте Теневые фигуры и другая сторона личности обычно проецируются на реальных детей, принимающих на себя роль «другого». На этом примере также видна проблема некоторой диссоциации личности, проявляющаяся, в частности, и в преувеличенном романтическом порыве, который испытывают мальчики, когда Отто фон Лобе умирает, выпив эликсир. Мысль о том, что человека в его телесной форме можно дематериализовать, и тогда он превратится в «зеркало звезд» (как утверждал Мельхиор в беседе с отцом), завораживает. Таким образом, в основе идеи, охватившей мальчиков, лежит алхимическая трансформация, однако при попытке воплотить ее в реальность происходит несчастный случай. И здесь мы видим, что двойник [героя] – мальчик- пуэр – имеет прямое отношение к Самости, а осознание Самости (так, как оно представлено в алхимическом процессе) и есть настоящее fascinosum. [74] Кроме того, мы наблюдаем и возникновение двух противоположных ритмов: жажды смерти, выраженного в образе Отто фон Лобе и циничного стремления к реальности, воплощенного в фигуре Генриха Вундерлиха. Пока мы не знаем дальнейших событий, мы не можем сказать больше.

Далее. Во время пребывания Мельхиора в запертой комнате происходит его первая встреча с феминностью. Исключенный из школы, запершись в доме, он переживает потрясение, вызванное смертью фон Лобе и открывает для себя Генриетту Карлсен, которая позднее умрет от туберкулеза. Как вы помните, он ссорится с ней, так как девушка не желает следовать за ним к смерти. Она чувствует, что видения мальчиков, являющиеся Мельхиору, не что иное, как романтическое стремление героя к смерти, и не хочет идти вслед за ним. Она предостерегает юношу от опрометчивого шага, но этим лишь провоцирует разрыв. Вместе с тем она умирает. Забегая вперед, скажу, что герой никогда по-настоящему не соединяется с женщиной. Брак для него ничего не значит: вместо близких отношений с обеих сторон появляются разочарование и ненависть. Его брак – полное фиаско.

Таким образом, здесь мы наблюдаем ту же проблему, что и в «Маленьком принце»: у героя нет никакого контакта с Анимой. Только в данном случае мы сталкиваемся с другой разновидностью отсутствия этого контакта. Вы помните, что принц тоже ссорится с розой и оставляет ее в одиночестве. В «Маленьком принце» Анима не аристократична и болезненна, а инфантильна и высокомерна, с ней трудно ладить. [У Гетца] девушка воплощает более привлекательный тип Анимы: она аристократична как хрупкая «сломанная лилия». Как это можно интерпретировать с точки зрения психологии?

Первая любовь всегда очень значима для мужчины, ведь девушка в этом случае является скорее воплощением Анимы, чем реальным человеком, и, как правило, такие любовные отношения не доходят до свадьбы. Пленительное очарование связано с Анимой и с матерью (в нашей истории – с грустной, болезненной женщиной, склонившейся над Библией), и вполне очевидно, что Генриетта Карлсен во многом повторяет материнский образ. Иногда у мужчин бывает несколько разновидностей Анимы: одна из них может быть похожей на ту, что я описала, а другие служат ей в качестве компенсации. Если такой тип Анимы является доминирующим, какой отсюда можно сделать вывод? Что это предсказывает?

 

Ответ: Что его жизненные силы на исходе.

 

Не обязательно жизненные силы, но [как правило], вся область чувствования (feeling side) человека истощена, его Эрос слаб. Сам человек необязательно чувствует себя слабым (Генрих Вундерлих полон жизни, однако он стал приземленным циником), а потому Эго сохраняет возможность оставаться совершенно реалистичным. Что можно предположить, встретив человека восемнадцати-двадцати лет с таким образом Анимы? Я бы сказала, что у него равные шансы стать гомосексуалистом и остаться холостяком. У него существуют только две возможности, поскольку общее отношение к феминности и к чувствам (к Эросу и близким связям) оказывается слабым, и с большой долей вероятности оно умрет или, другими словами, поблекнет. Среди мужчин такого типа мне приходилось встречать больше убежденных холостяков, чем гомосексуалистов.

Я знала мужчину, который трижды был обручен с девушками, умирающими от какой-либо болезни, не ведая, что причина трагического исхода отношений кроется в нем самом. После похорон третьей невесты он решил, что его преследует злой рок и перестал общаться с женщинами. Он – прекрасный человек, но старый холостяк – не понимал, что констелляция его Анимы побуждает выбирать именно таких женщин, и инстинктивно предпочитал обреченную. Каждый раз он обручался с возлюбленной, намереваясь жениться, и каждый раз невеста умирала: одна от туберкулеза, другая стала жертвой несчастного случая, причину смерти третьей я не помню. Больше всего в этом пожилом человеке поражала его невероятная чувствительность, которую он прятал за странным поведением и грубостью. Он ходил неопрятный, от него несло табаком; его квартира скорее напоминала пещеру, украшенную красивыми вещами, но все поверхности и пол были покрыты пеплом сигар. Малейшее замечание домработницы приводило его в ярость, и он разражался бранью на женщин (особенно на домработниц) которые нарушали порядок. Он был фантастически артистичен и имел прекрасное собрание произведений искусства, он понимал и чувствовал искусство лучше многих, которых я когда-либо встречала. Это был тип одухотворенного, высокообразованного холостяка!

Однако было ясно видно, что его Анима настолько чувствительна, что он никогда близко не подходил к женщине и никогда не дружил не только с женщинами, но даже с мужчинами – столь утонченными и уязвимыми были его чувства. Единственный способ выживания заключался в избегании тесных контактов с другими людьми. Однако его спасало огромное чувство юмора; он всегда относился с иронией к своей чувствительности, скрывая ее за саркастическими замечаниями в свой адрес (эта уловка весьма характерна для чувствительных людей); чтобы не вылезать из своей скорлупы, он всегда выставлял себя в смешном свете. Это обычное поведение мужчин, испытывающих особую предрасположенность к обреченным женщинам.

Другая возможность – вступить в связь с представителем своего пола, стать гомосексуалистом. В этом случае можно установить определенную дистанцию и придать отношениям особую утонченность, избежав сложного переплетения чувств, страсти, необходимости жениться и неприятной, ранящей действительности. И в этом случае находимо сходство с Маленьким принцем в том смысле, что проблема комплекса puer aeternus связана со слабой фигурой Анимы и уязвимым Эросом, что влечет за собой трудности в общении с противоположным полом.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2017-10-25 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: