Хотя во время занятия я не чувствовала себя плохо. Мне было слишком жарко — я чувствовала себя так, словно была в гамашах, закутанная малютка, — и, возможно, мне нужно было что-то сказать. Но затем я адаптировалась к жаре, и она стала приятным времяпрепровождением. Я ленивый рыбак с удочкой на берегу. Если я насажу нужную материнскую приманку, вы всегда клюнете.
Нет, я знаю, что вы пытались сделать. Заставить меня поверить в то, что я говорю. Принять ограничения и ошибки моих родителей. Но каждый раз, когда я действительно думаю об этом, я, кажется, уменьшаюсь. По мере моего удаления от них, я и от себя удаляюсь. Также я понимаю, что я не изменилась или вообще не боролась со своими родителями.
Я рассказала им почти обо всем. Но моя жизнь не в этом, не в этих фактах и историях. Она все еще как бы скрыта. Единственное оживление, которое вносят эти факты в мою жизнь, это сны. И потом, я и мои родители гораздо более активны и ужасны.
Я пыталась достичь успокоения, все глубже и глубже закапываясь в гнездо, окружая себя спокойствием. Я действительно думаю, что я все еще прячусь в пещере, как Платон в своей, так как пишу и думаю только аналогиями. Все похоже на что-то. Даже этот отчет — и тот завуалирован, а не откровенен. Вы, может, этого не понимали. Есть другой перевод. «Уф!» Вот так мой рот, глаза, лицо и мозги чувствуют себя после того, как я все расклала (извините — ошибка, хотела сказать, рассказала) так, чтобы держаться на плаву и не утонуть.
13 января
Доктор Ялом
Атмосфера во время занятия была довольно холодной. Вел себя с Джинни как-то сдержанно, полагаю, что и у нее такое же ощущение, хотя и не такое сильное, как у меня. Фактически я усилием воли заставил себя надиктовать это. Между первым и вторым предложениями возник пятиминутный перерыв. Она начала с того, что заявила, что последние дни была не в себе и чувствует себя нервной и напряженной. Я никак не мог найти удобный способ, чтобы подключить ее или подключиться самому к происходящему. Попытался начать с прошедшей недели, но она мало что помнила с того занятия. Потом она заговорила о своем ощущении того, что она не меняется. В своих сексуальных отношениях с Карлом она дошла до определенной точки и дальше продвинуться не может. То же и на моих занятиях. Я попытался выведать у нее некоторые примеры фактически достигнутых ею изменений и даже предложил послушать одну из старых магнитофонных записей, которые мы сделали пару лет назад. Ей это не слишком понравилось, и она сумела придумать другие способы показать, какие изменения, по ее мнению, произошли. Думаю, я пытаюсь помочь Джинни найти способы обсуждения ее успехов больше ради себя, чем ради нее.
Затем она вернулась к своим взаимоотношениям с Карлом. В нынешнем своем состоянии она просто занимает выжидательную позицию и ждет, когда ей скажут, что все кончено. Несколько дней назад он бросил старый бизнес и занялся новым. Она понимает, это изменение что-то значит, а именно: он начал экономить деньги на поездку в Мексику. И однажды она узнает от него, возьмет он ее с собой или нет. Если нет, отношения закончатся. Я был ошеломлен той беспомощностью, с которой прозвучали ее слова. В то же время я понял, что она гордится своей беспомощной трагической позой. Я даже попытался поддразнить ее, назвав Дюймовочкой, тут же быстро добавил, что все же ей, как взрослой, следует самой решать, чего же она хочет от отношений. Неужели нет решений, которые ей нужно принимать? Что может заставить ее прервать их отношения? Что если Карл, к примеру, откажется поддерживать ее или не разрешит ей иметь детей. Было очень трудно побудить ее к высказыванию, что она может принимать решения. Фактически для нее просто невозможно спросить Карла, возьмет ли он ее с собой в Мексику. Она считает, что ей следует молча ждать, пока он сам ей не скажет. Я закончил занятие в довольно безысходном настроении, тщетно пытаясь понять, как же мне вызвать у нее чувство уважения к собственным правам. Был момент, когда она сказала, что пару недель назад пыталась спросить у меня о моем отпуске, но никак не могла решиться на это. То же и с Карлом. Я предложил ей попытаться проделать это снова. Сейчас она может спросить меня о моем отпуске или о чем-нибудь еще. Она спросила, как, по-моему, проходят занятия, но, поскольку сеанс уже был закончен, мы вяло согласились обсудить это в следующий раз.
13 января
Джинни
Все началось с того, что в конце занятия вы попросили меня задать вам вопрос. Это похоже на детскую игру: все изображают, что кидаются камнями, а затем один ребенок бросает настоящий камень. Сначала, когда вы сказали: «Спросите меня об отпуске», я подумала, что ненароком вышла на реальную информацию и что вы уезжаете куда-то отдыхать. Я всегда чувствую себя великолепно, когда я такая тупая и многого не понимаю. Но это была самая что ни на есть реальная часть занятия. Несколько недель назад я действительно спросила вас, глядя в глаза, но я говорю так, словно сижу одна в бочке. Или как обращение плохой актрисы к зрителям — она их не видит из-за света рампы. Знает, что они там и что ей надо создать видимость контакта с ними, глядя прямо в глаза. Если ей требуется помощь, ей надо их выдумать. Я все еще не поговорила с вами так, словно вы рядом.
А с Карлом я стараюсь быть очень хорошей, но свои ошибки запоминаю. С вами же я пытаюсь быть совсем плохой. Рассказываю о себе только плохое. Но ни то, ни другое не соответствует действительности. Я это поняла на прошлой неделе.
Мне хочется быть богатой настроениями и у вас позаимствовать. Но вместо этого, когда я прихожу, у меня один лейтмотив: «Я нервная». И увертюра продолжается до тех пор, пока на последней минуте перед поднятием занавеса вы не вступаете со своей темой «Задайте мне вопрос». Я уведомляю, что этот антракт еще на неделю.
Я выхожу на улицу и чувствую, что в воздухе витает запах жареной кукурузы. И думаю, я голодна, и это, по крайней мере, реальное ощущение. Так что я иду и покупаю себе ланч с ванильно-шоколадной газировкой, ожидая, что это вернет меня в прошлое, когда мне было пять лет, и гамбургер. И хотя мне не нравится ни то ни другое, я тем не менее плачу 1 доллар и 79 центов. И тут до меня доходит, как волной накрывает, — вот я тут плачу деньги за эту дрянь, а ведь только что не отплатила вам ничем.
(Я не имею в виду деньги, которые я и не хочу платить. Я имею в виду реальные чувства.)
Вероятно, я чувствую себя виноватой из-за тех ужасных вещей, что говорю во время занятий. Вы были правы насчет магии слов. Хотя, когда вы сказали об этом, я подумала, что вы имеете в виду все те плохие метафоры, которые я использую для сокрытия реальных вещей.
Все эти письменные отчеты о занятиях и есть та магия слов, которую я прячу. И я бы не хотела, чтобы ее кто-то видел.
Но самое большое волшебство, которое когда-либо входило в мою жизнь, это не слова, а реальные эмоции и действия типа слез и взбучки. Я теряюсь, когда говорю. У меня нет подтекста.
Но я смогла оценить все то хорошее, что случилось со мной.
20 января
Доктор Ялом
Довольно важная встреча. У меня было ощущение (хотя оно может и не соответствовать действительности), что сегодня мы приступили к новому этапу. Но тут я вспоминаю старую историю, произошедшую в клинике университета Джонса Хопкинса, о пациентах, которые годами исправно проходили лечение каждую неделю. История болезни говорила — пациенту лучше, пациенту лучше, а потом, по прошествии нескольких лет, вдруг оказывалось, что изменений-то и нет. Но, даже с учетом этого, я все же думаю, что сегодня мы вступили на новую, более плодородную почву.
Все началось с того, что Джинни пожаловалась на очень сильную мигрень. Я настоятельно порекомендовал ей сходить на прием к терапевту, после чего она быстро сменила тему и пустилась в обсуждение разговора, который был у нее с хорошей подругой. Это подчеркнуло то, о чем мы говорили на прошлом занятии: эта подруга и ее муж хотят, чтобы Джинни как-нибудь пришла к ним в гости одна. Причина в том, что, когда Карл рядом, Джин-ни и не видно. В его присутствии она просто теряется, превращаясь в сплошную безмолвную, безликую тень. В этом месте я попытался в очередной раз четко заявить — я полагаю, что ее отношения с Карлом носят ограничительный характер и что в них она сама не своя. Но, самое главное, перемены в отношениях приведут не к их утрате, а к укреплению, так как я подозреваю, что Карл, как и любой мужчина, больше тянется к полноценной женщине. Я упомянул и о противоположной возможности. Может получиться и так, что любое изменение отпугнет Карла, потратившего столько усилий, чтобы она была такой, какая есть. Правда, сказал я, это не будет так уж и страшно, так как связь с человеком, который не дает другому расти, вряд ли полезна для обеих сторон.
Дальше она занялась самоуничижением. Например, она была в подавленном настроении целый день и, вместо того, «чтобы так и провести весь вчерашний вечер», разоделась и пошла к подруге играть в пинокль. Из-за этого она обозвала себя фривольной. Я указал на то, что приклеивание себе этикетки «фривольная» является еще одним примером ее семантического самобичевания. Почему бы не назвать себя «решительной» или «неунывающей»?
На какой-то период она закрылась. Затем я стал проверять ее на предмет ее чувств ко мне.
Она сообщила, что почти ничего не пишет обо мне в постсеансовых отчетах и знает, что никогда не представляет меня своим друзьям как реальное лицо. Фактически она делает вид, что почти от меня не зависит. И добавила, что ее друзья интересуются мной. Они, например, хотели бы знать, сколько мне лет. Я спросил ее, что она им сказала. «Тридцать восемь», — ответила она. Почти точно, сказал я. Мне тридцать девять. Она призналась, что очень ловко выведала у меня, сколько мне лет, не спрашивая меня напрямую. Мы вернулись к прошлой неделе, когда в конце занятия я предложил ей спросить меня о чем-нибудь, и снова попросил ее сделать это. Тогда она спросила меня: «Как вы думаете, хорошо ли проходят занятия?» Я ответил, что она, возможно, узнает много нового, когда прочитает то, что я написал. Как правило, я испытывал смешанные чувства. Иногда был раздражен или пессимистичен, но часто был доволен ими. Она поинтересовалась, что же ей думать потом о моем пессимистичном или унылом настроении. Я обратил внимание, что такое настроение у меня не часто и что я довольно неохотно пошел на такое открытое признание перед ней, потому что она всегда выдает себя за этакий хрупкий цветок, и я боюсь, что от подобного комментария она сломается и останется беззащитной.
Я спросил, о чем она еще хочет узнать, и тогда она по интересовалась, думаю ли я о ней между занятиями. Я по пытался перефразировать это, спросив, имеет ли она в виду, нравится она мне или нет. На какой-то момент между нами возникла неловкость, и она чуть не расплака лась. Она резко заявила, что ей в принципе все равно, думаю ли я о ней «таким образом», но потом заплакала и призналась, что думает обо мне, о частях моего тела, воло сах и удивляется, как она могла позволить мне стать такой важной частью ее жизни. Мы также обсудили то, что по 88 правиться она фактически не может, так как если она поправится, она меня потеряет, так как маловероятно, что мы будем продолжать наши отношения как две равноправные личности. Однако в то же время она хочет, чтобы я обращался с ней как со взрослым человеком. На что я ответил (очень боясь, что превращаюсь в ворчливого папашу) — для того, чтобы тебя считали взрослой, нужно вести себя по-взрослому. Все это прозвучало довольно занудливо, но как сказать по-другому, я не знал. Думаю, такая тактика, направленная на то, чтобы помочь ей общаться со мной как взрослый человек и подтолкнуть ее на расспросы о моей личной жизни, окажется полезной, и я буду поощрять ее в этом.
20 января
Джинни
О боже! Во время вчерашнего сеанса я впервые начала понимать свои собственные методы. И почему я ставлю крест на самой себе? Я играю в детскую игру под названием «сделай пять шагов», но пока не спрошу «Можно?», меня отводят назад или я сама делаю шаг назад. После занятия я потихоньку опробовала свои силы. Получилось что-то вроде продолжения занятия. Например, вечером, когда Карл захотел почитать, вместо того чтобы лечь в постель, хотя напрямую и не сказал этого, я ему заявила, что между чтением и глубоким сном бывает кое-что еще.
В конце занятия я, окончательно запутавшись, сказала: «Я хочу не просто нравиться вам, я хочу (большая пауза), чтобы вы меня любили», и почти расплакалась. Больше было похоже на то, что я все же плакала, потому что здесь я вернулась к своему старому клише: «Я вам нравлюсь, вы меня любите?» Я начинаю плакать, и мне становится стыдно, потому что я так мало прошла. Как ребенок, который говорит только «мама» до пяти лет и плачет от отчаяния, так как под «мамой» он понимает гораздо большее.
В детстве, дома, я видела, что мои родители делали для меня все. Утешали еще до того, как я в этом нуждалась, кормили, покупали красивые вещи. Мне сейчас кажется, что мне и пальцем шевелить не надо было. Всего было в изобилии. Именно так я и веду себя сейчас по отношению к другим людям — как ваза с деликатесными фруктами на столе, только фрукт уже чуть подпорчен.
Как всегда, меня, кажется, зациклило на предложении «мне нужно» или «я вам нравлюсь?». Года три назад для меня это было революционно. Типа обильных сексуальных ощущений и осознания происходящего здесь и сейчас. Но я не предъявляю никому эти изменения и не переношу их на другие вещи.
За мной след в след идет моя подсознательная тень, убеждающая меня, что
Я не развиваюсь
Не сомневаюсь
Не прогрессирую
И только позирую как модель для моей тени, тени моего силуэта.
8 февраля
Доктор Ялом
Это занятие оставило чувство неудовлетворения. Думаю, я слишком назойливо навязывал свои ценности Джин-ни. Сегодня я был слишком авторитарным, слишком много указывал, слишком много разглагольствовал и наставлял.
Но действовать по-другому мне было трудно. Занятие началось с того, что она стала излагать свои многочисленные фантазии относительно того, чтобы оставить Карла и как-то начать жизнь заново. Снова и снова, когда я слышу такие фантазии, мне на ум приходит единственное объяснение: ее сильная часть хочет Карла бросить, она разочарована этой связью, эта связь ее душит. Затем она рассказала об одном инциденте. Карл предложил ей частично оплачивать бензин. На данный момент он зарабатывает где-то 90 долларов в неделю, она только 30. Но она готовит, ходит за продуктами и убирает в доме. И хотя она считает, что требование платить за бензин несправедливо, она тем не менее протестовала слабо и, в конечном счете, согласилась.
Я попытался убедить ее в том, что причина ее уступчивости в несправедливых ситуациях заключается в отказе от признания ее собственных прав. Думаю, в конечном счете, это саморазрушение. Она практически работает на то, чтобы Карлу, если он цельная натура, вскоре наскучили их отношения. С другой стороны, если он тот человек, которому действительно нужна такая бескорыстная, бесправная подруга, тогда он никуда не уйдет. Но любой из вариантов саморазрушителен. Она сказала, что ей не хочется превращать эти отношения в постоянные, но в определенном смысле они очень приятны. Без него жизнь была бы хаосом. Без него она, Джинни, развалилась бы на кусочки. Я сказал, что, по-моему, это все ерунда. И она согласилась, но ощущение хаоса очень реально. Затем я спросил ее, что ей надо сделать, чтобы изменить состояние дел. И она стала перечислять, довольно убедительно, все то, что она ему бы сказала, и его возможные реакции на ее слова. По ее мнению, все закончилось бы тем, что он устроил бы ей разгон и решил, что им надо разойтись.
К сожалению, занятие прошло в атмосфере накачки, в ходе которой я призывал ее сделать то, к чему она, возможно, не готова. И все же мне надо как-то заставить ее понять и прочувствовать, что именно она отвечает за перемены в своей жизни. Может оказаться и так, что Карл настолько ограниченный человек, что они расстанутся. Думаю, что, в конечном счете, так оно и есть. С другой стороны, могу представить, что на Карла или любого другого мужчину произведет впечатление то, что она постепенно растет и становится «достойной» личностью, и если это становится для него слишком сложным, то пусть оно так и будет. Уверен, в итоге у Джинни будет много других мужчин, которые смогут оценить ее как более цельную личность.
8 февраля
Джинни
Мне трудно вспомнить, что случилось. Все, кажется, было довольно просто и незамысловато (клише, предложение типа «Как поживаете?»). Когда приходишь на такое занятие, как это, — полная огорчений, которые достают тебя весь день, — чувствуешь, что тебе чего-то не хватает, типа витаминки. И вам приходится подкидывать материал, который снимет все мои огорчения, предупредит рекордные повторы в отчете.
Полагаю, на этом занятии вам, вероятно, стоило посмотреть на меня так, как смотрят на меня другие, или посмотреть, как я веду себя. Вообще-то, я не пытаюсь взаимодействовать с людьми. Я интуитивно понимаю или воображаю, как они себя поведут и какими будут обстоятельства, и, питаясь нервной энергией, на ходу выстраиваю свою реакцию. При этом никакого мыслительного процесса не происходит. Как, например, в том случае, когда я была уверена, что у вас будут свободными всего лишь 1–2 часа, и, исходя из этого, выстроила целый лабиринт аргументов. Типа распутать запутанный клубок.
Тут впервые за весь курс терапии вы меня не поддержали — вам известно, что вы сказали: «Ну, любой мужчина оставит женщину, которая начнет показывать свой норов». Мне это понравилось.
Думаю, что Карл действительно сильная личность. А скаредный потому, что не влюблен. Если бы он действительно любил меня, то все шло бы естественно — бензин так бы и тек без меня, и он бы не делал из этого проблемы федерального масштаба. Меня это действительно задевает, так как, отвергая мелочность в отношениях между мной и Карлом, я хочу, чтобы на ее место пришли любовь и великодушие.
Когда я, наконец, сказала Карлу, это было антидрама-тично. Он сказал, что ему не нравится, когда я делаю из себя страдалицу. «За каждой страдалицей скрывается мегера». Он говорит, что хочет, чтобы с ним разговаривали только по делу, и это правильно. Когда я рассказываю ему о чем-нибудь сразу же, то он становится очень уступчивым, со всем соглашается, не лезет в драку при условии, что я говорю глубоким, звонким голосом. Однако, как только я начинаю сдерживать эмоции, а затем их проигрываю заново, а в моем голосе появляется хоть немного визгливости, он тут же набрасывается на меня и, как бы я ни выигрывала, я все равно остаюсь в минусе.
А диалог никогда не заходил так глубоко, как я планировала. Но все же лучше было его закончить.
17 февраля
Доктор Ялом
Сразу после Джинни у меня был пациент, потом возникла какая-то путаница с графиком, что не позволило мне надиктовать о ней заметки. Теперь, после нескольких дней, занятие начало стираться в моей памяти. Наиболее удивительным было то, что, едва войдя, она тут же спросила: «Не хотите ли узнать, что произошло?» и затем рассказала, что говорила с Карлом о том, что мы обсуждали в прошлый раз. Это не сработало как надо, потому что Карл немного расстроился из-за того, что она опять выставила себя страдалицей. Но думаю, что все же фактически во многом сработало, так как теперь ей не надо платить за бензин и она смогла, хотя и по минимуму, утвердить себя. Я был немного удивлен, что она пришла в таком боевом настроении, так как вообще не предполагал, что у нее что-то получится и она хотя бы частично добьется того, о чем мы говорили в прошлый раз.
В определенный момент в ходе беседы я поинтересовался, над чем бы она хотела поработать далее. Она заговорила о занятиях любовью и о том, что ей кое-что надо узнать для себя. Я поинтересовался, о чем она хочет спросить. То, что затем сказала Джинни, было настолько благодушным, что она не удержалась и сама над собой посмеялась: она просто хочет попросить Карла кое-что продлить подольше, ведь это так приятно. Я попросил ее произнести это вслух пару раз, чтобы она могла немного дистанцироваться и посмотреть со стороны на абсурдность ее неспособности сказать это, а она не может повторить свое высказывание, не имитируя себя или без смешного акцента.
Она также поделилась тем ощущением, что ее отношения с Карлом очень ценны, а я собираюсь как-то отнять у нее это. Когда утром она лежала в его объятиях, то поняла, как много он для нее значит и важнее ничего нет. Джинни также очень гордилась собой потому, что прошлым вечером у нее была сильная мигрень, но никаких таблеток она не принимала и как-то сумела перебороть головную боль, не накачиваясь лекарствами.
Примечательно то, что четыре дня спустя я никак не могу вспомнить свои чувства к ней в течение всего сеанса. Они все сливаются в одно общее теплое чувство, и я знаю, что во время занятия она была счастлива и энергична. Конечно, мне всегда нравится видеть ее такой. Теперь я действительно вспоминаю, что мы говорили о том, как молодо она себя чувствует. Она действительно часто предстает предо мной очень молодой девушкой. Я также помню, что, как обычно, она взяла на себя всю ответственность за терапевтические занятия, которые она считает неудовлетворительными. Бывают моменты, когда она не удовлетворена тем, что я ей даю, и она довольно вяло признала — иногда ей хочется, чтобы я проявлял себя побольше. Я спросил, что ей хочется узнать, но слишком далеко в этом вопросе мы не продвинулись.
17 февраля
Джинни
Вчера, когда я пришла, я ожидала сюрприза. Того, что сделает сеанс немного другим. Эмоциональное задание. Ожидание излечения мигрени. Моя фантазия и разрядка идут в ногу со мной по длинной дорожке к клинике. Я всегда «здорова» и ликую, когда вхожу, и всегда такая «несчастненькая», когда выхожу.
Во время терапии я говорю неправду. Даже когда я говорю ее, я знаю, что не верю в нее, что она вас смутит.
Типа, когда я сказала: «Вот вы сидите напротив меня и ничего не видите». Вы уже много раз говорили мне, что не считаете меня ничем. Если б только я могла сдерживаться, когда говорю что-либо подобное, противоречу сама себе, сказать: «Нет, я не это имела в виду», может, тогда я смогла бы принимать свои речи всерьез. Я не вымучиваю слова. Они появляются сами по себе. Вот почему я им не верю. А вы падаете в моих глазах, когда я вижу, что вы принимаете их всерьез — некоторые из них.
Вчера вы сказали одну вещь, о которой я до этого никогда не думала, и поэтому получилось откровение — что если я так боюсь говорить «такие добрые слова, то за ними должны прятаться более сердитые выражения». Не знаю, более сердитые они или просто более крепкие. Что-то вроде того, когда не говоришь «я люблю тебя» К., хотя иногда я чувствую именно это.
Как бы там ни было, всю энергию, которая у меня была, даже вчера, я, кажется, потратила на наблюдение. И это не наблюдение текущего момента, а наблюдение долгой памяти, нескольких лет жизненного опыта, которым я могу подвести саркастический итог. И когда появляются добрые дела, они почти не затрагивают моего способа видения. Я — то, что я вижу, не то, что другие видят во мне. Я чувствую себя очень отстраненной. Может, поэтому до меня не доходят ваши слова. Потому что с помощью слов я не могу подобраться поближе к самой себе. Если б эти отчеты были интеллектуальным занятием, это было б одно. Но ведь я даже не думаю над ними. Пишу их на автомате. Они как бы не хотят вносить проблем в терапию и ждут вашего сюрприза в ходе сеанса, чтобы спасти положение.
В последнее время вы стали потихоньку на меня давить, побуждая к действиям. Как в ситуации с бензином. Я ценю это. Потому что каждая мелочь, которую я выполняю, задает мне больше работы, подвергает меня большему внешнему воздействию и разочаровывает, так как она все же сторонняя, а не родная. Заданная вами.
24 февраля
Доктор Ялом
Занятие началось в жутком отчаянии. Джинни сказала, что не спала почти всю ночь из-за страшного расстройства — Карл сказал, что в постели она ведет себя, как бревно. Вспоминается постулат Ницше — когда встречаешь человека в первый раз, ты узнаешь о нем все, а затем начинаешь постепенно пересматривать свои правильные впечатления о нем. Первое, что я сказал в ответ на ее описание инцидента, было то, что мои первые впечатления о Карле подтвердились. Замечание было очень жестоким и должно было вызвать определенный гнев у Джинни. Она продолжила описывать его в подробностях. Я проникся ее пафосом, и мы стали рассматривать с ней способы выхода из тупика, в который они с Карлом попали. Оказывается, что ранее, тем же вечером, она невольно отвергла его притязания и потому чувствовала себя виноватой в его реакции и фактически полностью согласилась с его определением себя как бревна. Она стала ощущать себя бревном и во всех остальных аспектах своего бытия, несмотря на то, что Джинни отнюдь не тупа. Она живая, с богатым воображением, полная творческих замыслов и очень подвижная. Действительно, ранее тем же днем она разоделась в какое-то невообразимое заморское платье, лишь бы только развлечь Карла, а потом на занятиях по немецкому языку, которые они посещают вместе, они долго над чем-то хихикали. Все это абсолютно не вяжется с ее определением себя как тупой.
Все, что я мог в этот момент сделать, так это задать вопрос о ее желании согласиться с тем определением, которое ей дает другой человек. Она живет в постоянном страхе, что Карл вдруг объявит о том, что между ними все кончено. Прошлым вечером она была очень напугана тем, что Карл обдумывает их взаимоотношения, потому что, если он о них думает, это будет для нее последним занавесом. Поэтому отчасти она поняла, что ей хочется прервать его мыслительный процесс. И опять-таки никакого осознания того, что у нее есть какие-то права или выбор в их отношениях.
Постепенно, однако, я вернулся к моему пониманию ее гнева. В своих фантазиях той ночью она снова вообразила, что оставляет Карла и даже совершает самоубийство. Во сне ее с Карлом преследуют и Карла убивают. Я прокомментировал, что, хотя она утверждает, что не злится на Карла, во сне она его все же убивает. Она обратила внимание на то, что они были вместе, и она просила пощадить его, но я думаю, это не имело отношения к делу. Важно то, что в своих фантазиях и снах она выражает определенный гнев, но абсолютно не способна сделать это в реальности. По ходу нашего разговора она вспомнила о мимолетном ощущении, едва ощутимой надежде на то, что Карл утром извинится, и я попытался заставить ее признаться — у нее внутри есть скрытая часть, которая чувствует себя обиженной и ожидает извинений. Но я никак не мог помочь ей проявить свой гнев к Карлу в открытую, просто устроить ему сцену. В качестве репетиции я предложил ей попытаться выразить некоторое разочарование мной. Ей было довольно трудно это сделать. Закончилось занятие с ощущением того, что она опять ничего не достигла. Я попытался приободрить ее, объяснив, что мы вторглись в ключевую для нее область — в ту, над которой мы будем работать в течение долгого времени: ее неспособность выражать гнев или агрессию; утверждать себя и осуществлять свои права — все в одном гештальте. Вопрос, что именно не дает ей чувствовать гнев, не говоря уже о том, чтобы его выразить, мы даже и не начинали обсуждать. У меня возникло ощущение, что она прямо-таки кипит от гнева, но скрытно, и боится излить его, так как, выпустив его раз, не сможет загнать его обратно. В какой-то момент я даже поддразнил ее, задав вопрос: «Неужели маленькая, хорошенькая Джинни хочет кого-то кокнуть?» Но ответа я не получил.
24 февраля
Джинни
В ходе сеанса какая-то часть меня действительно возбуждается, но та часть окружена лечащейся личностью, которая сидит в кожаном кресле, слушает и думает «может быть». А в случае намека робко признает, что в действительности ничего не случилось, хотя возможность еще есть.
Когда вы настаивали, чтобы я дала волю гневу, а я не могла, то внутри чувствовала себя жалкой, а снаружи, сидящей здесь же, «очень взрослой». Выглядело почти так, как будто вы беседуете с родителем и его ребенком.
Я прислушивалась к малютке внутри меня, а потом, дистанцировавшись, говорила вам о ней. Внутри я без тормозов, позволяю себе говорить: «Да пошел ты. Хрен с ним. Хрен с ним». А она просто там сидела. И никогда сама не говорила, потому что она не смогла бы воспользо 99 ваться теми же словами, какими пользуюсь я, или продублировать тон разговора.
Я делаю вид, что я мощнее, «сильнее» и «обычнее» мелкого гнева или печали внутри. Она вечно пускает слюни, выдавливает слезу из моих глаз, непоследовательна, придирается к мыслям, гуляющим в моей голове. Похоже на ту ситуацию, о которой вы говорите: «Может, Джинни так сердита, что хочет убить». Я согласна с вами — мы как две женщины в парке. У одной ребенок на поводке, а вокруг полно аттракционов — качели, «тарзанки», — куда может залезть ребенок, и мы абстрактно все это обсуждаем. Я чувствую легкое натяжение поводка, как рыбак, который пришел половить рыбку и прислал на солнышке, выпив пива. Он чувствует, что леска натянулась, улыбается, продолжает дремать, дает рыбке поклевать и уйти. На наших занятиях я всегда чувствую слабое натяжение.
Иногда, как прошлым вечером, я чувствую отчаяние и усталость. Но я никогда фактически не ловлю то, что клюет и грызет леску. Я просто снова успокаиваюсь, и это уходит, все эти ужасные чувства, беспомощность.