Так что на этой неделе я механически сказала, что изменюсь, заставлю себя измениться. Но не заставила. И все же, так или иначе, я чувствую себя более энергичной.
Насчет сексотерапии. Последние две недели я все думала, хорошо бы ее пройти. Но на занятии я не осмелилась спросить вас, что вы имели в виду и как все это организовать. Так что я так и проходила вокруг этой темы, как в детском хороводе. Это все равно, что предложить сексотерапию трехлетнему ребенку.
Когда я хочу сосредоточиться, скрытый замысел приобретает мелкие образы, которые сбивают меня с толку. Вместо того чтобы отвечать на ваши вопросы, я смотрела на ваше лицо и сравнивала его с лицом парня, которого едва знаю, но симпатичного, с бородкой и все такое. А так как вы сидели в этом кресле, как будто уютно пристроившись, читая или потягивая пиво в студенческом клубе, то отвлечься для меня было легко. Если бы я могла фантазировать вслух, то что-нибудь и случилось бы, но нет, я просто просматриваю множество отношений и эмоций, ничего не приобретая. И предо мной и вам ничего не остается. Словно я гляжу на ваш носок, чувствуя себя щенком. Мне хочется встать на все четыре лапы и вцепиться зубами в ваш вывернутый наизнанку носок. Вот такие ветреные мысли возникают в моей взрослой голове каждые несколько секунд.
V. ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ ВЕСНА
(29 февраля — 3 мая)
29 февраля
Доктор Ялом
Всю неделю мы с Джинни читали отчеты друг друга. Я начинал занятие с каким-то чувством неловкости, потому что, хотя я и отложил добрую часть текущих дел, чтобы прочитать их, некоторые неизбежные обстоятельства (люди приезжали, уезжали из города) сильно сократили мое свободное время, и я был вынужден многие из них просто быстро просмотреть, особенно мои собственные. Это был неудачный выбор, так как Джинни прочитала все отчеты исключительно внимательно. В отличие от прошлого прочтения, в этот раз она изучила их по нескольку раз и практически могла цитировать целыми кусками.
Для меня занятие было трогательным и интенсивным. Полагаю, для Джинни тоже. Одним из самых удивительных приемов, которые она использует в ходе занятия, является именно то, что она применяет в своих отношениях с Карлом. Она ускользает от реальных эмоций. Она избегала как положительных, так и отрицательных аспектов своих чувств ко мне, пока я не втолкнул ее прямо в них. Сначала появились отрицательные. Они резко проявились после того, как я показал ее первые отчеты Мадлен Грир, психиатру собеса, которая знает Карла. Я, конечно, поспешил пояснить Джинни, что Мадлен не видела отчеты больше года. Для меня было бы немыслимым показать их ей, после того как я обнаружил, что Мадлен знает Карла. По этой же причине и Мадлен не стала бы их читать. Было очевидно, что у Джинни возникло серьезное недоверие и она имеет право рассердиться на ту профессиональную вольность, с которой я поделился «материалами ее дела» со своей коллегой. Думаю, случись это со мной, я был бы страшно задет и зол. И все же она отреагировала на ситуацию лишь кратким проблеском возмущения. Еще больше недоверия просматривалось в ее заявлении о том, что она сожалеет, что рассказала мне о своем друге (выпускнике факультета социологии), который каждое утро выкуривает косяк. Она считает, что я могу использовать это против него.
Ее очень удивила та переменчивость, с которой идут наши занятия, — после хорошего занятия на следующий раз она обязательно «разочаровывает» меня. Она также отметила расхождение в наших оценках нескольких занятий. Она считала их удачными, тогда как я считал, что они прошли плохо. Она огорчилась, узнав, что я был гораздо более разочарован и подавлен, чем дал ей понять. Я поинтересовался, настраивалась ли она на те позитивные вещи, которые я говорил. И она была вынуждена признать, что после некоторых моих замечаний ей стало очень хорошо. Вот так потихоньку мы перешли к полностью положительному сектору моих записок. Инициировала такой переход она, высказав предположение, что о себе я рассказал больше, чем она о себе. Она имела в виду случай с высказыванием моего коллеги, что я, очевидно, чуть-чуть влюблен в Джинни. Она незаметно переключалась на эту тему, поинтересовавшись, кто был этот аналитик, а затем прокомментировала мою такую смелую искренность и откровенность. Однако избежала сути дела: слова «любовь». Когда я спросил конкретно о ее реакции на этот эпизод, она явно эмоционально ответила, что пережила чувство непригодности и теперь действительно хочет измениться ради меня. Мы поговорили о том, как она читает отчеты дома. Она вынуждена быстро бросать их в ящик письменного стола, едва услышав шаги Карла. Я отметил, как и несколько месяцев назад, что это похоже на роман, в котором героиня отчаянно прячет любовные письма с глаз долой при звуке приближающихся шагов мужа.
Другой пример терапевтического применения заметок базируется на ее мнении относительно их опубликования. Она высказывалась на эту тему, но не спрашивала меня напрямую, намереваюсь ли я публиковать их. И когда я прямо спросил ее, почему она не задает интересующего ее вопроса, она с усилием собралась с духом, чтобы сформулировать. После чего я ей ответил, что без ее разрешения я, конечно, не буду этого делать. Затем она продолжила, пересказав, как вообразила, что обольет отчеты бензином и подожжет в моем кабинете. Но добавила, что она больше опасается навредить Карлу, чем самой себе.
Она считает, что за последнее время литературное качество моих отчетов улучшилось. Она также спросила, серьезно ли я рассматриваю вопрос установления крайнего срока терапии, чтобы она могла мобилизовать себя на несколько месяцев интенсивной работы. Я ответил, что еще не уверен, но логически таким сроком будет конец июня, так как летом я уеду на три месяца. И мы так до конца и не прояснили ее мнение о прекращении терапии через четыре оставшихся месяца. Подозреваю, что ее уклончивость и моя собственная двойственность за нашими спинами превратились в партнеров.
Последнее, что она упомянула, был журнал «Спорте Иллюстрейтид», который она увидела в приемной с моим именем на нем. Она спросила, читаю ли я его, так как Карл читает. Я ответил, что спортом интересуюсь, но журнал больше читают мои сыновья, чем я. Тем не менее я был доволен, что она задала такой личный вопрос. Фактически на этом занятии я вновь почувствовал, что Джинни — взрослая женщина. Усмешка исчезла. Она меньше смущалась, и между нами возникли весьма положительные эмоции. Она рассказала о том, что все небольшие проблемы исчезли. Она прошла стадию денег на бензин, ее не грызут мучения по поводу проигрыша в покер, плохой готовки и уборки со стола. На первый план вышли вопросы о ее жизни, ее правах, ее будущем с Карлом. Фактически сегодня впервые она, когда ехала в автобусе, размечталась о том, что в будущем они с Карлом будут жить в разных домах и видеться друг с другом только по установленным дням. Было также интересно отметить, что моя интерпретация ее потребности воображать, несправедливость со стороны других людей, чтобы иметь обоснованный повод на них рассердиться, оказалась очень эффективной в смягчении таких фантазий. С тех пор больше они у нее не возникают. Хорошее, напряженное занятие, которое я закончил с чувством облегчения, так как, по правде говоря, в прочитанных ею отчетах я изложил практически все. Я был с ней честен, как, полагаю, и со всеми остальными.
29 февраля
Джинни
Неважно, почему, но такого занятия, как прошлое, я больше не хотела и внутренне подготовилась быть спокойной и активной. Подготовку я начала вечером перед повторным прочтением отчетов, вместо того чтобы смотреть телевизор. Чтение было менее эмоциональным, чем в первый раз. Я выписала несколько тронувших меня цитат. Я знала, что зайдет разговор о Мадлен, и постаралась вспомнить то горячее обжигающее чувство, которое пережила, когда впервые прочла, что вы их ей показываете. Также куда-то делся отчет, который я для вас написала. Оказывается, я сунула его в ящик для трусиков, который так забит разным хламом, что отчет даже провалился в нижний ящик, в котором хранятся трусы Карла. Ваш отчет перекочевал из моих трусиков в его трусы. Том Харди от такой иронии только хихикал бы.
Занятие началось с небольшим опозданием, так как я ждала, пока меня позовут, вместо того, чтобы у ваших дверей проявить инициативу. По-моему, я была одета лучше обычного и от этого немного стеснялась, так как думала — вы посчитаете, что я к вам подлизываюсь. Но вы этого не сказали, так что все прошло нормально. Я попыталась начать первой, спросив вас об отчетах. Но вы отыгрались. Мы оба сделали одинаковые замечания — об эффекте маятника удачных и неудачных занятий. Вы сказали мне, что разочарованы тем, что я не все говорю на занятиях и в отчетах. Мне на это ответить нечего. У меня только поверхностная мускулатура. Вот все, чем я могу пользоваться. Первый слой. В этом и заключается противоречие между нами, так как я уверена, что не могу проникнуть глубже без слез или эмоций. Я чувствую внутреннее сопротивление, когда вы ждете от меня больше, чем я могу дать. Я понимаю, что все организовано так, чтобы вести разговор. Но при такой атмосфере во время терапии, когда мы оба уютно устроились, как друзья, в своих кожаных уголках, мне очень трудно найти свое паническое состояние. Я не приучена искать погруженные глубоко слова — в основном это поверхностная энергия и импровизация. У меня возникает чувство безысходности, когда я думаю о достижении успеха с помощью только разговора и ответов на вопросы.
Затем мы затронули тему Мадлен. Вы снова огорчились из-за того, что я вам не доверяю. Для меня это ничего не значит. Я не могу отвечать за свои отрицательные эмоции и за мысли о том, что это может действительно повредить вам. Так что когда вы говорите, что я не должна доверять вам, это просто стекает с меня, как с гуся вода. Моего отношения к вам это не меняет. Мое недоверие не несет антипатии. С этим покончено. Я обескуражена. Потому что доверяю вам.
Даже если я считала, что могу на вас смотреть во время занятия, все это было бесполезно, ведь мне нечего было сказать новенького.
Мы подняли тему ограничения терапии до четырех месяцев, ее окончания к моменту вашего отъезда в Европу. Перспектива такая отдаленная, что даже меня не пугает. Я чувствую себя такой напряженной и расслабленной одновременно, что, кажется, не могу себя заставить сделать эти четыре месяца наиболее насыщенными и важными, завершить все свои незаконченные дела. И представляю себя уходящей, хныкая.
Когда вы объяснили мне о своем коллеге и мы затронули тему любви, я поняла, насколько далеко я была от этого, потому что чувствовала, что отвечаю теми же словами и снова становлюсь уязвимой. Я немного возбудилась от приятных эмоций и ощущений, но затем остановилась.
7 марта
Доктор Ялом
Забавное занятие. Началось оно как прогулка по пустыне — безлюдной и необитаемой, но, как ни странно, приятно пахнущей. В конечном счете, сценка прогулки сменилась, но запах остался, и мы закончили, полагаю, с ощущением большой близости и глубокой заинтересованности. Она начала с парадокса. Во-первых, несколько минут назад ее вырвало, потому что она внезапно почувствовала тошноту, когда поднималась по ступенькам в мой кабинет. Во-вторых, у нее была относительно хорошая неделя. Я как можно тщательнее проанализировал тошноту, попадая из одного тупика в другой, пока, наконец, не устал так, что был полностью согласен на неубедительное объяснение — это было результатом бесплатного лицевого массажа, который ей сделали в косметическом магазине в Пало-Альто. Я из чувства долга спросил, зачем ей надо было делать свой первый в жизни массаж лица по пути ко мне сегодня. (У меня губа не дура, я про себя подумал, может, это ради меня?) Нет, она элегантно опротестовала мой незаданный вопрос и пояснила, что можно заключить специальный контракт по приобретению косметики для лица, чем не преминет воспользоваться. Я попытался найти путь, ведущий к ее мнению относительно окончания терапии летом, но мы вернулись к этому только позже, в тот момент, когда вопрос оказался ключом к очень богатому материалу.
Много сопротивления, но очень мягкого. Джинни рассказала мне, как ей хорошо, тепло и приятно, что чувства беспокойства у нее нет, но и говорить не о чем. Карл получил работу на неполную ставку. Их дела определенно улучшаются, говорит она мне почти мимоходом. Как тривиальный пустяк она выкладывает факт, что секс между ними стал гораздо лучше и они ведут более интимные психологические разговоры. Иногда меня просто изумляет то, как это делают мои пациенты, забыв о многих месяцах работы, которую мы проводили до этого момента. А затем как бы из чистой прихоти они решают известить меня о том прогрессе, которого они достигли.
Затем она спрашивает, можно ли ей ходить все эти четыре месяца на занятия, если даже ей не о чем сказать? Я начинаю выяснять ее ощущения относительно завершения курса в июне и делаю это все настойчивее, говоря «еще только четыре месяца». Какие-либо сильные ощущения она отрицает. Начинает представлять, как интересно будет написать мне в будущем письмо, и, наслаждаясь, воображает, как позвонит мне, когда вернется в город известной женщиной. С этой фантазией было связано множество эмоций, и ее глаза наполнились слезами. Я продолжал провоцировать у нее слезы, задавая вопросы типа: «А будет ли у меня время, чтобы увидеться с вами?» Она сказала, что ей приятно представлять, как она позвонит мне. Может ли это действительно иметь место? Я ответил: «А что может вас остановить?» Она читала все мои заметки и знает меня так хорошо — могла бы и догадаться, каким будет мой ответ. Да, она это поняла.
Часть времени мы посвятили ее литературному творчеству. Она сказала, что примерно четыре недели у нее наблюдается абсолютный простой, она фактически ничего не пишет и в то же время не особо и стремится, так как ее день почти полностью занят. Ее начинает тянуть к творчеству только тогда, когда у нее не осталось важных дел и она теряет попусту время. Но дела с Карлом идут хорошо, и она считает, что жизнь становится все приятнее. Мне стало интересно, а не слился ли я настолько с ее литературным творчеством, что она рассматривает его как принадлежащее мне, а не ей? Может, она не пишет, чтобы не потакать мне. Но я проигнорировал свой внутренний голос и, как родитель ребенка, ставшего голливудской звездой, предложил расписать ее день так, чтобы выделить два часа завтра утром на писательский труд. Джинни отреагировала вполне восприимчиво. Она закончила занятие вопросом, который был непривычно прямым. Как я посмотрю на то, если она будет приходить ко мне чаще, чем раз в неделю? Может, неделя между беседами — это слишком долго? (Ее предыдущий терапевт сказал, что если она не будет встречаться с ней три раза в неделю, то не стоит и заниматься.) Теперь мне становится ясно, почему так остро выглядит для нее вопрос полного прекращения курса. Она не позволяет себе поверить в то, чтобы полностью прекратить лечение, и всегда представляет себе, что увидится со мной, когда я вернусь из летнего отпуска. Полагаю, что и я считал точно так же, так как не могу представить себе, что действительно больше не увижусь с ней.
7 марта
Джинни
Трудно писать что-либо противоречащее тому, что мы высказываем по поводу занятий в процессе сессии.
Важной частью было наше обсуждение моих переживаний, а не случайных идей. Я моментально оказывалась приземленной. Когда я задумываюсь о том, чтобы оставить вас, меня охватывает страшная печаль. И тем не менее я почти всерьез рассматривала идею немедленного прекращения занятий и посещения вас в том случае, если у меня появится что-нибудь новенькое, чтобы сказать вам. Не знаю, зачем я это сказала и тут же поинтересовалась, изменится ли терапия, если я буду приходить два раза в неделю. Сломать или изменить мою позицию относительно терапии можно было и так и эдак. Это похоже на ситуацию, когда вы знаете, что если не предпринять что-либо срочное, то муж сейчас на вас наорет.
На этот раз вы спросили, не хочу ли я продолжить разговор на тему моей тошноты. Вы, должно быть, узнали из моих отчетов, как я иногда виню вас за то, что вы продолжаете безнадежные темы.
Я сделала массаж лица, потому что наткнулась на эту услугу в «Мэйсиз», куда я забрела по пути к вам. А от запаха духов, от обилия карандашей для подводки век и губной помады мне вообще стало немного плохо и на меня напала тоска зеленая.
Вот такая разница возникает между тем, что я вам просто рассказываю — как меня схватил мальчишка, о даме в косметическом отделе, о прическе, — и тем, что я действительно ощущаю. Как будто я там, но тут же присутствует переводчик, который переводит только треть сказанного, входящего и исходящего. А когда он не переводит, я могу стоять «вольно» (хотя и притворяясь напряженной). Может, я чувствую, что после терапии все осложнится. Но я могу быть по-мазохистски невозмутимой, впадая в экстаз от собственных проказ, воображения и психического убожества. И теперь, когда я слишком избалована терапией и вашими утешениями, то даже если меня и охватывает ощущение безнадежности от моих простоев, которые вас вводят в зевоту, я заканчиваю, чувствуя себя обновленной и счастливой оттого, что вы рядом и можно с вами, Папа Ялом, общаться. Пока не наступает момент написания отчета, когда я ввожу себя в состояние внутреннего созерцания и пессимистических прогнозов. Но почему в один момент я чувствую себя оживленной, а в следующий момент отметаю это оживление как что-то нереальное?
15 марта
Доктор Ялом
Джинни начала с уверений, что вчера потратила определенное время на творчество, но быстро отказалась от своего «жертвоприношения», проинформировав меня, что это были лишь несколько вымученных отрывков. Хватит! Хватит этого бесстыжего переноса, контрпереноса, менуэта. Это последний танец. Она не сможет стать для меня писателем, каким я всегда мечтал стать. Я не должен быть для нее матерью, которая живет в своей дочери. Итак, я все выложил начистоту. «Зачем вы мучаете меня своим писательским талантом? (Почему я позволяю мучить себя?) Почему вы не пишете в течение недели, а постоянно откладываете это на последний момент перед приходом ко мне? (А почему и нет? Я же дал ясно ей понять, что мне это нравится!)» Она не ответила, но это и неважно, я все это сказал больше для себя.
Снова, как бы между прочим, она упомянула пару явно положительных моментов. Например, Карл рассердился на нее и сказал, что больше не хочет ходить с ней ужинать, так как это пустая трата денег, а он не желает бросать деньги на ветер (это было на следующий день после того, как он проиграл 25 долларов). Джинни, конечно, не уступила и сказала, что ей хотелось бы сходить куда-нибудь поужинать. Какой смысл зарабатывать деньги, если она не может делать то, что ей хочется? А потом она пошла с собакой на прогулку. По возвращении у нее вдруг разыгралось воображение, она придумала, что теперь Карл ее окончательно бросит. К ее безграничному удивлению (но не к моему) все случилось как раз наоборот — он вел себя миролюбиво, казалось, пытается извиниться. Ее, кажется, это озадачило. Но я сказал ей, что чем больше она будет ему возражать, тем больше он будет ценить ее как личность. Я сказал «мямлю никто не любит». Мой афоризм дня как психиатра. По этому поводу мы оба шутили. Другой случай касался ее сексуальной жизни. Однажды вечером, почувствовав себя сексуально возбужденной, Джинни вся разоделась, но Карл был явно не настроен на секс. Это ее так расстроило, что она даже посреди ночи проснулась. Рассказала Карлу, что ее волнует, он воспринял это очень серьезно, и они детально все обсудили.
После этого она, кажется, действительно расслабилась, стала искать темы для разговора, и я, в конечном счете, должен был ей сказать, что дела у нее, кажется, действительно идут на поправку, и на этот раз ей пришлось со мной согласиться. То, что она чувствует себя все более и более спокойной, неоспоримый факт. Она сказала, что огорчена таким ходом терапии — она ожидала некого чудесного прорыва, полного шума и ярости. В ее жизни, хотя она и становится все более удовлетворительной, нет никакой «тайны». Другие люди веду тайную жизнь. Они обманывают, затевают любовные интрижки или бросаются в авантюры. Они живут ярко. Тогда как ее жизнь лишена подобных волнений, бесперспективна и предоставляет ей только один вариант во всем, что она делает. Я попытался обсудить с ней этот момент с логической точки зрения. Совершенно очевидно, что у нее есть масса возможностей выбора во всем, что она делает. Она только внушает себе, что у нее нет выбора. Но это нас ни к чему не привело.
Затем она рассказала о разочаровании матери. Мать считает, что Джинни не делает карьеры, не выходит замуж и не имеет детей: полный ноль. Я рассмотрел вопрос замужества и детей и снова стал настаивать на том, чтобы она рассмотрела вопрос, хочет ли она выйти замуж и иметь детей, и если да, то что она собирается делать? Будет ли она продолжать жить с Карлом, если уверена, что он ничего этого ей не предоставит? Хотя у нас оставалось еще несколько минут, она схватила сумочку и засобиралась уходить. Было ясно, что я слишком на нее давлю, но тем не менее я пожурил ее за то, что она не поделилась с Карлом некоторыми своими надеждами на будущее, а ведь она хочет, чтобы он с ней своими планами делился. Она никогда не говорила с ним всерьез о том, что хочет иметь детей, и не прижимала его насчет женитьбы. Возможно, я веду себя неразумно и нереалистично, ожидая, что она поставит перед ним вопрос о женитьбе и детях ребром. Может, она решает этот вопрос более разумным и хорошо рассчитанным способом. Ей, однако, двадцать семь лет. Ее детородный возраст наполовину истек. Правда, считаю, что я немного перебрал с обеспокоенностью, подстегивая ее по этому поводу. Посмотрим, что будет на следующей неделе.
Я осведомился, не хочет ли она спросить меня о чем-нибудь, только для того, чтобы помочь ей стать более уверенной в себе. Она спросила, как, по-моему, проходит занятие, и я сказал ей, что считаю его спокойным и удовлетворительным. Она ищет темы для обсуждения. Джинни тут же сочла это упреком и сказала, что на следующей неделе она действительно будет упорно работать, чтобы подобрать темы для обсуждения. Она затронула вопрос окончания терапии, сказав, что вчера она была в очень подавленном состоянии (мы обычно встречаемся по вторникам, но на этой неделе занятие состоялось в среду, поскольку я должен был присутствовать на заседании комитета). Ей интересно, оставит ли прекращение встреч со мной огромную брешь в ее жизни.
15 марта
Джинни
Чем банальнее занятие, тем труднее о нем писать, так как в большинстве случаев мне нравилось то, о чем мы говорили, — что я сделала и сказала Карлу на этой неделе. Затем без нескольких минут пять, когда я была готова уходить, а вы уделили нам еще несколько дополнительных минут, я почувствовала, что все хорошее как сквозь землю провалилось. Вы перефразировали часть того, что со мной произошло, в другом ключе, а я с вами согласилась. Например, то, что мне нечего сказать о продвижении, понимая, что у меня не было свободы или своего скрытого «я», что мои эссе — сплошная скукота. Я обманывала себя. Я преувеличивала негативные стороны.
Когда я приехала домой, то поняла, что дала вам повод обвинить мою мать. (Она пишет, что мои письма скрашивают ее жалкое существование.) И даже сказав, что нам с Карлом скучно («непревзойденное начало», говорите вы), я, кажется, предала наши отношения. Ненавижу этих хороших и плохих парней в терапии. Вот так они забивают мне мозги. А глупо то, что мне тоже очень нравятся письма, то, что письма скрашивают мое существование, что мне с Карлом скучно, как и вам со мной. Ну почему вещи не могут просто быть без того, чтобы казаться плохими или неправильными?
И затем мой контрольный список прогресса:
Карьера
Замужество
Дети
Вы обвиняете в этом мою семью, хотя этот небольшой тест полностью моя выдумка. Моя мама никогда такого не говорила. Это больше похоже на внешнюю оценку самой себя, которую я называю словом «мама». Но это несправедливо. Это я играю в маму. Притупляя собственную повседневную реальность. Конечно, семья предпочтет одну из двух или две из трех к тому времени, когда птичка достигнет двадцати семи.
Все это, кажется, случилось за последние пять минут, когда я опять оказалась в полном дерьме.
Но вчера день был вроде бы очень хорошим. Терапия не испортила его. Мне она нравилась, пока я не приехала домой.
4 апреля
Доктор Ялом
Я не видел Джинни последние две недели. Одну неделю меня не было в городе, а вторую встречу отменила она, так как работала. Она пришла с опозданием в несколько минут. Увидела меня сидящим в моем кресле и робко спросила, не подождать ли ей за дверью или как. Позже она мне рассказала, какой разочарованной и никудышной чувствовала себя. Ей же хотелось ворваться в кабинет и сказать с чувством: «Боже, как я рада вас видеть» или что-нибудь в этом роде. В этот день она пару раз звонила, но так и не дозвонилась до меня. А мой секретарь не была уверена, жду ли я ее. Так что она села в автобус и поехала, даже не зная, буду ли я у себя. Дальше я узнаю, что в пути ее охватило сильное чувство гнева, а потом вины за этот гнев, так что она почти боялась увидеться со мной, когда вошла в кабинет.
Однако она тут же перешла на тему ее отношений с Карлом, которые находятся сейчас в самом отвратительном состоянии. Оказывается, Карл внезапно и резко изменился в результате бурной конфронтации со Стивом, близким другом. Создается впечатление, что Стив — грозный рассудительный человек, который обрушился с критикой на Карла. У них возник яростный спор. Карл настолько разозлился, что выбежал на улицу, чтобы остыть. Он решил представить свои аргументы, вернулся, чтобы спокойно поговорить со Стивом, но Стив еще больше стал его унижать. После того как Стив ушел, Карл сломался, некоторое время плакал, а потом захотел проверить свои эмоции. Некоторое время он провел в разговорах с другом, который предложил ему записаться вместе с Джинни в группу психотерапии в Беркли. К огромному удивлению Джинни, идея Карлу понравилась. А в результате всех этих событий Карл стал более открытым с Джин-ни. Он стал любящим, нежным и добрым с ней, говорит такое, чего раньше никогда не говорил. Например, он ей рассказал, что в прошлом были дни, когда он просто терпеть ее не мог. Потихоньку вырисовывается целый невысказанный субстрат их отношений, достойный обсуждения. Так или иначе, Джинни поощряет Карла к открытости, но, в общем, сейчас откровенничает с ним меньше, чем раньше. По крайней мере, так она говорит мне.
Несмотря на все эти довольно хорошие новости, занятие сегодня прошло без особого драйва. Она выглядела зажатой, немного ушедшей в себя, как бы недовольной собственной отстраненностью, и я так и не мог найти способа расшевелить ее. Я также принял участие в подавлении ее эмоций. Полагаю, во мне есть что-то такое, что не позволяет людям выражать подлинную радость и энтузиазм.
Весь последний месяц она работала и писала. У нее была одна очень хорошая неделя, две нормальные и одна ужасная, во время которой она ушла в штопор, так как у нее на щеке появилась шишечка, и она вообразила, что у нее рак, пока доктор не сказал ей, что шишка доброкачественная.
В один момент она спросила, считаю ли я ее безнадежной. Я сказал, что вообще так не думаю. Хотя до конца честно я не ответил, так как мне было не по себе и беспокоила возникшая в наших отношениях безжизненность. Она сказала, что ощущает безнадежность, потому что вокруг происходит много хорошего, а эмоционально, как следовало бы, она на это не реагирует. Медленно, неотвратимо жернова изменений делают свое дело. Так или иначе, и я в этом участвую, временами даже не знаю, как. Но Джин-ни потихоньку медленно меняется, медленно развивается и растет. Ее отношения с Карлом, хотя я и слышу о них от ненадежного рассказчика, явно углубляются и становятся более осмысленными.
Затем она сказала, что ей хочется быть всегда такой, какой она была, когда посещала группу М. Дж., так как там ей очень легко давалась роль энтузиастки. Я согласился, что легко играть роль, когда находишься на отдыхе в круизе, и она быстро уловила мой сарказм. Но она, так же, как и я, считает, что ее ролевая игра в группе психотерапии не имела абсолютно никакого воплощения в реальном мире. Она так и осталась равнодушной в отношениях с другими людьми, несмотря на несколько волшебных дней реальных ощущений в самом начале.
Возник определенный материал по переносу, на который я не знал, как реагировать. Когда я встал, чтобы взять трубку, она игриво попросила: «Вы не предложите даме сигару?» Потом она упомянет, что получила от подруги из Германии письмо, в котором та жалуется на существующую там бюрократическую систему, да и на жизнь в общем. Это, похоже, указывает на дистанцию в наших отношениях и, вероятно, на ее желание, чтобы я не ездил в Европу этим летом, но особого желания отвечать на мои расспросы она не выразила.
В общем, довольно разочаровывающее занятие для меня лично, потому что мы так и остались на расстоянии и невовлеченными. Но одновременно я был удовлетворен, так как она рассказала мне хорошие новости о собственных переменах в обыденном мире.
4 апреля
Джинни
Я все откладывала и не писала этот отчет, так что рассматривайте его с расстояния примерно в шесть дней. В начале занятия я думала, что вы какой-то не такой, сердитый и недружелюбный. С нашего последнего занятия прошло три недели, но на этот раз вы не стали это обсуждать.