Я была готова к подвоху, полагая, что вас здесь не будет. Весь день я только и знала, что запивала плоды своего мелочного воображения ванильно-шоколадной газировкой (в университетском молочном кафе). Своим озадаченным умишком я перелопачивала все возможные причины вашего отсутствия, так как день занятия был отложен. А в автобусе я приступила к чтению «Под стеклянным колпаком» Сильвии Плат, который меня так тронул, что я была готова принять на себя страдания героини книжки. Я больше была озабочена ее судьбой, чем своей собственной.
Не помню многое из того, что происходило, кроме того, что в конце я чувствовала себя так, как будто предала самых близких.
Я загрузила вас на всю неделю и, особенно, на уикэнд показательно шокирующей схваткой между Карлом и Стивом, реакцией Карла и тем, как в результате этого меняется наша жизнь. И здесь опять не могу поверить в то, что я делаю больше, чем просто генерирую в голове идеи, но никогда не выплескиваю их вместе с эмоциями или реакцией на происходящее. Если и было какое-то изменение, вызывающее желание радостно защебетать, так это на прошлой неделе, когда что-то, наконец, стало происходить. Но вместо того, чтобы наслаждаться этим по полной программе, я стала обдумывать проблемы и вела себя так, как будто то, что случилось, завершилось. Вы продолжали настаивать, что теперь, когда ворота искренности и боли открыты (Карлом), будет трудно вернуться обратно к нашему прежнему существованию, и теперь самое время поговорить с Карлом, а не просто послушать, что было хорошим советом. А затем вы всегда спрашиваете: «Так, и что вы хотели бы ему сказать?», что меня ставит в тупик. У меня большой запас ошибок и слабостей, и не представляю себе, как я смогу говорить, не вспоминая их. Так что я, как обычно, не смогла вам ответить. Понимаю, что ради Карла мне надо сильно измениться, но конкретно сейчас все, что от меня нужно, — это быть рядом и слушать. Я восхищаюсь тем, как он пропускает эмоции через себя. Полагаю, что сейчас он работает над чем-то большим, чем просто наши отношения. Возможно, над своей семьей или другими начинаниями, все это так переплетено и сидит глубоко в нем. С моей стороны будет крайне дурно и эгоистично просить каких-либо действий. Кроме того, полагаю, что его размышления приведут к нам. Эта ссора вскрыла наши отношения и дала мне возможность увидеть в Карле то, о чем я только подозревала. Я также упомянула опухоль на лице («опухоль» звучит более осторожно, чем «образование»). От этой опухоли у меня портится настроение и я, подавленная, становлюсь более податливой. Полагаю, я была с вами немного ипохондриком. Всегда что-то утаивала. Выложи я все плохое, это помогло бы. Вы немного меня приободрили, сказав, что по части лица беспокоиться не о чем.
11 апреля
Доктор Ялом
Джинни начала занятие необычным образом. Прочитала то, что написала, пока ждала меня. В основном это было описание переживаний того дня. Того, что мелькало в ее мозгах, пока она делала покупки. И получилось очень трогательное краткое описание, блещущее яркими метафорами. Я получал большое удовольствие, слушая ее чтение, и еще раз убеждаюсь в ее огромном таланте. Хотя у меня возникло и другое ощущение — будто все это было как-то поверхностно. Мне стало интересно, а будет ли она писать о более захватывающих, крупных вопросах? Вот так, попросту говоря, я и «навязываю свое мнение Джинни», оценивая работу только по глубине вопроса, который она затрагивает. Последние месяцы я был поглощен чтением Хайдеггера просто потому, что он рассматривает самый главный вопрос всего — значение бытия. Но для меня это — сплошное самоистязание — настолько его язык и мышление мучительно туманны. Почему я должен ожидать, что другие будут рассматривать те же сложные вопросы?
Были и другие причины, кроме простого желания поделиться пережитым, тому, что она прочитала мне все это. В отчете она упоминает, что сейчас ищет работу, и это может привести к тому, что она закончит лечение еще раньше. Она также упоминает, что Карл все серьезнее подумывает о том, чтобы пройти курс психотерапии. Естественно (о ирония судьбы), он подумает о том, чтобы позвонить Мадлен Грир, именно тому единственному в мире человеку, который читал некоторые из этих отчетов. Для Мадлен, думаю, будет очень неудобно работать с Карлом, зная, что она обладает секретом, но не может поделиться с ним. Когда я рассказал Джинни обо всех этих опасениях, она поняла, что оказывается препятствием на пути лечения Карла. Конечно, все это выглядит довольно несуразно. Почему ему приспичило лечиться именно у Мадлен? Это выглядит еще более абсурдно, так как Мадлен живет в Пало-Альто, а рядом в районе Сан-Франциско работают сотни хороших психотерапевтов.
Джинни сегодня выглядела очень привлекательно. Ухоженной. В красивой блузке и длинной юбке. Я также отметил, что уборщик поставил наши кресла довольно близко друг к другу. И мне было так уютно сидеть рядом с ней, тогда как вчера, когда пациентом был мужчина, мне было довольно неудобно сидеть так близко к нему, и я отодвинул кресла подальше. Она еще немного поговорила об опухоли у нее на щеке. На этот раз я встал и потрогал шишечку, чтобы понять, из-за чего весь шум, так как ее доктор предположил, что она вроде бы растет, и я сам стал немного беспокоиться оттого, что это может быть свищевая опухоль. Но, кажется, ничего серьезного. Возможно, инфекция слезной железы. Однако Джинни раздула из мухи слона и вообразила, что ее лицо разъедает рак.
Она определенно все еще на подъеме. Их отношения с Карлом становятся все лучше и лучше, хотя и случаются размолвки. Я приложил все усилия, чтобы она поняла — сейчас у нее с Карлом период улучшения отношений. Она изменила правила относительно того, о чем можно или нельзя говорить, и это должно придать ей сил. И теперь, если дела пойдут не так, как надо, она действительно сможет сказать: «Дела у нас идут не так хорошо, как, скажем, пару дней назад, давай поговорим об этом». Я поинтересовался, что же еще кроме «чистого ужаса» удержало ее от того, чтобы сказать все это Карлу. Здесь я довольно остер и умен с Джинни и мне доставляет удовольствие смешить ее.
Мы поговорили о лечении Карла и что она думает об этом, когда сама собирается его закончить. Она была немного рассержена тем, что Карл только сейчас начинает терапию, и, может быть, немного озабочена новыми требованиями, которые он ей предъявит. Она даже вообразила, что прямо сейчас он стоит за дверью, и потому говорила шепотом. Мне стало интересно, что же он может услышать. Она ответила: «Ну, если бы он услышал, как несколько минут назад я говорила, что застыла и не меняюсь, то, думаю, все было бы кончено». Этим Джинни снова выразила свое ощущение ненадежности их отношений. Как будто одно заявление, произнесенное человеком, с которым тебя связывают глубокие отношения, может вызвать полный разрыв.
Когда я изложил ситуацию с этой точки зрения, она смогла увидеть всю абсурдность своего заявления, но все же это не очень убедительно для нее.
Мы более подробно проанализировали один интересный аспект решения Карла записаться на психотерапию, а именно то, что терапевт поможет ему увидеть в Джинни все ее отрицательные черты. Примерно как я в ходе терапии жестко разделывался с отрицательными чертами Карла. Думая обо всем этом, я согласился, что, возможно, Джинни и права. Мы явно сфокусировались на его отрицательных чертах, потому что Джинни именно их представила мне как проблемы, а я действительно никогда не спрашивал ее, что же в Карле есть положительного. Когда сегодня я спросил ее, она упомянула некоторые позитивные черты. Она развила тему чуть дальше и обратила внимание на то, что все время чувствовала мое желание, чтобы она бросила Карла. В определенном смысле это означало, что довольно долгое время, фактически много, много месяцев, она должна была ощущать необходимость хоть как-то противостоять мне, оставаясь с ним. Для меня это показалось важным. И, копаясь в себе, я долгое время обдумывал это. Я искренне полагаю (и сказал об этом ей), что никогда однозначно не желал, чтобы она бросила Карла. Я надеялся, что она сможет улучшить их отношения. (Мимоходом можно добавить, хотя ей я этого не сказал, что если их отношения не изменятся, то я не буду сильно расстраиваться, если она его бросит. Она настолько выросла, что способна на другие, более глубокие отношения.) Я хотел, чтобы она увидела разницу между моими советами бросить его и моими попытками заставить ее примириться с фактом, что она имеет право оставить его. Как только она поймет, что решение уйти или остаться должна принять она, а не только Карл, ей не надо будет беспомощно жить под карающим мечом Карла, который, будь произнесено хоть одно неправильное слово или совершен хоть один неправильный поступок, готов опуститься и разрубить их связь навечно.
Последняя тема была одной из постоянно повторяющихся, и я не знаю, как с ней работать. Она подчеркнула, насколько она бесчувственна. Ей хотелось бы войти и сказать бодрым тоном, что Карл действительно собирается пройти курс терапии и «можете себе представить что-либо подобное?» Она продолжала упрекать себя за то, что не проявляет почти никаких эмоций по отношению ко мне. Ну, и что мне теперь с этим делать? Думаю, в определенной степени ее стенания ценны уже тем, что она все еще необычно мягка и покорна со мной. Она никогда не выходит из себя и зачастую ведет себя, как ребенок. С другой стороны, мне очень нравится Джинни, и если бы она вела себя по-другому, то это сыграло бы свою роль. Между нами действительно возникает много эмоций, и я завершаю курс с ощущением, что она судит о себе неоправданно резко. Я все время повторяю ей: «Ну, ладно, скажи вы это по-другому, что бы это значило? По мне, это бы означало, что вы были сама не своя». Она же продолжает повторять, что не удовлетворена своим поведением, тем, что она недостаточно спонтанна. Она даже вспоминает о тех провалах непосредственности, которые имели у нее место раньше, во время групповых занятий психотерапией, и винит в них себя. Я пытался убедить ее в том, что это пустяки по сравнению с теми реальными изменениями, которые произошли за последние месяцы в ее отношениях с Карлом и со мной. Все это, однако, имеет характер какого-то замкнутого круга, потому что мы это проходили уже много раз. В определенный момент она рассказала о посещении подруги, ребенку которой полтора года. Джинни была удивлена тем, что ребенок просил ее повторять некоторые вещи снова и снова. Точно так же Джинни ощущает себя в процессе терапии. Есть определенные вещи, о которых с удовольствием говорит она, а кое-что она с удовольствием заставляет повторять меня. (Психотерапия и циклотерапия.)
В заключение я попытался примирить ее с тем фактом, что через пару месяцев мы действительно закончим тера пию. Она никогда полностью этого не признавала. Ее мечты о том, что она будет писать мне длинные письма, являются просто еще одним способом отрицания заверше ния терапии и нас как «нас». Полагаю, что во время пос ледующих занятий мне надо будет уделять больше време ни ее мнению относительно окончания курса, ее положи 237 тельным эмоциям в отношении меня и тем чувствам, переплетенным с ее отношением к Карлу, в которых меня иногда используют с целью вызвать у него ревность. Она удивила меня своим предположением, что я мог бы поработать с ними обоими в течение одного или двух занятий. Думаю, я так и сделаю — это может конструктивным образом поспособствовать окончанию курса.
11 апреля
Джинни
Полагаю, на прошлой неделе, когда я сказала вам, что Карл выразил желание помочь, вы действительно были ошеломлены. Во мне могло бы зародиться небольшое подозрение по поводу вашей непреклонности относительно его регулярного посещения Мадлен. «Это так далеко…она не единственный психотерапевт…» Выглядело так, словно я могла быть единственной примадонной, но это было не так — потому что именно сейчас я чувствую себя стабильно. Это Карл страдает, это ему нужна помощь. Я тоже чувствую себя виноватой, потому что единственный человек, которому доверяет Карл — Мадлен, — отчасти для него недосягаема. Я очень хочу, чтобы Карл прошел терапию, даже если я немного и напугана. Думаю, что, если мы оба пройдем курс терапии, наша жизнь станет более осознанной. Надеюсь, Карл примет вызов, а не будет просто обвинять меня.
Мы говорили о том, как я изменилась, — я продолжаю вспоминать свое старое «я», и это должно обескураживать вас. Когда вы говорили о том, как я изменилась, то я подумала, почему я не могу быть просто счастливой, почему я должна «хвататься за соломинки», вспоминать прошлое и то, что происходило в группах психотерапии, чтобы показать, как я дошла до жизни такой. Вам нравится ваша аргументация при обсуждении наших с Карлом отношений — что вы не пытаетесь нас разъединить, а стараетесь заставить меня понять, что я свободна и могу уйти, если захочу, что я могу делать выбор, а не только реагировать на его поступки. Ну, мне моя аргументация тоже нравится. У меня такое ощущение, как будто я в каком-то замкнутом пространстве. Мне нужна свобода не для того, чтобы поступать так, как мне захочется, я для того, чтобы иметь секреты, источать веселье без эхо-камер, чтобы не всегда говорить сама с собой и не всегда слушать себя.
Я прочитала вам личный дневник, чтобы произвести на вас впечатление, добиться вашего расположения, показать, что я могу поступать легко и радостно. Это отняло пять минут от моего шоппинга.
19 апреля
Доктор Ялом
Странное, похожее на водевиль занятие. Очень эксцентричное и очень непонятное. Джинни заходит и очень жизнерадостно заявляет, что хотела бы прочитать мне сатирическую вещицу, которую она написала. И затем начинает читать пародию на наше последнее занятие, которую она написала в течение недели. Это было уморительно. Пока она читала, меня постоянно разбирал смех. Однако сатира была полна намеков на сексуальные чувства в отношении меня, необходимости понравиться мне, заставить меня учиться у нее. Я спросил, будет ли справедливо с моей стороны, если я использую содержание этого сатирического рассказа, чтобы помочь нам в анализе во время остальной части занятия. Она отнеслась к этому очень легкомысленно и как-то уклончиво. Мы использовали слово «легкомысленный» много раз, и это произведение действительно было легкомысленным и пикантным. В определенный момент она сказала, что чувствует себя так, словно переворачивается передо мной назад или бьет чечетку у меня на столе. В таком балдежном состоянии я ее еще не видел.
Фактически с ней произошло много хорошего. Она получила хорошо оплачиваемую работу на полставки на четыре месяца. Она будет работать с детьми. Она сходила в медицинскую поликлинику, прошла полный медицинский осмотр и получила чистую медицинскую справку (шишка на лице оказалась без последствий). Она пишет, и даже легко. Дела, в общем, идут у нее неплохо.
Тем не менее есть и очень неприятная сторона. Карл все больше и больше приходит в уныние. Он начинает отдаляться от нее, часто плачет, впадает в отчаяние и в это время ни с кем не хочет разговаривать. Он потихоньку начинает рассматривать возможность прохождения курса лечения. Другой неприятный факт заключается в том, что в удрученном состоянии находятся ее родители, так как у ее сестры рецидив серьезной болезни.
Так что, судя по определенным признакам, ее взбалмошность и эйфория были с душком. Я подозреваю, что, хотя она и признает некоторые мнимые ощущения типа «виноватая я», она наслаждается тем фактом, что другие страдают, а она преуспевает. В какой-то момент она сравнила себя с водяным клопом, свободно скользящим по поверхности воды, пока другие, например, ее родители, сестра и Карл, находятся в притопленном состоянии, как жестяные банки, плавающие с полуоблупленной краской, а может даже, как отравленная рыба в приповерхностном слое воды. Это был один из тех моментов, когда я ясно понял, что с ней происходит, но все же не стал настаивать на каких-либо толкованиях. Я почувствовал, что легко могу вызвать у нее чувство вины и вспышку депрессии. Это в характере человека — чувствовать себя прекрасно, когда другим плохо. Думаю, они с Карлом — как на детских качелях, когда им обоим невозможно чувствовать себя одновременно хорошо. Карл все еще спорит и придирается к ней, но теперь ей нет необходимости воспринимать его критику слишком серьезно. В определенном смысле она получила то, к чему долго стремилась: его депрессия — это ее гарантия, что он ее не бросит. Ее всю так и распирает от счастья: вернувшись домой с работы, она включает радио, она вся полна жизни, встречается с друзьями и пишет много забавных писем. Боюсь, скоро у нее наступит спад и после этого занятия она впадет в депрессию. Но, по-моему, сейчас она явно на подъеме.
У меня был трудный период принятия решения, что же делать во время занятия. Если заняться анализом ее радостного состояния, то это приведет к его исчезновению. Я попытался рассмотреть некоторые ее сексуальные ощущения по моему поводу, которые она изложила в сатирическом произведении. Не вышло. Она ушла от разговора, сказав, что это лишь фантазии, которые практически ничего не значат, что когда она начинает писать, она просто дает себе волю. Она написала пародию только для того, чтобы высмеять себя и свои чувства. Но затем сказала, что у нее действительно возникают приятные фантазии с моим участием — как мы появляемся в обществе вместе, она идет под ручку со мной, чувствуя меня рядом.
Мы снова поговорили о Карле и о том, как она может помочь ему. Я ненавязчиво попытался помочь ей понять, что, возможно, сейчас самый момент, когда она может оказаться особенно полезной ему. Может, повышенная открытость и непосредственность в общении с Карлом, даже при некоторых его отрицательных переживаниях, окажется способом проявления реальной заботы. Я вспоминаю групповую терапию для наркоманов, игру «Сина-нон», в которой резкую критику часто называют «жесткой любовью». Она смогла это понять, так как одна из ее подруг именно так и ведет себя с мужем.
Даже в сексе дела идут на поправку, так как недавно утром она смогла объявить Карлу, что почти достигла оргазма и ощутила бы его, если б только он ее коснулся. Он на это отреагировал довольно сухо, сказав: «Я не могу читать твои мысли, почему ты мне не сказала?» Я постарался подчеркнуть тот факт, что она сделала трудный первый шаг и в будущем ей должно быть легче говорить ему о своих нуждах или, что еще лучше, направлять его руку туда, где ей хочется, чтобы она была. Она просто отказалась обсуждать этот вопрос под предлогом, что такой разговор испортит все дело. Я это тоже почувствовал.
К концу я забеспокоился. Я не знал, куда двигаться дальше, чтобы помочь ей. Ощущения у меня были путаные. Я очень рад видеть ее более счастливой, в хорошем состоянии, и, более того, я понимаю, что все это приобрело крепкое основание, но у меня есть тревожное чувство, что все это может очень быстро рухнуть, потому что для Джин-ни положительные эмоции, основанные на несчастьях других, приобретут мимолетный характер. Посмотрим.
Юмореска
Джинни
НЕПРИГОДНАЯ
Я задумала написать пародию на сеанс терапии, в центре которого будет мое воображаемое «я», которым я всегда вас достаю.
Входит энергичная блондинка. Она просто умирает — так ей надо что-то сказать. Ее просто распирает от слов, она — как закипающий кофе. Доктор глубоко вздыхает в ожидании события. С дьявольским выражением в глазах девушка показывает доктору шишку на лице. Поскольку она крошечная, доктор подходит ближе, чтобы потрогать ее — касается лица девушки, затем шеи, жестких коротких волос. Девушка приходит в ярость, изгибает спину и, отчаянно плача, поясняет, что она уже не первой молодости. Рассказывает, как много раз представляла себе, что в нужный момент занимается петтингом с доктором в коктейль-барах. Доктор хочет прервать ее, задать вопросы, дать истолкование, но девушку не остановить. В течение всего занятия ее лицо то по-женски вспыхивает (по Элизабет Арден), то становится мертвенно-бледным, так как у нее в голове смерть мгновенно меняется местами с любовью. Наконец она в изнеможении начинает тихо плакать, сообщив, каким любящим стал ее друг, как он хочет открыть бизнес и купить вместе с ней (чтобы платить меньше налогов) массажный салон и как она ничего этого не заслуживает. Доктор говорит, что по сравнению с прошлой неделей она похорошела. Она вручает ему свой терапевтический отчет — пять страниц, через один интервал. Каждый жест, хныканье, мысль, сновидение — все отражено.
Когда она уходит, полная энергии, как после отличного массажа, то чувствует себя отдохнувшей и помолодевшей. Теперь она будет справляться с домашними делами одним махом. И на этой неделе она не будет торчать на кухне, а стол не будет клацать, как в Сент-Винсент-де-Поле. Молчание будет правдивым. Она выйдет в мир.
Доктор доводит ее до двери. Ему хочется домой, поесть тушеного мяса, но нельзя. У него куча писанины. Его память заработала. Ему девушка столько рассказала, ну, очень много рассказала.
Она проходит мимо могилы Стэнфорда, и от каждого дерева отражаются лучи весеннего солнца. Она чувствует себя заодно с кактусом и пальмой.
В автобусе решительное выражение ее лица удерживает всех цветных, которые сели вместе с ней, на расстоянии. Ездите автобусами дальнего следования и оставьте меньшинства нам. Она занимает все сиденье и засыпает. Во сне, как диктофон, она воспроизводит голос и прикосновения доктора. Пока автобус мчится со всей скоростью, она про себя клянется посвящать все свои книжки «своему доктору». А чтобы люди не подумали, что это ее педикюрша или гинеколог, она поет «доктору Я., который дал мне свободу плакать, сексапильность, чтобы летать, и десять причин, чтобы не умирать».
Написано мисс Пригодной
19 апреля
Джинни
Вчера я держала нас за двух друзей, которые просто собираются вместе. Единственной особенностью было то, что о проблемах говорила только я. Я действительно была счастлива и была бы еще более раскованной, если бы это не был сеанс терапии. Мне очень понравилось, как вы смеялись над юмореской, которую я написала. Затем, ко нечно, вы захотели узнать, будет ли правильным исполь зовать материал как пример, стимул для сеанса терапии. Но я не дала вам сделать этого. То, что я написала, было больше, чем карикатура на жизнь, и этим я и раскрыла, и защитила себя. Я была страшно саркастичной, что для меня самый легкий способ поведения. Только позже, в автобусе, по пути домой я подумала, что, очевидно, разочаровала вас: сначала подвергла вас этим рассказом мучениям, а потом прекратила дискуссию.
Я попыталась переключить часть своей энергии во время занятия, думая о Карле и чувствуя себя виноватой. Хотя ничего эмоционального в этом не было. Может, потому, что в действительности я вины не ощущаю. Я даже приветствую то, что происходит, чтобы помочь нам.
Часть меня оценивает занятие как поверхностное. Но та часть, которая смеется и оттягивается, просто балдеет от него.
Вчера я не думала о себе как полной энтузиазма, пока вы не упомянули об этом. Однако к концу занятия я стала черстветь. Я слишком ленива, чтобы бороться за что-то, выйти на прямую дорогу и не сворачивать с нее. Вместо этого я зарываюсь в старые одеяла, чтобы укрыться там и не вылезать.
23 апреля
Доктор Ялом
Одно из самых скучных занятий, которые я когда-либо проводил. Минуты тянулись до бесконечности. Вдруг оказалось, что нам абсолютно не о чем говорить. Как будто Джинни тщательно просмотрела все наши интервью за прошлый год, выбрала из каждого наиболее скучные куски, скатала из них огромный мяч и целый час играла с ним сегодня в моем кабинете. Я чувствовал себя не очень хорошо, плохо спал ночью перед сеансом и все думал, не во мне ли дело. Но не думаю. Сегодня я был очень занят, очень много сделал. Она просто не подняла ни одного из тех вопросов, над которыми мы могли бы поработать. Да и я не смог найти способ, чтобы помочь ей поговорить о чем-нибудь. Фактически она вошла и с порога заявила, что не знает, о чем будет говорить. Она об этом думала, но бросила и, наконец, решила ничего не планировать. Я предложил посмотреть календарь и составить наш график. Оказалось, что у нас еще восемь занятий. Она хотела определенных гарантий, что увидится со мной осенью просто для того, чтобы проанализировать лето, а также что сможет писать мне в Европу. А затем шутливо спросила, нельзя ли ей махнуть часть интервью в июне на часть интервью в сентябре. Я сказал, что буду рад видеть ее в сентябре, но только для того, чтобы проанализировать лето. Я попытался четко разъяснить, что июнь — это окончание.
Потом она рассказала, что Карл стал проходить курс терапии, и, похоже, она ему поможет. Поинтересовалась, стоит ли ей ревновать оттого, что все внимание будет уделяться Карлу. Может, ей надо выдумать убедительные жалобы. Все, дальше сплошная, ничего не значащая пена. Каждый раз, когда она что-то упоминала, а я пытался за это зацепиться, там просто ничего не оказывалось.
Ощущение счастья после предыдущего занятия у нее длилось несколько дней. Она понимает, что ей следует ис пользовать оставшееся время для чего-нибудь полезного. Ее друзья говорят, что ей нужно прийти к согласию с ма мой и отцом. Ладно, я пытаюсь разобраться в том, что оз начает выражение «прийти к согласию». Она не имеет представления. Чем больше я жму, тем больше понимаю, что ничего не достигну. У нее есть друг, который посещает несколько групп психотерапии и действительно «узнает, кто он такой». Я попытался обсудить это с ней, но она считает, что «пиковые переживания» групповой тера пии — это уже не для нее. Она рассказала, как несколько раз не отреагировала на оскорбления Карла — старый, ничего не дающий материал. Говорила о том, что понима ет — ей надо больше делать в жизни, пользоваться свои ми преимуществами, сидеть более прямо… Я уже не пони 246 маю, что она несет, и пытаюсь сопоставить все «следует», с которыми она носится, и одновременно задаю себе вопрос, а не звучит ли во всем этом голос ее матери?
Полагаю, мне хотелось бы услышать, что все в действительности идет хорошо, хотя бы для собственного успокоения. Однако, насколько я могу судить, все идет действительно нормально и настолько хорошо, что она вынуждена бороться за свою роль пациентки. Есть только несколько моментов, вызывающих досаду. Например, ее неспособность в некоторых случаях противостоять Карлу, а также несколько тревожных сновидений, одно из них на лесбийскую тему. Но я никогда не работал плотно со снами Джинни, потому что она прячется за ними, а я стараюсь найти Джинни, а не понять ее. На данном этапе терапии я мог принять рассказанный ею сон за то, чем он есть: Лореле заманивает меня в терапию без конца. Я просто затыкаю уши и говорю, что ей всегда будут сниться подобные сны — это часть человеческой натуры. Я не вполне уверен, что знаю, что бы я хотел от нее услышать. Может, мы действительно иссякли и я просто тяну время. Как бы то ни было, я уверен, что после этого интервью ее действительно охватит депрессия. У меня уже во рту неприятный привкус. Я чувствую, что ничего не сделал, чтобы помочь ей. Все, что я пытался сделать, было сделано спустя рукава, потому что, кажется, я заранее знал, что это ей особо не поможет.
23 апреля
Джинни
К следующему вечеру весь сеанс у меня смешался. Скорее, ночь вытянула из него все смешное. Наутро я проснулась с ненавистью к вам. К тому, как я вела себя в ходе занятия — дурашливо, весело, сентиментально, без всякой внутренней уверенности, что все идет как надо, спрашивая вашего мнения; не давая ничего нового, молча, соглашаясь. Говорила да, я счастлива, да, я огорчена. Сплошная казуистика и никаких эмоций, ну просто кукла. В общем, той ночью проявились все мои самые худшие страхи. К. спросил, почему я такая робкая и боюсь с ним поговорить. И если я так напугана, то почему живу с ним так долго? Это то очевидное, что я всегда обдумывала, но вы мне сказали, что я зазря браню себя. Вот эта страшно заскорузлая моя черта не осталась незамеченной в течение этих последних месяцев занятий. Как и во время сеанса, я ничего не могу ответить ему, пока сначала не проиграю все в уме, на фоне записанных голосов и насмешек. Во время сеанса, когда я потупляю взор, вы спрашиваете: «О чем вы думаете?» Я тут же вскидываю голову, усмехаюсь и что-то говорю. И это прогресс? Вам нужно было надавать мне подзатыльников и выкинуть вон. Я бы лучше приняла страдания от вас, испытала бы свою боль с вами, с тем, с кем не делю все свои переживания, мебель и пищу. Я бы лучше столкнулась бы с этим как с испытанием, чем утонуть сейчас, ночью. Первый намек на молчание, критику, потребность в общении со стороны Карла — и происходит взрыв непреодолимого страха, который ощущается как якорь, уходящий вниз и намертво удерживающий меня часов восемь. Я не могу спать, я воображаю самое худшее, что может случиться со мной, я безудержно фантазирую, даже когда что-то происходит и меня о чем-то спрашивают. Я ненавижу каждую искупающую черту, которая помогает мне пережить день. Я действую заодно с наихудшей Джинни студенческих распутных вечеринок, с Джинни, прошедшей через трудные испытания.
Так или иначе, я не хотела писать об этом, ведь это не имело отношения к вам и занятиям и направлено (или должно быть направлено) против меня. Вы лишь только соучастник, с которым я делю наш короткий кипучий час.
Я забыла, о чем мы говорили на занятии. Я спросила, как вы измените меня — это была уловка, чтобы выиграть время. Вы сказали, что мне надо быть более уверенной. Ах да, вы сказали, что мне было так трудно думать о чем-нибудь плохом. Вот это шутка.
3 мая
Доктор Ялом