16. (1) Консулы Марк Валерий и Публий Постумий. В этом году [505 г.] была удачная битва с сабинянами; консулы праздновали триумф. (2) Тогда сабиняне стали еще усердней готовиться к войне. Чтобы им противостоять и чтобы отразить опасность со стороны Тускула, откуда тоже ожидали войны, консулами избрали Публия Валерия – в четвертый, а Тита Лукреция – во второй раз [504 г.]. (3) Так как у сабинян возник раздор между сторонниками войны и мира, то часть их сил перекинулась к римлянам. (4) Тогда‑то и Аттий Клавз, позже известный в Риме как Аппий Клавдий, будучи тесним как поборник мира подстрекателями войны и не умея их осилить, со множеством клиентов[333]перебрался из Инрегилла в Рим[334]. (5) Им предоставили гражданство и земли за Аниеном[335]; потом, с прибавлением новых поселенцев из тех же мест, они стали называться старой Клавдиевой трибой. Избранный сенатором Аппий вскоре стал по достоинству одним из первых.
(6) Консулы, ударив с войском на сабинян, сначала опустошением, а затем битвою настолько подорвали силы врагов, что можно было долго не опасаться угрозы с той стороны, и вернулись в Рим триумфаторами. (7) Публий Валерий, первый, по общему мнению, в искусствах войны и мира, умер год спустя при консулах Агриппе Менении и Публии Постумий [503 г.]; слава его была велика, но средства настолько ничтожны, что их недоставало для погребения; расход был оплачен из общественной казны. Матери семейств оплакивали его, как Брута. (8) В том же году два латинских поселения, Помеция и Кора, отпали к аврункам. Началась война с аврунками[336], но, после того как огромное их войско, храбро встретившее вторгшихся консулов, было разбито, вся она сосредоточилась вокруг Помеции. (9) Но и после битвы кровопролития не умерились, и убитых было больше, чем пленных, и пленных убивали без разбора, и даже заложников, число которых достигло трехсот, не пощадила жестокость войны. И в том году в Риме праздновали триумф.
17. (1) Следующие консулы, Опитер Вергиний и Спурий Кассий [502 г.], подступили к Помеции сперва с войском, а затем с осадными навесами и другими орудиями[337]. (2) На них вновь напали аврунки, движимые скорее непримиримой ненавистью, нежели какой‑либо надеждой или же обстоятельствами: вооружившись для вылазки больше факелами, чем мечами, они наполнили все вокруг кровью и пламенем: (3) навесы были сожжены, много осаждавших ранено и перебито, один из консулов – который именно, писатели не уточняют – тяжело ранен, сбит с лошади и едва не убит. (4) После такой неудачи войско вернулось к Риму. Среди множества раненых несли и консула, почти без надежды, что он выживет. Но спустя недолгое время, достаточное для залечивапия ран и пополнения войска, предпринимается новое нападение на Помецию – с еще большей яростью и умноженными силами. (5) Когда навесы и другие осадные сооружения были отстроены и дело шло уже к тому, чтобы приступом взойти на стены, город был сдан, (6) но аврункам от такой сдачи было не легче, чем от приступа: вожди были обезглавлены, остальные проданы в рабство, город разрушен, земля пошла с торгов. (7) Более из чувства удовлетворенной мести, нежели из‑за важности окончившейся войны, консулы праздновали триумф.
18. (1) Следующим был год консулов Постумия Коминия и Тита Ларция [501 г.]. (2) В этом году в Риме во время игр сабинские юноши из озорства увели несколько девок, а сбежавшийся народ затеял драку и почти что сражение. Казалось, что этот мелкий случай станет поводом к возмущению; (3) кроме того, боялись войны с латинами и стало известно, что Октавий Мамилий побудил к сговору тридцать городов[338]. (4) В ожидании столь тревожных для государства событий впервые заговорили о необходимости избрать диктатора[339]. Однако, в каком году это произошло, каким консулам не было веры (потому что они‑де были из Тарквиниевых сторонников – передают и такое!) и кто стал первым диктатором, – в точности не известно. (5) Но у древнейших писателей я нахожу, что первым диктатором был Тит Ларций, а начальником конницы Спурий Кассий – оба из бывших консулов, как и предписано было законом об избрании диктатора[340]. (6) Поэтому я и склонен верить, что начальником и распорядителем над консулами был поставлен Ларций, сам бывший консул, а не Маний Валерий, сын Марка и внук Волеза, еще не бывавший консулом, – (7) если уж очень хотелось выбрать диктатора из этой семьи, то скорее выбор пал бы на отца, Марка Валерия, человека признанной доблести и бывшего консула.
(8) После того как в Риме впервые избрали диктатора и люди увидели, как перед ним несут топоры, великий страх овладел народом – теперь еще усерднее вынуждены были они повиноваться приказам, теперь не приходилось, как при равновластии, надеяться на защиту другого консула или на обращение к народу, единственное спасение было в повиновении. (9) Даже сабиняне после избрания в Риме диктатора почувствовали страх, зная, что это сделано из‑за них, и прислали (10) послов для переговоров о мире, прося диктатора и сенат иметь снисхождение к проступку молодых еще людей. Им ответили, что можно извинить юнцов, но нельзя простить стариков, затевающих одну войну за другой. (11) Все же мирные переговоры начались, и дело уладилось бы, если б сабиняне согласились возместить затраты на подготовку к войне – такое было выдвинуто требование. Война была объявлена, но молчаливое перемирие продолжалось еще год.
19. (1) Консулы Сервий Сульпиций и Маний Туллий [500 г.]; ничего достопамятного не сделано. За ними Тит Эбуций и Гай Ветусий [499 г.]. (2) В их консульство Фидены осаждены, Крустумерия взята, Пренеста[341]перешла от латинов к римлянам. Нельзя было дольше откладывать латинскую войну, исподволь тлевшую уже несколько лет. (3) Диктатор Авл Постумий и начальник конницы Тит Эбуций выступили с большими пешими и конными силами и у Регилльского озера в тускуланской земле встретили войско неприятеля; (4) услышав же, что в латинском войске были Тарквинии, не могли сдержать гнева и тотчас начали сражение. (5) Оттого эта битва была тяжелей и жесточе других. Не только распоряжаясь, вожди заправляли делом, но и сами бились врукопашную, смешиваясь с другими воинами, и почти никто из знатных, кроме римского диктатора, ни свой, ни чужой, не вышел из боя непораненным. (6) На Постумия, что ободрял и выстраивал воинов в первом ряду, направил коня Тарквиний Гордый, уже отяжелевший с годами и силой врагу уступавший; он был поражен в бок, и свои, подбежав, увели его в безопасное место. (7) И на другом крыле начальник конницы Эбуций бросился на Октавия Мамилия, но не застал тускуланского вождя врасплох, и тот, обратившись к нему, пришпорил коня. (8) Враги налетели друг на друга с копьями наперевес, и удар был так силен, что Эбуцию пробило руку, Мамилия ранило в грудь. (9) Он отступил во второй ряд латинов, Эбуций же, чья поврежденная рука не могла удержать дротика, ушел с поля боя. (10) Латинский вождь, ничуть не устрашенный раною, хочет разжечь битву и, увидев, что воины его отступают, призывает колонну римских изгнанников во главе с сыном Луция Тарквиния[342]. И эти, сражаясь с великой злобой за отобранное добро и родину отнятую, на время взяли верх в битве.
20. (1) И уже отступали тут римляне, когда Марк, брат Валерия Публиколы, заметил пылкого молодого Тарквиния, величавшегося в первом ряду изгнанников, (2) и, воспламенясь славою своего дома, захотел умножить честь изгнания царей честью их уничтожения; пришпорив коня, он направил оружие навстречу Тарквинию. (3) Видя устремленного на него врага, Тарквиний отступает в свои ряды, а Валерия, опрометчиво въехавшего в строй изгнанников, кто‑то из них пронзает, подоспев сбоку; конь продолжает бег, умирающий римлянин соскальзывает на землю, а оружие падает на его тело. (4) Диктатор Постумий, видя, что такой муж погиб, что изгнанники стремительно напирают, а собственные его воины отступают под ударами, (5) дает приказ отборной когорте, состоявшей при нем для охраны: считать врагом всякого, покинувшего строй. Двойной страх удержал римлян от бегства; они поворачивают на врага и восстанавливают ряды. (6) Когорта диктатора первой вступает в бой; ударив со свежими силами и отвагою, рубят они обессилевших изгнанников.
(7) Тогда произошел другой поединок между предводителями. Латинский полководец, увидев когорту изгнанников почти окруженной воинами римского диктатора, поспешно ввел в первые ряды несколько вспомогательных манипулов. (8) Их передвижение заметил легат[343]Тит Герминий, среди прочих по приметной одежде и доспехам он узнал Мамилия и с еще большим неистовством, чем прежде начальник конницы, кинулся на вражеского вождя, (9) с одного удара пронзил и убил Мамилия, сам же, снимая доспехи с вражеского тела, был поражен копьем; победивший, он был перенесен в лагерь и, как только начали его перевязывать, скончался. (10) Тогда диктатор подлетает к всадникам, умоляя их спешиться и принять на себя бой, потому что пехота уже обессилела. Те повинуются, соскакивают с коней, выбегают в первые ряды и прикрывают передовых щитами. (11) Тотчас воодушевляются полки пехотинцев, видя, что знатнейшие юноши сражаются наравне с ними, подвергаясь такой же опасности, чтобы преследовать неприятеля. Тут‑то и дрогнули латины, подавшись под ударами: (12) всадникам подвели коней, а за ними последовали пехотинцы. Тогда, говорят, диктатор, уповая и на божественные и на человеческие силы, дал обет посвятить храм Кастору[344]и объявил награду тому, кто первым, и тому, кто вторым ворвется в неприятельский лагерь. (13) Столь велико было воодушевление, что единым напором римляне погнали врага и овладели лагерем. Такова была битва у Регилльского озера. Диктатор и начальник конницы вернулись в город триумфаторами.
21. (1) Три года подряд не было потом ни прочного мира, ни войны [498–495 гг.]. Консулами были Квинт Клелий и Тит Ларций, затем Авл Семпроний и Марк Минуций. (2) В их консульство освящен храм Сатурна и учрежден праздник Сатурналий[345]. (3) Потом консулами стали Авл Постумий и Тит Вергиний. У некоторых авторов я нахожу, что только в этом году было сражение у Регилльского озера и что Авл Постумий, усомнившись в товарище, отказался от консульства, а затем был назначен диктатором. (4) Такие ошибки в отсчете времени запутывают дело: у разных авторов – разный порядок должностных лиц, так что трудно разобраться, какой за каким следовал консул и что в каком году было, – дела эти давние и писатели древние.
(5) Потом консулами стали Аппий Клавдий и Публий Сервилий [495 г.]. Тот год ознаменован известием о смерти Тарквиния. Скончался он в Кумах, куда после разгрома латинов удалился к тирану Аристодему[346]. (6) При этом известии воспрянули духом патриции, воспрянули и плебеи. Но патриции в радости стали вести себя опрометчиво: до сих пор все усердно угождали плебеям, а теперь власть имущие начинают чинить им обиды. (7) В том же году поселение Сигния, выведенное еще при царе Тарквинии, было пополнено новыми поселенцами и основано заново. В Риме теперь насчитывалась 21 триба. В майские иды освятили храм Меркурия[347].
22. (1) С племенем вольсков во время латинской войны не было ни войны, ни мира; вольски, однако, уже приготовили отряды и послали бы их на помощь латинам, не упреди их римский диктатор; а торопились римляне, чтобы не воевать разом и с латинами и с вольсками. (2) Раздраженные всем этим, консулы двинули легионы в землю вольсков. Вольски, не ждавшие возмездия за одни только замыслы, застигнуты были врасплох; не помышляя о сопротивлении, они дают в заложники триста детей из знатнейших семейств Коры и Помеции[348]. Так легионы были отведены без боя. (3) Но немного спустя вольски, оправившиеся от страха, вновь принялись за прежнее; опять они тайно готовят войну, вступают в военный союз с герниками (4) и повсюду рассылают послов, чтобы поднять на борьбу Лаций. Однако недавнее поражение при Регилльском озере настолько исполнило латинов гневом и ненавистью к любому подстрекателю войны, что они не остановились даже перед оскорблением послов: схватили вольсков и отправили в Рим, а там выдали их консулам и доложили, что вольски и герники готовят войну против римлян. (5) За это сообщение сенаторы были так благодарны латинам, что вернули им шесть тысяч пленных и передали новым должностным лицам дело о договоре, о котором прежде не хотели и слышать. (6) Тогда латины наконец‑то вздохнули свободно, миротворцев громко прославляли, в дар Юпитеру Капитолийскому послали золотой венец. Вместе с послами и этим даром явилась большая толпа бывших пленников, уже отпущенных к своим: (7) они расходятся по домам тех, у кого прежде были в услужении, благодарят за обходительное и мягкое с ними обращение в пору их несчастья, сговариваются о взаимном гостеприимстве[349]. Никогда прежде не были столь едины Лаций и римская власть в делах как государственных, так и частных.
23. (1) Но война с вольсками надвигалась, а государство и само было раздираемо междоусобной ненавистью между патрициями и плебеями главным образом из‑за кабальных должников[350]. (2) Плебеи роптали о том, что вне Рима они сражаются за свободу и римскую власть, а дома томятся в угнетении и плену у сограждан, что свобода простого народа в большей безопасности на войне, чем в мирное время, и среди врагов, чем среди сограждан. Общее недовольство, и без того усиливавшееся, разожжено было зрелищем бедствий одного человека. (3) Старик, весь в рубцах, отмеченный знаками бесчисленных бед, прибежал на форум. Покрыта грязью была его одежда, еще ужасней выглядело тело, истощенное, бледное и худое, (4) а лицу его отросшая борода и космы придавали дикий вид. Но узнали его и в таком безобразном облике и говорили, что он командовал центурией, и, сострадая ему, наперебой восхваляли его военные подвиги; сам же он в свидетельство своих доблестей показывал, открыв грудь, шрамы, полученные в разных сражениях. (5) Спросили его, отчего такой вид, отчего такой срам, и, когда вокруг него собралась толпа не меньше, чем на сходке, ответил он, что воевал на сабинской войне, и поле его было опустошено врагами, и не только урожай у него пропал, но и дом сгорел, и добро разграблено, и скот угнан, а в недобрый час потребовали от него налог[351], и вот сделался он должником. (6) Долг, возросший от процентов, сначала лишил его отцова и дедова поля, потом остального имущества и, наконец, подобно заразе, въелся в само его тело; не просто в рабство увел его заимодавец, но в колодки, в застенок. (7) И он показал свою спину, изуродованную следами недавних побоев. Это зрелище, эта речь вызвали громкий крик. Волнению уже мало места на форуме, оно разливается по всему городу: (8) должники в оковах и без оков вырываются отовсюду к народу, взывают к защите квиритов[352]. Повсюду являются добровольные товарищи мятежников; и уже улицы заполнены толпами людей, с криком бегущих на форум.
(9) Те из отцов, которые случайно оказались на форуме, к великой для себя опасности были застигнуты этой толпой, (10) и не избежать бы им расправы, если бы консулы Публий Сервилий и Аппий Клавдий не приняли мер к подавлению мятежа. (11) Обращаясь к ним, толпа показывает кто – оковы, кто – увечья; вот что, негодуют они, каждый из них заслужил – кто на какой войне – своею службой! Не столько прося уже, сколько грозя, они требуют, чтобы консулы созвали сенат, окружают курию, хотят сами быть свидетелями и распорядителями обсуждения государственных дел. (12) Лишь немногих сенаторов, случайно встреченных, консулам удалось собрать, остальные и показаться боялись не только что в курии, но даже на форуме, – и сенат из‑за малолюдства ничего не мог предпринять. (13) Тут народу представилось, что над ним издеваются и морочат его, что отсутствуют сенаторы не случайно и не из страха, но не желая дать делу ход, что консулы и сами увиливают, глумясь над народной бедой. (14) Уже близко было к тому, что власть консулов не сдержит людского гнева, когда и те, кто не знал, что опасней – идти или медлить, все‑таки явились в сенат. Однако и в заполнившейся наконец курии согласия не было – ни между отцами, ни даже между самими консулами. (15) Аппий, крутой нравом, предлагал употребить консульскую власть: схватить одного‑другого, и остальные успокоятся. Сервилий же, склонявшийся к более мягким мерам, полагал, что возбужденные умы лучше переубедить, чем переломить, – оно и безопасней, и легче.
24. (1) Среди таких бедствий надвигается опасность еще страшней: в Рим прискакали латинские всадники с грозной вестью, что на город движется готовое к бою войско вольсков[353]. Государство настолько раскололось раздором надвое, что известие ато было совсем по‑разному принято сенаторами и плебеями. (2) Простой народ ликовал. Боги мстят за своеволие сенаторов, говорили плебеи; они призывали друг друга не записываться в войско, ведь лучше вместе со всеми, чем в одиночку; сенаторы пусть воюют, сенаторы пусть берутся за оружие, чтобы опасности войны пришлись бы на долю тех, на чью и добыча. (3) Сенат же, приунывший и напуганный двойной опасностью и от граждан, и от врагов, стал просить консула Сервилия, чей нрав был приятней народу, выручить государство в столь грозных обстоятельствах. (4) Тогда консул, распустив сенат, выступил на сходке. Там он заявил, что сенаторы полны забот о простом народе, однако плебеи – лишь часть гражданского целого, хотя и большая, поэтому думам о них помешала сейчас тревога об общем деле. (5) Возможно ли, когда враги почти у ворот, заниматься чем‑либо прежде войны? Да если бы и нашлось какое‑то облегчение, разве было бы к чести простому народу, что взялся он за оружие только в обмен на уступки, да и отцам пристало ли печься о своих обездоленных согражданах лишь от страха, а не добровольно и после войны? (6) Доверие к своей речи укрепил он указом, чтобы никто не держал римского гражданина в оковах или в неволе, лишая его возможности записаться в консульское войско, и чтобы никто, пока воин в лагере, не забирал и не отчуждал его имущества, и не задерживал бы его детей и внуков. (7) После такого указа и собравшиеся здесь должники спешат тотчас записаться в войско, и со всего города сбегаются люди на форум, вырвавшись из‑под власти заимодавцев, и торопятся принести присягу. (8) Из них составился большой отряд, и никакой другой не выказал столько доблести и усердия в войне с вольсками. Консул выводит войска против врага и невдалеке от него располагается лагерем.
25. (1) Следующей ночью вольски, зная о римских раздорах и рассчитывая, что ночью может объявиться перебежчик или предатель, нападают на лагерь. Стража всполошилась, подняла войско, по сигналу все бросились к оружию, (2) и затея вольсков оказалась тщетной. Остаток ночи оба войска отдыхали. (3) На рассвете вольски, забросав рвы, устремляются на вал. И уже со всех сторон шло разрушение укреплений, когда консул, хотя отовсюду все, а громче других должники требовали знака к наступлению, чуть‑чуть еще переждал, как бы испытывая боевой дух войска, и, как только пыл его сделался явным, подал наконец знак и выпустил воинов, жаждавших битвы. (4) Первым же натиском отброшены были враги; бежавших, пока поспевала за ними пехота, били с тыла; конница гнала перепуганных до самого лагеря. Вскоре и лагерь был окружен легионами, а так как страх выгнал вольсков даже отсюда, взят и разграблен. (5) На следующий день легионы двинулись к Свессе Помеции, куда сбежались враги; через несколько дней город был взят и отдан на разграбление. Здесь уставшие воины получили передышку. (6) А консул с великой славой для себя отвел победившее войско в Рим. По пути к нему являются послы от эцетрийских[354]вольсков, страшившихся после взятия Помеции и за свою судьбу. По постановлению сената им был дарован мир, а земля отнята[355].
26. (1) Тут же и сабиняне потревожили римлян; однако это было скорей беспокойство, чем война. Ночью в город пришла весть, что войско сабинских грабителей подошло к реке Аниену и там повсюду разоряет и жжет усадьбы. (2) Тотчас со всей наличной конницей послали туда Постумия, того, что в латинскую войну был диктатором, за ним следовал консул Сервилий с отборным отрядом пехоты. (3) Большинство рассеявшихся врагов окружено было всадниками, а подошедшей пехоте сабинский легион не оказал никакого сопротивления: обессиленная походом и ночным грабежом, большая часть сабинян, объевшись и перепившись в усадьбах, едва имела силы бежать.
(4) В одну ночь и услышали о сабинской войне, и покончили с ней, а назавтра, когда уже вознадеялись, что мир восстановлен повсюду, вдруг являются в сенат послы от аврунков – они объявляют войну, если римляне не уйдут с земли вольсков. (5) Одновременно с послами выступило из дому и войско аврунков; весть о том, что его уже видели близ Ариции, вызвала такое смятение среди римлян, что не могло дело быть обсуждено обычным порядком в сенате и невозможен был мирный ответ врагам, напавшим с оружием, от тех, кто за оружие взялся. (6) Боевым порядком выступает войско к Ариции и неподалеку от нее единственным сражением оканчивает войну с аврунками.
27. (1) Разбив аврунков, римляне, выигравшие за считанные дни столько войн, ожидали исполнения обещаний консула, подтвержденных сенатом, как вдруг Аппий и по присущему ему высокомерию, и чтобы подорвать доверие к сотоварищу по должности, начал самым суровым образом править суд о долгах. Немедля стали и прежде закабаленных должников возвращать заимодавцам, и кабалить других. (2) Когда дело касалось воинов, они искали заступничества у второго консула. Они стекались к Сервилию, напоминали о его обещаниях, корили его, перечисляя свои заслуги, показывая рубцы от ран, полученных на войне. Требовали, чтобы он либо обратился к сенату, либо сам был защитником им – гражданам как консул, воинам как полководец. (3) Консула это беспокоило, но обстоятельства вынуждали его изворачиваться; столь рьяно сопротивлялся не только товарищ его, но и вся знать. Из‑за такой своей нерешительности он не сумел ни избежать ненависти плебеев, ни снискать расположение отцов. (4) Сенаторы считали его слишком мягким и угодливым, плебеи – обманщиком; вскоре обнаружилось, что его ненавидят так же, как Аппия. (5) Между консулами случился спор, кому освящать храм Меркурия[356]. Сенат передал решение этого дела народу: тот из них, кому повелено будет народом освятить храм, станет ведать хлебным снабжением[357], учредит торговую коллегию[358], совершит торжественный обряд в присутствии понтифика. (6) А народ предоставил освящение храма Марку Леторию[359], первому центуриону первого манипула, и, конечно, не столько ради того, чтобы его почтить – ибо такая честь не подобала человеку его звания, – сколько ради посрамления консулов.
(7) Решение это вывело из себя консула Аппия и сенат, но укрепило дух плебеев; они стали действовать совсем иначе, чем было решили. (8) Действительно, разуверившись в помощи консулов и сената, они теперь, если видели должника, ведомого в суд, быстро сбегались к нему отовсюду. (9) И тут уже ни консульского решения нельзя было услышать из‑за шума и крика, ни повиноваться этому решению никто не хотел: на глазах у консула все бросались толпою на одного и дело решалось силой, так что бояться и подвергаться опасности приходилось не должникам уже, а заимодавцам.
(10) Ко всему этому возникла опасность сабинской войны; но, когда был объявлен воинский набор, никто не пришел записываться. Аппий неистовствовал и обвинял товарища в заискивании: (11) это он‑де, угождая народу своим молчанием, предал общее дело, это он отказался вершить суд о долгах, а теперь еще из‑за него, вопреки решению сената, не проводит воинский набор; не совсем, однако, заброшено общее дело и не пала еще консульская власть, он один будет защитником величия своего и сенаторов. (12) И вот, когда, как обычно, окружила его толпа, возбуждаемая безнаказанностью, приказал он схватить одного приметного главаря мятежников. Схваченный ликторами, тот взывал к народу, и суждение народа было очевидно, но консул не уступил бы, не будь упорство его с большим трудом поколеблено скорее советами и влиянием знатнейших людей, нежели криком народа: столь тверд он был перед лицом чужой ненависти. (13) Зло между тем возрастало день ото дня, и не столько в открытых шумных беспорядках, сколько в тайных сборищах и разговорах, что гораздо опаснее. Наконец ненавистные народу консулы сложили с себя полномочия, Аппий – на редкость угодный сенаторам, а Сервилий – никому.
28. (1) В консульство вступили Авл Вергилий и Тит Ветузий [494 г.]. Однако плебеи, не зная, чего ждать от этих консулов, собирались по ночам, кто на Эсквилине, кто – на Авентине, чтобы потом на форуме быть готовыми быстро принять решение и не действовать опрометчиво и наудачу. (2) Это консулы справедливо сочли опасным и обратились в сенат, но даже обсудить их сообщение обычным порядком не удалось: такой шум и крик поднялся со всех сторон, так негодовали сенаторы, что в деле, которое подвластно консулам, ненависть к себе они перекладывают на сенат. (3) Конечно, говорили они, будь в государстве настоящие правители, не было бы в Риме собраний, кроме общенародного; теперь же по тысяче курий и народных сходок рассеяно и разделено общее дело – иные на Эсквилине, а иные на Авентине. (4) Право же, один истинный муж (ведь это поважнее, чем консул), такой, как Аппий Клавдий, мгновенно разогнал бы все эти сборища. (5) Когда же после такого порицания консулы осведомились, чего же от них ожидают, ибо они готовы действовать по воле сенаторов незамедлительно и сурово, то было решено как можно строже провести воинский набор: это праздность, мол, развратила народ.
(6) Распустив сенат, восходят консулы на трибунал[360]и поименно выкликают юношей. Но никто не отозвался на свое имя, а собравшаяся вокруг толпа стала, как на сходке, кричать, что больше не удастся обманывать простой народ: ни одного воина консулы не получат, пока не исполнят всенародно обещанное; (7) пусть каждому сначала вернут свободу, а затем уж дадут оружие, чтобы сражался он за свое отечество и сограждан, а не за своих господ. (8) Консулы понимали, чего хочет от них сенат, но никого из тех, кто столь пылко говорил в стенах курии, не было рядом с ними, чтобы разделить народную ненависть; а ясно было, что борьба с плебеями предстоит жестокая. (9) Поэтому, прежде чем решиться на крайность, сочли они за лучшее вторично обратиться к сенату. Но тут некоторые из самых младших сенаторов прямо бросились к креслам консулов, требуя, чтобы те отказались от консульской должности и сложили с себя власть, к защите которой они не способны.
29. (1) Взвесив обе возможности[361], консулы наконец заявили: «Не говорите, что вас не предупреждали, отцы‑сенаторы: начинается грозный мятеж. Мы требуем, чтобы те, кто упрекает нас в бездействии, участвовали с нами в наборе войска. Тогда, если вам так угодно, мы поведем дело по самому суровому вашему решению». (2) Консулы возвращаются на трибунал и нарочно приказывают выкликнуть по имени одного из тех, кто на виду. Поскольку тот стоит молча, а вокруг него кольцом становятся люди, чтобы его как‑нибудь не обидели, консулы посылают ликтора. (3) Когда ликтора отогнали, сопровождающие консулов сенаторы кричат, что это возмутительно, и сбегаются к нему на помощь. (4) Однако ликтору толпа лишь не позволила схватить человека, а на сенаторов она обратила всю свою горячность, и только вмешательством консулов остановлена была драка, в которой, правда, обошлось без камней и оружия, так что больше было криков и раздражения, чем насилия.
(5) В страхе созывают сенат, в еще большем страхе совещаются, пострадавшие требуют разбирательства, каждый предлагает самые суровые меры, но не столько толковыми суждениями, сколько криками и шумом. (6) Затем, когда гнев стих и консулы попеняли, что в курии не больше здравомыслия, чем на форуме, заседание пошло по порядку. (7) Было три мнения. Публий Вергиний не рассматривал предмета широко, он считал, что следует обсудить только дело тех, кто, положась на обещания консула Публия Сервилия, ходил воевать с вольсками, аврунками и сабинянами. (8) Тит Ларций полагал, что не такое теперь время, чтобы лишь вознаграждать заслуги; весь народ опутан долгами, и с делом не покончить, если не позаботиться обо всех: ведь если люди окажутся в неравных условиях, это только разожжет недовольство, а не ослабит его. (9) Аппий Клавдий, и по природе суровый, и ожесточенный как ненавистью плебеев, так и восхвалениями отцов, утверждал, что вся смута пошла не от бед, а от распущенности и плебеи больше дурят, чем неистовствуют. (10) А корень всех бед – право обжалования[362]; если все можно обжаловать перед такими же виноватыми, то от консульской власти остаются одни пустые угрозы. (11) «Давайте,– сказал он,– назначим диктатора, на которого нет обжалования[363], – и сразу стихнет ярость, которою теперь все горят. (12) Пусть тогда попробует тронуть ликтора тот, кто знает, что спина его и жизнь в полной власти диктатора, чье величие он оскорбил!»
30. (1) Многим предложение Аппия казалось суровым и жестоким, каким оно, впрочем, и было; с другой стороны, предложения Вергиния и Ларция подавали дурной пример, в особенности последнее, уничтожавшее всякую веру в денежных делах. Самым беспристрастным и сдержанным представлялся обеим сторонам совет Вергиния; (2) но по личным и междоусобным отношениям, которые всегда мешали и будут мешать общественным обсуждениям, верх взял Аппий, и дело едва не дошло до того, чтобы он и стал диктатором, (3) а это неминуемо оттолкнуло бы простой народ в самое опасное время, когда вольски, эквы и сабиняне разом двинулись войною на Рим. (4) Однако консулы и старшие сенаторы позаботились, чтобы должность со столь мощною властью передать человеку сдержанному. (5) Диктатором избрали Мания Валерия, сына Волеза. Плебеи хотя и понимали, что избрание диктатора направлено против них, но, памятуя, что закон об обжаловании дал им его брат, ничего крутого и недоброго от этого рода не ожидали. (6) А диктаторский указ, весьма схожий с указом консула Сервилия, подкрепил это мнение; и рассудив, что и на этого человека, и на его власть можно положиться, плебеи оставили пререкания и стали записываться в войско. (7) Набралось неслыханное войско из десяти легионов; по три легиона отдали консулам, а четыре – в распоряжение диктатора.