15. (1) В консульство Гая Сульпиция Лонга и Публия Элия Пета [337 г.], когда воцарился всеобщий мир, опорой которому служила не только римская мощь, но не меньше того и благодарность народов за милости, им оказанные, между сидицинами и аврунками вспыхнула война.
(2) Аврунки, сдавшиеся консулу Титу Манлию[1067], никогда более не возмущались; с тем большим основанием они просили помощи у римлян. (3) Но еще прежде, чем консулы с войском вышли из Города – ибо сенат приказал защищать аврунков, – пришла весть о том, что (4) они в страхе покинули свой город, бежали вместе с женами и детьми и засели в Свессе, именуемой ныне Аврункийской[1068], а древние их укрепления и город сидицины уничтожили.
(5) Негодуя на консулов, из‑за нерасторопности которых оказались преданы союзники, сенат приказал назначить диктатора. Им стал Гай Клавдий Регилльский, который объявил начальником конницы Гая Клавдия Гортатора. (6) Но страх перед богами воспрепятствовал этому назначению: когда авгуры объявили, что, по их мнению, диктатор избран при неблагоприятных предзнаменованиях, он вместе с начальником конницы сложил с себя должность.
(7) В этом году весталка Минуция, сперва вызвавшая подозрения своим неподобающим щегольством, затем по доносу раба предстала перед судом понтификов; (8) и после того, как по их решению ей было запрещено прикасаться к святыням и отпускать рабов на волю[1069], вынесен был приговор заживо закопать ее в землю у Коллинских ворот справа от мощеной дороги, на Скверном поле; думаю, ее нечестие и дало месту такое имя[1070].
(9) В том же году Квинт Публилий Филон первый из плебеев сделался претором, причем консул Сульпиций противодействовал этому, отказываясь засчитывать поданные за него голоса, однако сенат, который не удержал в своей власти высшие должности, не стал слишком упорствовать по поводу преторства.
16. (1) Следующий год [336 г.], год консульства Луция Папирия Красса и Цезона Дуиллия, памятен войной не столько значительной, сколько новой – с авзонами, (2) народом, жившим в городе Калы. Авзоны объединили свои силы с соседними сидицинами, но соединенное их войско было разбито в сраженье, ничем даже не примечательном, поскольку случилось оно совсем рядом с их городами, которые манили их к бегству и укрыли их за своими стенами. (3) Однако война эта не перестала занимать отцов‑сенаторов, ибо не раз уже сидицины либо сами поднимались против Рима, либо оказывали помощь тем, кто шел против него, либо другие народы начинали из‑за них войну с римлянами. (4) Вот почему отцы приложили все силы, чтобы в четвертый раз сделать консулом величайшего в ту пору полководца – Марка Валерия Корва, (5) а сотоварищем его Марка Атилия Регула и, чтобы исключить любую случайность, просили консулов договориться между собой без жребия поручить войну Корву.
(6) Приняв от прежних консулов победоносное войско, Корв направился к Калам, откуда пошла война, а когда неприятель, еще не оправившийся от ужаса недавней битвы, бежал при первом же боевом кличе и первом натиске, он приступил к осаде самих стен. (7) Воины горели таким нетерпеньем, что хотели тотчас придвинуть к ним лестницы, уверяя, что так они ворвутся в город; (8) но, поскольку сделать это было весьма не просто, Корв предпочел исполнить задуманное ценою труда, а не жизней воинов. Поэтому приготовили насыпь и осадные навесы, а к стенам придвинули башни. Но неожиданное стечение обстоятельств все это сделало ненужным. (9) А случилось вот что: Марк Фабий, пленник из римлян, в праздничный день по недосмотру стражей разорвал свои узы, держась за привязанную к зубцу веревку, спустился по наружной стороне стены прямо к римским осадным снарядам (10) и уговорил полководца напасть на врагов, покуда они возлежат на пиру, разомлевшие от вина и обжорства. Захватить авзонов вместе с их городом потребовало не больше усилий, чем прежде, чтобы рассеять их в бою. Взяли несметную добычу и, оставив в Калах отряд для охраны, отвели легионы обратно в Рим. (11) Согласно постановлению сената, консул справил триумф[1071], а чтобы не лишать и Атиллия доли славы, оба консула получили приказ вести войско против сидицинов. (12) Но прежде постановлением сената они назначили диктатора для проведения выборов – Луция Эмилия Мамерка, а он объявил начальником конницы Квинта Публилия Филона. На выборах, проведенных диктатором, консулами стали Тит Ветурий и Спурий Постумий. (13) И, хотя еще предстояло воевать с сидицинами, консулы, предвосхищая благодеянием желание народа, предложили народному собранию вывести в Калы поселенцев[1072]; (14) а когда сенат постановил записать в поселенцы две с половиной тысячи человек, то для выведения их и дележа земли избрали триумвиров: Цезона Дуиллия, Тита Квинкция и Марка Фабия.
17. (1) Потом новые консулы получили от прежних войско, вступили в пределы неприятеля и прошли, неся опустошение, до самых стен города. (2) Поскольку сидицины собрали здесь несметные полчища и, судя по всему, намеревались не щадя сил драться за свою последнюю надежду, и к тому же прошел слух, что Самний поднимается войною, (3) то консулы по воле сената назначили Публия Корнелия Руфина диктатором, а тот Марка Антония – начальником конницы. (4) Но тут из благочестивых опасений пришлось усомниться в правильности их избрания, и они сложили с себя должности, а так как вскоре открылось моровое поветрие, то решили, что все основанные на птицегаданиях выборы как бы осквернены из‑за той ошибки[1073], и пришлось объявить междуцарствие [332 г.]. (5) Только при пятом интеррексе от начала междуцарствия, при Марке Валерии Корве, консулами были избраны Авл Корнелий (вторично) и Гней Домиций.
(6) Среди всеобщего спокойствия слух о галльской военной угрозе произвел переполох, так что решили даже назначить диктатора, которым стал Марк Папирий Красс, и начальника конницы – Публия Валерия Публиколу. (7) Когда они уже производили набор, более строгий, чем для войн с соседями, возвратившиеся лазутчики донесли, что у галлов все тихо. (8) Самний тоже внушал опасения – ведь уже второй год там было неспокойно из‑за новых заговоров, а потому римское войско не стали уводить из земель сидицинов.
(9) Однако нападение Александра Эпирского отвлекло самнитов в Луканию, и оба народа[1074], соединившись, сразились с царем, вторгшимся со стороны Песта. (10) Победу тут одержал Александр и заключил мир с римлянами, но, остался бы он ему верен, окажись он и дальше столько удачлив, сомнительно.
(11) В том же году провели ценз и внесли в списки новых граждан. С их включением добавилось две трибы, Мецийская и Скаптийская[1075]; добавили их цензоры Квинт Публилий Филон и Спурий Постумий. (12) Ацерраны сделались римлянами по внесенному претором Луцием Папирием закону, дававшему им гражданство без права голоса. Вот что было сделано в этом году в Городе и в походах.
18. (1) Следующий год [331 г.], год консульства Марка Клавдия Марцелла и Гая Валерия, был ужасен не то от нездоровых воздухов, не то от людского коварства. (2) В летописях на месте имени консула Валерия я обнаруживаю Флакка и Потита; впрочем, что тут верно, не так и важно: хотелось бы, чтобы ложным оказался другой рассказ, не всеми, впрочем, сообщаемый: мол, те, чьи кончины отметили год как год мора, погибли от яда. (3) Нужно, однако, изложить все так, как оно рассказано, дабы не выказать недоверия никому из летописцев.
(4) Когда самых видных граждан государства стал поражать один и тот же недуг и почти всегда со смертельным исходом, какая‑то рабыня пообещала курульному эдилу Квинту Фабию Максиму указать причину всеобщего бедствия, если он даст ей клятву, что эти показания ей не повредят. (5) Фабий спешно докладывает об этом консулам, а те сенату, и с согласья сенаторов доносчице даются клятвенные обещанья. (6) Тут она открывает, что граждан губят женские козни, а варящих зелья матрон можно застать врасплох, если теперь же отправиться следом за нею. (7) Последовавшие за доносчицей застают нескольких женщин за приготовлением снадобий, а в укромных местах находят другие яды.
(8) Когда все это принесли на форум и через прислужника вызвали туда около двадцати матрон, у которых обнаружили зелья, то две из них, Корнелия и Сергия, обе патрицианского рода, принялись уверять, что снадобья целебные; доносчица их опровергала, понуждая выпить зелье, – пусть, мол, так перед всеми изобличат ее в клевете; (9) матроны просили дать им подумать, народ расступился, и они сообщили обо всем остальным. Поскольку и те согласились принять снадобья, они их выпили и все погибли – сами от собственных козней. (10) Тут же схватили их служанок, и те показали на множество матрон, из которых осудили около 170. (11) До того в Риме не было дел об отравлении. Это показалось чем‑то сверхъестественным и похожим скорее на одержимость, чем на преступный замысел. (12) Вот почему, прочитав в летописях о том, как некогда при уходе плебеев диктатор вбил гвоздь[1076]и благодаря этому благочестивому средству люди, потерявшие в раздорах голову, наконец образумились, теперь тоже решили назначить диктатора для вбития гвоздя. (13) Назначили Гая Квинктилия, а он объявил начальником конницы. Луция Валерия, и оба сразу же после вбития гвоздя сложили с себя должность.
19. (1) Консулами избрали Луция Папирия Красса (вторично) и Луция Плавтия Венокса; в начале этого [330 г.] года в Рим прибыли посланцы вольсков из Фабратерии и Лукании с просьбой о покровительстве: (2) они обещали быть верными и послушными власти римского народа, если их защитят от нападения самнитов. (3) Тогда сенат отправил послов, чтобы объявить самнитам запрет вторгаться в пределы обоих народов. Успех такого посольства объясняется не столько миролюбием самнитов, сколько тем, что они еще не были готовы к войне.
(4) В этом же году началась война с привернатами, чьими союзниками оказались фунданцы, и даже вождем был фунданец Витрувий Вакк, человек, известный не только у себя на родине, но даже в Риме: на Палатине у него был свой дом. Когда же дом разрушили, а участок отошел казне, это место прозвали «Вакков луг».
(5) Луций Папирий вышел против этого Вакка, рыскавшего с грабежами в округе Сетии, Норбы и Коры, и расположился неподалеку от его стана. (6) Витрувию не хватило здравого смысла, имея дело с сильнейшим противником, остаться за валом и недостало мужества сражаться поодаль от лагеря; (7) развернув весь строй возле самых лагерных ворот (хотя в этих условиях воины больше думают о бегстве, чем о битве и неприятеле), он вступил в бой, не имея в запасе ни хитрости, ни отваги. (8) Он потерпел быстрое и решительное поражение, но само место битвы и легкость отступления в столь близкий лагерь помогли ему уберечь войско от тяжелых потерь; (9) почти никто не пал в самом сраженье, если не считать нескольких отставших от беспорядочно бегущей толпы, когда все кинулись в лагерь. Едва стемнело, напуганной толпою они двинулись оттуда в Приверн, чтобы за стенами укрыться надежней, чем за валом.
Другой консул, Плавтий, начисто разорив округу и увезя с собою добычу, повел войско от Приверна в область фунданцев; (10) на границе его встретили местные старейшины; они говорили, что явились просить не за Витрувия и свору его приспешников, но за фунданский народ, с которого сам Витрувий снял обвинения во враждебных Риму действиях, когда своим убежищем избрал Приверн, а не отечество. (11) В Приверне, мол, и следует искать и казнить врагов римского народа, врагов, отрекшихся от обоих отечеств и отпавших разом и от фунданцев, и от римлян; а сами фунданцы соблюдают мирный договор, они римляне по духу и с благодарностью помнят о полученном гражданстве. (12) Они просят консула не идти войною против ни в чем не повинного народа; земли, город, сами они со своими женами и детьми и ныне, и впредь есть и будут во власти римского народа.
(13) Консул похвалил фунданцев, отправил в Рим донесение об их верности долгу и повернул в сторону Приверна. Клавдий[1077]пишет, что сперва консул наказал тех, кто верховодил у мятежников: (14) около трехсот шестидесяти заговорщиков он отправил в Рим в цепях, но сенат не согласился видеть в этом безоговорочную сдачу, считая, что фунданцы хотят отделаться казнью низкородных бедняков.
20. (1) Во время осады Приверна войсками обоих консулов одного из них отозвали в Рим для проведения выборов. (2) В этом году [329 г.] в цирке были впервые установлены загородки[1078].
(3) Не успели еще уладить дела в войне с привернатами, как пришла грозная весть о нашествии галлов, а такое отцы никогда не оставляли без вниманья. Так что новые консулы, Луций Эмилий Мамерк и Гай Плавтий, немедленно получили приказ в квинктильские календы, то есть в тот же день, когда вступили в должность[1079], распределить между собою обязанности, и Мамерк, которому выпало вести войну с галлами, стал производить набор без всякого снисхождения: (4) призывалась, говорят, даже чернь из ремесленников и работников – народ, к военной службе никак не пригодный, так что огромное войско собралось в Вейях, чтобы выступить оттуда навстречу галлам. (5) Дальше отходить от Города сочли неразумным, ведь враг мог бы тогда обмануть их, пойдя на Рим другою дорогой.
Спустя несколько дней, когда вполне удостоверились в царящем пока у галлов спокойствии, всю силу удара вместо галлов обрушили на привернатов.
(6) Об этом существуют два предания: одни говорят, что город был взят приступом и Витрувия захватили живым, другие, что перед последним приступом, вынеся жезл, жители сами отдали себя во власть консула, а Витрувия выдали его же приспешники. (7) Приняв решение о Витрувии и привернатах, сенат предложил консулу Плавтию срыть стены Приверна, поставить там крепкую охрану и затем отпраздновать триумф; Витрувия приказали держать в темнице до возвращения консула, после чего высечь и казнить. (8) Его жилище, стоявшее на Палатине, постановили разрушить, а имущество посвятить Семону Сангу[1080]; из медных денег, вырученных за его добро, отлили медные диски и поместили их в капище Санга напротив храма Квирина. (9) О старейшинах Приверна решили так: пусть каждый из оставшихся в Приверне после измены римлянам живет за Тибром на том же положении, что и велитрийцы[1081]; (10) после принятия таких постановлений до самого триумфа Плавтия о привернатах больше речи не было, но после триумфа и казни Витрувия вместе с сообщниками его злодеяний консул посчитал, что перед сенатом, удовлетворенным наказанием виновных, можно без опаски заводить речь и о привернатах, и сказал: (11) «Коль скоро подстрекатели к измене уже понесли от бессмертных богов и от вас заслуженное наказание, то как, отцы‑сенаторы, благоугодно вам поступить со множеством безвинного народа? (12) Что до меня, то, хотя мое дело скорее спрашивать вашего мнения, а не высказывать своего, я желал бы все‑таки, зная, что привернаты – соседи самнитов, а мир с этим народом крайне ненадежен, чтоб между нами и привернатами оставалось как можно меньше озлобления».
21. (1) И само по себе дело было спорное, и высказывались, смотря по наклонностям, одни суровей, другие мягче, но еще больше все запуталось, когда один из привернатских послов, памятуя скорее о своем происхождении, а не о нынешнем подневольном положении (2), так отвечал стороннику довольно крутых мер на вопрос о наказании, какого, по его мнению, заслуживают привернаты: «Какого заслуживает всякий, кто мнит себя достойным свободы!» (3) Видя, что дерзкий ответ усилил враждебность тех, кто и прежде выступал против привернатов, консул, желая получить ответ не столь резкий, задал доброжелательный вопрос: (4) «А что если мы освободим вас от наказания? на какой мир с вами в будущем можем мы полагаться?» «Если условия его будут хороши, – отвечал посол, – мир будет надежным и постоянным, если плохи – недолговечным».
(5) Тогда раздались возгласы – мол, привернат открыто угрожает и речи его побуждают к мятежу умиротворенные народы; (6) более умеренная часть сената стала толковать ответ в лучшую сторону и заверять, что это была речь мужа и свободного человека: можно ли, дескать, надеяться, что хоть один народ или, в данном случае, человек будет оставаться в тягостном для него положенье дольше, чем это необходимо? (7) Мир надежен там, где условия его приняты добровольно, а там, где хотите иметь рабов, нечего рассчитывать на верность.
(8) Особенно настойчиво склонял к этому сам консул, то и дело твердя консулярам, руководившим высказыванием мнений, (9) причем так, чтобы многие слышали: лишь те, кто преданы свободе и только свободе, достойны стать римлянами! (10) Так привернаты выиграли свое дело в сенате, и по воле отцов‑сенаторов народу было предложено дать привернатам гражданство.
(11) В тот же год в Анксур отправили триста поселенцев, они получили там по два югера земли.
22. (1) Наступил год [328 г.] консульства Публия Плавтия Прокула и Публия Корнелия Скапулы; за этот срок не произошло ничего примечательного ни в походах, ни в Городе, если не считать того, что во Фрегеллы – (2) владенья сигнийцев, а потом вольсков – вывели поселение и на похоронах матери Марк Флавий устроил раздачу мяса для народа. (3) Иные истолковывали это так, что под видом оказания почестей родительнице Флавий заплатил народу свой долг за освобождение от суда, к которому эдилы привлекли его по обвинению в совращении матери семейства[1082]. (4) Хотя раздача мяса была благодарностью за прежнюю услугу в суде, она помогла ему еще и занять должность: на ближайших выборах, несмотря на отсутствие Флавия и наличие других соискателей, его избрали народным трибуном.
(5) Палеполь находился неподалеку от того места, где ныне расположен Неаполь[1083]; в том и другом городе жило одно и то же племя родом из Кум, (6) а куманцы вели свое происхождение из Евбейской Халкиды. Благодаря судам, на которых они прибыли со своей родины, они приобрели большую власть над морским побережьем, где поселились; сперва они высадились на островах Энарии и Питекуссах[1084], а потом решились перебраться и на материк. (7) Палеполитанцы, полагаясь не только на свои силы, но и на ненадежность союза самнитов с римлянами, а быть может, доверяясь и слухам о моровом поветрии, открывшемся в Городе, много раз нападали на римлян, живущих на кампанских и фалернских землях. (8) И потому в консульство Луция Корнелия Лентула и вторичное консульство Квинта Публилия Филона туда отправили фециалов[1085]требовать возмещения, а когда они доложили о заносчивом ответе греков – людей, смелых больше на словах[1086], чем на деле, то с согласия отцов народ приказал начать войну с палеполитанцами.
(9) При распределении обязанностей между консулами Публилию выпало вести войну с греками, а Корнелий с другим войском стоял наготове, чтоб отразить самнитов, если те пойдут войною.
(10) И, поскольку ходили слухи, что самниты двинутся с места, как только восстанут кампанцы, Корнелий почел за лучшее расположиться постоянным лагерем в Кампании.
23. (1) Оба консула сообщают сенату, что на мир с самнитами почти нет надежды: Публилий – что две тысячи ноланских и четыреста самнитских воинов впущены в Палеполь, больше по настоянию ноланцев, чем по воле греков; (2) Корнелий – что власти объявили набор, весь Самний поднялся, а соседей – и привернатов, и фунданцев, и формианцев – открыто подстрекают к мятежу.
(3) Решили тогда до начала войны отправить послов к самнитам; ответ от них был получен дерзкий. (4) Самниты даже стали обвинять римлян в притеснениях, не забывая при этом усердно отводить обвинения от самих себя: (5) грекам‑де они ни советом, ни помощью не содействовали и фунданцев с формианцами к мятежу не подстрекали, ибо, пожелай они вести войну, им вполне хватит собственных сил. (6) В то же время самниты не могут скрыть своего неудовольствия тем, что Фрегеллы, отторгнутые самнитами у вольсков и разрушенные, римский народ восстановил и вывел во владения самнитов свое поселение, которое его жители так и зовут Фрегеллами! (7) Чтобы избавить себя от таких оскорблений и обид, они не пожалеют сил, раз уж обидчикам нет до этого дела.
(8) Когда римский посол призвал их обсудить все это перед общими союзниками и друзьями, ответ был таков: «К чему плетение словес? Наш спор, римляне, решают не речи послов и не какой‑то посредник из смертных, а поле Кампанское, где нам предстоит померяться силами, наше оружие да общий всем ратный Марс.
(9) Так что давайте станем лагерь против лагеря между Капуей и Свессулой и решим, самнитам или римлянам господствовать в Италии». (10) Римские послы ответили, что пойдут не туда, куда позвал противник, а куда поведут собственные их военачальники[1087].
Заняв выгодное место между Палеполем и Неаполем, Публилий сразу лишил неприятелей возможности оказывать друг другу союзническую помощь, что они делали обыкновенно, когда то одна, то другая область поочередно подвергалась нападению. (11) И вот, с одной стороны, приближался день выборов, а в другой – государству было невыгодно отзывать Публилия, грозившего стенам вражеского города и готового со дня на день взять его приступом, и посему (12) с трибунами договорились предложить народу, чтоб по окончании консульства Квинт Публилий Филон вплоть до окончания войны с греками продолжал дело как проконсул[1088].
(13) А Луцию Корнелию направили письмо с указом назначить диктатора для проведения выборов, потому что его самого, уже вторгшегося в Самний, решили не отзывать, чтобы не ослабить этим свой натиск.
(14) Он назначил Марка Клавдия Марцелла, тот объявил начальником конницы Спурия Постумия. Однако диктатор выборов не провел, потому что стали доискиваться, не было ли ошибки в его избрании. Авгуры на заданный им вопрос объявили, что, по их мнению, диктатор избран при неблагоприятных знамениях, (15) но обвинения, выдвинутые трибунами, заставили в этом усомниться и вызвали кривотолки. Действительно, довольно трудно распознать, в чем состоят неблагоприятные приметы, если консул назначил диктатора в тишине, поднявшись среди ночи[1089], и ни как государственное лицо, ни как частное никому о том не писал, и нет среди смертных никого (16), кто мог бы сказать, будто консул увидел или услышал нечто такое, что должно было прервать птицегадание; и наконец, сидя в Риме, авгуры не могли знать, какую такую ошибку совершил консул при гаданиях в лагере. Кому же не ясно, что авгуры сочли ошибкой то, что диктатор – плебей? (17) Напрасно трибуны приводили эти и другие доводы, государство все‑таки прибегло к междуцарствию, а так как выборы то по одной, то по другой причине все откладывались, только четырнадцатый интеррекс[1090], Луций Эмилий, объявил консулами Гая Петелия и Луция Папирия Мугилана; в других летописях я нахожу имя Курсора.
24. (1) В этом же году [326 г.], как говорит предание, в Египте основана Александрия[1091], а Эпирский царь Александр убит луканским изгнанником, и с его кончиной сбылось предсказание Додонского Юпитера[1092].
(2) Когда тарентинцы призвали Александра в Италию, оракул велел ему избегать Ахеронтских вод и града Пандосии, ибо там ему суждено найти свой конец. (3) Тем поспешней Александр переправился в Италию, чтоб оказаться как можно дальше от Эпирского града Пандосии и Ахеронтова потока[1093], текущего из Молоссии[1094]в болота преисподней и впадающего затем в Феспротийский залив. (4) Но, убегая от судьбы, он, как это обычно бывает, мчится ей навстречу.
Много раз Александр рассеивал рати бруттиев и луканцев, захватил в Лукании тарентинское поселение Гераклею, луканскую Потенцию, Сипонт апулийцев, Консенцию бруттиев... и Терину, а потом и другие города мессапийцев и луканцев; он отправил в Эпир заложниками триста знатных семейств (5) и в окрестностях города Пандосии, господствующего над пределами луканцев и бруттиев, занял три отстоящих друг от друга холма, чтобы делать оттуда набеги во все концы владений неприятеля. (6) При нем было около двух сотен луканских изгнанников, которых он считал преданными себе, но которые, как большинство в их племени, изменяли, как только изменяла удача.
(7) Когда от беспрестанных дождей все окрестные поля оказались залиты водою, три части войска, отрезанные друг от друга, лишились возможности оказывать взаимную помощь, и два оставшиеся без царя отряда были разбиты внезапным нападением врага; покончив с ними, враги все вместе пошли окружать и самого царя. (8) И тут луканские изгнанники послали к своим гонцов с посулом выдать царя живым или мертвым, если им клятвенно пообещают возвращение на родину. (9) Однако царь с отборными воинами отважился на дерзкий подвиг и, прорвавшись в гущу врагов, в рукопашной схватке убил вождя луканцев[1095]; (10) стягивая своих воинов, рассеявшихся в бегстве, он приблизился к берегу реки, где остатки моста, унесенного недавним паводком, указывали ему дорогу. (11) При переходе через реку по незнакомому броду один из воинов, подавленный страхом д измученный, проклиная зловещее название реки, воскликнул: «Недаром зовут тебя Ахеронтом![1096]» Едва достигло это слуха царя, он тотчас вспомнил о предсказании и остановился, не решаясь переходить реку. (12) Тогда Сотим, юноша из царской свиты, спросил, отчего он медлит в такой опасности, и указал при этом на луканцев, искавших его погубить. (13) Оглянувшись, царь заметил их поодаль, гурьбою шедших к нему, и, обнажив меч, пустил коня в самую стремнину, но, когда он уже выбрался на мелкое место, луканский изгнанник издали поразил его дротиком.
(14) Бездыханное тело с торчащим в нем древком река принесла к вражеской стоянке; там тело зверски изуродовали: разрубили надвое и часть отправили в Консенцию, часть оставили у себя для поругания. (15) К толпе, лютовавшей в зверском исступлении и кидавшей в труп копьями и камнями, приблизилась некая женщина, моля хоть на миг остановиться, и, плача, поведала, что муж и дети ее в плену у неприятеля и она надеется за тело царя, пусть даже обезображенное, выкупить своих близких. (16) Это положило конец надругательству над телом. То, что от него осталось, стараньями одной этой женщины было предано погребальному костру в Консенции[1097], а прах отослан к врагу в Метапонт (17) и оттуда перевезен в Эпир, к жене Клеопатре и сестре Олимпиаде, из коих последняя – мать Александра Великого, а первая – его сестра.
(18) Мы рассказали о печальном конце Александра Эпирского, поскольку его война велась все‑таки в Италии, но, так как от войны с Римом судьба его удержала, этим мы, пожалуй, и ограничимся.
25. (1) В том же году [326 г.] в Риме был устроен пятый с основания Города лектистерний[1098]для умилостивления снова тех же богов. (2) Затем новые консулы по воле народа отправили к самнитам послов объявить им войну, а сами занялись всевозможными приготовлениями, много более тщательными, чем для войны с греками. Получили консулы и новое подкрепление, на которое в те времена не рассчитывали. (3) Ведь луканцы и апулийцы, которые до той поры не имели с Римом ничего общего, отдали себя под его покровительство, обещая вооружение и людей для ведения войны, и по договору были приняты в число дружественных народов. Тем временем и в Самнии дела шли успешно. (4) Римляне овладели тремя городами – Аллифами, Каллифами и Руфрием, а остальные земли на большом пространстве были разорены консулами, как только они туда вторглись.
(5) Такая удача сопутствовала этой войне, а другая война – осада греческих городов – уже подходила к концу. В самом деле, мало того что в отрезанных друг от друга крепостях[1099]враги оказались разобщены, но и за собственными стенами на них обрушилось куда больше бед и унижений, нежели грозило со стороны врагов, (6) и, словно пленники своих защитников, они сносили позор жен и детей, терпя худшую участь взятых приступом городов.
(7) И вот, когда прошел слух, что из Тарента и от самнитов прибудут новые подкрепления, они сочли, что в Палеполе чересчур много самнитов (8), и начали поджидать тарентинскую молодежь – греки греков, чтобы с их помощью оказать сопротивление не только врагам‑римлянам, но ничуть не меньше и самнитам с ноланцами, так что сдача римлянам под конец представлялась им уже наименьшим из зол.
(9) Харилай и Нимфий – из первых людей в государстве – вместе держали совет и разделили меж собой, кому что надлежит исполнить, а именно один должен был перебежать к римскому военачальнику, а другой – остаться в городе, чтобы все подготовить к осуществлению их замысла.
(10) Харилай явился к Публилию Филону и сообщил о своем решении предать стены города, ибо это будет ко благу, процветанию и счастию как палеполитанцев, так и римского народа; (11) от честности римлян зависит, окажется ли он по свершении сего предателем отечества или его спасителем; для себя самого он не ставит никаких условий и ничего не просит, (12) а для всего своего народа не требует, но только просит, чтобы в случае удачи римский народ принимал в расчет главным образом то, с каким рвением и с каким риском для себя стремятся они вернуть его дружбу[1100], а не то, какая глупость и безрассудство привели их к забвению долга.
(13) Полководец выразил ему свое одобрение и дал три тысячи воинов для захвата той части города, где разместились самниты; военного трибуна Луция Квинкция поставили во главе отряда.
26. (1) Одновременно с этим и Нимфий всякими уловками добился от самнитского претора позволения проплыть на кораблях вдоль берега к владениям римлян, чтобы, покуда все римское войско находится под Палеполем или в Самнии, разорить не только побережье, но и окрестности самого Города. (2) Но обмана ради нужно отправиться в плаванье ночью, а корабли спустить немедля, и, чтоб поскорей это исполнить, всех самнитских воинов, кроме самой необходимой стражи, послали на берег. (3) Пока Нимфий тянул время, нарочно путая самыми разноречивыми приказами людей, и без того потерявшихся во всей этой толчее и во мраке, Харилай, которого сообщники, как было условлено, тайно впустили в город, занял с римскими войсками городскую крепость и приказал издать боевой клич; при этом греки, которым их вожаки подали знак, оставались на месте, (4) а ноланцы через противоположную часть города кинулись бежать по дороге, ведущей к Ноле. Когда опасность миновала, то для самнитов, которых загодя выманили из города, легкость бегства только отягчала позор такого спасения. (5) В самом деле, оставив в руках неприятеля все свое добро, они возвратились домой обобранными и нищими на потеху не только соседей, но даже своих земляков.