25. (1) Так римский народ готовился встретить любые действия Антиоха. (2) А Набис уже не откладывал войну, но всеми силами осаждал Гитий. И, гневаясь на ахейцев за то, что они послали осажденным подмогу, опустошал их поля. (3) Однако ахейцы отважились на войну не раньше, чем из Рима вернулись послы с известием о воле сената. (4) По их возвращении они созвали собрание в Сикионе и отправили послов к Титу Квинкцию попросить у него совета. (5) На собрании все высказались за немедленную войну, но дело затягивалось, потому что от Тита Квинкция доставлено было письмо, в котором он предлагал дождаться претора и римского флота. (6) Некоторые из старейшин оставались при прежнем мнении, другие считали, что следует воспользоваться советом того, к кому сами за ним обратились, но большинство ожидало, пока выскажется Филопемен. (7) Он тогда был претором[3885]и превосходил всех людей своего времени и рассудительностью, и влиянием. Вначале он напомнил, что у этолийцев существует справедливое установление, согласно которому претор не должен высказываться по вопросу объявления войны. Затем он предложил собравшимся в первую очередь самим заявить свои пожелания, (8) а уж он, претор, со всей добросовестностью и тщанием им последует и, насколько это зависит от человеческого разумения, приложит все силы, чтобы они не пожалели о своем выборе – будь то мир или война. (9) Эта речь сильней разожгла воинственный пыл, чем если бы Филопемен откровенно показал, как он жаждет взяться за дело. (10) Итак, при всеобщем единодушии принято было решение о войне, а претору предоставлена свобода выбирать время и способ ее ведения. (11) Не только Квинкций советовал, но и сам Филопемен считал нужным дождаться римского флота, который охранял бы Гитий со стороны моря. (12) Однако он опасался, что отлагательств дело не терпит: можно было лишиться не только Гития, но и гарнизона, посланного туда для защиты города. Поэтому он спустил на воду ахейские корабли.
26. (1) Тиран тоже собрал небольшой флот, чтобы перехватывать помощь осажденным с моря. Там было три крупных корабля, лодки и легкие суденышки, а старый флот был в соответствии с договором передан римлянам. (2) Чтобы испытать на ходу эти новые корабли и чтобы все было в полной боевой готовности, Набис каждый день выводил их в открытое море, упражнял гребцов и воинов в морских сражениях. Он связывал судьбу осады с пресечением помощи городу со стороны моря.
(3) Насколько претор ахейцев ни опытом, ни дарованием не уступал никому из знаменитых полководцев в искусстве сухопутной войны, настолько же несведущ был он в морском деле. (4) Житель Аркадии, родом из мест, далеких от моря, он мало знаком был со всем чужестранным, разве что воевал на Крите начальником вспомогательных войск. (5) Была у него старая квадрирема, захваченная лет восемьдесят тому, когда на ней из Навпакта в Коринф плыла Никея, жена Кратера[3886]. (6) Так как судно это было некогда знаменито в царском флоте, прельщенный этой славой Филопемен велел привести корабль из Эгия. Хотя тот уже прогнил и прохудился от ветхости, (7) его поставили во главе флота, и на нем находился командовавший флотом Тисон из Патр. Навстречу ему двинулись от Гития лаконские суда, (8) и при первом же столкновении с новым крепким кораблем старый, и без того пропускавший по всем швам воду, тотчас же развалился. Все, кто были на борту, попали в плен. (9) С потерей предводительского корабля остальной флот обратился в бегство, сколько хватало весел. Сам Филопемен бежал на легком дозорном судне и остановился не раньше, чем прибыл в Патры. (10) Но неудача отнюдь не сломила дух этого воинственного мужа, побывавшего во многих переделках, – напротив, проиграв в морской войне, в которой он был несведущ, он тем больше надежды возлагал на то, в чем знал толк. Филопемен утверждал, что тирану недолго ликовать.
27. (1) Одушевленный успехом, Набис, уверился, (2) что опасность с моря больше ему не грозит, и захотел, правильно расположив заставы, перекрыть и сухопутные подходы к городу. Он увел треть войска от осажденного Гития и разбил лагерь у Плей. (3) Это место господствует и над Левками, и над Акриями, где, как он ожидал, должно было пройти неприятельское войско. В тамошнем лагере лишь у немногих воинов были палатки, у остального же множества воинов – хижины, сплетенные из тростника и крытые листьями, которые давали разве что тень. (4) Не показавшись еще неприятелю, Филопемен решил напасть на него врасплох, воспользовавшись уловкой, какой от него не ожидали. (5) Он собрал малые суда в незаметной бухте в аргосской земле. Там на них он погрузил легких пехотинцев с небольшими щитами, пращами, дротиками и прочим оружием. (6) Проплыв оттуда вдоль берега до ближайшего к вражескому лагерю мыса, он вышел на сушу, а ночью известными ему тропами добрался до Плей. Стража спала – ведь вокруг все казалось спокойным. Филопемен запалил хижины со всех сторон лагеря. (7) Многих пламя пожрало раньше, чем они почуяли приближение врага. Но даже и заметившие не смогли ничего поделать. (8) Все было истреблено огнем и мечом: лишь немногие спаслись и бежали в главный лагерь под Гитием. (9) Так разгромив врагов, Филопемен первым делом отправился в Лаконскую землю грабить Триполис, наиболее близкий к мегалополитанским пределам. (10) Угнав оттуда великое множество скота и людей, он отступил раньше, чем тиран смог послать от Гития отряд для защиты полей. (11) Затем Филопемен перевел войско в Тегею и, созвав там собрание ахейцев и союзников[3887], на котором присутствовали также вожди эпирцев и акарнанцев, объявил о своем решении идти на Лакедемон. (12) Его воины, сказал он, достаточно оправились после позорного поражения на море, а враги, напротив, растеряны. По его мнению, только так можно отвлечь их от осады Гития. (13) Вступив во вражескую землю, он разбил лагерь у Карий. В тот же день Гитий был взят приступом, но Филопемен, не зная об этом, снялся с лагеря и двинулся к Барносфену, – это гора в десяти милях от Лакедемона. (14) Взяв Гитий, Набис с войском выступил оттуда налегке и, быстро пройдя мимо Лакедемона, занял так называемый Пирров лагерь[3888]. Он не сомневался, что ахейцы попытаются захватить его. Оттуда Набис выступил навстречу противнику. (15) Войско Филопемена, прошедшее по теснине, растянулось чуть ли не на пять миль. Замыкающими шли конница и большая часть вспомогательных войск, ибо он думал, что тиран с наемниками, на которых тот больше всего полагался, нападет на него с тыла. (16) Сразу две неожиданности поразили Филопемена: во‑первых, место, куда он шел, уже оказалось занятым; во‑вторых, он увидел, что враг столкнулся с его передовым отрядом, да еще там, где дорога шла по пересеченной местности и двигаться вперед без легковооруженного заслона представлялось невозможным.
28. (1) Но Филопемен был особенно ловок и искушен в умении вести войско и выбирать нужное место. Именно в этом изощрил он свой ум и способности, упражняя их не только на войне, но и в мирное время. (2) Где бы ни приходилось ему путешествовать, он всякий раз, как попадался ему трудный проход в горах, тщательно и со всех сторон осматривал местность. Когда шел он один, то рассуждал сам с собой, а когда бывал со спутниками, то спрашивал у них, (3) какое решение следовало бы принять, появись в этом месте враг, напади он спереди, либо с фланга – того ли, другого ли, – либо с тыла; рассматривалась возможность встретить врага, идущего правильным строем или нестройной гурьбой, что годится только для перехода. (4) Обдумывая или расспрашивая, определял он, какое место занял бы он сам, какое понадобилось бы ему число воинов и, главное, какое вооружение, где поставил бы он обоз, где сложил бы свое снаряжение, куда отвел бы толпу невооруженных[3889], (5) какую оставил бы для них охрану; идти ли и дальше тою дорогой, какой собирался, или лучше отойти тою, которой пришел; (6) какое место выбрать для лагеря, какую площадь обвести укреплениями; откуда удобней брать воду и где много корма и дров; какой дорогой всего безопасней идти на другой день по снятии лагеря и как выстроить войско для перехода. (7) Настолько он с молодых лет изощрял свой ум подобными заботами и размышлениями, что для него в этом деле не могло быть неожиданностей[3890]. (8) А в тот раз он первым делом выстроил боевой порядок, затем выслал вперед вспомогательные части критян и конные отряды так называемых тарентинцев[3891], имевших при себе по два коня, сам же, приказав коннице следовать за собой, занял утес над рекой, чтобы был доступ к воде. (9) Там он расположил обоз и толпу слуг, а вокруг поставил воинов и возвел лагерь, какой дозволяли условия местности; разбивать палатки на каменистом неровном склоне было трудно. (10) Неприятель стоял в полумиле. Обе стороны брали воду из одной и той же речки под охраной легковооруженных[3892], и лишь ночь воспрепятствовала сражению, какое обычно случается при соседстве двух лагерей.
(11) На следующий день стало очевидно, что сражения из‑за водоносов у речки не избежать. Ночью в скрытой от вражеского глаза долине Филопемен расположил столько легковооруженных воинов, сколько их там можно было спрятать.
29. (1) С рассветом легковооруженные критяне и конники‑«тарентинцы» завязали бой над речкой. (2) Критянами командовал их земляк Телемнаст, конницей – мегалополитанец Ликорт[3893]. У противника охрана водоносов также была поручена вспомогательным критским частям и таким же конникам‑«тарентинцам». Какое‑то время сражались на равных, ведь с обеих сторон бились солдаты тех же родов войск и с таким же вооружением. (3) Но битва продолжалась, и отряды тирана стали одерживать верх как благодаря численному перевесу, так и оттого, что Филопемен приказал командирам[3894], оказав некоторое сопротивление, обратиться в бегство и завлечь неприятеля в засаду. Пустившись изо всех сил преследовать беглецов через котловину, многие из врагов получили ранения или погибли, прежде чем углядели затаившегося противника. (4) Легковооруженные, затаившиеся по всей ширине долины, были рассажены так, что свои легко пробежали сквозь разрывы в их боевых порядках. (5) А потом они сами, невредимые и полные сил, стройными рядами поднялись из засады и напали на врагов, потерявших строй, рассеявшихся, да еще обессиленных и израненных. (6) Победа была несомненной: воины тирана тотчас показали спину и бросились в лагерь ничуть не менее резво, чем сами преследовали беглецов. (7) В этом бегстве многие были убиты и захвачены в плен. Да и в лагере началась бы паника, не прикажи Филопемен трубить отбой: он опасался не столько врага, сколько той пересеченной местности, по которой двигаться дальше было бы опрометчиво.
(8) Видя, чем кончилась битва, и зная нрав Набиса, Филопемен догадывался, в каком тот должен быть страхе, и под видом перебежчика подослал к нему одного воина из вспомогательных частей. (9) А он и донес, будто ему доподлинно известно, что ахейцы решили на следующий день идти к реке Евроту, протекающей у самых стен Лакедемона[3895]. Они‑де хотят перерезать дорогу в город, дабы ни тиран, захоти он, не смог бы туда вернуться, (10) ни подвоза из города в лагерь не было, а заодно чтобы подстрекнуть нестойкие души к отпадению от тирана. (11) Перебежчик не столько убедил Набиса, сколько дал перепуганному тирану благовидный предлог к оставлению лагеря. (12) На другой день тот велел Пифагору со вспомогательными отрядами и конницей нести охрану перед валом, а сам вывел цвет войска из лагеря словно для боя и приказал не мешкая идти к городу.
30. (1) Увидев отряд, спешно уводимый по узкой дороге под гору, Филопемен бросил всю конницу и критские части на вражеский заслон, выставленный перед лагерем. (2) Заметив приближающегося неприятеля и поняв, что свои покинули их, лакедемоняне сперва попытались отойти в лагерь. (3) Но затем, когда на них двинулись развернутым строем все ахейцы, они испугались, что будут захвачены вместе с самим лагерем, и решили последовать за отрядом своих, который уже успел отойти достаточно далеко. (4) Ахейские легкие пехотинцы тотчас же ворвались в лагерь и разграбили его, остальное войско пустилось преследовать неприятеля. А дорога была такая, что пеший отряд, даже не опасающийся врага, прошел бы по ней с трудом. (5) А уж когда в тылу завязался бой, когда страшный вопль ужаса замыкающих донесся до передовых частей, то все, побросав оружие, бросились врассыпную по лесам, обступавшим дорогу. (6) В мгновение ока путь оказался завален грудой оружия, особенно копьями: они валились по большей части остриями назад и загородили проход наподобие частокола[3896]. (7) Филопемен приказал вспомогательным отрядам всеми силами продолжать преследование – ведь врагам, особенно конникам, труднее было бежать. Сам он повел тяжелую пехоту более широкой дорогой к реке Евроту. (8) Разбив там под вечер лагерь, он стал дожидаться легковооруженных, оставленных для преследования неприятеля. Они прибыли в первую стражу с известием, что тиран и немногие его приближенные добрались до города, а остальные лакедемоняне, безоружные, разбрелись по всему ущелью. Филопемен велел новоприбывшим отдыхать. (9) Сам же выбрал из множества воинов тех, что прибыли в лагерь первыми и успели уже подкрепить свои силы пищей и кратким отдыхом; их, вооруженных одними только мечами, он немедленно вывел из лагеря и поставил при дорогах, идущих от двух городских ворот – одна к Фарам, другая же к Барносфену. Он был уверен, что именно этими путями будут возвращаться скрывшиеся после бегства враги. (10) И он не обманулся в своих расчетах, ибо лакедемоняне прятались по лесным тропинкам в глубине чащи, покуда еще не померк свет дня, а с наступлением вечера, завидев огни вражеского лагеря, боковыми дорожками потянулись прочь от него. (11) Миновав эти огни и полагая себя в безопасности, они спускались на большие дороги. Там‑то и перехватывал их засевший неприятель: перебито и захвачено было столь много, что не больше четверти всего войска избегло такой участи. (12) Заперши тирана в городе, Филопемен затем около тридцати дней провел, разоряя поля лаконцев. Он вернулся восвояси, ослабив и почти сломив мощь тирана. (13) По славе ратных подвигов ахейцы приравнивали Филопемена к римскому командующему и даже ставили его выше в том, что касается лаконской войны[3897].
31. (1) Пока ахейцы воевали с тираном, римские послы объезжали союзные города в опасении, что часть из них под воздействием этолийцев отдала свою благосклонность Антиоху. (2) Меньше всего усилий они потратили на ахейцев, которые были враждебны Набису, а потому сочтены достаточно надежными и во всем прочем. (3) Прежде всего послы прибыли в Афины, оттуда в Халкиду, оттуда в Фессалию и, обратившись с речью к многолюдному собранию фессалийцев, направились дальше в Деметриаду. Там было назначено собрание магнесийцев[3898], (4) а с ними следовало говорить осторожнее, все обдумывая, ибо часть их знати, изменив римлянам, полностью перешла на сторону Антиоха и этолийцев. (5) Ведь когда разнеслась весть о том, что Филиппу возвращают его сына‑заложника и прощают наложенную на него дань[3899], то среди прочих безосновательных слухов возник и такой: будто римляне собираются также вернуть ему Деметриаду. (6) Эврилох, глава магнесийцев, и некоторые из его приверженцев предпочитали, чтобы все было повергнуто в смятение приходом этолийцев и Антиоха. (7) Выступать против этих смутьянов следовало так, чтобы, развеяв пустые их страхи, не лишить надежды и не оттолкнуть Филиппа, который во всех отношениях значил больше, чем магнесийцы. (8) Вот почему послы ограничились напоминанием о том, что вся Греция обязана своей свободой благодеянию римлян, а этот город в особенности: (9) ведь там не только стоял македонский гарнизон, но и был построен царский дворец, чтобы жители всегда могли созерцать своего властителя. (10) Так что толку было освобождать их, если в Филиппов дворец этолийцы приведут Антиоха и вместо старого, знакомого им царя появится новый, еще неведомый.
(11) Высшее должностное лицо магнесийцев называется магнетархом. Тогда им был Эврилох. Опираясь на эту свою власть, он заявил, что и он, и магнесийцы должны открыто сказать, что распространился слух о возвращении Деметриады Филиппу. (12) Для предотвращения этого магнесийцам надо испробовать все и на все отважиться. Увлеченный страстностью собственной речи, он по опрометчивости зашел слишком далеко, утверждая, что и теперь Деметриада лишь по видимости свободна, на самом же деле все вершится по мановению римлян. (13) При этих словах по толпе прошел разноречивый ропот: одни выражали согласие, другие негодовали, как он осмелился сказать подобное. Квинкций же воспылал таким гневом, что, простирая руки к небу, призвал богов в свидетели неблагодарности и вероломства магнесийцев. (14) Все были напуганы этим восклицанием, а один из старейшин, Зенон, пользовавшийся большим влиянием, которое заслужил как своей безукоризненно прожитой жизнью, так и неколебимой приверженностью римлянам, (15) со слезами на глазах стал упрашивать Квинкция и послов, чтобы они не вменяли в вину всему городу безумие одного человека. Пусть каждый сходит с ума лишь себе на погибель! Магнесийцы‑де обязаны Титу Квинкцию и народу римскому не просто свободой, но всем тем, что свято и дорого для людей. (16) И у бессмертных богов никто не осмелился бы просить того, что дали римляне магнесийцам. Даже лишившись рассудка, они скорей станут терзать собственное тело, чем посягнут на дружбу с римлянами!
32. (1) За его речью последовали мольбы толпы. Эврилох тайно бежал из собрания к городским воротам, а оттуда прямиком к этолийцам. (2) Ведь теперь с каждым днем этолийцы все откровеннее выказывали свое отступничество. Почти в то же самое время Фоант, глава этолийцев[3900]которого посылали они к Антиоху, вернулся оттуда и привез с собой царского посла Мениппа. (3) Еще раньше чем выступить перед собранием, они прожужжали всем уши рассказами о сухопутных и морских силах царя: (4) прибудет, говорили они, великое множество пехоты и конницы, а из Индии востребованы слоны. Но главное, чем они собирались потрясти душу толпы, – это золото, которого обещали привезти столько, что хватило бы купить и самих римлян. (5) Было ясно, как подействует эта речь на собрание – ведь римским послам доносили и о приезде, и о всех действиях Мениппа с Фоантом. (6) И хотя дело это было почти безнадежное, все же Квинкций нашел полезным, чтобы на собрании присутствовали какие‑нибудь союзнические послы, которые напомнили бы этолийцам о договоре с римлянами, дерзнули бы возвысить свободный голос против царского посла. (7) Наиболее подходящими для этого сочли афинян вследствие значимости этого города и его давней дружбы с этолийцами[3901]. Квинкций обратился к ним с просьбой отрядить послов на Всеэтолийское собрание.
(8) Первым на нем говорил Фоант, который доложил о своем посольстве. Затем слово было дано Мениппу. Он заявил: если бы Антиох смог вмешаться, пока дело Филиппа еще не было проиграно, это было бы самым лучшим для всех, кто живет в Греции и в Азии. (9) Каждый тогда владел бы своим и не подчинилось бы все власти и мановению римлян. (10) «Но и сейчас,– продолжал он,– стоит вам неуклонно довести до конца свои начинания – и Антиох с помощью богов и при поддержке союзников‑этолийцев сможет вернуть Греции ее былое, пошатнувшееся ныне достоинство. (11) А оно заключается в свободе, опирающейся на свои силы, а не зависящей от чужой милости». (12) Вслед за царским посольством возможность высказаться была предоставлена афинянам. Избегая всякого упоминания о царе, они говорили этолийцам об их союзе с римлянами[3902]и о заслугах Тита Квинкция перед всей Грецией, (13) советуя не разрушать достигнутого самонадеянными и чересчур скороспелыми решениями. Пылкие и дерзостные замыслы хороши лишь на первый взгляд: осуществление их мучительно, а результаты печальны. Римские послы, и среди них Тит Квинкций, находятся неподалеку. (14) Лучше, пока еще не поздно, в переговорах обсудить спорные вопросы, чем снаряжать Азию и Европу на пагубную войну!
33. (1) Охочая до новшеств толпа вся была на стороне Антиоха и стояла за то, чтобы не допускать римлян в собрание. Однако старейшие среди знати добились для них разрешения высказаться. (2) Когда афиняне сообщили Квинкцию об этом постановлении, он решил отправиться в Этолию; (3) либо ему удастся как‑то поправить дело, либо все люди станут свидетелями тому, что виновники войны – этолийцы, а римляне за оружие возьмутся по праву и почти что по принуждению.
(4) Прибыв в собрание, Квинкций начал свою речь от истоков этолийско‑римского союза. Он перечислил, сколько раз другая сторона нарушала условия договора. Несколько слов сказал он и о правовом положении тех городов, о которых шел спор. (5) И если этолийцы считают, что справедливость на их стороне, то не лучше ли было бы им отрядить послов в Рим, (6) чтобы решить дело либо третейским судом, либо обратившись к сенату? Но стравливая римский народ с Антиохом, а себе отводя роль ланисты[3903], этолийцы накличут великое потрясение на весь род человеческий и погибель на Грецию. Но никто так скоро не почувствует на себе ужасы этой войны, как ее подстрекатели. (7) Все это римлянин будто напророчил, но все понапрасну.
За ним говорили Фоант и другие люди того же толка; выслушанные при всеобщем одобрении, они добились того, (8) что тут же безотлагательно, не дождавшись и отъезда римлян, решено было пригласить Антиоха, чтобы освободить Грецию и рассудить этолийцев с римлянами. (9) К высокомернейшему постановлению Дамокрит, этолийский претор, добавил еще и оскорбление от себя: когда Квинкций потребовал само это постановление, тот, не смущаясь достоинством столь великого мужа, (10) заявил, что должен теперь обратиться к другим, более насущным делам, а постановление и ответ Квинкций вскоре получит в Италии на берегах Тибра[3904], где этолийцы поставят свой лагерь. (11) Вот какое безумие овладело тогда этолийским племенем, вот в каком исступлении пребывали его должностные лица.
34. (1) Квинкций с послами вернулись в Коринф. Затем, поскольку каждое <...> Антиоха <...> сами этолийцы ничего не предприняли и, казалось, сложа руки ждали прихода царя[3905]. (2) После отбытия римлян они больше не созывали общеэтолийское собрание, но через апоклетов (так они называют особый совет, состоящий из выбранных лиц), совещались о том, как распространить по Греции смуту. (3) Всем было ясно, что в любом городе знать и лучшие люди держатся союза с римлянами и довольны существующим положением, а к переворотам стремится толпа и все те, кто недоволен состоянием своих дел. (4) Решение, принятое этолийцами, было не просто дерзким, но даже бесстыдным как по сути, так и чаяниям – захватить Деметриаду, Халкиду и Лакедемон[3906]. (5) В эти города были направлены видные люди: Фоант – в Халкиду, Алексамен – в Лакедемон, Диокл – в Деметриаду. (6) Последнему содействовал изгнанник Эврилох (как и почему он бежал, рассказано выше[3907]), ведь иной надежды вернуться в отечество у него не было. (7) Наущенные письмами Эврилоха, его близкие, друзья и соумышленники вывели на многолюдную сходку его жену и детей в скорбной одежде, с масличными ветвями в руках[3908]– они заклинали всех вместе и каждого по отдельности не попустить безвинному и неосужденному состариться в ссылке. (8) В простых людях пробуждено было сострадание, в негодяях и недовольных – надежда на новую смуту, затеваемую этолийцами. Итак, рассуждая каждый по‑своему, горожане повелели вызвать Эврилоха домой. (9) После этих приготовлений Диокл со всем конным войском (он был тогда начальником конницы), будто бы провожая домой воспользовавшегося его гостеприимством изгнанника, проделал в течение дня и ночи огромный путь и, оказавшись в шести милях от Деметриады, на рассвете ушел вперед с тремя отборными турмами[3909], а остальной коннице велел двигаться следом. (10) Подойдя к городским воротам, он приказал всем спешиться и вести коней под уздцы, а строй сломать, чтобы походить скорее на свиту начальника, чем на передовой отряд войска. (11) Оставив одну турму у ворот, чтобы не оказаться отрезанным от подтягивающейся сзади конницы, Диокл за руку проводил Эврилоха домой. Они шли посреди города через форум под приветственные возгласы множества встречных. (12) Вскоре весь город наполнился конниками, которые стали занимать нужные им места. Тут разосланные по домам убийцы уничтожили главных из тех, кто держался другой стороны. Так Деметриада оказалась в руках этолийцев.
35. (1) В Лакедемоне надо было не город брать силой, но хитростью захватить тирана, (2) которого римляне уже лишили приморских городов, а ахейцы попросту заперли в стенах Лакедемона. Тот, кто взялся убить его, стяжал бы великую благодарность лакедемонян. (3) Повод отправить туда людей имелся – ведь Набис, восставший по наущению этолийцев, теперь сам докучал им просьбами о подкреплениях. (4) Алексамену была дана тысяча пехотинцев и тридцать отборных конников из молодежи. Этих последних претор Дамокрит в уже упомянутом тайном совете этолийского племени напутствовал так: (5) пусть они не думают, будто отправляются на войну с ахейцами или вообще на какое‑то дело, доступное их предположениям. Чего бы от них не потребовал вдруг, сообразуясь с обстановкой, Алексамен, они должны беспрекословно выполнить все, и даже если дело покажется им неожиданным, безрассудным, дерзким, им следует все воспринять так, как если бы они точно знали, что для одного этого и посланы туда из дому.
(6) С так подготовленными людьми Алексамен явился к тирану и тотчас его обнадежил: (7) Антиох, мол, уже переправился в Европу; скоро он будет в Греции, скоро заполонит и сушу, и море оружьем своим и мужами[3910]. Римлянам предстоит убедиться, что они имеют дело не с Филиппом: невозможно сосчитать, сколько тут пехоты, конницы, кораблей; а строй слонов обеспечит победу в войне одним своим видом. (8) Этолийцы готовы со всей армией явиться в Лакедемон, как только потребуется, но пока что они хотят показать все свои силы прибывающему царю. (9) Да и Набису не следует допускать, чтобы его воины коснели в безделье, сидя по домам, – пусть он выводит их за город и устраивает им смотры в полной выкладке, укрепляя этим их дух и упражняя тело; (10) ведь привычка облегчает труды, а обходительность и доброжелательство полководца способны их превратить даже в удовольствие.
После этого они часто стали выводить войско на поле перед городом, к реке Евроту. (11) Телохранители тирана всегда находились в гуще рядов, а сам он много с тремя всадниками, среди которых обычно был и Алексамен, разъезжал перед строем, осматривая его от одного фланга до другого. (12) На правом крыле стояли этолийцы: и те, что уже раньше служили у тирана во вспомогательных частях, и прибывшая с Алексаменом тысяча воинов. (13) Во время этих смотров Алексамен взял себе за привычку то находиться среди немногочисленных спутников Набиса, вместе с ним объезжавших строй, и давать по ходу дела советы, то (14) скакать на правый фланг к своим и вскоре возвращаться к тирану, словно отдав необходимые распоряжения. (15) Но в тот день, который Алексамен назначил для исполнения замысла, он немного поездил верхами с тираном, а потом ускакал к своим и так обратился к тем конникам, что с ним вместе посланы были в Лакедемон: (16) «Теперь – к делу. Тому самому, что вам приказано выполнить твердой рукой под моим водительством. (17) Мужайтесь – дух ваш и тело должны быть готовы. Смотрите, что буду делать я, и пусть ни один не останется в стороне. А кто промедлит или поступит по‑своему, не по‑моему, тот пусть знает – возврата домой[3911]ему нет!» Ужас объял всех. Они вспомнили, с какими напутствиями их снаряжали в дорогу. (18) Тиран направлялся к ним от левого фланга. Тут Алексамен приказывает конникам опустить копья и не спускать глаз со своего предводителя. И сам он собирается с духом, пришедшим было в смятение от мыслей о предстоящем. Но тот уже рядом – Алексамен кидается на него и, пронзив коня, сбрасывает тирана на землю; (19) конники колют лежащего. Много ударов пришлось на панцирь, пока наконец они добрались до неприкрытых частей тела. Тиран испустил дух, прежде чем из середины строя к нему подоспели на выручку.
36. (1) Алексамен, пришпорив коня и ведя за собою всех этолийцев, помчался захватывать царский дворец. (2) Телохранители, на чьих глазах это все разыгралось, сперва оцепенели от страха; (3) затем, увидев, что этолийский отряд удаляется, они сбежались к брошенному телу тирана, превратившись из охранителей его жизни и отмстителей смерти в простую толпу зевак. (4) Никто бы не шевельнулся, если бы тут же была объявлена сходка, куда, отложивши оружие, явилась бы вся толпа и где была бы произнесена подходящая к случаю речь, а потом многочисленные этолийцы держались бы вместе вооруженным отрядом, не причиняя никому вреда. (5) Но, как и должно было быть, вероломные злоумышленники все сделали себе на скорейшую гибель. (6) Их предводитель, запершись в царском дворце, день и ночь потратил, обшаривая сокровищницы тирана; этолийцы принялись грабить, словно захваченный, город, освободителями которого они и хотели выглядеть. (7) Гнусное поведение и высокомерие этолийцев побудили лакедемонян собраться на сходку. Одни говорили, что нужно, изгнав врага, воспользоваться случаем и вернуть себе свободу, похищенную у них в тот самый миг, когда, казалось, она восстанавливается. Другие предлагали для вида воспользоваться кем‑нибудь из царского рода, чтобы возглавить движение. (8) Лаконик[3912], мальчик такого происхождения, воспитывался вместе с детьми тирана. И вот горожане сажают его на коня и, взявшись за оружие, избивают этолийцев, рыщущих по городу. (9) Потом они нападают на дворец и там приканчивают Алексамена, сопротивлявшегося с горсткой своих. Этолийцы, что собрались у Халкиойка (это медный храм Минервы[3913]), были перебиты. (10) Немногие, бросив оружие, бежали – частью в Тегею, частью – в Мегалополь. Там они были захвачены властями и проданы с торгов[3914].
37. (1) Прослышав об убийстве тирана, Филопемен отправился в Лакедемон. Найдя город в полнейшем смятении и ужасе, (2) он созвал знатных горожан и, произнеся речь, какую следовало бы держать Алексамену, присоединил лакедемонян к Ахейскому союзу. (3) Это удалось ему тем легче, что почти тогда же к Гитию пришел и Авл Атилий с двадцатью четырьмя квинкверемами.