(4) В эти же дни Фоант действовал вокруг Халкиды. Он снесся с Эвтимидом, знатным мужем, который изгнан был из Халкиды сторонниками союза с Римом, вошедшими в силу после прибытия Тита Квинкция и послов; (5) Фоанту помогал также и Геродор, купец из Киоса, очень богатый, а потому могущественный и в Халкиде. Приверженцы Эвтимида были готовы выдать город Фоанту, но ему отнюдь не сопутствовала та же удача, что позволила этолийцам через Эврилоха овладеть Деметриадой. (6) Эвтимид из Афин, где он предпочел поселиться, отправился сначала в Фивы, а оттуда в Салганеи, Геродор же – в Троний. (7) Неподалеку оттуда, на Малийском заливе, Фоант держал две тысячи пехотинцев, двести конников и до тридцати легких грузовых судов. Геродору было приказано на этих судах с шестьюстами пехотинцами переправиться на остров Аталанту, (8) чтобы оттуда плыть дальше к Халкиде, как только узнает, что сухопутные силы уже подходят к Авлиде[3915]и Еврипу. (9) А сам Фоант, двигаясь по большей части ночью, быстро, как мог, вел остальное войско к Халкиде.
38. (1) Высшая власть в Халкиде принадлежала после изгнания Эвтимида Микитиону и Ксеноклиду. Сами ли они заподозрили неладное, или им донесли о заговоре, но только, сначала охваченные страхом, они не надеялись ни на что, кроме бегства. (2) Однако позже, когда страх унялся, стало понятно, что преданным, брошенным на произвол судеб останется и отечество, и союз с римлянами. И вот они придумали выход.
(3) В это время в Эретрии как раз справлялось ежегодное священнодействие в честь Дианы Амаринфской[3916], праздновать которое сходятся как тамошние жители, так и каристийцы. (4) Туда‑то и послали Микитион и Ксеноклид, умоляя эретрийцев и каристийцев как уроженцев того же острова сжалиться над их долей и вспомнить о союзе с римлянами. Да не попустят они стать Халкиде этолийской – ведь, захватив город, они овладеют и Евбеей. Суровыми господами были македоняне – еще невыносимее будут этолийцы. (5) Уважение к римлянам побудило города действовать – (6) ведь они успели уже изведать как доблесть римлян на войне, так и их справедливость и благожелательность после победы. Итак, оба города вооружили и отправили в поход весь цвет своей молодежи. (7) Халкидцы препоручили им охрану городских стен, а сами всем войском переправились через Еврип и разбили лагерь у Салганей[3917]. (8) Оттуда к этолийцам отряжен был сначала гонец, а затем и послы спросить, что же халкидцы сказали или сделали такого, чтобы этолийцы, союзники их и друзья, пошли брать приступом их город. (9) Фоант, предводитель этолийцев, ответил, что не брать город идут они, но освобождать его от римлян; (10) сейчас, дескать, халкидцы закованы в цепи, пусть более блестящие, но и более тяжкие, чем в те времена, когда у них в крепости стоял македонский гарнизон. Но халкидцы возражали, говоря, что никем они не порабощены и в защите ничьей не нуждаются. (11) Так переговорив, они разошлись; послы вернулись к своим, а Фоант с этолийцами – восвояси, поскольку все надежды они возлагали на неожиданность нападения, (12) а к правильной войне и осаде города, укрепленного с суши и с моря, были совсем не готовы. (13) Эвтимид, услышав, что его соотечественники разбили лагерь у Салганей, а этолийцы уходят, и сам возвратился из Фив в Афины. (14) Геродор же несколько дней провел в напряженном ожидании на Аталанте; так и не дождавшись условленного знака, он послал дозорное судно узнать, в чем причина задержки. Убедившись, что союзники отказываются от предприятия, он отправился назад, в Троний, откуда и прибыл.
39. (1) Квинкций, тоже услыхав о случившемся, двинулся с кораблями из Коринфа и в халкидском Еврипе повстречался с царем Эвменом[3918]. (2) Было решено, что пятьсот воинов Эвмена остаются в Халкиде для защиты города, а сам царь направляется в Афины. (3) Квинкций продолжал путь в Деметриаду: он рассчитывал на то, что пример освобожденной Халкиды побудит и магнесийцев к восстановлению союза с римлянами. (4) И вот, желая обеспечить какую‑то поддержку своим сторонникам, он написал претору фессалийцев[3919]Энному, чтобы тот вооружал молодежь, а в Деметриаду Квинкций послал вперед себя Виллия разузнать, какие там настроения. Он собирался приступить к делу только в том случае, если хоть часть горожан склоняется к соблюдению прежнего союза. (5) Виллий прибыл на квинквереме ко входу в гавань. Когда туда высыпал весь народ магнесийцев, он спросил, чего им хочется больше: чтобы он пришел к ним как друг или же как враг. (6) Магнетарх Эврилох отвечал, что Виллий прибыл к друзьям, но лучше бы он не входил в гавань, а позволил бы магнесийцам жить в согласии и свободе и не возбуждал бы толпу под видом переговоров. (7) Далее речи перешли в препирательство: римлянин бранил магнесийцев за неблагодарность, пророчил им неминуемые бедствия, а толпа роптала, обвиняя то сенат, то Квинкция. Так, ничего не добившись, Виллий вернулся к Квинкцию, который послал гонца к претору[3920]– сказать, чтобы тот уводил войско домой. (8) А сам Квинкций вернулся с кораблями в Коринф.
40. (1) Греческие дела, переплетшиеся с римскими, отклонили в сторону мой рассказ, и не потому что описание их стоило бы труда само по себе, а потому что это они послужили причиной войны с Антиохом.
(2) После того как были избраны консулы на будущий год [191 г.] (ибо именно с этого места я отклонился в сторону), консулы Луций Квинкций и Гней Домиций отправились к провинциям: первый против лигурийцев, второй против бойев. (3) Бойи были замирены, и даже все их сенаторы вместе с детьми и начальники с конницей – всего до полутора тысяч человек – сдались консулу. (4) Другой консул во многих местах разорил лигурийские земли и овладел несколькими крепостями. Оттуда не только вывезена была разного рода добыча и пленники, но были также возвращены некоторые римские граждане и союзники, находившиеся во власти врага[3921].
(5) В том же самом году по сенатскому решению и по постановлению народа была выведена колония в Вибону[3922]. Отправилось туда три тысячи семьсот пехотинцев и триста конников. (6) Вывели ее триумвиры Квинт Невий, Марк Минуций и Марк Фурий Крассипед. Пехотинцам дали по пятнадцать югеров земли на каждого, а конникам – вдвое. До раздела земля эта принадлежала бруттийцам; бруттийцы ее отобрали у греков.
(7) Тогда же в Риме случились два очень пугающих бедствия; одно было долгим, но менее тяжким: тридцать восемь дней колебалась земля. Столько же дней, тревожных и полных страха, оставались приостановленными все дела. По этому поводу были проведены трехдневные молебствия. (8) Второе несчастье принесло уже не только пустые страхи, но настоящее несчастье для многих: это был пожар, начавшийся с Бычьего рынка, – в течение дня и ночи пылали все здания, обращенные к Тибру. Сгорели все лавки с товарами, стоившими больших денег.
41. (1) Год уже подходил к концу; со дня на день настойчивей делались слухи о войне с Антиохом и росла озабоченность сенаторов. (2) Они уже рассуждали о том, какие провинции дать должностным лицам будущего года, чтобы те могли лучше подготовиться. (3) Решили одному из консулов поручить Италию, а другому, что сенат сочтет нужным (все знали, что это война с Антиохом). (4) Тот, кому выпал бы этот жребий, должен был получить четыре тысячи пехоты и триста конников из римских граждан, а также шесть тысяч пехоты и четыреста конников из латинов‑союзников. (5) Набрать их поручено было консулу Луцию Квинкцию[3923], чтобы без всякой заминки новый консул мог бы тут же отправиться, куда укажет ему сенат. (6) О преторских провинциях также принято было решение: при жеребьевке первому выпадала городская претура и вместе с нею и разбор дел между гражданами и иноземцами; второму – Бруттий; третьему – флот, чтобы плыть, куда укажет сенат; четвертому – Сицилия, пятому – Сардиния, шестому – Дальняя Испания[3924]. (7) Помимо этого, консулу Луцию Квинкцию поручено было набрать два новых легиона из римских граждан и еще двадцать тысяч пехоты и восемьсот всадников из союзников и латинов. Это войско предназначалось претору, который будет действовать против бруттийцев.
(8) В этот год [192 г.] на Капитолии были посвящены два храма Юпитеру: один – выстроенный по обету Луция Фурия Пурпуреона[3925], тогда претора на галльской войне, другой – по его же обету, который он дал уже будучи консулом. Посвятил их дуумвир Квинт Марций Ралла.
(9) В том же году было вынесено много суровых приговоров ростовщикам[3926]. Частных лиц обвиняли курульные эдилы Марк Тукций и Публий Юний Брут. (10) На деньги от пеней, взысканных с осужденных, Капитолий был украшен позолоченными квадригами, а в святилище Юпитера над кровлей выставлено двенадцать позолоченных щитов. Те же эдилы возвели портик в Дровяниках за Тройными воротами[3927].
42. (1) Напряженно готовились к новой войне римляне – не отставал и Антиох. (2) Три только города задерживали его: Смирна, Александрия Троадская и Лампсак[3928]. Он пока что не мог ни взять их силой, ни склонить к дружескому соглашению. Но не хотел он и оставлять их в своем тылу, переправляясь в Европу. Удерживали его также размышления о Ганнибале. (3) Сначала царь затянул дело с отправкой беспалубных судов, которые он собирался послать с Ганнибалом в Африку; (4) потом начались обсуждения: а стоит ли вообще его посылать? Особенно постарался тут этолиец Фоант, который, ввергнув в смуту всю Грецию, докладывал о том, что захвачена Деметриада. (5) И подобно тому как грекам он сочинял про царя небылицы, преувеличивая его мощь, и тем многих воодушевил, так же точно теперь пустыми речами обнадеживал он самого царя: все, мол, призывают его в своих молитвах, люди сбегутся‑де на берег, чтобы высматривать приближение царского флота; (6) Фоант же осмелился отговаривать царя от уже почти что им принятого решения о Ганнибале: не стоит отделять никакой части от царского флота, (7) а уж если корабли будут отправлены, то пусть ими командует кто угодно, только не Ганнибал. (8) Он изгнанник. Он пуниец. Его судьба и нрав могут менять его замыслы тысячу раз на дню. (9) И даже сама воинская его слава, которая всех влечет к нему, как к невесте приданое, для царского полководца избыточна. Царь – вот кто должен быть на виду у всех – единственный вождь, единственный повелитель! (10) Загуби Ганнибал доверенный ему флот или войско, урон будет точно таков же, как если бы ими командовал любой другой. Но удайся ему что‑нибудь, и вся слава достанется Ганнибалу – не Антиоху. (11) Если же в этой великой войне удастся одолеть римлян, то есть ли надежда, что Ганнибал согласится жить под властью царя, что подчинится одному человеку, – он, который, можно сказать, и собственному отечеству не подчинился? (12) Не для того он с молодых лет воспитывал в своей душе надежду властвовать над всем миром, чтобы в старости терпеть над собой господина. (13) Царь не нуждается в Ганнибале как полководце – его можно использовать как спутника и советника. (14) Умеренная выгода от его великого дара не будет ни обременительна, ни бесполезна: а когда требуют слишком многого, это тягостно и для дающего, и для получающего.
43. (1) Никто так не склонен к зависти, как те, чье дарование не отвечает их происхождению и положению, ибо они ненавидят доблесть и одаренность в других. (2) Тотчас же решение об отправке Ганнибала, единственное полезное из принятых царем в начале войны, было отменено[3929]. Отпадение от римлян Деметриады, перекинувшейся к этолийцам, прибавило спеси царю, и он постановил не откладывать более вторжения в Грецию. (3) Прежде чем отчалить, он сошел на берег в Илионе, чтобы принести жертву Минерве[3930]. Вернувшись к флоту, он выступил в поход, имея сорок крытых кораблей и шестьдесят беспалубных. За ним следовало двести грузовых судов со всякого рода припасами и прочим снаряжением для войны. (4) Сначала царь прибыл на остров Имброс, оттуда переправился на Скиат. Собрав там рассеявшиеся в открытом море корабли, он достиг материка и причалил сперва в Птелее[3931]. (5) Там его встречал магнетарх Эврилох и магнесийская знать из Деметриады. Обрадовавшись этой многолюдной встрече, царь на другой день ввел корабли в городскую гавань, а войско расположил неподалеку. (6) У него было десять тысяч пехоты, пятьсот всадников и шесть слонов – сил этих не хватило бы даже для завоевания одной беззащитной Греции, тем менее достало бы их для войны с римлянами.
(7) Когда пришла весть о высадке Антиоха в Деметриаде, этолийцы, созвав собрание, постановили призвать царя. (8) А тот, уже зная, что такое решение будет принято, покинул Деметриаду и двинулся к Фаларам, что в Малийском заливе. (9) Приняв там от этолийцев их постановление, он прибыл в Ламию, где толпа с великим одушевлением встретила его криками, рукоплесканиями и прочими знаками, какими чернь выражает бьющий через край восторг.
44. (1) Антиох явился в собрание. Претор Феней и другие старейшины с трудом водворили тишину, и царь начал говорить. (2) Он попросил извинения за то, что прибыл с куда меньшими силами, чем все надеялись и рассчитывали. (3) Это, сказал он, должно служить лучшим знаком его великого благорасположения к этолийцам – ведь он, даже не успев достаточно подготовиться, не дождавшись поры мореплавания[3932], без колебаний явился по первому зову их послов. Он, продолжал Антиох, был уверен, что, стоит ему показаться на глаза этолийцам, как они тотчас увидят в нем единственного своего защитника. (4) Впрочем, он сполна осуществит и надежды тех, кто пока выглядит обманувшимся в своих ожиданиях. (5) Лишь только придет пора мореплавания, он заполнит всю Грецию оружьем, мужами[3933], конями, а все побережье – своими флотами. (6) Он не постоит ни за расходами, ни за трудами, будет идти навстречу опасности, пока не сбросит с их шеи римского ярма и не дарует истинную свободу Греции, а главенствующее в ней положение – этолийцам. (7) Вместе с войсками из Азии прибудет множество всяких припасов, а пока этолийцы должны снабдить его воинов достаточным количеством зерна и всем прочим по умеренным ценам.
45. (1) Произнеся это при великом одобрении присутствующих, царь удалился. (2) После его ухода начался спор между двумя этолийскими вождями, Фенеем и Фоантом. (3) Феней считал, что Антиохом надо воспользоваться не как предводителем в войне, а скорее как миротворцем и третейским судьей в споре этолийцев с римским народом. (4) Сам приход царя и его величие возымеют большее действие на римлян, внушат им большее почтенье, чем сила оружия. Многое из того, чего не добиться вооруженной борьбой, люди уступают добровольно – только бы не воевать. (5) А Фоант возражал: не к миру Феней стремится, он хочет только расстроить приготовления к войне, чтобы от пресыщения разговорами напор царя растерял свою мощь и римляне выиграли время для собирания сил. (6) Столько посольств отправивши в Рим, столько раз обсуждая дела с самим Квинкцием, этолийцы достаточно убедились, что от римлян справедливости не добиться. Да разве молили бы они о помощи Антиоха, останься у них хоть какая‑нибудь надежда! (7) Эта помощь пришла быстрее, чем все ожидали, но не следует расхолаживаться; напротив того, нужно молить царя, чтобы он, хотя сам (что всего важнее) пришел к ним заступником Греции, еще вызвал бы также свои сухопутные и морские силы. (8) Будучи вооружен, царь чего‑то добьется. Безоружный, он ничего не поделает с римлянами, не защитит не только что этолийцев, но даже и самого себя!
(9) Это мнение одержало верх. Собрание решило объявить царя главнокомандующим и отрядило к нему тридцать вождей, чтобы он с ними совещался в случае необходимости.
46. (1) Итак, собрание было распущено, и толпа разошлась по своим городам. На другой день царь держал совет с этолийскими апоклетами[3934]о том, откуда ему начинать войну. (2) Решено было первым делом напасть на Халкиду, чью стойкость недавно тщетно испытывали этолийцы[3935]: для этого дела нужнее была быстрота, чем большие усилия и приготовления. (3) Итак, царь двинулся через Фокиду с той тысячей пехотинцев, что шла за ним от Деметриады. А предводители этолийцев выступили другой дорогой с немногими молодыми воинами и, встретившись у Херонеи с царем, последовали за ним на десяти палубных судах. (4) Поставив лагерь у Салганей, царь вместе с этолийскими вождями на кораблях переправился через Еврип. Когда он ступил на берег неподалеку от гавани, халкидские должностные лица и знать вышли за городские ворота. По нескольку человек от каждой стороны встретились для переговоров. (5) Этолийцы с жаром уговаривали халкидцев, не изменяя дружбе с римлянами, принять и царя в свои друзья и союзники: (6) ведь он переправился в Европу не для разжигания войны, а ради освобождения Греции – освобождения не на словах, не притворного, какое принесли с собой римляне, а на деле. (7) Ничто‑де не принесет греческим городам такой пользы, как установление дружбы с обеими державами: тогда от несправедливости, причиненной любою из них, греков обезопасит верность и подмога другой. (8) Но если халкидцы не примут царя, то пусть знают, что ждет их в ближайшем будущем: римская помощь далеко, а враждебный Антиох у ворот, и противостоять ему собственными силами они не в состоянии.
(9) Отвечая на это, Микитион, один из халкидских начальников, сказал, что он удивлен: кого это собрался освобождать Антиох, оставив свое царство и переправившись в Европу; (10) ведь он, Микитион, не знает в Греции ни одного города, который имел бы римский гарнизон в своих стенах, или платил бы дань, или, связанный неравноправным договором, вынужден был бы против воли терпеть его условия. (11) Вот и халкидцы не нуждаются ни в спасителе их свободы – ибо они свободны, ни в заступнике – ибо, облагодетельствованные римским народом, они наслаждаются миром, как и свободой. (12) А от дружбы с царем они не отказываются и с самими этолийцами тоже – так пусть те для начала поступят по‑дружески: покинут остров и удалятся. (13) Ведь халкидцы решили твердо: их в свои стены не принимать и даже никакого союза не заключать, иначе как с одобрения римлян.
47. (1) Когда этот ответ был передан царю на корабль, где тот находился, Антиох решил пока что вернуться в Деметриаду – не столько при нем было войск, чтобы сделать что‑нибудь. (2) Там царь стал советоваться с этолийцами, как действовать дальше, коль скоро первое начинание сорвалось. Было решено испытать беотийцев, ахейцев и афаманского царя Аминандра. (3) И Антиоху, и этолийцам казалось, будто беотийское племя отвратилось от римлян еще со времен смерти Брахилла и последовавших за нею событий[3936]; (4) они были также уверены, что ахейский вождь Филопемен ненавидит Квинкция[3937]и сам ему ненавистен из‑за соперничества в Лаконской войне. (5) А жена Аминандра, Апама, была дочерью некоего мегалополитанца Александра, который мнил себя потомком Александра Великого[3938], почему и нарек двух своих сыновей Филиппом и Александром, а дочь – Апамой. (6) Просватанную за царя сестру сопровождал в Афаманию ее старший брат Филипп. (7) Этого легкомысленного человека этолийцы с Антиохом распалили надеждой на македонский престол: он‑де выкажет свое истинно царское происхождение, привлечет Аминандра и афаманов на Антиохову сторону. (8) И это пустословие, эти вздорные обещания подействовали не только на Филиппа, но даже на Аминандра[3939].
48. (1) В Ахайе послы Антиоха и этолийцев были в присутствии Тита Квинкция представлены собранию в Эгии. (2) Первым выслушали Антиохова посланца. Суесловный, как все, кто кормится от царских щедрот, он наполнил моря и земли праздным звуком своих речей. (3) Он говорил, что в Европу через Геллеспонт переправляются бессчетные толпы конников, частью латников (их называют катафрактами[3940]), а частью – наездников‑лучников, от которых невозможно укрыться, – ведь они, даже спасаясь бегством, отстреливаясь на скаку, без промаха поражают противника. (4) Помянув эти конные полчища, и сами способные опрокинуть соединенное войско хоть всей Европы, царский посол добавил к ним и многочисленную пехоту. (5) Тут он принялся стращать ахейцев неслыханными именами племен, называя дахов, мидийцев, элимеев, кадусиев[3941]. (6) Что же касается царского флота, какого никакие гавани Греции и вместить‑то не смогут, то правое его крыло образуют сидонцы и тирцы, левое же – арадяне и памфилийские сидяне, а с этими народами никому и никогда не сравняться ни в морском деле, ни в доблести. (7) А уж о богатствах Антиоха и всяком военном снаряжении излишне, мол, и говорить: ахейцы сами знают, сколь изобильны золотом были от века царства Азии. Итак, продолжал посол, римлянам предстоит иметь дело не с Ганнибалом и не с Филиппом (ведь первый был главою одного только города, а второй царствовал лишь в Македонии), но с великим царем всей Азии и части Европы. (8) И хотя царь явился от самых дальних пределов Востока ради того, чтобы освободить Грецию, ни одно из его требований не понуждает ахейцев нарушить их верность римлянам – старым союзникам и друзьям. (9) Антиох не просит их браться вместе с ним за оружие и воевать против римлян – пусть только не берут ничью сторону. Им как общим друзьям пристало желать мира для тех и других, а не вмешиваться в войну. (10) Примерно о том же просил и этолийский посол Архидам: пускай‑де ахейцы пребывают в бездействии – это самое простое и самое безопасное; оставаясь зрителями войны, они будут ожидать развязки чужих судеб, нисколько не искушая собственной. (11) Затем невоздержанность языка повлекла Архидама дальше, и он стал бранить то римлян вообще, то прямо Квинкция. (12) Он твердил о неблагодарности, попрекал их тем, что не только победа над Филиппом куплена‑де этолийской доблестью, но даже спасение самого Квинкция и его войска – дело этолийцев. (13) Где и когда исполнял этот римлянин свои обязанности полководца? Его и в строю‑то можно было увидеть, только когда он гадал по птицам, закалывал жертву и возглашал обеты, наподобие жалкого жреца‑прорицателя, а сам Архидам тем временем вместо него подставлял свое тело вражеским стрелам[3942].
49. (1) На это Квинкций заметил, что Архидам больше думает о тех, в чьем присутствии он говорит, чем о тех, к кому обращается. (2) Ахейцам‑то хорошо известно, что грозны этолийцы лишь на словах, а не в деле, больше на сходках, чем в боевом строю. (3) Так что не об ахейцах печется теперь Архидам – он знает, что им этолийцы и без того хорошо знакомы. Выхваляется он перед царскими послами, а через них – перед отсутствующим царем. (4) Если кто‑нибудь раньше не смог понять, что же свело друг с другом Антиоха и этолийцев, то теперь ему это станет ясно из посольских речей: они по очереди лгут и бахвалятся мощью, которой у них нет, воодушевляя друг друга пустой надеждой и сами от этого воодушевляясь. (5) «Этолийцы, – говорил Квинкций, – рассказывают, будто они победили Филиппа, доблестью своею защитили римлян, а также, как вы только что слышали, что за ними пойдете и вы, и прочие города и народы; царь же, со своей стороны, чванится полчищами пехотинцев и конников, и уже моря не видно от его кораблей, (6) но все это очень похоже на тот обед, каким потчевал меня в Халкиде мой гостеприимец, хороший человек и радушный хозяин. Он обходительно принимал нас в разгар лета, а когда мы подивились, откуда у него в это время года такое изобилие разнообразной дичи, (7) он, улыбнувшись и не хвастаясь, как наши нынешние противники, объяснил, что все, казавшееся нам мясом различных диких зверей, изготовлено из домашней свинины с помощью разных приправ»[3943]. (8) Это же самое, продолжал Квинкций, можно сказать о военных силах царя, которыми здесь только что бахвалились. Нам говорили о разных родах войск, поминали неслыханные имена различных племен – всех этих дахов, мидийцев, кадусиев, элимеев. Да это же всё сирийцы, а значит, душою скорее рабы, чем воины. (9) «А если бы мог я, ахейцы, въявь показать вам, как метался великий царь то туда, то сюда – из Деметриады то в Ламию на собрание этолийцев, то в Халкиду, – (10) вы бы увидели, что в царском лагере едва наберется каких‑то неполных два легиона; увидели бы, как царь чуть ли не с протянутою рукой выклянчивает у этолийцев продовольствие, (11) чтобы выдать воинам хлебное довольствие; как он попрошайничает, как обещает лихву, моля ссудить ему денег для выплаты жалованья; как стоит у ворот Халкиды, а его туда не пускают; как возвращается в Этолию, повидав лишь Авлиду и Еврип. Зря доверился Антиох этолийцам, а этолийцы – царскому тщеславию. (12) Тем меньше у вас оснований вдаваться в обман – положитесь на проверенную и испытанную дружбу римлян. (13) А то, что тут выдают вам за наилучшее – не ввязываться в войну, – это самое невыгодное для вас. Ведь именно так вы, не стяжав благодарности и не явив достоинства, станете только наградой для победителя».
50. (1) Такой ответ Квинкция своим противникам был найден очень удачным, и его речь встретила благосклонность друзей. (2) Без споров и без сомнений ахейцы постановили, что у их племени и враги, и союзники те же самые, что и у римлян; было решено объявить войну и Антиоху, и этолийцам. (3) Кроме того, ахейцы тотчас послали подкрепления, куда посоветовал Квинкций; пятьсот воинов в Халкиду и пятьсот – в Пирей. (4) Дело в том, что в Афинах чуть не дошло до мятежа, когда некоторые в надежде на воздаяние принялись переманивать на сторону Антиоха продажную чернь, – в конце концов те, кто поддерживал римлян, призвали Квинкция, и по обвинению некоего Леонта зачинщик смуты Аполлодор был осужден и изгнан.
(5) Так что и от ахейцев посольство привезло царю неутешительный ответ. Беотийцы же не ответили наверняка: вот, мол, когда Антиох придет к ним в Беотию, тогда они и подумают, что им делать.
(6) Узнав, что ахейцы и царь Эвмен отправили подкрепления в Халкиду, Антиох решил поторопиться, чтобы упредить их и по возможности перехватить на подходе. (7) И вот он посылает Мениппа примерно с тремя тысячами воинов и Поликсенида со всем флотом, а сам трогается в путь через несколько дней, ведя шесть тысяч своих и еще тех, не слишком многочисленных, этолийцев, которых можно было собрать в Ламии. (8) Пятьсот ахейцев и скромное подкрепление от царя Эвмена под предводительством халкидца Ксеноклида прошли еще не занятыми дорогами и, благополучно переправившись через Еврип, прибыли в Халкиду. (9) Когда же подошли римские воины, числом тоже около пятисот, оказалось, что Менипп уже поставил лагерь перед Салганеями, у Гермея – там, где переправа из Беотии на остров Евбею. (10) С римлянами был Микитион, посланный из Халкиды к Квинкцию с просьбой об этом самом подкреплении. (11) Убедившись, что проход занят неприятелем, он отказался идти к Авлиде и поворотил к Делию, чтобы переправиться на Евбею оттуда[3944].
51. (1) Делий – это храм Аполлона, нависающий над морем. От Танагры он отстоит на пять миль, а от него до евбейского берега меньше четырех миль по морю. (2) Здешнее капище и священная роща при нем пользовались той неприкосновенностью и тем заветным правом, коими обладают храмы, называемые у греков «убежищами»[3945]. К тому же война еще не была объявлена, и не было слышно, чтобы уже обнажились мечи и пролилась кровь. (3) Так что воины нимало не беспокоились – одни осматривали храм и рощу, другие без оружия бродили по берегу, а большинство рассыпалось по окрестным полям в поисках дров и продовольствия. (4) Вдруг Менипп, напав на рассеявшихся, перебил их, а около пятидесяти захватил живыми. Лишь очень немногим удалось бежать, среди них и Микитиону, подобранному небольшим грузовым судном. (5) Это происшествие не только огорчило Квинкция и римлян, понесших чувствительную потерю, но и утвердило их в праве начать войну с Антиохом. (6) Царь, приведши войско к Авлиде, снова отправил в Халкиду посланцев – частью из своих людей, частью из этолийцев; они говорили то же самое, что и прежде, но на сей раз уже с более внушительными угрозами. Антиох без труда добился, чтобы перед ним открылись городские ворота – Микитион и Ксеноклид тщетно пытались этому воспрепятствовать. (7) Те, кто держал сторону римлян, с приходом царя покинули город. Ахейские и Эвменовы воины держались в Салганеях, а немногочисленные римляне усиливали крепостцу в Еврипе, чтобы сторожить переправу. (8) Салганеи были осаждены Мениппом, а еврипская крепость – самим царем. Первыми сдали свое укрепление ахейцы и Эвменовы воины, выговорив себе право беспрепятственно уйти. Римляне обороняли Еврип с большим упорством, (9) но в конце концов и они, запертые и с суши, и, с моря, видя, как подвозятся стенобитные орудия и приспособления, не снесли осады. (10) Когда главный город Евбеи пал, прочие города острова тем более не посмели оказать царю неповиновение. Получив в свою власть такой большой остров и столько нужных городов, Антиох считал, что война началась для него удачно.
КНИГА XXXVI
1. (1) В консульскую должность вступили Публий Корнелий Сципион, сын Гнея, и Маний Ацилий Глабрион [191 г.][3946]. (2) Сенаторы повелели им, прежде чем обсуждать вопрос о провинциях, позаботиться о делах божественных – принести в жертву взрослых животных во всех храмах, в которых большую часть года ставятся угощенья богам[3947], и молиться о том, чтобы помыслы сената о новой войне споспешествовали благополучному ее завершенью, счастливому для сената и народа римского. (3) Все жертвоприношения были благоприятны, уже при первых явлены были хорошие знамения. Гаруспики истолковали их так, что этой войной раздвинуты будут пределы римские, грядет победа и триумф. (4) Когда об этом было возвещено, сенаторы, освободив душу от сомнений, постановили запросить народ, (5) желает ли, повелевает ли он начать войну с царем Антиохом и всеми его приверженцами; и если народ повелит, то пусть консулы, коли им будет угодно, доложат обо всем этом деле сенату. (6) Запрос сделан был Публием Корнелием. Тогда сенат повелел консулам бросить жребий о провинциях Италии и Греции[3948]. Тот, кому досталась бы Греция, должен был получить не только воинов, каких по распоряжению сената набрал или вытребовал для этой провинции, будучи консулом, Луций Квинкций[3949], (7) сверх того, он принимал войско, что в минувшем году переправил в Македонию по решению сената претор Марк Бебий[3950]. (8) Наконец, ему дозволялось при необходимости еще принять – уже вне пределов Италии – вспомогательные войска от союзников, но численностью не более пяти тысяч. Консула предыдущего года Луция Квинкция было решено назначить легатом[3951]на эту войну.