КНИГА ПЕРВАЯ. ВНЕШНЕЕ ПОВЕСТВОВАНИЕ 6 глава




– Нет, почтенный, все готовится заранее.

– Зачем?

– Чтобы утолить будущий голод, почтенный.

– Но разве есть, государь, будущий голод?

– Нет, почтенный.

– Перемудрили вы, госу­дарь: голод, которого нет, утолить готовитесь.

– Прекрасно, почтенный Нагасена[286].

 

Царь молвил: «Почтенный Нагасена, далеко ли отсюда до мира Брахмы?»

– Очень далеко отсюда до мира Брахмы, го­сударь. Если оттуда свалится скала в дом величиной, то, про­летая в сутки сорок восемь тысяч йоджан, она достигнет земли через четыре месяца.

– Почтенный Нагасена, вы утверждаете: не быстрее сильный мужчина согнутую руку выпрямит или прямую руку согнет[287], как обладающий сверхобычными силами монах, господин своего духа, исчезнет с материка Джамбу и внезапно появится в мире Брахмы. Мне в это не верится, слиш­ком уж быстро преодолеет он все эти сотни йоджан.

– Где ты родился, государь? – спросил тхера.

– Есть, почтенный, остров Аласанда, там я и родился.

– Как далеко отсюда до Аласанды, государь?

– Добрых две сотни йоджан, почтенный.

– Помнишь ты о чем-нибудь, что там делал? Не правда ли, го­сударь?

– Да, почтенный, помню.

– Легко же ты, государь, добрых две сотни йоджан прошел.

– Прекрасно, почтенный Нагасена.

 

Царь молвил: «Почтенный Нагасена, если один умрет здесь и родится в мире Брахмы, а другой умрет здесь же и родится в Кашмире, то кто раньше, кто позже?»

– Одновременно, госу­дарь.

– Приведи пример.

– Где твой родной город, госу­дарь?

– Есть местечко Каласи[288], почтенный, там я и родил­ся.

– Как далеко отсюда до Каласи, государь?

– Добрых две сотни йоджан, почтенный.

– А как далеко отсюда до Кашмира, государь?

– Двенадцать йоджан, почтенный.

– Ну-ка, государь, представь себе Каласи.

– Уже, почтен­ный.

– Ну-ка, государь, представь себе Кашмир,

– Уже, почтенный.

– Что ты себе быстрее представлял, а что дольше, государь?

– Одинаково, почтенный.

– Вот так же, государь, если один умрет здесь и родится в мире Брахмы, а другой умрет здесь и родится в Кашмире, то они родятся одновременно.

– Приведи еще пример.

– Как ты полагаешь, государь: вот ле­тели два сокола, один сел на высокое дерево, другой сел на низкое дерево, притом оба одновременно; чья тень раньше дой­дет до земли, чья тень позже дойдет до земли?

– Одновременно, почтенный.

– Вот так же, государь, если один умрет здесь и родится в мире Брахмы, а другой умрет здесь же и родится в Кашмире, то они родятся одновременно[289].

– Прекрасно, по­чтенный Нагасена.

 

Царь молвил: «Почтенный Нагасена, сколько всего звеньев просветления?»

– Семь, государь, звеньев просветления.

– И сколькими же звеньями просветления человек просветляет­ся?

– Одним звеном просветления просветляется, государь: звеном всепросветления, называемым «разбор дхарм».

– По­чему же, почтенный, говорится о семи звеньях просветления?

– Как ты полагаешь, государь: если меч лежит в ножнах, не взят в руку, может ли он что-либо разрубить?

– Нет, почтен­ный.

– Вот так же, государь, звеном всепросветления, назы­ваемым «разбор дхарм», без прочих шести звеньев просветле­ния человек не просветляется.

– Прекрасно, почтенный На­гасена.

 

Царь молвил: «Почтенный Нагасена, что больше – достойное или недостойное[290]?»

– Достойное больше, государь, недостой­ное меньше.

– Почему же?

– Совершающий недостойное раскаивается в том, что совершил грех, и потому, государь, грех не растет. Совершающий же достойное, государь, не рас­каивается, раз нет раскаяния, то является веселость, от весело­сти является радость, от радости тело[291] становится надежным, от надежности тела ощущается приятное, у ощущающего при­ятное мысль сосредоточивается, сосредоточенный постигает то, что есть[292], поэтому достойное растет. Да ведь если человек с усеченными ступнями и кистями рук подаст Блаженному стебе­лек лотоса, то он девяносто одну кальпу не попадет в преис­поднюю[293], потому я и говорю, что достойное больше, недостойное меньше.

– Прекрасно, почтенный Нагасена.

 

Царь молвил: «Если один заведомо грешит, почтенный На­гасена, а другой по неведению грешит, то у кого больше недо­стойного?»

– У того, кто по неведению грешит, недостойного больше,– молвил тхера.

– Стало быть, почтенный Нагасена, если у нас царевич или сановник грешит по неведению, то нам его вдвойне наказывать?

– Как ты полагаешь, государь: если нагретый железный жар, горячий, накаленный докрасна, жаром пышущий, двое схватят: один зная схватит, другой не зная схватит – то кто сильнее обожжется?

– Кто не зная схватил, почтенный, тот и обожжется сильнее.

– Вот так же, государь, кто грешит по неведению, у того недостойного больше.

– Прекрасно, почтенный Нагасена[294].

 

Царь молвил: «Почтенный Нагасена, может ли кто-нибудь во плоти добраться до северного материка Куру, или до мира Брахмы, или еще до какого-то материка?»

– Да, государь, есть такие, кто может в этом же теле, составленном из четырех больших сутей[295], добраться и до северного материка Куру, и до мира Брахмы, и до другого какого-либо материка.

– Каким образом, почтенный Нагасена, они могут в этом же теле, состав­ленном из четырех больших сутей, добраться и до северного материка Куру, и до мира Брахмы, и до другого какого-либо материка?

– Ты ведь перепрыгиваешь на земле расстояние в пядь или две, государь, не так ли?

– Да, почтенный, конечно. Я и на шестнадцать пядей прыгаю.

– Как ты прыгаешь на шестнадцать пядей, государь?

– У меня является мысль: при­землиться туда-то. С появлением такой мысли тело становится для меня легким.

– Вот так же, государь, обладающий сверх­обычными силами монах, господин своего духа, устанавливает тело на мысль[296] и силой мысли летит по воздуху.

– Прекрас­но, почтенный Нагасена.

 

Царь молвил: «Почтенный Нагасена, вы говорите о костях длиной сто йоджан. Но ведь даже деревьев длиной сто йоджан и то нет. Откуда же взяться костям в сто йоджан длиной?»

– Как ты полагаешь, государь: водятся ли в океане рыбы дли­ною пятьсот йоджан? Слыхал ты об этом?

– Да, почтенный, слыхал.

– Но ведь у рыбы в пятьсот йоджан длиной как раз и будут кости длиной сто йоджан[297].

– Прекрасно, почтенный Нагасена.

 

Царь молвил: «Почтенный Нагасена, вы утверждаете, будто можно пресечь вдохи и выдохи»[298].

– Да, государь, можно пре­сечь вдохи и выдохи.

– Каким образом, почтенный Нагасена, можно пресечь вдохи и выдохи?

– Ты когда-нибудь слышал, государь, как кто-то храпит?

– Да, почтенный, слышал.

– Если человек согнется, то прекратится его храп, государь?

– Да, почтенный, прекратится.

– Если этот звук у того, кто не освоил тело, не освоил нравственность, не освоил мысль, не освоил мудрость, может прекратиться, то неужели не может пресечь вдохи и выдохи тот, кто освоил тело, освоил нравствен­ность, освоил мысль, освоил мудрость, вошел в четвертую ста­дию созерцания?

– Прекрасно, почтенный Нагасена.

 

Царь молвил: «Почтенный Нагасена, есть такое слово «оке­ан». Почему вода называется океаном?»

– Столько-то воды, государь, соответственно соли; столько-то соли, соответственно воды, потому и называется океаном[299].

– Прекрасно, почтен­ный Нагасена.

 

Царь молвил: «Почтенный Нагасена, почему вкус океана один – соленый?»

– От долгого стояния в нем воды, государь, вкус океана один – соленый.

– Прекрасно, почтенный Нагасе­на.

 

Царь молвил: «Почтенный Нагасена, все ли тонкое можно помыслить?

– Да, государь, все тонкое можно помыслить.

– А что такое, почтенный, все тонкое?

– Все тонкое, государь, это дхарма, но не все дхармы тонки. И тонкое и грубое суть обозначения дхарм. Все, что должно быть помыслено, мыслит мудрость, помимо мудрости, мышления нет[300].

– Прекрасно, почтенный Нагасена.

 

Царь молвил: «Почтенный Нагасена, есть дхармы: созна­ние, мудрость, душа живого существа. Эти дхармы – и разные предметы, и разные слова или предмет один, слова только раз­ные?»[301]

– Свойство сознания – осознавать, государь, свойство мудрости – мудровать[302], а душа представляет собой ничто.

– Если душа представляет собой ничто, то кто же тогда зрением видит зримое, слухом слышит звук, обонянием чует запах, язы­ком вкушает вкус, телом осязает осязаемое, умом осознает дхар­мы?

– Если это душа зрением видит зримое (---) умом осознает дхармы,– молвил тхера,– то, если вырвать проходы зрения, она должна отчетливее увидеть зримое, ибо к ней будет обращено большее пространство, а если вырвать уши, вырвать нос, вырвать язык, разорвать поверхность тела, то она должна отчетливее услышать звук, почуять запах, вкусить вкус, ося­зать осязаемое, ибо к ней будет обращено большее пространст­во?.

– Нет, почтенный.

– Стало быть, государь, душа живо­го существа представляет собой ничто.

– Прекрасно, почтен­ный Нагасена[303].

 

Тхера молвил: «Трудное дело сделал Блаженный, госу­дарь».

– Какое трудное дело сделал Блаженный, почтенный Нагасена?

– Трудное дело сделал Блаженный, государь: по­следовательно описал различия всех безобразных дхарм – ума и дхарм, связанных с ним,– разворачивающихся на единой опоре: вот соприкосновение, вот ощущение, вот распознавание, вот побуждение, вот мысль[304].

– Приведи пример.

– Напри­мер, государь, некто вышел на корабле в открытое море, за­черпнул пригоршню воды и попробовал ее на вкус. Сможет ли, государь, этот человек узнать: вот вода из Ганги, вот вода из Ямуны, вот вода из Ачиравати, вот вода из Сараю, вот вода из Махи?

– Трудно узнать, почтенный.

– Но то, что сделал Блаженный, еще труднее: он последовательно описал различия всех безобразных дхарм – ума и дхарм, связанных с ним,– раз­ворачивающихся на единой опоре: вот соприкосновение, вот ощущение, вот распознавание, вот побуждение, вот мысль.

– Спасибо, почтенный,– поблагодарил царь[305].

 

Седьмая глава закончена.

Завершение беседы.

 

«Ты не знаешь, государь, который теперь час?» – спросил тхера.

– Знаю, почтенный. Сейчас вечерняя стража уже кончи­лась, полуночная стража идет; зажигают четыре факела из ткани, смоченной в конопляном масле,– тебя проводят, как меня самого[306].

– Прекрасно, государь, умен монах,– молви­ли греки.

– Верно, любезные, умен тхера. Если уж встретились такой учитель, как он, да такой ученик, как я,– тут быстро можно понять Учение.

Обрадованный ответами тхеры Нагасе­ны на свои вопросы, царь Милинда пожаловал ему шерстяное одеяло ценой сто тысяч каршапан и сказал: «Почтенный Нагасена! Я приглашаю тебя восемьсот дней совершать трапезу у меня[307]; если тебе что-то нужно во дворце, то этим тоже распо­лагай».

– Полно, государь, не нужно мне этого.

– Я пони­маю, почтенный Нагасена, что не нужно, но ты и себя огради от пересудов, и меня огради. Вот в каком смысле огради себя: пойдут досужие пересуды, что Нагасена-де удовлетворил царя беседой, но ничего не получил от него. Огради себя от этого. Вот в каком смысле огради меня: пойдут досужие пересуды, что царя Милинду-де сполна удовлетворили ответами и бесе­дой, а он и виду не подает, что удовлетворен. Огради меня от этого.

– Пусть так, государь.

– Я ведь, почтенный, как лев, царь зверей: сидит в золотой клетке, а смотрит наружу. Вот и я, почтенный, хоть и живу в миру, а все наружу смотрю. Если бы я из дому ушел в бездомность, я бы недолго прожил – много у меня недругов.

Итак, почтенный Нагасена ответил на вопросы царя Милин­ды, встал и ушел в обитель. Вскоре после ухода почтенного Нагасены царю Милинде подумалось: «Так ли я все спраши­вал? Так ли почтенный отвечал?» И царь Милинда решил: «Хорошо я все спрашивал, хорошо все почтенный отвечал». И достопочтенному Нагасене, когда он вернулся в обитель, по­думалось: «Так ли царь Милинда все спрашивал? Так ли я отвечал?» И достопочтенный Нагасена решил: «Хорошо все царь Милинда спрашивал, хорошо я все отвечал».

И вот рано поутру, когда миновала ночь, достопочтенный Нагасена встал, оделся, взял в руку миску, надел верхнюю одежду и пришел в чертоги царя Милинды. Придя, он сел на предложенное сиденье. А царь Милинда приветствовал достопочтенного Нагасе­ну и сел подле. И, сидя подле достопочтенного Нагасены, царь Милинда сказал ему: «Не думай, почтенный, будто я оттого не спал остаток ночи, что был доволен тем, как задал тебе вопро­сы. Это не так. В оставшуюся часть ночи я подумал: «Так ли я все спрашивал, так ли почтенный отвечал? Хорошо я все спрашивал, хорошо почтенный отвечал». И тхера сказал: «Не думай, государь, будто я оттого не спал остаток ночи, что был доволен тем, как отвечал на твои вопросы. Это не так. В ос­тавшуюся часть ночи я подумал: «Так ли все царь Милинда спрашивал, так ли я отвечал? Хорошо все царь Милинда спра­шивал, хорошо я все отвечал». Так эти великие мужи поблаго­дарили друг друга за хорошую беседу.

В «Вопросах Милинды» вопросы и ответы закончены.


КНИГА ТРЕТЬЯ. ВОПРОСЫ-РОГАТИНЫ

Спорщик, в диспутах искушенный, острый разумом, даровитый,

Царь Милинда пришел к Нагасене, чтобы силой знанья помериться.

Подступил он к нему вплотную, задавал вновь и вновь вопросы,

И строй мыслей его изменился, он взялся читать Три Корзины.

В уединении, ночью Речения Будды продумывал,

На рогатины напоролся путаных, спорных вопросов:

«В проповеданном Царем дхармы что-то сказано неоднозначно,

Что-то по поводу сказано, что-то по сущности сказано [308]

Не напоролись бы в будущем на эти вопросы-рогатины [309],

Не распознавши их смысла; не возникло бы несогласия.

Испрошу у наставника милость; пусть он сломит вопросы-рогатины,

Пусть укажет путь объяснения, чтобы так объясняли и впредь».

 

Итак, когда начало светать и забрезжил рассвет, царь Ми­линда омыл голову, приложил молитвенно сложенные ладони ко лбу, направив помыслы к истинновсепросветленным прошлого, будущего и настоящего, и принял на себя восемь обетов: «На­чиная с нынешнего дня я на неделю должен взять на себя вось­меричный обет и совершать тапас; свершив же тапас, я испро­шу милость у учителя и задам ему вопросы-рогатины».

Итак, царь Милинда снял свою всегдашнюю мирскую одежду[310], отце­пил украшения, надел желтое рубище, надел шапочку, уподо­бившую его голову бритой голове монаха[311], и, став как бы молчальником, принял восьмеричный обет: «Эту неделю я не должен заниматься царскими делами, не должен допускать мыс­лей, связанных со страстью, связанных с ненавистью, связанных с заблуждением; с рабами, прислугой и челядью должен быть кроток, в телесных и речевых действиях должен быть осмотрителен; с тем, что воспринимают шесть чувств, должен быть не­устанно осмотрителен, должен устремить помыслы на освоение доброты»[312].

Он взял на себя этот восьмеричный обет и, направ­ляя свои помыслы лишь на него, провел неделю взаперти, а на восьмой день, когда начало светать, он с раннего утра позавт­ракал, и, опустив очи долу, скупой на слова, держа себя весьма собранно, в сосредоточенном, радостном, веселом, приподнятом настроении он пришел к тхере Нагасене, земно ему поклонился и, стоя подле, сказал:

– Мне нужно обсудить с вами один предмет, почтенный На­гасена. Нежелательно, чтобы при этом присутствовал кто-либо третий. В безлюдном месте, в пустынном лесу, в восьми отно­шениях подобающем монаху[313],– вот где смогу я задать свой вопрос. Там мне не будет нужно скрываться и таиться. Право, я достоин услышать тайну в доверительной беседе. Если прибег­нуть к сравнению, то, как земная твердь достойна того, что­бы ей доверили клад, почтенный Нагасена, право, точно так же и я достоин того, чтобы услышать тайну в доверительной беседе.

Войдя же с учителем в пустынную рощу, он сказал: «Почтенный Нагасена, человеку, стремящемуся к беседе, следует избегать восьми мест. В этих восьми местах понимаю­щий человек о деле не беседует, ведь беседа там рассыпается, не получается. Вот эти места: неровной местности следует избе­гать, опасной избегать, продуваемой ветром избегать, слишком укромной избегать, храмов избегать, дорог избегать, проходов избегать, водоемов избегать[314]».

Тхера спросил: «В чем изъяны неровной местности, опасной, продувае­мой ветром, слишком укромной, храмов, дорог, проходов, водо­емов?»

– В неровной местности, почтенный Нагасена, предмет бе­седы разбрасывается, раскидывается, растекается, не получает­ся. В опасной ум пугается, а испуганный предмета толком не разумеет. В продуваемой ветром голоса не слыхать. В слишком укромной подслушивают. У храма беседа выходит тяжеловата. В дороге беседа делается пустой. В проходах вихляет. У водо­ема делается общеизвестна. Об этом сказано:

«Неровного, опасного, ветреного места,

Укромного, богам посвященного,

Дороги, прохода и водоема –

Таких восьми мест сторониться должно».

Восемь родов людей, почтенный Нагасена, портят беседу, если с ними беседовать. Вот они: влекомый страстью, влекомый ненавистью, влекомый заблуждением, влекомый гордостью, алч­ный, ленивый, озабоченный чем-то одним, глупец.

Тхера спросил: «В чем их изъяны?»

– Влекомый страстью, почтенный Нагасена, под влиянием страсти портит беседу, влекомый ненавистью под влиянием не­нависти портит беседу, влекомый заблуждением под влиянием заблуждения портит беседу, влекомый гордостью под влиянием гордости портит беседу, алчный под влиянием алчности портит беседу, ленивый своей леностью портит беседу, озабоченный чем-то одним своею озабоченностью портит беседу, глупец сво­ею глупостью портит беседу. Об этом сказано:

«Страстный, злобный и заблудший, гордый, алчный и ленивый,

Озабоченный и глупый – вот кто расстройство в беседу вносит».

Почтенный Нагасена, а вот эти девять родов поверенную им тайну не хранят, выбалтывают. Вот они: влекомый страстью, влекомый ненавистью, влекомый заблуждением, трус, корысто­любец, женщина, пьяница, скопец, дитя.

Тхера спросил: «В чем их изъяны?»

– Влекомый страстью, почтенный Нагасена, поверенную тайну из страсти не хранит, выбалтывает; влекомый ненавистью из ненависти поверенную тайну не хранит, выбалтывает; влеко­мый заблуждением в заблуждении поверенную тайну не хра­нит, выбалтывает; трус со страху поверенную тайну не хранит, выбалтывает; корыстолюбец корысти ради поверенную тай­ну не хранит, выбалтывает; женщина из вероломства поверенную тайну не хранит, выбалтывает; пьяница по пьяной распущенности поверенную тайну не хранит, выбалтывает; скопец из-за своего калечества поверенную тайну не хранит, выбалтывает; дитя по легкомыслию поверенную тайну не хра­нит, выбалтывает. Об этом сказано:

«Страстный, злобный и заблудший, трус и корыстолюбивый,

Пьяный, скопец и женщина и, наконец, ребенок.

Эти девять среди людей низки, неверны, изменчивы.

Тайна, им доверенная, тайной недолго останется».

Почтенный Нагасена, разум созревает и мужает от восьми причин.

Вот они: с наступлением зрелого возраста разум созре­вает и мужает; от доброжелательного внимания разум созре­вает и мужает; благодаря расспрашиванию разум созревает и мужает; благодаря житью рядом с источником знания разум созревает и мужает; от подлинного внимания разум созревает и мужает; благодаря диспутам разум созревает и мужает; от почитания с любовью разум созревает и мужает; от житья в благоприятной местности разум созревает и мужает. Об этом сказано:

«Доброжелательство, зрелость, вопросы,

Близость к источнику знания,

Внимание, спор, почитанье с любовью,

Житье в подходящей местности –

Эти восемь причин

Способствуют зрелости разума.

Развивается разум у тех,

Кому они способствуют».

Почтенный Нагасена, этому месту не свойственно ни одно из восьми препятствий для ведения беседы; да и я среди про­чих – лучший собеседник; и тайну способен я хранить – поку­да жив буду, тайну не разглашу; также от восьми причин со­зрел мой разум; право, трудно найти теперь ученика, подобного мне. С правильно действующим учеником и учителю следует вести себя поистине правильно, сообразно двадцати пяти досто­инствам, необходимым учителю.

Вот эти двадцать пять досто­инств:

~ постоянно, непрестанно должен учитель оберегать уче­ника;

~ должен знать, что тот любит, чего не любит;

~ должен знать, беспечен он или не беспечен;

~ должен знать, как тот спит и досуг проводит;

~ должен знать, не утомился ли он;

~ должен знать, подали ему еды или нет;

~ должен знать его особенности;

~ должен делиться с ним поданным пропитанием;

~ должен его ободрять: «Не огорчайся, смысл до тебя дойдет»;

~ должен знать о его общении: «с таким-то общается»;

~ должен знать, с кем тот общается в деревне;

~ должен знать, с кем тот общается в обители;

~ не должен с ним пустословить;

~ должен быть снисхо­дителен к его слабостям; должен быть вежлив;

~ должен быть последователен;

~ не должен что-то от него утаивать;

~ должен доделывать все до конца;

~ должен положить в себе родитель­скую мысль: «Я научу его различным умениям и этим словно дам ему второе рождение»;

~ должен положить в себе воспита­тельскую мысль: «Как бы не было ему ущерба»;

~ должен положить в себе такую мысль: «Я сделаю его сильным с помощью обучения»;

~ должен положить в себе мысль, исполненную доб­роты; в невзгодах покидать не должен;

~ от своего долга отсту­пать не должен;

~ оступившегося должен поддержать в согласии с Учением.

Таковы, почтенный, двадцать пять достоинств, необ­ходимых учителю[315]. Благоволи же вести себя со мной сообразно им.

– Сомнение нашло на меня, почтенный. Есть среди изреченно­го Победителем вопросы-рогатины. Они в будущем вызовут несогласие, а ведь тогда трудно будет найти людей с мощным разумом, подобным твоему. Раскрой же глаза мне на эти воп­росы; пресеки наветы.

– Хорошо,– согласился тхера и назвал десять достоинств, необходимых мирянину[316].– Мирянину необходимы десять досто­инств, государь, вот они:

~ горе и радость у мирянина – одни с общиной, государь;

~ превыше всего он ставит Учение;

~ с ра­достью посильно помогает общине своим достоянием;

~ видя уг­розу учению Победителя, ревнует о его поддержании;

~ истинновидящ;

~ праздники его более не привлекают[317];

~ к другому учителю даже под угрозой смерти не переметнется[318];

~ сдержан в те­лесных и словесных действиях[319];

~ согласию радуется не нара­дуется; охотно слушает проповедь;

~ Учению следует нелицемер­но;

~ нашел прибежище в Просветленном;

~ нашел прибежище в Учении; нашел прибежище в общине[320].

Таковы десять досто­инств, необходимых мирянину. Я вижу, что все они в тебе есть. Как это подобает, уместно, правильно, похвально, что, видя угрозу учению Победителя, ты хочешь поддержать его! Я согла­сен с тобою беседовать. Спрашивай меня, о чем хочешь.


ГЛАВА ПЕРВАЯ

Вопрос 1 (1)

Итак, получив согласие на беседу, царь Милинда поклонил­ся в ноги наставнику, молитвенно сложив ладони над головою[321] и сказал:

– Почтенный Нагасена, иные проповедники так рассужда­ют: «Если Просветленный приемлет культ[322], то Просветленный не ушел в покой, но связан с миром, находится в мирских пре­делах, обычный мирской человек, а стало быть, служение ему тщетно и бесплодно. Если же ушел в покой, то не связан с миром, вне всякого существования, и культ его невозможен – ведь у ушедшего в покой нет никакого приятия, а служение тому, что служения не приемлет, тоже тщетно и бесплодно»[323]. Вот вопрос обоюдоострый[324]. Не по силам незрелым такая зада­ча, лишь великим такая задача по силам. Распутай эти тенета лжемудрия, выскажись однозначно. Тебе этот вопрос поставлен. Раскрой глаза будущим сынам Победителя, опровергни утверж­дения чужих.

Тхера сказал:

– Блаженный ушел в покой, государь, и Блаженный не при­емлет культа. Уже под древом просветления всякое приятие у Татхагаты пропало, тем более – у ушедшего в окончательный безостаточный покой. Ведь есть изречение тхеры Шарипутры, полководца Учения, государь:

«Просветленных, кому нет сравнения,

Почитают и боги и люди.

Но не нужно им поклонение –

Такова просветленных природа» [325].

Царь сказал:

– Почтенный Нагасена, пусть сын хвалит отца или отец хвалит сына. Чтобы опровергнуть утверждения чужих, это не довод, это всего лишь проявление приязни. Нет, ты скажи мне настоящий довод, который бы обосновал твое утверждение и распутал бы сети лжемудрия[326].

Тхера сказал:

– Блаженный ушел в покой, государь, и Блаженный не приемлет культа. Но богам и людям драгоценные мощи Татха­гаты становятся как бы основой, хотя ему это и безразлично. Они же, полагаясь на драгоценную его мудрость, прилежат правильному образу действия, а потому обретают три вида бла­годенствия[327]. Скажем, государь, яркий, жаркий костер прогорел и потух. Разве примет теперь этот костер какое-либо топливо, государь,– сено ли, хворост ли?

– Даже когда горел этот большой костер – и то он был безразличен к топливу – и к сену и к хворосту, почтенный, а потухший, затихший, неодушевленный[328] – и тем более.

– А когда этот костер прогорел и потух, что же, государь, разве не стало тогда в мире огня?

– Нет, почтенный. Ведь основа огня – это топливо, хво­рост. Если каким-то людям понадобится огонь, то они приложат свои собственные силы, старания, усердие, возьмут куски дере­ва, потрут их и извлекут огонь, а потом будут делать с огнем, что им надобно.

– Значит, государь, ложными выходят слова проповедни­ков, будто служение тому, кому оно безразлично,– тщетно и бесплодно. Как яркий, жаркий костер пылал, государь, так же точно Блаженный в десятитысячной мировой сфере пылал сла­вою Просветленного. Как яркий, жаркий костер отпылал и потух, государь, так же точно Блаженный в десятитысячной мировой сфере отпылал славою Просветленного и потух в окон­чательном безостаточном покое. Как у прогоревшего костра, го­сударь, нет приятия топлива – ни сена, ни хвороста, так же точно Благодетель человечества отбросил и успокоил всякое приятие. И если костер истощил топливо и потух, то люди приложат свои собственные силы, старание, усердие, возьмут кус­ки дерева, потрут их и извлекут огонь, а потом будут делать с ним, что им надобно, вот точно так же богам и людям драгоцен­ные мощи Татхагаты становятся как бы основой, хотя ему это и безразлично. Они же, полагаясь на драгоценную его муд­рость, прилежат правильному образу действий, а потому обре­тают три вида благоденствия.

Вот довод, государь, почему слу­жение ушедшему в покой Татхагате, которому оно безразлич­но, – нетщетно и небесплодно.

Слушай дальше, государь, еще довод, почему служение ушедшему в покой Татхагате, которому оно безразлично, – все же нетщетно и небесплодно. Скажем, го­сударь, дул сильный, крепкий ветер, а потом стих. Что же, госу­дарь, разве примет этот ветер попытку поднять его вновь?

– Нет, почтенный. У стихшего ветра нет ни усилия, ни вни­мания, чтобы его можно было поднять вновь, ибо стихия ветра не одушевлена.

­– А разве подходит этому стихшему ветру, государь, на­звание «ветер»[329]?

– Нет, почтенный. Но есть средства, чтобы вызвать ве­тер,– пальмовые листья или опахала. Если какие-то люди изму­чены жарою, истомлены зноем, то они берут пальмовый лист или опахало и, приложив свои собственные силы, старание, усердие, сами вызывают ветер и этим ветром умеряют жару, ослабляют зной.

– Значит, государь, ложными выходят слова проповедников, будто служение тому, кому оно безразлично, – тщетно и бес­плодно. Как сильный, крепкий ветер веял, государь, точно так же Блаженный овевал десятитысячную мировую сферу ветром свежести[330], услады, покоя, тонкой доброты. Как сильный, креп­кий ветер перестал веять и стих, государь, точно так же Бла­женный овеял десятитысячную мировую сферу ветром свеже­сти, услады, покоя, тонкой доброты и стих в окончательном безостаточном покое.

Как у стихшего ветра, государь, нет по­требности, чтобы его подняли вновь, так же точно Благодетель человечества отбросил и успокоил всякое приятие. А измучен­ные жарою и истомленные зноем люди, государь, что боги и люди, мучительно терзаемые пламенем тройного огня[331].

Как пальмовые листья или опахала – средство, чтобы вызвать ве­тер, так мощи и драгоценная мудрость Татхагаты – средство об­рести три вида благоденствия. И как измученные жарой и ис­томленные зноем люди берут пальмовый лист или опахало, сами вызывают ветер и им умеряют жару и ослабляют зной, точно так же боги и люди поклоняются мощам и драгоценной мудрости Татхагаты, хотя он и ушел в покой и ему это безразлично, порож­дают в себе благое и этим благим умеряют и ослабляют мучи­тельно терзающее их пламя тройного огня. Вот довод, государь, почему служение ушедшему в покой Татхагате, которому это без­различно, – нетщетно и небесплодно.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2017-07-02 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: