— Когда-то на этом острове стоял замок с башнями… — заговорила Аленка. — И жила в нем графиня. Красавица. Ее сюда старый муж-ревнивец упрятал. Раз в неделю к острову приставала лодка. Графине привозили продукты и халву…
— Халву? — переспросил я.
— …но она ничего не ела. Она любила одного человека. Из-за него старый граф и заточил ее на острове. А тот человек…
— Был храбрый рыцарь, — подсказал я.
— Он был простой охотник. Выслеживал медведей и побеждал в рукопашной…
— Медведей? — спросил Гарик.
— Охотник ночью приплывал на челне и, ухватившись за корни деревьев, взбирался на остров…
— Это идея, — сказал я.
— Ну и чем эта трогательная история кончилась? — спросил Гарик.
Аленка не успела ответить. На острове, в гуще сосновых ветвей, что-то блеснуло. Одна из ветвей качнулась, и мне показалось, что там укрылся человек.
— Видишь вон ту сосну, — схватил я за руку Аленку. — У самой макушки кто-то прячется!
Гарик и Аленка одновременно посмотрели на остров. Ветви не шевелились, и никого не было видно.
— Ну и свистун, — сказал Гарик.
— Я видел, как ветки закачались…
— Ну и как этот охотник все-таки украл графиню? — спросил Гарик.
— Ничего у него не вышло, — ответила Аленка. — Однажды медведь одолел отважного охотника. А графиня… она бросилась с крутого берега в озеро и утонула.
— Неинтересно, — сказал Гарик, глядя Аленке в глаза. — Графиня и охотник должны быть вместе…
— Придумай другую сказку…
— Придумаю, — сказал Гарик. — С благополучным концом… Давай вместе придумаем?
— Не хочется, — ответила Аленка.
Мне надоела эта многозначительность. Неужели они думают, что я совсем младенец и ничего не понимаю? Аленка-то так не думает, она меня знает, а Гарик наверняка думает. Сказал бы прямо, что втрескался по уши в Аленку и хочет с ней дружить. При чем тут бедная графиня и храбрый охотник?
Не успели мы пристать к берегу, как услышали треск мотора.
От острова отвалила большая металлическая лодка с мальчишками. Широкий пенистый гребень волочился за ней. В лодке я насчитал девять мальчишек. Один из них, полуголый, пригнулся у мотора. В нашу сторону они не смотрели. Мы только что там были на этом месте и никакой лодки не видали. В камышах моторку спрятать невозможно. Мы бы обязательно заметили ее. Где же была лодка?
— Может быть, это вовсе не лодка… а Летучий Голландец? — сказал я. Опять мне показалось?
Гарик, приложив ладонь к глазам, смотрел на удаляющуюся к другому берегу моторку.
— Откуда она выскочила?
— Вот именно, — сказал я.
— Ребята, этот остров необыкновенный! — заявила Аленка.
— Как же на него забраться? — сказал Гарик.
— Пробовал, ничего не получилось.
— У меня получится, — сказал Гарик.
Вылезая на берег, Аленка заметила картонку, прикрепленную к борту лодки.
— Нота о нарушении границы, — сказала она, протягивая нам картонку.
На ней химическим карандашом было нацарапано: «Советую держаться подальше от острова. Сорока».
Глава десятая
Два дня не было солнца. И лес, и озеро насупились. Лодок рыбацких не видно. Ночами тарахтел по крыше дождь, а к утру переставал. Над озером стоял пар. Выйдешь на мокрое крыльцо, кругом белым-бело. Настоящая дымовая завеса. До взъерошенных кустов нельзя дотронуться — брызгаются. На берег с шорохом набегают волны, выплевывая желтоватую пену. Лопушины трепещут в воде, встают на ребро. И тогда кажется, что это на озере полощутся утки. Камыш пригнулся и словно посветлел. Узкие листья с обоюдоострыми краями полосуют друг друга.
В такую погоду не хотелось выходить из дому. Отец в конце концов закончил свой чертеж и, разложив на столе бумаги и книги, занимался вычислениями. Аленка лежала на старой деревянной кровати, застланной разноцветным лоскутным одеялом, и читала очередной роман. Я сидел на полу и ремонтировал рыболовные снасти. Это стало моим любимым занятием. Отец научил меня привязывать к леске крючки. Совсем не простое дело. Я, наверное, раз сто завязывал леску, прежде чем научился. Мне очень понравилось привязывать крючки к леске. Я мог бы заниматься этим делом весь день. Но удочек у нас всего было три, и скоро я оказался без дела. Конечно, я тоже мог бы чего-нибудь почитать. В Аленкином рюкзаке есть интересные книги. Но не было настроения.
Я вышел на крыльцо и посмотрел на остров. Он был хмурым и неприветливым. Пар облепил его, и он стоял как дикий утес, который мохом оброс. Прочитав на картонке надпись, Гарик рассвирепел и сказал, что при встрече набьет этому нахалу Сороке морду. Подумаешь, выискался командир, приказывает, кому где плавать. Я понимал, Гарик это перед Аленкой выпендривался. Не будет он бить Сороке морду. Потом, еще неизвестно, кто кому набьет. Но зато Гарик загорелся желанием во что бы то ни стало пробраться на остров и узнать, чем там занимаются интернатские ребята. Да вот погода помешала. На озере — волна, опасно садиться в лодку. Опрокинуть может. Гарик последнее время ходил за Аленкой по пятам. Куда она, туда и он. Как хвостик. Наверное, и сейчас бродит неподалеку, ждет, когда Аленка выйдет.
Ветер стал тише. Сквозь серые глыбы облаков нет-нет да и проглядывал солнечный луч. Он вонзался в пар, но до воды достать не мог. Вроде проясняется. Наша лодка, до половины вытащенная из воды, стояла на берегу. На дне блестела вода. Вроде и волна угомонилась. Теперь не опрокинет. Я взял рыболовные снасти и вышел из дому. Аленка проводила меня подозрительным взглядом и, отложив книжку, пошла за мной.
— На остров? — спросила она.
— Я слышал, лещ на волне хорошо берет, — сказал я.
— Я давно хотела леща поймать…
— Поймаешь, — сказал я, — в другой раз…
Не взял я с собой Аленку. Пусть сидит дома и читает. Я один все разузнаю. На острове наверняка никого нет. В такую погоду там делать нечего.
Выглянуло солнце, и вокруг сразу повеселело: вода стала не такой темной и сердитой, на берегу красновато заблистали мокрые сосновые стволы. Пасмурные облака пролетали над островом не задерживаясь, а на смену им с юго-востока спешили солнечные, белые. Выпрямился камыш, ощетинившись своими ножами, закачались, мерцая на воде, лопушины. Они больше не становились на ребро. Затих ветер.
Я никак не мог столкнуть с места лодку. Слишком далеко вчера из воды вытащили.
Аленка, поежившись на мокром ветру, ушла в дом, звать ее не хотелось. Я изо всех сил налегал на корму, но лодка стояла как вкопанная.
— Каши мало ел, — услышал я голос Гарика. — А ну, дай-ка я… Раз, два, взяли!
Лодка стремительно соскользнула в воду — хорошо, что Гарик успел за цепь ухватить, а то без нас бы уплыла. Гарик охотно согласился отправиться со мной на разведку. По тому, как он все время поглядывал на дверь нашего дома, я понял, что он не прочь бы взять и Аленку.
— Спит, — соврал я. Сядет Аленка в лодку, Гарик и про остров забудет. Будет опять умничать. А я сиди как дурак, слушай.
— Разбудить можно…
— Крепко спит — из пушки не разбудишь!
— Вот соня!
— Не говори, — сказал я.
Мы подплыли к острову. С Гариком хорошо плавать, он на веслах как бог. Пришлось даже притормозить, чтобы не врезаться в заросли.
Где-то вход на остров. Должно быть, большая пещера, в которой можно лодку прятать. Но попробуй найди эту пещеру! Камыш и осока заслонили берег почти до половины. И намека нет на какой-то лаз. Придется карабкаться на остров, ухватившись за корни. Другого выхода нет. Задрав головы, мы с Гариком выискивали подходящее место.
— Попробуем здесь, — сказал Гарик.
Мы кое-как привязали к камышам лодку и, ухватившись за нависшие над головой корни, полезли. Мозолистый гибкий корень шевелился в руках как живой. Сверху на голову сыпался песок. Ногами мы упирались в берег, а руками перехватывали корни. Краем глаза я видел Гарика. Он вскарабкался выше меня.
— Не шмякнуться бы, — пропыхтел он.
Если сорвешься, то шлепнешься как раз в лодку. Можно без ребра остаться. Вот уже близка кромка берега, я вижу длинные, покачивающиеся стебли травы. Вот сейчас подтянусь и… Я так и не понял, что произошло: сжимая в руках коренья, я вдруг полетел вниз и бухнулся в воду. Когда вынырнул и протер глаза, то увидел рядом Гарика. Он крутился на одном месте и очумело смотрел на меня. Рубаха на его спине вздулась пузырем.
— И ты? — спросил он, выплевывая воду.
— Как видишь, — ответил я, озираясь. Лодки на месте не было. Это и хорошо, иначе мы грохнулись бы в нее. Лодки вообще не видно. Она исчезла. А до берега плыть далеко. Одежда моя намокла, облепила тело. Рядом плавал корень, за который я держался. Я обратил внимание, что он не обломан, а обрублен. Топором или тесаком каким-нибудь.
— Лодку спрятали, гады! — сказал Гарик.
— Поищем? — предложил я.
— Попадись мне этот Сорока…
— Что вам здесь надо? — услышали мы незнакомый голос. Гарик закружился на месте, задирая вверх голову.
— Прячешься? — крикнул он.
— Отдайте лодку, — сказал я.
Мы барахтались в воде и не видели того, кто с нами разговаривал. Он находился где-то над нами. И от этого чувства полного бессилия нас все больше разбирало зло.
— Держитесь от острова подальше, — сказали сверху.
— Это твой остров?
— Да.
— Собственный?
— Мы вас не трогаем? Не лезьте и вы к нам.
— Доберусь я до вас…
— Штаны не потеряй!
— Вот утонем — отвечать будете, — припугнул я.
Гарик повернул ко мне обозленное лицо.
— Ты еще слезу пусти…
Мы выбрались из камышей. Хотя одежда была и легкая, плыть неудобно. Гарик отфыркивался, бурчал что-то под нос. Проклятия Сороке. Одежда все больше мешала. Не сговариваясь, мы стали раздеваться. В воде это делать не очень-то просто. Брюки я стащил без труда, а вот с рубахой помучился. Даже воды пришлось глотнуть.
— Он у меня попляшет, — пыхтел Гарик.
— Лодку жалко, — сказал я.
— Узнает, почем фунт лиха!
— А что я отцу скажу?
— Вон твоя лодка, — сказал Гарик.
Я думал, что он пошутил, но, обернувшись, увидел лодку. Она медленно двигалась вслед за нами. Своим ходом. Без руля и без ветрил. Мы поплыли к лодке. Я думал, она удерет от нас, но плоскодонка стояла на месте, покачиваясь на волне. Мы забрались в лодку.
— Не сама ведь она поплыла за нами? — спросил я, оглядываясь на остров.
— Надоели мне эти фокусы, — сказал Гарик.
— Как ты думаешь, много их на острове?
— Это все он, — сказал Гарик. — Сорока-белобока!
— Его не достанешь — высоко живет.
— Достану, — сказал Гарик.
Я снова взглянул на остров. Пусто там и тихо. Но уж теперь-то мы точно знаем, что остров обитаемый. Живет там Сорока-белобока. Уж сколько мы о нем говорили, а в глаза еще ни разу не видели. Зато голос слышали. Сосны и ели стояли на берегу, а искривленные корни, покачиваясь, показывали нам фигу: дескать, накось, выкуси!
Глава одиннадцатая
В субботу утром на нашем берегу появился Васька. Тот самый, который бревно тащил к большому муравейнику. Откуда он взялся, я так и не понял. Или по берегу пришел из деревни, или с острова приплыл. На шее у Васьки болтался большой полевой бинокль. Нос у Васьки еще больше облупился. Мальчишка был в майке и штанах. Вид серьезный, озабоченный.
Я кормил Деда, когда он появился на берегу. На меня Васька не обращал внимания. А может быть, и не видел. За километр чувствовалось, что он прибыл сюда не ради праздного любопытства.
— Как жизнь? — спросил я.
— Помаленьку, — ответил Васька. Я думал, он остановится, поговорит, но Васька прошел мимо.
— Мне тоже надо в лес, — сказал я.
Васька промолчал. Я так и не понял, против он того, чтобы я пошел с ним, или ему безразлично. За всю дорогу Васька больше и рта не раскрыл. Один раз только искоса посмотрел на Деда, который увязался за нами, но ничего не сказал. Мы углубились в лес примерно на километр. У высоченной сосны Васька остановился. Задрав голову, посмотрел вверх.
— Полезешь? — спросил я.
— Послушай, как тебя?
— Сережа, — сказал я.
— Ну чего ты ходишь за мной?
— Интересно…
— Ходи, — сказал Васька. Поплевал на ладони и полез на дерево. Дед поглядел на меня и негромко гавкнул.
Лазать по деревьям Васька умел. Быстро добравшись до нижних сучьев, он почти скрылся в ветвях. Только пятки мелькали. У самой макушки Васька притаился. Смотрит в бинокль. На остров, наверное.
Я с полчаса сидел под деревом, но Васька и не думал слезать. Иногда он шевелился, и тогда сверху сыпались иголки и кора. Мне надоело стоять под деревом, я спросил:
— Ты кто, человек или кукушка?
Васька высморкался и ничего не ответил.
— Хочешь, я к тебе залезу?
— Валяй…
Я поплевал в точности как Васька на ладони и обхватил шершавый ствол. Я никогда не забирался на деревья, но и не думал, что это так трудно. После трех неудачных попыток я плюнул на это дело. Я ободрал в двух местах руку.
— Где ты? — ехидно спросил Васька.
— Неохота, — ответил я.
Я увидел неподалеку от сосны красную ягодину. Она пряталась под небольшим разлапистым листом. Это была земляника. Скоро я забыл про Ваську и про его бинокль. Кругом оказалась прорва земляники. Я не только сам досыта наелся, но еще и Деда угостил. Земляника ему тоже понравилась.
Васька, по-видимому, решил сидеть на дереве до вечера. Странный парень: то бревна таскает такие, что и пуп недолго надорвать, то на дереве торчит, действительно как кукушка. И чего он высматривает в свой бинокль?
Я вспомнил про большой муравейник и отправился его разыскивать. Муравейник был где-то неподалеку от нашего дома. Я нашел его, этот большой муравейник. Он был выше меня. В сосновых иголках и сучьях суетились рыжие муравьи. Я засунул туда палку, и муравьи забегали еще быстрее. Они в два счета облепили палку, и я отдернул руку. Муравьи забегали по ногам. Один укусил меня за палец. Я отошел от муравейника на безопасное расстояние.
Под раскидистой елью лежали черные бревна с нашего берега. Их тут было штук сорок. Сложены аккуратно, одно к другому. Зачем их сюда притащили? Избушку будут строить? Охотничью заимку?
Вернувшись домой, я заметил, что на соседнем берегу, где белеет здание школы-интерната, какое-то необычное оживление. Металлическая моторка стояла наготове. На берегу, возле зеленого грузовика, суетились люди. Вот бы сюда Васькин бинокль!
От берега отвалила моторка и взяла курс на остров. Когда она подошла поближе, я разглядел в лодке, кроме мальчишек, пятерых мужчин. Трое из них были в кожаных куртках и военных фуражках с летной эмблемой. Летчики. Прибыли на рыбалку. На корме лежали удочки, спиннинги, вещевой мешок. Это, наверное, те самые летчики, которые пролетали над островом на вертолетах. Среди мальчишек я узнал светловолосого, который в тот раз вместе с Васькой приплыл на наш берег. А потом куда-то исчез, словно под воду провалился. Мальчишка стоял у руля и смотрел прямо перед собой. Важный, как капитан корабля.
Моторка, сбавив ход, скрылась в камышах, и больше я ее не видел. Зато заметил то место, куда она вошла. Чуть правее сосны с обломанной веткой. Там и нужно искать вход.
Где же Гарик с Аленкой? Я сел в лодку и поплыл вдоль берега. В полукилометре от дома я увидел их. Они загорали недалеко от берега на резиновой лодке. Перевернули ее и улеглись на днище.
Со всех сторон обступили камыши, поэтому я сразу и не увидел их. Специально загорать я не любил. И так можно загореть незаметно. Главное не прятаться от солнца. А лежать пузом вверх — неинтересно. И потом вялый ходишь весь день, голова болит.
Гарик плеснул пригоршню воды Аленке на спину. Она повернулась к нему и столкнула с лодки. Он вынырнул и перевернул «нпадувашку» вместе с Аленкой.
Я вспомнил, что мне нужно наловить шитика. Это такой смешной червячок, который таскает за собой свой дом. Он лепит его из песка, сучков, стеблей. Шитика не так-то просто найти. Лежит в воде сучок, а получше присмотришься — сучок-то, оказывается, ползет по дну. Тут его и бери, А потом шитика не сразу вытащишь из домика. Он упирается, не хочет вылезать.
На шитика хорошо плотва и красноперка ловится. Это мне Вячеслав Семенович сказал. Он настоящий рыбак. С утра до вечера пропадает на озере. Даже обедать не приезжает. Иногда с ним уплывает на резиновой лодке Лариса Ивановна. Только вот рыбы Вячеслав Семенович привозит мало. Я как-то спросил его:
— Клев плохой?
— Великолепный…
— А где же рыба?
— Я отпускаю мелочь, — сказал Вячеслав Семенович. — А крупная хитрая. Не хочет ловиться.
Один раз, правда, он принес леща. Огромного, как блюдо. Гарик сказал, что килограмма на два потянет.
Когда я проплывал мимо Аленки и Гарика (они уже снова мирно лежали на лодке), то услышал такой разговор:
Г а р и к. А если я озеро переплыву?
А л е н к а. Нет.
Г а р и к. Две минуты — засекай по часам — просижу под водой?
А л е н к а. Нет.
Г а р и к. А письмо напишешь?
А л е н к а. Не знаю.
Г а р и к. А есть на свете любовь?
А л е н к а. Отстань!
Г а р и к. Уеду отсюда. И чего мы торчим на этом озере?
А л е н к а. Действительно.
Г а р и к. Столько кругом озер. А потом мы в Таллин собирались и в Ригу.
А л е н к а. Отодвинься, пожалуйста, солнце загораживаешь.
Я трахнул веслом по воде и обдал их брызгами.
— Ну и сестра у тебя! — повернулся ко мне Гарик.
— А ну вас, — сказал я.
— Сережа, я с тобой!
Аленка спрыгнула с резиновой лодки и поплыла за мной. А Гарик один остался. Он лежал на своей лодке животом кверху. И живот у него был красный. Поджарился на солнышке. Когда Аленка забралась на корму, я спросил:
— Думаешь, он просидит под водой две минуты?
— Просидит, — ответила Аленка. — И озеро переплывет. Я знаю.
Плечи ее загорели, лицо тоже. А волосы стали еще белее. Аленка посмотрела на остров и сказала:
— А мне жалко этого Сороку.
Я удивился: за что это она пожалела его?
— Гарик рассказал, как отколотил его… Разделал, говорит, под орех.
— Гарик?!
— Не ты ведь, — улыбнулась Аленка.
Ну и свисток этот Гарик! Сороку разделал… Рассказал бы лучше, как летел в воду кверху тормашками. Я хотел было рассказать Аленке, как дело было, но удержался. Не стоит выдавать Гарика. Не по-товарищески. И я сказал сестре:
— Мы еще ребра пересчитаем этому Сороке.
— Гарик говорит, что вы чуть было не захватили остров, но Сорока свистнул, и прибежали двадцать человек.
— Это верно, — сказал я. — Свистнул…
— А этот Сорока…
— Гляди, шитик! — сказал я и вылез из лодки. Хватит с меня. Гарик врет, а я расхлебывай.
— Приходи обедать, — уже отплыв от берега, крикнула Аленка.
Глава двенадцатая
Мальчишка, который так ловко исчез тогда в камышах, снова наведался на наш берег. На этот раз он приплыл на деревянной лодке не один. С ним были еще двое. Конопатый с толстым носом и буйными рыжими волосами. И худой, длинный, с острым и носом и хитрыми глазами. Моего старого знакомого звали Коля Гаврилов, а тех двоих: рыжего — Леха, длинного — Темный. Васьки на этот раз не было с ними. Может, он до сих пор сидит на сосне и смотрит в бинокль?
Все трое были в трусах. Коля сразу подошел ко мне, а Леха и Темный остались в лодке. Они с интересом рассматривали палатку, «Волгу» и надувные матрасы, которые выставили на солнце.
— Я к тебе по делу, — сказал Коля, — присаживаясь рядом. Я сидел под сосной н мастерил жерлицу. Для щук. Какое, интересно, у него дело ко мне?
— Не туда грузило привязал… — Коля отобрал снасть и заново перевязал грузило. — Вот так надо.
Я молча продолжал работать.
— Твой батька инженер? — спросил Коля.
— А что?
— Сорока хотел…
— Иди к черту со своим Сорокой, — сказал я.
Коля оглянулся на своих приятелей, которые остались в лодке, и сказал:
— Ты Сороку не ругай, он справедливый…
— Выкупал нас…
— Нечего было соваться на остров.
— Ваш остров, да?
— Наш.
— Вы что, помещики?
— На остров посторонним вход воспрещен, — сказал Коля.
Рыжий и длинный, они прислушивались к нашему разговору, подали голос с лодки:
— Моли бога, что лодку вернули.
— А этому, который орал (это про Гарика), — надо было холку намылить!
Как назло, Гарика нет! Ушел куда-то с Вячеславом Семеновичем. Посмотрели бы тогда, кто кому холку намылит!
— Молчали бы лучше, — сказал Коля своим воинственным приятелям. Он был настроен миролюбиво. Похвалил нашу лодку, посоветовал, где лучше рыбу ловить. Спросил про Деда. Сказал, что Дед ему один раз даже во сне приснился. Постепенно наши отношения наладились, и Коля в знак полного доверия рассказал мне историю Каменного острова.
История, которую рассказал Коля Гаврилов
— Давно это было. Знаешь, когда? Ну, когда красные и беляки воевали. В гражданскую. Меня тогда, понятно, не было и тебя тоже, а другие были. Которые сейчас старые. Вот они и рассказывают про это. Старые все помнят. Я сам сто раз слышал эту историю. Все было взаправду. Не веришь, спроси у любого в деревне. Об этом все знают.
Так вот, где теперь наш интернат, раньше жил помещик. У него фамилия смешная: Пупышев. Потом он удрал куда-то. Испугался революции. А в гражданскую помещичий дом занял белогвардейский штаб. И командовал тем штабом полковник Хмырин. Махонький, сухонький, а злой, как дьявол. Его свои же беляки и прозвали Плешатым Дьяволом. Потому как у него вместо волос одна лысина была. Желтая, как апельсин. Любил Хмырин людей мучить. Хлебом не корми, а дай человека помучить. Сам вешал, расстреливал. Одним словом, паскуда, каких на свете поискать.
Как-то беляки захватили в плен тридцать красноармейцев. Посадили их в лодки и переправили на остров, на этот самый, с которого вы шлепнулись… Да, так вот на этом острове они каждый день пытали людей. Хотели узнать у красных разные военные секреты. А те молчали. Каждый день на остров приезжал Плешатый Дьявол. И тогда начинались самые страшные пытки. Шомполами жгли, иголками торкали под ногти, руки отрубали. Иной раз солдаты, которые помогали Плешатому, падали в обморок. Не выдерживали. А красные терпели. А если сознание теряли, их водой отливали и снова пытали. Один остров все видел и слышал. Потому люди и прозвали его Каменным. Это тогда, давно прозвали, а потом забыли. А Сорока снова назвал остров Каменным…
Жил в нашей деревне один смелый человек. Здоровенный, как дуб. Он никого не боялся, даже Плешатого. И этот человек решил спасти красных. Он подговаривал на это дело и других, но только еще двое в деревне согласились помогать ему. Остальные очень боялись Дьявола. Говорили, что всех повесит и дома спалит. Смелый и те двое ночью подплыли на трех лодках к острову и кинжалами перерезали часовых. А красных на лодках перевезли на другой берег. И все это было сделано тихо, никто не услышал в помещичьей усадьбе.
Смелый всех до единого увел в лес, через болото. Есть тут у нас болото. Черная Падь. Кто не знает тропы — в жизни не выберется. Верная погибель. Смелый знал тропу. И красных провел по ней. Никто не утонул.
Дня через два Смелый тихонько пришел в деревню за мукой. Для раненых. Тут-то его беляки и схватили. Нашелся в деревне один гад, предатель. Он за хромую кавалерийскую лошадь, которую посулили беляки, выдал Смелого. И тогда его, связанного, приволокли на остров. Что там делали с ним — никто не знает. День и ночь пробыл Плешатый Дьявол на острове. Все пытал Смелого. А он молчал как могила. И лишь к концу второго дня раздался страшный крик с острова и семь выстрелов. Подряд, один за другим…
Коля помолчал. Он смотрел на остров. И глаза у него были печальные. Да мне и самому было жаль Смелого. Наверное, его убили…
— Это кричал не Смелый, — продолжал Коля. — Благим матом орал Плешатый. Вот что получилось. Дьявол выколол Смелому глаз, потом отрубил пальцы на правой руке. И велел своим помощникам отпустить Смелого. Они вчетвером его все время держали. Плешатый думал, что калека теперь ничего не сделает. Но как только Смелого отпустили, он тут же вырвал из рук Дьявола штык и насквозь проткнул ему брюхо. Штык так и вышел со спины. Беляки сначала рты разинули, а потом опомнились и выпустили семь пуль в Смелого. Но было поздно, Плешатый уже издыхал.
Два дня лежал Смелый на острове. И только воронье кружилось над ним. Ночью приплыл на остров сын Смелого и захоронил батьку. А чтобы беляки могилу не раскопали, сровнял ее с землей. И подался добровольцем к красным. На фронте познакомился с санитаркой и женился на ней. Он был уже красным командиром. А потом бандиты убили сына Смелого. Он воевал в коннице Котовского. Сам Котовский шел за его гробом и нес на подушке ордена. Храброго человека хоронили.
А жена с мальчонкой уехала в Ленинград и там жила. Вырос у нее сын; очень, говорят, был похож на отца и деда. И такой же оказался смелый. Летчиком стал. Ленинград защищал в эту войну. Про него весь фронт знал. Во всех газетах писали. А фрицы, заметив его в небе, шарахались в разные стороны. Классный летчик был. Сбил фашистов видимо-невидимо. Кончилась война. Живыми остались летчик и его жена. После войны у них родился сын. Летчик стал испытывать новые самолеты. И однажды, как Чкалов, разбился насмерть. Ему Героя Советского Союза присвоили. Генерал авиации в газете об его подвиге написал. Жена летчика через месяц померла. Она после голодовки в Ленинграде больная была. Что ты хочешь, в войну им в день по сто граммов хлеба выдавали. А тут еще такое горе… Остался их сын один. Бабушка его померла еще в войну. В блокаду. Есть у него родня в нашей деревне, только он ее и в глаза-то не видел. Похоронил мать и прямо с кладбища куда-то ударился. Бросил квартиру и все такое. Лет шесть ему тогда было. Искали-искали его с милицией, да так и не нашли. Город громадный. Пропал мальчонка. Может, с горя в реку сиганул? Или под трамвай? Сколько ему тогда было, дурной еще…
— Живет где-нибудь, — сказал я.
— Наверное, и фамилию свою забыл.
— Ты помнишь, что делал в шесть лет?
Коля почесал переносицу, подумал.
— Меня бык хотел забодать, — сказал он.
— А я, когда был маленький, в городе заблудился, — сказал я. — Еле нашли.
— Ищем могилу Смелого… Никаких следов нет — вот беда!
— У вас есть потайной ход, — сказал я. — Или с острова прыгаете? Вниз головой?
— Ушлый… — усмехнулся Коля. — Чего меня пытаешь? У Сороки спроси…
— Он у нас за главного?
— Президент, — сказал Коля.
— Хорошо, что еще не король…
— Не такой президент, который у американцев и у других капиталистов, а наш… Сорока скажет — закон. Все будет сделано. Его все слушаются.
— Кто это — все?
— Наш директор с Сорокой советуется.
— Поглядеть бы на вашего Сороку. Или все время на острове прячется?
— От кого ему прятаться?
— Гарик с ним хочет потолковать…
— Сорока твоего Гарика пополам сломает!
— Посмотрим…
— Да Сорока…
— А где Вася? — перебил я Колю. Надоело мне слушать про Сороку.
— В Островитине, — ответил Коля.
— Я думал, он ваш, интернатский.
— Рыжий тоже из Островитина…
— Всех к себе принимаете? — спросил я.
— Не всех, — ответил Коля.
Длинному и Рыжему надоело сидеть в лодке. Они вылезли и подошли к нам. Вблизи у Лехи оказалось еще больше конопатин. Они были даже на шее и на ушах. Мальчишки в упор разглядывали меня. Я заметил такую привычку у деревенских ребят — незнакомых в упор разглядывать. Видно, я им не понравился, потому как Рыжий сказал Коле:
— Ну чего ты с ним языком треплешь?
— Про отца узнал? — спросил Темный.
— Подождите меня в лодке, — сказал Коля.
— Как заведешь свою волынку… — сказал Рыжий.
— Отчаливаем, — сказал Темный.
Они пошли к лодке. Коля проводил их взглядом:
— Без меня не уплывут.
Я спросил его, откуда он все знает про Смелого и про остальных.
— Генерал сюда приезжал, — сказал Коля. — На рыбалку. И рассказал нам про летчика. Он служил в его части. И про Смелого генерал слыхал. Он просил нас, когда разыщем мальчишку, сразу написать ему. Он в Москве живет.
— Как его разыщете?
— А что, если объявить по радио? — сказал Коля. — Нет, не пойдет. Мы знаем только фамилию. А как звать — никто не знает. Даже генерал. А таких фамилий — тыща.
— Зачем вы его ищете? — спросил я.
— Он наш земляк. А Смелый его прадед. И потом ведь у него никого нет…
— А твои родители… живы?
Коля посмотрел на берег. Темный сидел на корме, а Леха отпихивался веслом от суши.
— Уплывут, черти! — сказал Коля.
— Найдете вы этого парня, — сказал я.
— Человек не иголка, — ответил Коля. Видя, что Леха замахал веслами, он сорвался с места и побежал вниз, к лодке.
— Какое у тебя дело? — крикнул я, вспомнив, что Коля припыл к нам не просто так.
— Нам твой отец нужен, — ответил он. — Завтра…
Ему пришлось вплавь догонять лодку, Рыжий, не обращая внимания на Колины крики, греб к острову. А Темный, подогнув длинные ноги, сидел к берегу спиной и смотрел прямо перед собой. Ничего не скажешь, серьезные ребята!
Лодка была еще на полпути к острову, когда пришел Гарик. Губы и ладони у него в липком розовом соку. Он в лесу объедался земляникой.