Королевские тридцать девять 13 глава




Обнаруженные зарубки взволновали ее. Она часто гладила их пальцами, думая о девушках, которые оставили их, а потом решила последовать их примеру. Но, присев на корточки перед каменной стеной с железной кочергой в одной руке и сковородкой с ручкой в качестве молотка – в другой, Маргерита вдруг застыла, охваченная внезапным приступом паники. А сколько дней уже провела здесь она сама? И сколько месяцев? Она поспешно пересчитала подарки, принесенные ей ведьмой во время своих нечастых визитов.

Муслиновый мешочек с цукатами, которых ей не дали даже попробовать в качестве наказания за сорванный ставень.

Несколько шурупов, чтобы починить ставень, и отвертка, которую колдунья тут же отобрала у нее, едва она закончила ремонт. Но, по крайней мере, La Strega не стала требовать от Маргериты, чтобы та завинтила ставни наглухо. Ей было позволено оставить их открытыми, чтобы дать доступ свежему воздуху в маленькую душную комнатку.

– Даже если ты захочешь подать сигнал, – сказала ей колдунья, – его никто не увидит. Вокруг на много миль нет ни живой души.

Платье из голубовато‑зеленой и серебряной парчи и две чистых ночных сорочки.

В следующем месяце подарков не было, потому что она разорвала сорочки на полосы и связала их вместе, пытаясь убежать. Тогда же ее лишили и окорока.

Лютня и несколько сборников песен. Как она обрадовалась им! Маргерита очень любила петь, но мелодии уже начали забываться. Теперь же она могла большую часть времени посвящать игре на лютне и разучиванию новых песен. Нескончаемые дни стали казаться не такими пустыми.

Иллюстрированный атлас с картами, начиная от Шелковой Земли и заканчивая Великим Проливом, а также басни Эзопа с прекрасными гравюрами по дереву.

Шерстяное одеяло, меховые сапожки и толстая шаль. В башне становилось все холоднее.

Корзинка деликатесов, чтобы отпраздновать Рождество, комплект шахмат и книга под названием «Повторение любви и искусство игры в шахматы». La Strega увлеклась этой новой экзотической игрой. Особенно ей нравилась королева, которая могла ходить по доске как угодно, тогда как король трусливо забивался в угол. В меру своих способностей она обучила шахматам и Маргериту.

Никаких подарков в следующем месяце, дабы наказать Маргериту за истерику, когда та опрокинула доску с фигурами. Равно как и никаких яблок, меда и сушеных фруктов.

Иллюстрированный томик стихов Овидия, посвященных богам, волшебству и смене личин. Маргериту очаровала Минерва, римская богиня мудрости, поскольку башня была выстроена на месте, где когда‑то стоял ее храм. Маргерита вновь и вновь перечитывала страницы, на которых она появлялась.

В следующем месяце подарков не было – Маргерита была наказана за то, что процитировала Минерву в изложении Овидия: «Не следует стыдиться старости: мудрость приходит с возрастом». Еды ей было оставлено совсем немного.

Минуло одиннадцать месяцев. Маргерита в ужасе смотрела на крохотные отметки, только что сделанные ею на стене. Прошел почти целый год. Через месяц ей исполнится тринадцать. Весь остаток дня она пролежала на кровати, глядя, как солнечные лучи ползут по ковру, и слушая, как испуганно бьется в жилах кровь.

Одиннадцать месяцев она старалась хоть чем‑то заполнить долгие унылые часы.

Одиннадцать месяцев она считала каждую крошку хлеба, боясь умереть с голоду.

Одиннадцать месяцев она непрерывно наблюдала за луной, и страшась, и желая дождаться полнолуния.

Одиннадцать месяцев подчинения колдунье.

Одиннадцать месяцев добровольного жертвоприношения запястий, которые в кровь ранили шипы роз.

Маргерита опустила взгляд на свои запястья и тут только поняла, что и на коже ее отпечатались собственные зарубки. Одиннадцать тоненьких шрамов, образующих сложный и беспорядочный узор.

Она тяжело вздохнула и перевела взгляд на стену. Ее одиннадцать отметок ничем не отличались от тысяч других, теснившихся над ними. Она резко выпрямилась, отчего длинная коса больно натянула ей кожу головы. Над своими царапинами она выбила корявую букву «М», которая означала «Маргерита».

В ту ночь она лежала в постели и смотрела на одинокую звезду, сверкавшую в оконном проеме. «Помоги мне, – прошептала девочка, думая о древней богине мудрости с ее совой и прялкой,[100]которой некогда поклонялись на этой самой скале. – Если у тебя осталась власть и сила, помоги мне».

Откуда‑то издалека до нее донесся хохот совы, который, впрочем, она часто слышала по ночам. Но он показался ей ответом и, успокоенная, Маргерита повернулась на бок и быстро уснула.

Дни шли обычным чередом. Маргерита расчесывала и заплетала волосы, готовила и ела завтрак, убиралась в комнате, триста раз обходила ее по кругу быстрым шагом, играла на лютне и пела, сама с собой играла в шахматы, читала вслух Овидия ради удовольствия слышать собственный голос, поднимала мешки с луком и картошкой, чтобы сделать руки сильными, готовила и ела обед, а потом садилась смотреть, как заходит над озером солнце, напевая что‑либо. Каждый день взору ее представала новая картина: иногда озеро было безмятежным и голубым; в другие дни его окутывал туман; изредка на нем случались штормы; а иногда его раскрашивали огненные и золотистые тона, словно сам Господь провел пальцами по небу.

В начале зимы горы становились серыми, а озеро напоминало помутневшее зеркало. Потом выпадал снег, вихрясь вокруг башни и укрывая мир белым покрывалом. Снег приносил на своих крыльях злой ветер, с воем налетающий с севера, вцепляющийся в башню клыками и когтями, отыскивающий любую щель и трещину, чтобы ворваться в нее со злобным шипением и свистом. И тогда Маргерите оставалось лишь свернуться клубочком под шерстяным одеялом, прятать лицо в ладонях и надеяться, что лютый ветер не разнесет башню по камешку.

Невзирая на холод и темноту, ей приходилось очень экономно расходовать свечи и дрова. Она панически боялась остаться вовсе без огня и света. Поэтому она лежала в постели, закутавшись потеплее, и представляла, как путешествует по миру: сражается с гигантами, побеждает ведьм, находит несметные сокровища, плывет по морям и океанам, поет при дворах королей. Вскоре Маргерита сочинила для себя сказку, почти столь же эпическую, как у Овидия.

Когда пришла весна, Маргерита стала разбрасывать крошки на подоконнике в надежде, что к ней станут прилетать птицы и подружатся с нею. Она пришла в восторг, когда однажды к ее окну спорхнула маленькая коричневая птаха, а потом привела и свою подругу. Маргерита приберегала для них крошки испеченного ею хлеба, хотя его у нее и так было немного, и вскоре птички стали прилетать каждый день. Они настолько привыкли к ней, что садились на подоконник даже тогда, когда она стояла у окна. Маргерита, словно зачарованная, смотрела, как они строят себе гнездо под аркой, выкладывая его травинками и мягкими пепельно‑коричневыми перышками. Вскоре внутри появились три маленьких яйца, белые в коричневую крапинку. Маргерита с восторгом наблюдала, как мать сидит в гнезде, оберегая яйца, пока отец носит ей жучков и прочих насекомых. Весь день напролет в гнезде пронзительно скрежетали три голодных клюва, требуя пищи, которую отец и мать без устали им поставляли.

Луна прибывала с каждым днем. Когда до полнолуния оставалось совсем немного, Маргерита, как обычно, принялась исступленно наводить порядок, тщательнее расчесывать и заплетать волосы. Она изо всех сил старалась, чтобы комната выглядела опрятной и прибранной; девочка передвинула кровать на прежнее место и вернула портрет на стену. Мысль о том, что однажды колдунья заявится раньше времени и застанет в комнате беспорядок, повергала ее в панический ужас.

Настал день, когда луна стала круглой и засияла, как новенький цехин, пришитый к бархату небес, и снизу донесся голос ведьмы. Маргерита опустила вниз косы и уперлась руками в подоконник, когда колдунья стала взбираться по ним. Ее приближение встревожило маленьких птичек, и они с криками закружили у нее над головой. La Strega сначала пригнулась, а потом, влезши на подоконник, опустила руку и сковырнула гнездо. Кружась, оно полетело вниз, разбрасывая маленьких птенцов. Хотя они судорожно захлопали крылышками и заверещали, летать они еще не научились и канули в голубую бездну. Родители стремглав метнулись за ними, и их полные отчаяния крики болью отдались в ушах Маргериты.

– Нет! – вскричала девочка, протягивая руки, словно надеясь поймать падающих птичек.

Ее порыв остановил резкий рывок волос, трижды обмотанных вокруг крюка. Полными слез глазами Маргерита смотрела, как птицы вместе с гнездом и его драгоценным грузом исчезают из виду.

– Что происходит? – La Strega, похоже, искренне удивилась.

– Гнездо… птенцы…

– Оно мне мешало, – невозмутимо ответила колдунья, спрыгивая с подоконника. – Ну же, перестань реветь из‑за дурацкого гнезда. Птицы построят себе новое.

– Гнездо не было дурацким. Оно было их домом. Вы напрасно сбили его вниз.

– Не груби мне. Ты ведь не хочешь, чтобы я вновь урезала тебе рацион, а?

– Нет! – вскричала Маргерита. – Простите меня, я не хотела нагрубить вам. Я просто опечалилась из‑за птенцов.

– Не следует быть такой добросердечной, – заявила La Strega. Она сняла с плеча тяжелый моток веревки, привязав один конец к крюку, а другой сбросила вниз, чтобы ее слуга Магли привязал к нему первый из множества мешков с припасами. – Мир жесток, Петросинелла, и слабые в нем не выживают.

– Да, я знаю. Простите меня.

– Лучше посмотри, что я принесла тебе, – сказала колдунья, помогая Маргерите вытягивать тяжело нагруженную веревку. – Тебя ждет приятный сюрприз.

«Пусть это будет щенок, – мысленно взмолилась Маргерита, скрестив пальцы на обеих руках. – Пожалуйста, пусть это будет щенок».

Но подарок колдуньи ко дню рождения Маргериты состоял из девяти маленьких глиняных горшочков, мешка земли и нескольких небольших ситцевых мешочков с семенами: петрушкой, базиликом, орегано, розмарином, чабрецом, луком‑резанцем, шалфеем, сурепкой и маленьким колокольчиком, который мать Маргериты называла рапунцелем.

Урожай горькой зелени на тринадцатый день рождения Маргериты.

 

Аббатство Жерси‑ан‑Брие, Франция – апрель 1697 года

 

Зазвенел колокол, созывая монахинь на службу шестого часа. Я с раздражением посмотрела на монастырь. Мне очень не хотелось возвращаться в огромную мрачную церковь, чтобы еще час простоять на и так ноющих коленях. Но сестра Серафина уже отряхивала землю с садовых инструментов и укладывала их обратно в корзину и, стаскивая перчатки, поднялась на ноги.

– Свой рассказ я закончу завтра. Утро пролетело незаметно, не так ли? А мы засадили почти всю клумбу.

– Для чего? Для чего запирать маленькую девочку? Это… это представляется мне жестоким, – вырвалось у меня.

Я живо вспомнила те времена, когда мой опекун, маркиз де Малевриер, запирал меня в пещере отшельника в подземелье замка Шато де Казенев. Я сидела, сжавшись в комочек, в промозглой темноте, тело ныло от ударов березовой розги, и я ненавидела его всем сердцем.

– Чтоб у тебя по всему телу вскочили чирьи, – неистовствовала я. – Чтоб тебя загрызли комары, блохи, саранча и тараканы. Чтоб тебя затоптало стадо бешеных свиней и заплевал страдающий желудком верблюд. Я… я заставлю тебя пожалеть об этом. Я подброшу тебе скорпионов в постель. Я плюну тебе в суп!

В конце концов запас моих ругательств и проклятий иссякал, и я сидела, раскачиваясь в темноте, злясь на свою мать за то, что она позволила увезти себя, и укоряя себя за то, что до сих пор не могу простить ей это. Потом на смену злости приходили слезы. Я все еще плакала, когда Нанетта потихоньку отпирала дверь и прошмыгивала внутрь. Она приносила мне носовой платок – я вечно теряла свой собственный, – теплую шаль и свиную saucisson. [101]

– Не плачьте, Бон‑Бон, все в порядке. Маркиз молится. Он не встанет с колен еще несколько часов. Вы можете пробежать по потайному ходу и поиграть в пещерах, но слушайте колокол. Месье Ален зазвонит в него, когда маркиз пойдет вниз. А уж я побеспокоюсь, чтобы вы сидели под замком, когда этот негодяй придет за вами.

– Спасибо, – шмыгала я носом, обнимала Нанетту за шею и целовала в щеку, а потом убегала и носилась сломя голову по пещерам и лесу.

Каково это – оказаться запертой в одиночестве комнаты на вершине башни на долгие годы? Каково это – обнаружить скелеты других девушек в подвале и знать, что их волосы стали твоими? От этих мыслей по коже у меня пробежали мурашки.

Я никогда не забывала жестокости маркиза де Малевриера, как никогда не понимала и того, какие демоны подвигли его так обращаться со мной и сестрой. И насколько таинственными должны быть мотивы той давно забытой колдуньи.

– Почему она так поступила? – уже успокаиваясь, негромко спросила я.

По лицу сестры Серафины промелькнула тень беспокойства.

– Думаю… Думаю, она боялась.

– Боялась? Но чего?

– Времени, – едва слышно ответила сестра Серафина.

 

 

Элегия

 

…Так держи меня, Любовь моя, держи, Обними меня за шею, И позволь мне взять твое сердце За стебель, как цветок, Чтобы оно расцвело и не сломалось. Дай мне свою кожу Прозрачную, как паутина, Дай мне раскинуть ее И прогнать темноту. Подставь мне свои губки, Припухшие от утех, А я подарю тебе ангельский огонь взамен.

Анна Секстон. Рапунцель

 

Шлюхино Отродье

 

Венеция, Италия – август 1504 года

 

Разумеется, на самом деле меня зовут вовсе не Селена Леонелли. И не La Strega Bella, хотя это имя и доставляет мне удовольствие. При крещении меня нарекли Марией, как и большинство маленьких девочек, родившихся в Венеции в 1496 году. А вот фамилии у меня не было, если, конечно, не считать фамилией то, как меня величали – Мария Шлюхино Отродье или Мария Сукина Дочь.

Да, моя мать была шлюхой. Но не одной из этих уличных девок, чем только не болевших, промышлявших у Моста Титек. Она была cortigiana onesta,[102]куртизанкой, чьей благосклонности домогались многие из‑за ее красоты, ума, очарования и сексуальной привлекательности. Ей платили за то, что она пела и играла на лютне, сочиняла стихи, танцевала и очаровывала беседой. Ну и за секс, разумеется.

Секс оплачивал наш палаццо на Большом канале. Секс оплачивал повариху, лакеев и гондольера, который доставлял мать на званые обеды и вечеринки на нашей блестящей черной гондоле. Секс оплачивал служанок, которые молча подбирали сброшенные шелковые чулки матери и каждый день меняли запачканные простыни.

Меня одевали, как маленькую принцессу, в белый атлас, расшитый жемчугами. У меня был целый сундучок, в котором хранилась исключительно обувь. Домашние туфельки без задников из красного бархата. Сапожки пурпурного шелка, расшитые цветами. Бальные туфельки, украшенные серебряными цехинами, так что мои ноги сверкали и искрились во время танцев.

Когда к моей матери приходили мужчины, горничная всегда уводила меня в мою комнату. При этом я страшно злилась. Я начинала кричать и швыряла в бедную служанку все, что подворачивалось под руку, пока в шуршании шелка не являлась мать, чтобы успокоить меня. «Ты не должна сердиться, – говорила она, ласково перебирая золотисто‑рыжие локоны. – Для меня они ничего не значат. И люблю я только тебя. И никакой мужчина никогда не встанет между нами».

Мужчина, приходивший чаще других, был высок и худощав. У него была бородка клинышком, тонкие ухоженные усики и вьющиеся волосы, умащенные дорогими маслами. Его звали Зусто да Гриттони. Я его ненавидела. Стоило его гондоле причалить у водяных ворот, как за мной прибегала служанка и поспешно уводила меня прочь. И я подчинялась безо всяких возражений. Мне не нравилось, как он смотрит на меня. Глаза его напоминали мне глаза кобры, которую я однажды видела раскачивающейся под музыку факира на площади Сан‑Марко.

Когда он приходил, мать всегда нервничала и не находила себе места. Я слышала ее резкий, неестественный смех и стук ее chopines [103]по мрамору, когда она расхаживала взад и вперед, предлагая ему всевозможные яства, подливая вина, перебирая струны лютни и напевая одну песню за другой. «Довольно, – обрывал он ее. – Я пришел сюда не ради твоего голоса или прекрасных глаз. Идем в постель».

Ее шаги замедлялись, когда они поднимались по лестнице в ее спальню. Она ступала со ступеньки на ступеньку все медленнее, а он подгонял ее, говоря, чтобы она поторапливалась. А потом до меня доносился стук открываемой и закрываемой двери. В это мгновение моя служанка затыкала уши, но я всегда слушала. Он кряхтел, злобно и удовлетворенно. Она судорожно постанывала. После его ухода мать подолгу оставалась в постели. Я забиралась к ней под бок, и мы часами лежали вместе. Мать пыталась скрыть от меня слезы, катящиеся по лицу, которые она тайком утирала уголком шелковой простыни.

Моя мать была необыкновенно красива. Ее звали Бьянка. Имя ей очень шло, потому что волосы у нее были невероятного цвета позолоченного серебра, того редкого оттенка, что так нравится венецианцам. Большую часть каждого дня она тратила на поддержание красоты. Бьянка умывалась белым вином, в котором варили змеиную кожу, втирала в кожу лица измельченные бутоны водяных лилий, чтобы придать себе интересную бледность, и гашеной известью прижигала линию волос, чтобы лоб казался выше.

Солнечные дни мы проводили на крыше нашего палаццо, сидя под навесом в широкополых соломенных шляпах без тульи, чтобы можно было выпростать волосы поверх полей, так что они падали на спинки наших кресел. Мать умащивала волосы пастой, составленной из лимонного сока, мочи и серы; от этого они блестели и переливались, подобно самым нежным золотистым шелкам.

Зато моя прическа от этого снадобья кучерявилась мелкими завитушками и обретала цвет старой меди. Поэтому мать смешивала сок моркови и кормовой свеклы и втирала ее мне в волосы, уговаривая меня не злиться и обещая, что после такой процедуры они будут пламенеть, как огонь в камине. Так оно и получалось.

Моя мать знала массу всяких подобных штучек. Она выросла у дедушки в деревне. У него был фруктовый сад, и в нем росли всевозможные овощи и травы. В соломе рылись куры, на голубятне ворковали толстые голуби, коза пощипывала травку. Под гранатовым деревом на подставках стояли шесть пчелиных ульев, и дед, проходя утром в курятник, чтобы собрать яйца, здоровался с ними.

– Знаешь, я очень скучаю по саду своего nonno, – говорила мне Бьянка. – С рассвета до заката мы работали на свежем воздухе. Он всегда говорил, что мои волосы такие светлые из‑за солнечного света, который я вобрала в себя еще ребенком. Он знал все, что только можно, о земле, временах года, животных и растениях.

– Мне бы хотелось побывать там.

Я очень редко покидала пределы нашего палаццо, и при этом мать всегда крепко держала меня за руку, чтобы я не потерялась в толпе. Я никогда не видела ни дерева, ни лужайки, поросшей мягкой бархатистой травой, ни берега реки с благоуханными полевыми цветами. Венеция была городом каменного кружева и воды, и единственным зеленым цветом была плесень в тех местах, где эти две стихии соприкасались.

– Мне тоже. – Мать смотрела куда‑то вдаль, поверх нагромождения красных островерхих крыш, желтых куполов и башен.

– А почему мы не можем поехать туда?

– Потому что мой nonno умер. Еще до твоего рождения. – Бьянка поднялась на ноги и протянула мне руку. – Вставай, нам пора идти, Мария.

– Но солнце еще не село.

– Сегодня я должна быть на приеме у дожа, и мне надо подготовиться.

Служанки наполнили сидячую ванну матери горячей ароматической водой, и мы залезли в нее вдвоем, обнаженные, смывая краску с волос друг друга.

– У тебя такие красивые волосы, – сказала вдруг она. – Как золотая парча. Если бы мы могли соткать их, то заработали бы целое состояние.

– А мне бы хотелось иметь такие волосы, как у тебя.

– В Венеции все женщины сплошь блондинки, – со смехом ответила она, – пусть даже ненатуральные. А у тебя цвет редкий и драгоценный, как янтарь.

Она выпрямилась, обрушив на меня каскад воды, и служанки вытерли ее насухо, а потом стали одевать и умащать благовониями. А я сидела, всеми забытая, в остывшей воде, пока они вплетали ей в косы жемчуг и серебряные ленты.

На следующий день, когда мы с ней лежали в постели, я вновь стала донимать мать расспросами о своем дедушке. К моему удивлению, она разговорилась.

Nonno был benandanti. [104]– В голосе ее прозвучала сдерживаемая боль.

– А что это значит? Добрый странник? Или ты имеешь в виду… цыгана? Бродягу?

– Нет‑нет. Это слово означает… человека, который способен странствовать во сне. Это трудно объяснить. Видишь ли, nonno родился с перепонкой[105]на лице. Это такой тонкий слой кожи, который повитуха осторожно срезает, чтобы ребенок остался жив. У него на лице остался шрам в том месте, где она оторвала эту перепонку. Он носил ее скатанной в маленькой ладанке на шее. Иногда он показывал ее мне. Она была похожа на скомканный полупрозрачный шелк, что‑то вроде отворота или воротника с рюшем. – Мать лежала, повернувшись ко мне, и лицо ее бледным овалом виднелось в темноте. Волосы ее рассыпались по подушке. Я придвинулась к матери поближе, и мои медные пряди смешались с золотом ее кос.

– Родиться с перепонкой во все века считалось хорошим знаком, – продолжала мать. – Говорят, что те, кто носит перепонку, не могут утонуть и дружат с водой. Обладатели перепонки могут странствовать вдали от своей телесной оболочки, но только по ночам, во сне, чтобы сразиться с силами мирового зла и не позволить им причинить зло всей остальной деревне. Вот почему их называют «добрыми странниками», потому что четыре раза в год, в Ночь Красных Угольков, они оставляют свои тела и идут сражаться с malandanti, злыми странниками.

– А что такое Ночь Красных Угольков?

Мать заколебалась. Щекой я чувствовала ее теплое дыхание.

– Это такие дни, когда святые и мученики постились и совершали покаяния, и benandanti постились тоже. Они ничего не ели, кроме горьких трав, а пили лишь родниковую воду. Так случалось четыре раза в год, во времена наступления нового сезона. Когда осень сменялась зимой, наступал Праздник Теней, ночь, когда можно предсказывать будущее и общаться с умершими. Приход весны знаменовал Праздник Волка, когда нужно было веселиться и заниматься любовью. Наступление лета отмечал Женский день, когда заключались помолвки и начинались танцы вокруг майского дерева.[106]Переход лета в осень именовался Рогом Изобилия, мы праздновали сбор урожая и наслаждались плодами земли. Это были дни, когда магические силы, и добрые, и злые, достигали пика своей силы. Мой дед постился, молился и ложился спать, а потом душа его расставалась с телом, и в образе волка он отправлялся на битву с силами Тьмы.

Круглыми от восторга и удивления глазами я смотрела на мать, мысленно повторяя вслед за нею. Ночь Красных Угольков. Праздник Теней. Праздник Волка. Женский день. Рог Изобилия. В образе волка. Битва с силами Тьмы. Каждое слово казалось мне заклинанием, несущим в себе дыхание магии и привкус опасности.

– А с кем сражался твой nonno?

Strega e stregone. [107]

С ведьмами и колдунами. Я содрогнулась при мысли об этом. От страха и восторга у меня захватило дух.

– Если побеждал benandanti, урожай был хорошим, мы не голодали и благоденствовали весь год. А если верх одерживали malandanti, наступали голод и болезни. Мои родители и бабушка умерли в один год, когда добрые странники потерпели поражение. По‑моему, дед так и не простил себе этого.

Воцарилось долгое молчание. Меня так и подмывало забросать ее вопросами, но мать тихонько плакала, а я не знала, что делать. Мне бы хотелось утешить ее, но я боялась, что она отвернется от меня, и я лишусь возможности узнать больше. Наконец я не выдержала и спросила:

– Что было дальше?

– В том же самом году Папа Римский… издал декрет. Он придумал инквизицию, чтобы истребить ведьм. – Голос матери дрогнул и сорвался, и она перевела дыхание. – Наверное, многие разгневались оттого, что вновь началась эпидемия чумы. Люди тыкали пальцами в кого попало, выдвигали нелепые обвинения. Мой nonno … ох, Мария, он был самым добрым человеком на свете. Если бы ты только видела, как он принимал роды или перевязывал сломанное крыло птичке.

– Его арестовали?

Она кивнула.

– Я едва не сошла с ума от страха и горя. Я бросилась ко всем, кого знала, умоляя помочь. Но проблема заключалась в том… он не знал никого из других benandanti … и встречался с ними лишь в бестелесном облике. Он говорил, что их вожаком был рыжеволосый гигант, передвигавшийся в образе льва… поэтому я обращалась ко всем рыжеволосым мужчинам, кого смогла найти… Вот так я и встретила твоего отца.

– Моего отца?

Я села на кровати, недоуменно глядя на нее. До этого мать ни разу не упоминала об отце. Иногда у меня создавалось впечатление, будто я появилась на свет в результате непорочного зачатия. Стоило мне набраться мужества и спросить ее о нем, как она отворачивалась и говорила мне, что он давным‑давно умер, и что мне не стоит сходить из‑за него с ума, как в свое время потеряла голову она.

Мать вздохнула.

– Да. Он пообещал помочь, но было уже слишком поздно. Моего бедного nonno подвергли страшным пыткам. Но, несмотря на все мучения, инквизиторам так и не удалось выбить у него признания, что он заключил сделку с дьяволом, или крал младенцев и пожирал их, или делал прочие ужасные вещи, в которых его обвиняли. Он сказал им, что был добрым странником и действовал в интересах сил света. В конце концов деда отпустили, так что, по крайней мере, сожжения на костре он избежал, но здоровье его было безнадежно подорвано. Спустя несколько недель он умер.

– А что ты сделала с теми людьми, которые мучили его?

Мать с удивлением взглянула на меня.

– Ничего. А что я могла сделать?

– Я бы прокляла их, – с жаром заявила я. – Или превратилась бы в волка, как мой дедушка, и загрызла бы их насмерть.

– Я не умею превращаться, – сказала она. – Только те, кто родился с перепонкой, способны на такое. Кроме того, эту силу надо использовать для добрых дел, а не для того, чтобы убивать людей, состоящих на службе у папы.

– Но ведь они убили твоего nonno.

– Знаю. Но что я могла сделать? Мне было всего шестнадцать и, хотя тогда я об этом еще не подозревала, уже носила под сердцем тебя. О да, мне было очень плохо. Я никого не хотела видеть. И у меня больше не было дома. После того как моего деда обвинили в пособничестве дьяволу, местный лорд отобрал наш участок. Меня выгнали на улицу.

– Но как же мой отец? Неужели он не мог помочь тебе?

– Он отправился в дальние края, – ответила мать. – Таким людям, как он, было опасно оставаться в городе, когда в нем свирепствовала инквизиция.

– Значит, мой отец… Он тоже был benandanti?

Она презрительно фыркнула.

– Так он говорил, хотя я не поверила ему. Нет, чары, которыми он меня околдовал, принесли мне одно лишь горе. Если он и странствовал по ночам, то был malandanti. Теперь я в этом уверена.

 

Королевские тридцать девять

 

Венеция, Италия – май 1508 года

 

Лагуна искрилась под солнцем, и волны с ласковым журчанием разбегались из‑под носа нашей гондолы. В воздухе звучали смех и музыка. Я высунулась из felze,[108]жадно вдыхая соленый воздух. Повсюду, куда ни глянь, виднелись лодки, украшенные яркими флагами, а впереди высился массивный bucentaur [109]дожа с пурпурным бархатным навесом, под которым дож Барбариго укрывался от солнца. Я видела лишь кончик его окладистой седой бороды, красную шапочку с остроконечным козырьком в форме рога да его тяжелую, шитую золотом мантию.

– У нас хорошее место, – заметила мать. – Нам повезло, что мы приплыли так рано. Сегодня здесь собралась вся Венеция.

В честь праздника Обручения дожа с Адриатическим морем[110]Бьянка надела платье голубовато‑зеленого бархата с длинными свободными рукавами белого атласа, отороченными драгоценными камнями. Меня тоже нарядили в цвета морской волны, а рыжие волосы собрали под сеточкой из жемчугов на затылке.

– Какой сегодня чудесный день, – сказала я. – В прошлом году шел дождь, и ты не захотела взять меня с собой.

– Кому хочется сидеть в гондоле под дождем?

Наш гондольер подвел лодку поближе, чтобы мы своими глазами увидели, как дож бросает золотое кольцо в неспокойные волны. Мы были недостаточно близко, чтобы услышать его голос, но и так знали, что он говорит:

– Мы женимся на тебе, море, пред истинным и вечным ликом Господа.

– Такое увидишь только в Венеции, – сказала мать.

Гондольер развернул лодку и повел ее к площади Сан‑Марко. Я увидела Зусто да Гриттони в его собственной гондоле, восседавшего рядом с огромной тучной женщиной, у которой была самая большая грудь, какую я когда‑либо видела. Такое впечатление, что под свое лиловое парчовое платье она засунула подушку. Рядом с ними сидели несколько детишек с лоснящимися лицами, начиная от юноши, над верхней губой которого уже пробивался пушок, и заканчивая крошечной девочкой, утопающей в пене кружев. Все они выглядели напряженными и несчастными.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2017-12-12 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: