Вперед. 1876. № 31
На знамени современной русской молодежи написано: социальная революция через посредство народа. Знамя это выкинуто ею всего 2-3 года тому назад; а этого времени было недостаточно для такой разработки соответствующей программы, чтобы деятельность партии приобрела должную основательность и целесообразность… Партия, претендующая на серьезное значение, должна вырабатывать свою программу двояким путем: жизненным опытом и изучением общества в его прогрессивном развитии и современном состоянии. Но опыт дается временем; поэтому первоначальной программе деятельности партии, выкинувшей вышеуказанное знамя, предстояло основаться на научном изучении общественных явлений. Такое изучение последних, с точки зрения основного начала партии – социальная революция посредством народа – не могло, однако, еще осуществиться, потому что начало это овладело сознанием молодежи лишь в самое последнее время. <…>
Я остановился на факте появления в русской молодежи идеи социал-революции через посредство народа. Эта идея застала нашу молодежь врасплох. Та ее часть, которая признавала высокое значение науки, не решалась воспользоваться всем тем, что может дать последняя для построения программы действий, ибо рисковала приготовить ее к своей смерти; воспользоваться же ею, при отсутствии свободы печати, могла лишь небольшая группа лиц. Эта часть молодежи ограничилась поэтому составлением наскоро главных пунктов программы, с которыми можно было бы приступить к практической деятельности, предоставляя себе понемногу развивать эту программу впоследствии. Остальная же часть молодежи о программе особенно не заботилась; дело было для нее очень простым: есть несколько ходячих представлений, которыми она и воспользовалась. «Так, очевидно, - говорят, - напр., что каждый народ, будучи недоволен существующим общественным строем, готов к революции; русский же народ очень ясно выказал эту готовность, ибо кроме двух больших восстаний, он произвел еще множество маленьких. Наше дело поэтому объединить возможные восстания и произвести всеобщий взрыв». Исходя из этой мысли, считают необходимым рассеяться среди народа, приобрести над ним влияние… а что дальше – об этом умалчивается. Другие считают целесообразнее взволновать одну местность, за которой якобы поднимется и остальная Россия. Третьи воспользовались той ходячей идеей, что революция есть воспитательное средство и думают бунтовать народ во что бы то ни стало, и что бы из этого ни вышло. Везде есть свои формалисты, почему им не быть и у революции!
Если бы были надежды получить удовлетворительный ответ, то этим фракциям можно бы задать такие вопросы. Если каждый народ готов к восстанию, то почему он так редко показывает эту готовность? Если у русского народа дело стоит за объединением, то почему же он сам не объединяется? Если для всеобщего восстания достаточно поднять одну местность, то почему не было всеобщего восстания при Разине и Пугачеве? Если для победы достаточно восстать, то почему наши два больших восстания не окончились победой? Не зависит ли это от характера самого восстания и не подрывается ли этим уверенность в том, что народ готов к революции? Если революция есть воспитательное средство, то не воспитывает ли оно и правительства; или западные правительства по недоразумению стремятся по временам вызывать восстания своих подданных?
Для ответа на эти вопросы, очевидно, необходимо обратиться к соответствующим фактам, к изучению народных движений… Если исследования покажут, что революция неизбежна и близка, то этим самым определяется деятельность партии: она должна приобрести в разных местностях влияние на народ; члены ее должны стараться удержаться на местах до взрыва, чтобы руководить восстанием; должны употреблять все усилия не попадаться, как мухи в щи, из-за слова либо книжки. Если же исследования покажут, что бывшие до сих пор большие движения русского народа являлись только как историческая случайность, что по их характеру и победа могла быть случайной, что она была даже не возможной – в таком случае и деятельность партии должна быть иной; она должна направляться на то, чтобы сделать революцию (я говорю не о формальной ее стороне) неизбежной; изменять те условия, которые делали ее случайной и придавали прежним восстаниям характер, невыгодный для успеха, и создавать новые, способные поставить революционный вопрос на почву, независящую от различных, местных, исторических особенностей. Для решения этих вопросов весьма полезно изучить европейские народные движения, необходимо же хорошо знать движения русские. Это, мне кажется, должен делать всякий, желающий трезво смотреть на вещи. Я хочу здесь передать, какие ответы на высказанные вопросы получил я, изучая наши народные движения.
Характерная черта русских народных движений, наложившая свою печать чуть ли не на все их детали, состоит в том, что они совершались во имя царской власти. Это можно было бы предсказать заранее, зная только историю русского народа. Со времени образования Московского государства вмешательство народа в общественную жизнь постоянно уменьшалось, увеличивалась же власть царского правительства. Наблюдая общественную жизнь, русский человек видел, что всякое ее явление санкционировалось царской властью и что все изменения совершались ею же; следовательно, заключал он, царская власть есть общественная сила. Дальнейшие наблюдения приводили его к тому, что многое делается вопреки царским повелениям, влиянием боярства; следовательно, и за последним должен был он признать общественную силу. Объединение государства и военные подвиги, льстящие народному самолюбию, совершенные под знаменем царской власти, укрепили за ней в сознании народа высокий характер; религия, проповедавшая ее божественное происхождение, придавала ей высшее право. Таким образом, в сознании русского народа установилось понятие о наличности в русском обществе двух сил: правомерной – царской, самой могущественной, неправомерной, узурпаторской и более слабой – дворянской.
Как ни странно, но нужно признать, что неудовлетворительное экономическое положение народа, ближайшим образом эксплуатируемого наместником, становым, помещиком, не только возвышало в сознании крестьянина царскую власть, но и придавало ей благодетельный характер: если из двух сил одна угнетает, то для собственного успокоения, для того, чтобы была надежда, без которой человек не может жить, нужно ожидать защиты от другой, представлять ее силой благодетельной. Таким образом, даже то, что на первый взгляд должно было подорвать кредит царской власти, послужило ее возвышению.
Вот какое понятие об общественных силах должен был вынести русский народ из наблюдения окружавших его явлений. Но в этих явлениях нет места народу как силе, а только как материалу. В удельно-вечевой период народ был действительной силой, и в первое время Московского государства в нем должно было еще сохраняться сознание этого. Соборы, куда призывался народ, где выслушивались иногда оправдания царя, где его избирали, - до некоторой степени поддерживали подобное сознание. И действительно, еще в ХVI-ХVII веках мы встречаем факты, указывающие на сознание народом своих прав и силы. При Борисе Годунове из Северщины на Москву двинулась шайка Хлопко Косолапого, грозя истребить престол, бояр и пр. При Алексее Михайловиче жители Москвы обращались к царю с положительными требованиями, а он к ним – с просьбой простить виновного вельможу. Восставший Новгород избрал свое народное представительство; он – так же, как и Псков, - решил бороться с царем. Но чем дальше, тем больше народ терял общественное значение, и тем больше устанавливалась власть государственная, так что, наконец, в общественной жизни народ оказался в «нетях»; в «нетях» он оказался и в своем сознании. Такому направлению народного сознания могла противодействовать только развитая критическая мысль, но таковая явилась поздно и подверглась гонению. Как быстро свободные идеи, не поддержанные умственным развитием, забываются народом, можно видеть на примере малороссов, чуть ли не самого революционного народа. Теперь они отличаются от великороссов разве только более свободными инстинктами. Прочтите у Кулиша («Записки о южной России») жалобы кобзарей на то, что народ не хочет слушать песен времен казачества, песен, в которых запечатлено все геройство народа. Сотни лет достаточно для умственного изуродования народа, если он не живет умственной жизнью, т.е. если в нем нет развитой интеллигенции (как хранительницы орудия прогресса). <…>
Итак, силы государства в настоящее время значительно возросли, народные же уменьшились; след. Восстание, если оно произойдет, будет в настоящее время подавлено гораздо легче, нежели прежде. Это в случае, если оно произойдет, но может ли оно произойти? Мы видели, что народ восстает с появлением самозванца и в той области, которую тот сам отвоюет. Отвоевать же он может, разбивши царские войска, для чего должен иметь свои. Казачество, которое прежде было готово к его услугам, теперь, во-первых, служит правительству, - во-вторых, не представляет уже прежней силы, ввиду значения, которое приобрело регулярное войско. Следовательно, самозванец не будет иметь своей армии, не будет иметь возможности заявить о своем существовании народу; последний чуть ли не навсегда лишился возможности поднять свое старое революционное знамя.
Таковы условия революции в настоящее время в России. Как же после этого отнестись к различным фракциям нашей революционной партии?
Те люди, которые считают своей задачей объединение отдельных народных восстаний, тем самым показывают, что не имеют ясного представления о смысле народных восстаний вообще и наших в частности. Они знают, что на Руси народ волнуется; слышали, что на Западе волнениями достигались известные результаты, и сообразили, что между нашими волнениями и западными разница лишь в том, что наши разрознены, а те – нет. Следовательно, выводят они, нашим стоит лишь объединиться для получения желательных результатов. Они не сообразили, что наши волнения и западные революции несколько различны по значению; что наши направлены не против политических основ государства, а против некоторых его неустройств; что нападающие и обороняющиеся стоят у нас на одной политической точке зрения, но различно оценивают события. Если крестьяне не принимают, напр., уставных грамот, то от уверенности, что помещики скрыли настоящую волю, а выставили ложную; если они не позволяют полиции продавать за недоимки свое имущество, то от убеждения, что становые берут больше, нежели приказано царем и т.д. Такие волнения имеют значение для наблюдателя, но не для прогрессивного деятеля; на них можно основать некоторые выводы, а не программу деятельности. Эти волнения имеют общего с революцией только форму. Ни них, след., нельзя основать чего-либо прочного. И затем, как объединить отдельные наши волнения? Если под их объединением подразумевать достижение их одновременности, то это не возможно, ибо волнения в такой форме происходят не в силу расчета, а под влиянием страсти, чувства, и обусловлены настолько же местными, частными условиями, настолько и общими, а эти частные условия и суть причины их разновременности. Но и достигнув такого объединения, мы в сущности ничего серьезного не сделаем, ибо волнений этих вовсе не так много, чтобы они могли доставить серьезные затруднения правительству. Если же под объединением многих волнений подразумевать придание им одной идеи, то, оставаясь при этом на старой почве, мы могли бы достигнуть этого соблюдением условий, о которых говорили выше (выставив самозванца); если же думают объединить их новой идеей социальной революции, то следовало бы предварительно забраться именно в те местности, где должны произойти волнения, что, разумеется, невозможно сделать заранее; остается, след., рассеяться в народе для пропаганды. Объединение же из программы исчезает.
Те, которые хотят поднять одну местность, рассчитывая, что за нею встанет вся Россия, делают двойную ошибку: думают без сильного самозванца поднять часть народа и ожидают отзыва от остального в случае такого поднятия. Поэтому они могут дважды промахнуться и на практике; либо не поднимут части народа, либо поднимут, но не получат поддержки со стороны остальной России; мы видели, при каких условиях можно поднять часть народа самозванцем и насколько это возможно в настоящее время. А если удастся взволновать какую-либо местность во имя новой идеи (разумеется, после долгой пропаганды), то этим не уничтожаются еще причины, мешающие восстанию сделаться общим.
Теперь несколько слов революционерам формалистам. Они считают народные волнения воспитательным средством и потому решаются их вызвать во что быт то ни стало. Если бы они были люди основательные и с высоким нравственным уровнем, то прежде, чем решиться ставить народ под пушки, не для непосредственных благоприятных результатов, которых они и не ожидают, а ради каких-то вероятных косвенных влияний бунта, они должны были бы изучить значение бунтов и характер нашего народа. Они узнали бы, что рус[ский] народ вовсе не нуждается в возбуждающих средствах, что он восстает очень легко и что ему недостает, главным образом, идеи.
Какие же положительные заключения можем мы вывести из вышеизложенного?
Если неудачи наших народных движений обусловливались, главным образом, отсталым миросозерцанием народа, то дело социальной революции требует изменения последнего; след., все силы партии должны быть направлены именно на это дело, не развлекаясь бунтами и заговорами.
Выполнение этой задачи не так просто, как может показаться с первого взгляда. Нам не раз приходилось слышать, что русский народ настолько подготовлен своим положением к восприятию революционных идей, и последние, с другой стороны, так просты, что достаточно чуть ли не одной беседы с крестьянином, чтобы сделать из него революционера в новом духе, т.е. чтобы убедить его в том, что народ имеет право и возможность собственными силами изменить существующий порядок, невзирая ни на какие религиозные и светские авторитеты, и что поэтому пропагандистом может быть всякий, усвоивший эту идею, а партия на эту исключительно социалистическую и притом чисто революционную пропаганду и должна обратить все свои силы. Допускается отрицательное или, по крайней мере, индифферентное отношение к пропаганде более широкой, пропаганде просветительских идей вообще.
Такое положение не может, мне кажется, быть допущено даже на первый раз, и вот на каком основании. Если бы количественно и качественно силы нашей революционной партии были настолько значительны, что она могла бы подчинить влиянию своей пропаганды весь народ или, по крайней мере, значительную его часть и таким образом совершить революцию, тогда это положение могло бы быть принято. Но в своем настоящем составе эта партия не может взяться за такую задачу: силы ее, во-1-х, незначительны количественно, во-2-х, идут вразброд и отличаются неумелостью взяться за дело. Взять на себя при таких условиях задачу произвести социальную революцию, ввиду отсутствия в народе элементарных для этого условий, она не может. Следов., ее задача сводится на то, чтобы положить начало умственной переорганизации народа. Но и это дело распространения революционных идей в народе партия интеллигентов не может взять исключительно на себя; она должна допустить распространение этих идей в среде самого народа от одного его члена к другому и надеяться лишь на это распространение. Пока мы не имеем и данных, на основании которых могли бы определить продолжительность этого предварительного периода в развитии социальной революции; может быть, переменится несколько поколений, прежде чем она вступит в следующей фазис своего развития. Если это так, то вопрос о распространении в народе революционных идей осложняется вопросом о том, могут ли эти идеи сохраниться в народе в течение столь долгого времени?
Идеи появляются и сохраняются, как известно, двояким путем: влиянием жизни и работой мысли. В пример влияния жизни мы приведем наших малороссов. Обе отрасли русского племени, до своего расхождения по различным дорогам, имели одинаковое политическое миросозерцание, в котором сам народ играл не последнюю роль. Великороссы, с течением истории, заменили его миросозерцание монархическим; малороссы же продолжали развивать его в социально-демократическом направлении. И то, и другое произошло под влиянием жизни. В Малороссии казачество, боровшееся с правительством за свои экономические и политические права, соединилось с народом, предлагало ему добиваться казатчины, т.е. политической свободы и экономической независимости от помещиков. И хотя малорусская интеллигенция, находясь под влиянием польской образованности, неблагосклонно смотрела на экономические тенденции народа, но влияние обстоятельств было так сильно, что и она должна была подать ему руку. Затем обстоятельства изменяются. Страна подпадает под московское владычество, подчиняется новым для нее государственным порядкам, - тем самым, которые изуродовали миросозерцание великороссов, и плод этого влияния у всех налицо. Народные рапсоды, еще живо проникнутые старой вольностью, чуть не сами участвовавшие в борьбе за нее, уже не находят сочувствия в новых поколениях своих современников. Народ уже позабыл свое прошлое, потерял вместе со свободой и революционные идеи.
Из этого мы можем вывести такое заключение: идеи, антагонистические известному общественному строю, не находящие в нем себе подтверждения и не поддерживаемые критически развитой мыслью, не могут бороться с окружающими, забивающими их влияниями и погибают. Мы предлагаем теперь русскому народу то, что дала когда-то жизнь одной его части: мы хотим указать ему ту же идею, какую малороссам дала жизнь. Если малороссы потеряли эту идею, столкнувшись с государственным порядком, то почему же мы думаем, что теперь со всем русским народом не случится того же? Мы можем надеяться на это лишь при соблюдении двух условий: если критическая мысль в нашей интеллигенции будет постоянно воспроизводиться и развиваться далее и если мы сумеем возбудить критическую мысль в народе.
В самом деле, представим, что идеал некоторых осуществляется: наша молодежь навеки отстранится от науки. Тогда она не будет иметь в критической способности мысли противовеса одуряющему и забивающему влиянию жизни. Критическая способность мысли, не развиваемая образованием, понизиться в своем достоинстве; содержание ее, постоянно насилуемое безобразными явлениями окружающего, уступит ему шаг за шагом свои прежние завоевания и критическая мысль не имеет материала для деятельности – она неминуемо регрессирует. Это – закон не умственной только, а всякой деятельности организма. Посмотрите, что сделалось с нашим обществом после 1825 г. Из него извлечена только сотня лиц, цвет нашей интеллигенции, те именно, которые давали направление нашей общественной мысли! И этого оказалось достаточно, чтобы затормозить на 20 лет развитие последней. Лучшие люди только в 40-х годах дошли до того, на чем остановились их несчастные предшественники в 20-х годах.
Итак, основательное образование для членов социально-революционной партии необходимо не только для успешного хода ее дела (как это разъяснялось в первом томе журнала «Вперед»), но и для самого существования партии в будущем. Но партия не может дело социальной революции взвалить исключительно на свои плечи. Социальный вопрос поставлен теперь так категорически, противоположность интересов и невозможность сделок между экономическими группами привилегированных классов и рабочих настолько выяснена, что лицо, принадлежащее к первым и основательно образованное, должно или отречься от своего положения, или сделаться врагом народного развития. Почвы для появления искренних либералов-буржуа теперь не существует, а между тем таковые немало способствовали развитию рабочего движения на Западе. Поэтому социально-революционная партия как состоящая из лиц, отличных по своему положению от народа, никогда не будет велика; препятствия же для ее деятельности, с выяснением ее задач и политическим развитием привилегированных классов (чему немало будет способствовать конституция), будут возрастать. Поэтому очень важно, если быстро совершится слияние этой партии с народом, как это случилось на Западе, т.е. если народ возьмет знамя в свои руки, если будет давать из своей среды пропагандистов; если, словом, он выйдет из-под зависимости от привилегированной интеллигенции, если наличность последней перестанет быть полнейшей для него необходимостью. Это случится тогда, когда в народе создастся собственная интеллигенция, когда народ будет давать из своей среды образованных рабочих, стоящих по своему развитию в уровень с веком. К этому и должна стремиться наша интеллигентская социально-революционная партия; идеалом ее должно быть самоуничтожение.
В самом деле, ведь основной принцип наш – тот, что только сам народ может радикально изменить свое положение, что только с выступлением на общественную арену народа история пойдет неуклонно прогрессивным путем. Выйти же на общественную арену народ может, только овладев просвещением. Сколько раз он пытался захватить в свои руки руль истории, на минуту это и удавалось ему, но тотчас же он его и выпускал, а более умная и развитая буржуазия подхватывала. Даже Пугачев понимал это общественное значение просвещения, когда говорил, что царем он и не думал сделаться, ибо по безграмотности своей не считал себя к этому способным.
Задача наша поэтому должна заключаться в проведении просвещения в народ; этим путем мы дадим возможность самому народу, вооруженному знанием, выступить общественной деятельности уже самостоятельно, не оглядываясь по сторонам для отыскания нужного человека – будет ли то беглый солдат, Пугачев или Луи Блан. Итак, главной задачей партии народной не в смысле цели только, а и средства должна быть пропаганда народу просветительных идей; развитие его критической способности. Не нужно понимать меня таким образом, что я предлагаю обратить все силы на распространение грамотности и т.п., хотя грамотность я считаю важным условием успешной пропаганды. Это путь, весьма невыгодный для нашей цели. Нигде почти критическая мысль не развивалась исключительно официальным, так сказать, путем; менее всего это возможно в народе, у которого существует масса неудовлетворенных потребностей; при первой возможности на это удовлетворение и обратилась бы его критическая мысль. Почему же и нам не сделать того же? Критическая мысль может развиваться на разнообразном материале, хотя всестороннее ее развитие всего выгоднее.
Народ имеет религиозные, космологические, общественные и др. понятия, радикально противоположные соответствующим взглядам развитой интеллигенции. Последняя выработала свои понятия критическим отношением к традициям на основании истин, добытых наукой (в смысле знаний вообще, а не только систематического). Эта выработка шла постепенно и в известной последовательности, не только вследствие психологических условий организма, но и в силу известной последовательности в развитии знаний. В наших руках находится теперь вся совокупность знаний; мы можем поэтому развивать народную критическую мысль в той последовательности, какую найдем необходимой в психологическом и практическом отношениях. Практическая необходимость служит причиной того, что народная партия в различные исторические моменты должна иметь различную окраску. Так как цель ее – благо народа, то она не должна забывать и того, чтобы попутно главной своей задаче способствовать ослаблению народных страданий, насколько она в силах это сделать. Для этого она должна развивать критическую народную мысль преимущественно в известном направлении. Так, напр., в настоящее время экономически народ не обеспечен; на почве экономической будут произведены в ближайшие важные реформы. Следовательно, нужно налечь преимущественно на общественно-экономическое миросозерцание народа, развивать его критическую мысль главным образом в этом направлении; но только главным образом, а не исключительно.
Следовательно, прогрессивное значение социально-экономической партии обуславливается не столько ее общественно-практическими задачами, по необходимости временными, как ее общей задачей: сделать народ самостоятельным агентом общественной жизни, не нуждающимся ни в какой партии для устройства своих дел. Мне могут возразить, что в настоящее время эта задача невыполнима, ибо экономическое положение народа столь плохо, что он не может откликнуться на наше пробуждение его мысли; что ему не до просвещения, не до критики – лучше, мол, направить его усилия на эту экономическую язву и, таким образом, расчистить дорогу и для более свободного умственного развития.
Такое направление в постановке социально-революционного вопроса способно надолго затормозить дело прогрессивного развития народа. Дело в том, что каждое поколение найдет очень важные неустройства в общественной жизни, на которые, по его мнению, и нужно обратить исключительное внимание. Двадцать лет назад первым шагом, который нужно было сделать, считалось уничтожение крепостного права; теперь считается передача земли в руки народа, а вслед за этим потребуют: кто участия народа в управлении страной, кто – разрушения государства. Таким образом, одно зло уничтожается за другим, а народ оставляется все так же безграмотным, все так же принужденным смотреть вверх, выискивать благодетелей, которые направили бы его силу в ту или другую сторону. При таком образе действий мы тормозим развитие народа и отдаляем осуществление тех практических задач, какие непосредственно себе ставим. Не распространяясь об этом, замечу, что я говорил выше об опасности гибели всякой единичной, голой идеи в нашем народе; и теперешнее направление партии – действовать через посредство народа – вытекает именно из этого убеждения, что лучшую услугу, какую она может оказать народу, - это сделать его независимым от нее, передать ему в руки оружие, которым до сих пор пользовались его эксплуататоры.
Если же экономическое положение народа заглушает в нем возможность развития всякой мысли, то и идея социальной революции не выдержит борьбы со всем общественным строем, как это я старался показать выше, и придется обратиться для изменения экономического положения не к народу, а к другим общественным факторам, поступать так, как поступали, например, противники крепостного права. К счастью, эта мысль неверна. То же самое говорилось относительно фабричного населения Запада, но оно своей деятельностью доказало противное; доказало, что экономическое положение не может служить непреодолимой преградой для умственного развития; что раз возбужденная критическая мысль народа даже не ограничивается социальным устройством, а затрагивает и нравственность, и философию, и религию.
Как ни молода наша социально-революционная партия, но и она добыла результаты, говорящие в пользу этой мысли. Оказалось, во-первых, что народ не интересуется исключительно своим экономическим положением, требует ответа и на другие вопросы; и во-вторых, что раз возбужденная в нем мысль дорабатывается до таких результатов, о которых пропагандист и не думал в своих с ним связях, напр., до отрицания религии. Следовательно, народ способен критически мыслить и при теперешнем своем экономическом положении и требует от нас мысли вообще, а не одной только социально-революционной.
Сделаю еще одно замечание – собственно для особ, очень уж мнительных. Положения, развиваемые в настоящей статье, не предполагают при своем осуществлении непременно спокойного развития общественной жизни, не исключая возможности революционных взрывов, более или менее удачных. Ибо эти взрывы суть способы осуществления желаний народа, при сильном сопротивлении извне. По мере того, как выясняются желания, являются и требования в мирной или бурной форме. Положения, развиваемые нами, не исключают пропаганды вопросов дня, пропаганды идей, считавшихся до сих пор необходимыми, а расширяет программу этих вопросов, этих идей. Они, следовательно, не могут затормозить революцию, а сделают ее более осмысленной и целесообразной.
№ 2
[Воронцов В.П.] В.В. Предисловие к книге «Судьбы капитализма в России» (СПб., 1882)
Предлагаемый сборник составлен из статей, печатавшихся в разных журналах. Выпуская их отдельным изданием, мы придали им лишь внешнее единство, несколько иначе расположив материал, выкинули повторение. Содержание их осталось прежнее, новых фактов и аргументов приведено немного; и если, тем не менее, мы решаемся вторично предлагать свои работы вниманию читателя, то делаем это с единственной целью одновременностью нападения всем арсеналом на его миросозерцание заставить интеллигенцию обратить внимание на поднятый вопрос, вызвать наших ученых и присяжных публицистов капитализма и народничества на изучение закона экономического развития России – основу всех остальных проявлений жизни страны. Без знания этого закона невозможна систематическая и успешная общественная деятельность, а господствующие у нас представления о ближайшем будущем России вряд ли могут быть названы законом и едва ли способны дать практическому миросозерцанию прочную основу.
По данному вопросу в литературе можно различить следующие три направления. Одно – к которому принадлежат как публицисты буржуазии на западноевропейский манер, так и социалисты школы Маркса – считает, что в России должно непременно получить господство капиталистическое производство (заметьте – капиталистическое производство, а не кулачество или ирландское фермерство). Предполагается, что самостоятельные производители-ремесленники не в состоянии произвольно организовать свое производство в мануфактуру и фабрику, применяя для этого, насколько возможно, все технические усовершенствования; что выполнение задачи этой организации берет на себя капитал, и под его железным управлением рабочие теряют чрезмерный индивидуализм, дисциплинируются, приобретают свойства, делающие возможной общественную форму труда со всеми благими ее последствиями. Причем первые утверждают, что на этой ступени развития промышленный строй останется вечно; вторые же верят, что когда капитал организует всех или главную массу рабочих, миссия его окончится: воспитанные под его влиянием для крупного производства рабочие поведут последнее без его посредства. Но это уже дело отдаленного будущего, предмет забот наших внуков и правнуков; нам же остается примириться с наступающим господством капитализма и постараться только смягчить чересчур резкие его проявления. Бороться с наступающим порядком вещей излишне; он явится вооруженный непобедимыми естественными социологическими законами, он завоюет арену труда не прямым насилием (хотя не чуждается и последнего), ему не нужна непременно помощь власти: мелкий ремесленник добровольно отдастся в его руки, ибо найдет для себя более выгодным хотя кое-как существовать заработной платой, чем умирать с голоду с собственной мастерской. В силу этого обстоятельства, в силу того, что крупное капиталистическое производство бьет мелкое технико-экономическими влияниями – против него невозможно бороться политическим оружием; если оно разбило средневековые преграды, нарочно построенные для замедления его роста, то тем легче ему воспрепятствовать возникновению новых препятствий: вернуться к регламентации производства в таких размерах, какие существовали несколько веков назад, - невозможно, а при свободе экономического развития оно неизбежно попадет под руководство капитала.
Другие два литературных направления не считают доказанным положение о необходимости каждой стране пройти капиталистическую ступень развития. При этом одно из них, - основываясь на факте, что русский народ не только сохранил до сих пор многие черты общинного быта, давно утраченные другими народами, но еще и развил их дальше, - верит, что это развитие будет продолжаться и в будущем, что воспитание и дисциплинирование нашего народа для общественной формы труда происходит и без руководства капитала, силою общины, выработанный ей артельный дух приведет народное производство к той же организации, какая достигнута была на Западе при помощи капитала. Это оптимистическое миросозерцание, однако, не свело еще окончательно счетов со многими явлениями жизни, прямо ему противоположными: обезземеливание крестьян, разрушение общинной связи, развитие в народе индивидуализма, рост спекуляции и т.п. указывают, по-видимому, на то, что наше дальнейшее развитие, вопреки надеждам рассматриваемого мнения, идет по направлению, выработанному Западом, что капитализм берет верх над общиной и артельным духом народа. Практическое миросозерцание и мотивы общественной деятельности этой партии неизбежно будут носить на себе следы такой двойственности научных оснований: вера в общину предпишет ряд действий в известном направлении, а совершающиеся вокруг явления, противоположные ожидаемым и желательным, будут, подобно ушату холодной воды, охлаждать пыл слишком увлекшихся деятелей.
Третье направление говорит следующее: «Мы не думаем, что община неизбежно должна пойти временно на выучку капитализму, но не думаем также, что она везде и всегда останется невредимой. Все дело в том, при каких условиях происходит борьба общности и индивидуализма. Не решайте вопросы жизни a priori, не выкручивайте систем из головы; смотрите всегда в приходно-расходную книгу общественной жизни, оценивайте явления, заносимые туда исследователями. Значит, все дело сводится к тому, чтобы смотреть вокруг себя, группировать факты и делать из них выводы» («Дело», № 12: [Русанов Н.С.] «Против экономического пессимизма»). Приступая с этой точки зрения к оценке современной русской жизни, рассматриваемое направление приходит к заключению, что в России существуют все условия для быстрого развития капиталистического производства. Правда, дешевизна рабочей силы мешает заимствовать с Запада машины новейшей конструкции, но «мануфактурный период капиталистического производства вполне мыслим для нас»; и хотя форма эта в настоящее время совершенно излишняя в техническом отношении, но для русского капитализма она пока как раз по плечу. «Объединение рабочих кустарей в мануфактуре – вот естественная форма русского капитализма в ближайшем будущем» (предлагаем решить самому читателю, насколько такой анахронизм – мануфактура при возможности фабрики – доказывает существование благоприятной обстановки для развития в России капиталистического производства). «И эта форма вовсе не придумывается для того, чтобы провести аналогию между прежним западноевропейским и современным русским положением вещей. Напротив, она естественно возникает в жизни, раз есть на лицо дешевый рабочий, владеющий инструментом, и этот самый инструмент. Конечно, русская фабрика, опирающаяся на кустарей, не успеет вполне развиться, как будет сменена крупной машинной промышленностью, раз в отдельных центрах цена труда поднимется до высокого уровня». Подобно тому, как дешевизна русского рабочего, препятствуя перенесению к нам новейшей западноевропейской индустрии, способствует (?) превращению самостоятельного кустаря в работника мануфактуры, так «возможность для России пользоваться механическими изобретениями самой последней конструкции не отнимет у капитализма почвы для развития, а напротив, облегчит ему переход к машинной промышленности». Как видит читатель, по этому мнению, развитие капиталистического производства в России должно произойти еще легче, чем на Западе, ибо у нас оно может пользоваться такими выгодными условиями, как дешевизна труда и готовые технические изобретения. После сказанного естественно заключить, что рассматриваемое направление общественной мысли в практическом отношении примыкает к первому из описанных нами, что лица, его держащие, отложат попечение о борьбе с ка<