ПРОБЛЕМЫ РЕВОЛЮЦИИ 1848 ГОДА

И вновь, уже в третий раз, известие из Парижа, при­шедшее 24 февраля 1848 г., всколыхнуло всю Европу. Во Франции разразилась новая революция, сверг­нувшая буржуазного короля Луи Филиппа. Почти во всех немецких столицах начались уличные демонст­рации и столкновения с полицией. В ландтагах уме­ренно-либеральная и радикально-демократическая оппозиция громогласно требовала свободы прессы и собраний, разрешения политических партий и со­здания гражданской гвардии, наконец, созыва обще­-

германского парламента с целью объединения стра­ны. За мартовскими требованиями последовало со­здание «мартовских министерств» из либералов, ко­торые начали осуществлять эти требования. Царило всеобщее национальное воодушевление. Новое ба­варское правительство поэтически называли «мини­стерством утренней зари», а черно-красно-золотые знамена национального движения развевались над всей Германией.

Прокатившаяся штормовым валом с Запада на Восток революция достигла главных государств Гер­манского союза - Австрии и Пруссии. В Вене уме­ренно-либеральное движение за считанные дни бы­ло захлестнуто радикально-демократическим пото­ком. Меттерних бежал в Англию, императорский двор укрылся в Инсбруке, а во всех частях империи вспыхнули национальные революции. В Пруссии сперва казалось, что Фридриху Вильгельму IV удаст­ся обуздать стихию революции и самому встать во главе объединительного движения. Но король-ро­мантик колебался слишком долго, его уступки явно запоздали. 18 марта в Берлине началось народное восстание и баррикадные бои на улицах прусской столицы. Испуганный король был вынужден вывести войска из города, согласиться на создание либе­рального правительства и объявить в воззвании «К моим возлюбленным берлинцам» о предстоящем созыве прусского Национального собрания для вы­работки конституции.

18 мая 1848 г. во франкфуртской церкви Св. Пав­ла открылось общегерманское Национальное собра­ние из 585 представителей немецкого народа, чтобы

принять общегерманскую конституцию и избрать на­циональное правительство. Это была впечатляющая демонстрация свободы и единства Германии.

Но какой должна была стать новая Германия? По этому вопросу никогда не было единодушия. Раско­лолся и Франкфуртский парламент, где определи­лись две позиции. Сторонники великогерманской платформы предлагали объединение всех немец­ких земель под скипетром Габсбургов. Им противо­стояли приверженцы «малогерманского» решения проблемы: объединение Германии под эгидой Пруссии и без многонациональной Австрийской монархии. Разгорелись многомесячные дискуссии о сути и границах будущего единого государства, а тем временем разочарованные нерешительнос­тью либералов революционные демократы подняли в Бадене республиканское восстание, плохо подго­товленное, несвоевременное, которое было жесто­ко подавлено войсками Германского союза, глав­ным образом пруссаками. Можно сказать, что «прусские игольчатые ружья уничтожили миф на­циональных баррикад». При этом прусские солдаты не думали о том, что они стреляют в своих немецких соотечественников. Нет, они стреляли в баденцев, саксонцев, баварцев, гессенцев. Это и показало сла­бость чувства общегерманского братства и нацио­нального единения.

Наконец, после долгих споров. Франкфуртский парламент принял конституцию, по которой единая Германия должна была стать конституционной пар­ламентарной монархией с гарантированными основ­ными правами и свободами граждан. Он избрал вре­-

менное центральное правительство во главе с либе­ральным австрийским эрцгерцогом Иоганном. Но на деле конституция так и осталась клочком бумаги, а правительство не имело ни силы, ни авторитета, ни реальной власти.

Франкфуртский парламент часто называли «не­практичным профессорским» парламентом. Но в тех условиях он сделал все, что было в его силах. Другое дело, что судьба революции решалась не во Франк­фурте или, во всяком случае, не только там. Бессилие франкфуртского парламента со всей очевидностью проявилось во время шлезвиг-гольштейнского кри­зиса. В марте 1848 г. Шлезвиг и Гольштейн заявили о своей независимости от Дании, образовали вре­менные правительства и обратились за помощью к Национальному собранию. Судьба этих герцогств всколыхнула немецкое общество. Для национально­го движения Франкфуртский парламент мог стать ле-гитимным только в том случае, если он сумеет воз­вратить эти территории в лоно единой Германии. Но у него не было собственной армии, поэтому пар­ламент призвал на помощь прусского короля. Прус­ские войска действовали успешно и вторглись далеко в глубь Ютландии, но король отозвал их на­зад из-за протеста и угроз со стороны Англии, России и Франции. В Северном море угрожающе замаячил британский флот, на границах Восточной Пруссии появились русские войска, французские послы при немецких дворах вручили резкие ноты протеста. Гер­манские притязания на земли, принадлежавшие тог­да датской короне, подтвердили опасения других держав, что создание единого немецкого государст-

ва в центре континента взорвет европейское равно­весие сил.

Но франкфуртский парламент потерпел фиаско не только из-за внешнеполитической ситуации, но и из-за собственного страха перед радикализацией революции. Буржуазно-либеральные круги, ко­торые мечтали о конституционной монархии наподо­бие британской, теперь опасались возможности вто­рой, социальной, революции с кровавыми ужасами якобинского террора. Они предпочли пойти на ком­промисс с окрепшими силами контрреволюции в Берлине и Вене, стремясь сохранить то, что уже бы­ло достигнуто. Так, в Пруссии было достаточно даро­вать умеренную конституцию, чтобы в ноябре 1848 г. революция там фактически закончилась. Нацио­нальное собрание, стремясь решить вопрос о вер­ховной власти, предложило германский трон прус­скому королю, но эта попытка провалилась. Фридрих Вильгельм IV охотно принял бы на себя управление Германией, но только если власть будет передана из рук остальных немецких монархов, а не парламен­том. Когда делегация из Франкфурта предложила ему императорскую корону, то в письме к гессенскому герцогу король назвал ее «свинским обручем из грязи и дерьма», от которого несет «тлетворным за­пахом революции». К тому же он не без оснований опасался интервенции других европейских держав, в том числе и Австрии. Для этого миролюбивого и па­нически боявшегося конфликтов человека новая внутригерманская война была немыслима.

В исторической литературе о революции чаще подчеркиваются ошибки и слабости революционного

движения, но недостаточно принимается во внима­ние сила контрреволюции.

Конечно, структурные слабости германской рево­люции совершенно очевидны. Быстрый и легкий ус­пех мартовских революций вызвал обратный эф­фект. Революционный лагерь явно переоценил свои силы, успехи и возможности. Вместо реалистичной оценки положения возобладало самодовольство от быстрой победы, а также фатальная недооценка си­лы консервативного сопротивления.

К этому добавилась и быстрая поляризация сил внутри самого революционного движения. Либера­лы были вполне удовлетворены мартовским резуль­татом и считали революцию законченной. Напротив, демократы и республиканцы стремились развить ус­пехи дальше. В итоге внутри революционного движе­ния возникли почти непреодолимые противоречия. Страх перед крестьянской революцией заставил и либеральные правительства, и консервативную бюрократию как можно скорее завершить аграрную реформу. Спешно принятые законы успокоили крес­тьянские массы. Столь быстрый успех социально-аг­рарных преобразований лишил оппозиционное дви­жение мощной опоры.

В силу давней традиции проведения реформ сверху либералы считали дальнейшее углубление революции не только излишним, но и просто вред­ным, предпочитая путь постепенных реформ в на­правлении парламентской системы правления. Ли­бералам казался опасным радикальный разрыв с су­ществующими социально-политическими структура­ми. С их точки зрения, наибольший успех обещала

стратегия соглашения с монархиями и бюрократией. Поскольку большинство населения не поддерживало демократически-республиканские лозунги, то либе­ралы расценивали это как «молчаливый плебисцит» в свою пользу.

Специфической чертой либерального движения была принципиальная установка на силу убеждения вместо революционного насилия. Поэтому они ока­зались не в состоянии принимать быстрые решения в трудных ситуациях и балансировать между рево­люционным движением масс и консервативными элитами, чтобы взаимно их нейтрализовать. Не на­шлось среди них и поистине харизматического лиде­ра. Слишком глубоким оказался и страх перед плеб­сом, пролетариатом, коммунизмом, перед туманным будущим в демократической республике. Этот страх не имел под собой реальных оснований, но подтал­кивал их к соглашению с монархиями. Либераль­ный идеал социальной гармонии был несовместим ни с эгалитарными устремлениями демократов, ни с идеями возрождения демократического антич­ного полиса, вынашиваемых радикалами, ни с со­циально-реставрационными устремлениями ре­месленников, ни с социалистическими лозунгами некоторых рабочих организаций.

Свою негативную роль сыграли немецкий поли­центризм и региональная обособленность. У рево­люции не было единого центра, наподобие Парижа во Франции. К тому же существовали огромные раз­ногласия между Франкфуртским парламентом и На­циональными собраниями в Берлине и Вене, между городом и деревней, между более развитым Западом

Германии и отстающим аграрным Востоком. Неслу­чайно генерал Леопольд фон Герлах утверждал, что революция - это болезненная черта Рейнланда, а контрреволюция - здоровая реакция старопрусских провинций против тлетворного влияния Запада.

В 1848-49 гг. на первый план одновременно вы­двинулось слишком много задач по модернизации государства, которые требовали быстрого решения, а разнородное революционное движение оказалось к этому неготовым.

При поверхностном взгляде кажется, что герман­ская революция потерпела полное поражение. На де­ле же конфликт между старыми и новыми силами за­кончился компромиссом. Во всех германских госу­дарствах вводились конституции, а монархи были вынуждены отныне делить свою законодательную власть с ландтагами. С другой стороны, очевидно, что мечта мартовского движения о создании единого национального государства на основе принципов на­родного суверенитета и прав человека рухнула как из-за сопротивления европейских держав, так и из-за распыленности самих революционных сил.

КОНЕЦ ФЕОДАЛЬНОЙ ЭПОХИ

Германская революция имела важные последствия, которые непосредственно с ней не связаны. Речь идет скорее о долговременных эволюционных процессах, которые ускорились благодаря опыту революции. Она способствовала быстрому формированию соци­альных классов. Предпринимательская буржуазия

поняла, что ее интересы и цели будут осуществлены гораздо быстрее в союзе с авторитарным государст­вом, чем на базе либерализма.

Опыт революции усилил раскол между бюрокра­тией, верно служившей консервативному государст­ву, образованными кругами и средними слоями. Возросло классовое самосознание рабочих, на себе испытавших военно-полицейские репрессии и осо­знавших важность создания своих собственных ра­бочих организаций.

Значительные последствия имела революция для так называемого сельского дворянства, которое в ходе завершения аграрной реформы превратилось в слой аграрных предпринимателей, сохранивший сильные элементы сословного господства. Револю­ция усилила противоречия как внутри имущих аг­рарных слоев, так и между крестьянами и сельским

пролетариатом.

Революция привела к политизации различных слоев и классов. Рабочие поняли, что от буржуазии нельзя ожидать ни широкой социальной реформы, ни политического равноправия. Поэтому проявив­шийся в 1860-х гг. разрыв между буржуазным либе­рализмом и пролетариатом также стал следствием опыта революционного времени. А буржуазия сдела­ла для себя самый главный вывод: важнейших эко­номических и политических целей можно добиться без революционных потрясений, сопровождаемых высокими социальными издержками, без союза с де­мократами и республиканцами.

Определились две различные реакции на рево­люцию. Значительная часть либералов быстро пре­-

одолела чувство разочарования. И была убеждена в том, что рано или поздно неизбежные обществен­ные перемены повлекут за собой возрастание роли и веса либеральных слоев. Подтверждение этого она видела в успехах южногерманского либерализма и в значительном оживлении этого движения в Пруссии спустя десять лет после революции.

Другое, более пессимистическое настроение оп­ределялось провалом попытки создания единого на­ционального государства. Это повлекло за собой скептицизм в оценке собственных политических воз­можностей, тем более что старые консервативные элиты после революции даже усилились. Возросло их влияние в правительствах и бюрократии, в сель­ских округах и в армии. Но и они столкнулись с серьезными проблемами. Революция похоронила принцип божественного происхождения власти. В ус­ловиях ограниченного, но все же конституционного государства были неизбежны какие-то политические новации, что осознавали наиболее дальновидные представители старых элит. Больше уже нельзя было игнорировать «народ» как политический фактор. Го­сударство могло укрепить свою власть и доказать жизнеспособность путем проведения «революции сверху» и возглавляя народные массы.

Учитывая все эти сдвиги постреволюционного пе­риода, можно сказать, что в общем контексте евро­пейских революций некоторые из особых условий немецкого пути модернизации скорее усилились, чем ослабли. Прежде всего это касалось привилеги­рованного положения старых элит. Практически ни­чего не изменилось ни в бюрократическом господст-

ве, ни в сельской жизни восточной Эльбы. В армии еще более возросло осознание себя как главного государствообразующего фактора.

Наконец, вместо гордости за победоносную ре­волюцию в исторической памяти немцев глубоко укоренилось чувство горечи от ее неудач, чему не­мало способствовали консервативные публицисты и историки, очернявшие «безумный и дикий» 1848 г. Они потратили море чернил, чтобы доказать поли­тическое бесплодие и доктринерство либералов и демократов. Вывод из этого состоял в том, что власть остается уделом опытной элиты, только она способна проводить «реальную политику». Если вспомнить слова Генриха Гейне о том, что «револю­ция - это несчастье, но еще большим несчастьем яв­ляется неудачная революция», то подлинной бедой германской революции стало то, что в обществен­ном сознании ее косвенные успехи были сведены на нет, а единственной политической силой предстали старые консервативные силы.

И все же в ходе последующего развития ясно обо­значились два фундаментальных изменения.

После революции политическая жизнь в Герма­нии протекала в рамках конституционных госу­дарств, имеющих довольно дееспособные парла­менты и скромные, но гарантированные конститу­ционные права. То, что Пруссия превратилась в конституционную монархию и оставалась таковой, было несомненным следствием революции. А это в дальнейшем открывало путь к созданию мало­германского национального государства под эги­дой Пруссии.

Но еще более важным оказалось то, что после революции не осталось барьеров на пути немецкой промышленной революции. Ее первый циклический подъем с 1845 г. был прерван кризисом 184'7 г., бур­ными революционными событиями и краткой де­прессией. Но после этого, в 1850-е гг., наступает период стремительного развития немецкого про­мышленного капитализма, время его подлинного триумфа. Начинается новая индустриальная эпоха.