ВОЗВРАЩЕНИЕ В КУНДЖИ ЗАГ 2 глава




Однако Адан Али, которого приняли в общину в начале моего визита, был всё ещё полон "внешнего" интереса к суфийскому культу, который был характерен для моего подхода.

Он очень много странствовал, был, с большим риском для себя, в советской Средней Азии; ездил в Армению и отдалённые части Персии, на запад вплоть до Болгарии и Албании, - в поисках настоящего суфийского учения.

Я спросил его, зачем нужно быть суфием.

- Прежде всего, потому, что ты чувствуешь необъяснимое притяжение к суфиям, которое ты выражаешь способами, удовлетворительными для своего ложного "я". Это означает, что тебе могут нравиться суфии или их литература, или ты можешь думать, что они представляют подходящую для тебя общину или образ жизни. Но то, что действительно тебя привлекает, - это колокол, звучащий в тебе. Это ответ на суфийский призыв. Этот "резонатор" был заложен в тебя в момент твоего сотворения.

Я сказал, что мне трудно в это поверить. Он рассмеялся, и его обветренное татарское лицо сморщилось.

- Трудно поверить, но ты уже в это веришь. Ты не позволяешь своему бесценному мыслительному аппарату принять это, чтобы не счесть себя легковерным. Ты запутался, мой друг.

- Но если ты не позволишь мне изучать суфизм единственным способом, которым я могу мыслить, как я могу полагаться на какую-то форму мышления, которая, как ты утверждаешь, у меня есть, но доказательств существования которой у меня никогда не было?

- То доказательство, которое тебе нужно, - это доказательство особого рода. Тебе придется привыкнуть пользоваться ментальными мускулами, которые в данный момент не развиты.

- Но почему суфизм так важен? Разве он утверждает, что является какой-то надобностью для человека, или чем-то, что разрешит проблемы человечества?

- Да. Много тысяч лет назад что-то на этой планете пошло не так, человек утратил возможность поднять себя из своего низкого состояния к тому, что составляет его судьбу. Многие люди приходили, время от времени, напомнить человеку о его высоком назначении. Почти все они подвергались гонениям. Некоторые из этих посланий всё ещё сохранились, в более или менее искажённой форме. Это были люди, мужчины и женщины, принесшие наставления и методы, с помощью которых человек может освободить себя из своего падшего состояния и снова получить возможность для подъема вверх. Они известны во многих языках как пророки. Ваш собственный великий Иисус был одним из них. Он один из наших Мастеров. А для вас он лишь сигнал для излияния эмоций. Ради него вы любите, ради него убиваете. Вы больше не можете развиваться через него, поскольку забыли жизненно важную часть его послания.

После этой вспышки откровения Адан никогда больше не говорил со мной, однако по какой причине, я не знаю.

Глава вторая

В ОДИНОЧКУ В МЕККУ

Двадцать восемь дней прошло в этой непривычной компании, когда Ахунд Мирза предложил возвратиться вместе с ним в Карачи: ведь одноглазый водитель будет скоро возвращаться той же дорогой, и я, возможно, захочу продолжить свою жизнь "на открытом воздухе". Мы пустились в обратный путь по той же самой дороге, благодарные тому, что наш контрабандист благополучно вернулся назад.

Ахунд большую часть пути молчал, а я не пытался втянуть его в разговор, потому что зародыш некой идеи созревал в моём уме. Теперь у меня было некоторое представление о путях суфиев, и я знал, что их общины рассеяны повсюду в мусульманском мире. Я многое узнал о них, и со мной даже обращались в некоторых отношениях как с учеником. У меня были имя и адрес суфия в Джидде, преддверии Мекки. Всё, что мне было нужно - добраться до Джидды, и там найти способ войти в святой город.

Ахунд Мирза добавил новое звено. Когда я спросил его, как попасть в Саудовскую Аравию, он упомянул, что у него есть друг в Порт-Судане, как раз напротив Джидды через Красное море, и что этот человек является кем-то вроде паломнического агента. Паломники из Центральной Африки могут, благодаря его стараниям, перебраться через море дешевле, чем это стоит обычным путём. Он знает капитанов рыбацких дхоу. Я должен звать его Мутавассит, хотя это и не настоящее его имя.

Если бы я смог перебраться через Красное море в Саудовскую Аравию, не проходя через Пункт контроля иностранцев, размышлял я, то мог бы смешаться с толпой паломников и преодолеть эти пятьдесят миль вглубь суши до Мекки. Друг Ахунда в Саудовской Аравии возможно даже предоставит мне ночлег, чтобы мне не останавливаться в отеле. Стоило попытаться.

После трех недель и трех пересадок с самолёта на самолёт, я был в Порт-Судане. Я выработал для себя определённые правила, чтобы не оказаться в невыгодном положении. Я буду пользоваться своим настоящим именем, упоминать о своём пребывание в суфийском монастыре, использовать имя Ахунда, но буду уклоняться от ответа на вопрос о своей национальности и происхождении. Порт-Судан – несомненно приятное место, бледнел перед очарованием запретного Хиджаза, находящегося несколькими милями восточнее. Он был чистым и ухоженным, менее экзотичным, чем арабские земли, жарким, хоть и не таким пыльным, населённым в основном людьми, на лицах которых отчётливо проступали нубийские черты, как на лицах с египетских фресок. Я снял комнату в выкрашенном в белый цвет отеле с ярко-зелёными ставнями и вышел изучать город. Среди гуляющих послеполуденных толп я заметил много индийских и азиатских лиц, и большинство их, казалось, направляются к ряду магазинов в аркаде, продающих сари, благовония, сувениры и всё остальное, что так мило сердцу индийца и туриста. Здесь я и нашёл Мутавассита - купца, хозяина универсального магазинчика, сердечного и дружелюбного. Он, облаченный в белый пляжный костюм, сидел, скрестив ноги, обильно потел и промокал своё худое лицо.

Я купил веер и, обмахиваясь им, назвал ему своё имя и упомянул, что я знаю доброго Ахунда, святого человека, и недавно был у него в гостях. Мутавассит был весьма обрадован и спросил, что он может для меня сделать, как поживает его друг, не появится ли он вскоре здесь. По его акценту я понял, что он был патан, того странствующего типа, который можно увидеть повсюду на Востоке: они, в конце концов, возвращаются в свои укрепленные деревенские дома с окнами-амбразурами в приграничные области и покупают землю, становясь влиятельными местными гражданами. Покуда же Мутавассит Хан был бизнесменом, стремящимся заработать рупию или две...

- Я хочу попасть на судно, в Саудовскую Аравию, - сказал я ему. Патан оглянулся вокруг.

- Кои пэрсопал хэ? - что в переводе с хиндустани означает примерно следующее: "Тебя преследуют?" Я рассмеялся, отчасти с облегчением. Я забыл, что первой реакцией человека из приграничных областей на обращение такого сорта будет мысль, что есть, должно быть, весьма веская причина, чтобы немедленно двигаться дальше, особенно в негостеприимные пустыни Хиджаза. Опасность - это еда и питье для членов патанских кланов.

Я показал ему суфийский пояс, который Муршид вручил мне как прощальный подарок, частично для того, чтобы вкусить сумасшедшей игры в конспирацию, и частично для того, чтобы избегнуть по возможности дальнейших вопросов. Как только Мутавассит увидел восьмиугольную пряжку под моим жакетом, он оцепенел. " Хукам фармайе" - "Приказывай мне".

Мутавассит имел долгий опыт в нелегальной иммиграции. Его подпольная сеть проникновения в Саудовскую Аравию существовала ещё со времён паломнического налога, когда ваххабиты брали с каждого паломника тридцать фунтов стерлингов за высадку на их священную землю. Многие находили более дешёвым прибегнуть к "Мутавассит лайн", чем пользоваться более привычными средствами транспорта. Занимался ли Мутавассит также торговлей рабами? Абсолютная чепуха, сказал он мне. Однажды в Порт-Судан неожиданно нагрянули журналисты из нескольких западных газет и опрашивали почти каждого, после того, как где-то появилась заметка, утверждавшая, что саудовцы везут чёрных рабов этим маршрутом.

- Если они и везут их, - сказал он сухо, - то самолётами, выполняющими чартерные рейсы. У них есть средства, и они возят самолётами и всё остальное.

Пока всё в порядке. Мутавассит посоветовал мне обзавестись длинной рубашкой, сандалиями и широкими брюками. Это, кажется, было стандартной одеждой в Саудовской Аравии. Сверху этого одевалась широкая арабская накидка вместе с белым куском ткани и чёрной повязкой на голову: "Окал и куффие". Он дал мне маленькую вышитую шапочку и велел перестать бриться, но волосы носить коротко подстриженными.

- Не говори там по-персидски, - предупредил он, - персы считаются там еретиками, их не любят. Он так и не спросил, какой я национальности. Когда я упомянул, что в Джидде есть кое-кто, кто поможет мне, Мутавассит понял, что речь идёт об Абдаллахе, и назвал его Алиф-Лам: первой и пятой буквой имени. Сначала я не понял, что он использует этот числовой код, и осознал это только тогда, когда Мутавассит упомянул о себе как "Мем-Соад" - также первая и пятая буква его имени.

Прошло ещё две недели, прежде чем я отправился в путешествие, и моя борода приобрела респектабельность, как и моё знание суданского арабского. Я должен был выйти к заливу и встретить там лодку, которая доставит меня на другое судно. Когда я прощался с ним, Мутавассит сунул мне в руку пять золотых соверенов чеканки королевы Виктории, завёрнутые в кусок ткани.

- Ты вернёшься?

- Если пожелает Аллах.

Через несколько минут я был на рыбацком судёнышке, жутком, протекающем корыте, провонявшем медузами, с которым управлялись три самых чёрных араба, каких я когда-либо видел. Карлики из народца хадрами были одеты только в цветастые набедренные повязки и непрерывно ругались, пока их неуклюжее судно под названием "Сияющая" бороздило тёмные воды в бархатной ночи, качаясь и лавируя, и заставляя своего пассажира менее оптимистично относиться к своему великому приключению. Особенно когда он вспоминал, что рыбаки Красного моря, говорят, выбрасывают незадачливых паломников на необитаемые острова - чтобы вернуться, когда те умрут от голода, и ограбить останки.

Казалось, прошёл век, прежде чем мы выбрались на берег, на мягкую отмель и мне помогли сойти на священную землю Хиджаза.

- Да будет долгой твоя жизнь! О, шейх, пройди полчаса в том направлении, и ты увидишь огни Джидды. С верой в Аллаха!

Я дал капитану соверен и отправился в путь. У меня не было багажа, кроме матерчатого узла с моими документами и египетскими банкнотами, ведь компромисс саудовцев с Западом ещё не дошёл до печатания их собственных денег. Через гораздо меньший срок, чем обещанные полчаса, я действительно увидел сияние огней Джидды - города, чьё имя означает ”Прародительница”, поскольку традиционно считается, что сама Мать Ева похоронена здесь.

Мои часы показывали, что восход солнца будет через час, и я чувствовал, что было бы глупо входить в город прежде этого времени. Идти мне было некуда, и, насколько я знал, улицы патрулировались. Я никак не смог бы объяснить своё присутствие. Но в пустыне было ужасно холодно, и не было никакого укрытия. Луна ещё не взошла, и я не чувствовал под ногами дороги: только твёрдый песок, окружавший город. Затем я услышал лай собаки, правда, очень далеко, но догадался, что мне не следует оказываться в пределах её обоняния.

Я вспомнил, что арабы, как говорят, вырывают яму в песке и спят в ней. Но песок казался слишком твёрдым. Поискав руками вокруг себя, я обнаружил дюну, песок которой был мягче, чем что-либо со времён песочниц моего детства. Я убедился, что могу влезть внутрь этой кучи и расположиться с уютом, как какой-нибудь бродяга на сеновале.

Я лежал, глядя на Джидду, странно спокойный, как будто некий первобытный инстинкт говорил мне, что здесь я, полузакопанный, в безопасности, и думал о часах и днях мечтаний, когда я видел себя в Мекке. Никогда я не видел себя зарывшимся, как животное в нору, и к тому же столь необжитую. Это было больше похоже на истории бегства во время войны: бегства наоборот. Затем я уснул, и мне снилось, что за мной гонятся саудовцы с собаками, но я не могу убежать, потому что мы - саудовцы, собаки и я - качаемся в вонючей, протекающей рыбацкой лодке где-то в Красном море.

Жар солнца разбудил меня. После восхода прошло уже много времени. С пересохшим горлом, чувствуя головокружение, я полез за сигаретой, потом вспомнил, что курение, говорят, запрещено в Саудовской Аравии. Джидда была менее чем в миле и хорошо видна - группа каменных домов, некоторые из которых были малоэтажными, другие – современными высотными зданиями. Я стряхнул с себя столько тончайшего песка, сколько смог и направился к городу Евы.

Джидда не окружена стеной, она беспорядочно раскинулась вокруг современного порта, смесь очень старого и очень нового. Я отметил, что окраина города состояла из давно заброшенных, высоких и полуразвалившихся арабских домов. Среди них двигались только невзрачные козы, непрерывно взбирающиеся на кучи упавшей каменной кладки в поисках ростков зелени. Блуждая по лабиринту заброшенных улиц в этой южной части города, я начал чувствовать настоящее воздействие жары. Солнце било сверху и, казалось, отражалось от каждой стены. Возможно, из-за жажды я заблудился, и обнаружил, что рассматриваю того же козла, которого видел несколько минут назад. Я решил продвигаться к покосившемуся минарету и вскоре вышел на улицы, где туда и сюда шли люди, повозки, запряжённые ослами, везли груз различных товаров, а женщины в паранджах шуршали мимо стеклянных витрин с тракторами и бакалейными товарами. Никто не смотрел на меня, и я почувствовал себя уверенно.

Позади самой большой улицы в западном стиле я наткнулся на шумный, суетливый вход в большой рынок - и сразу за ним нашёл свою цель, "средний" рынок. Лавки без передней стены, чуть больше, чем искусственные пещеры, были завалены изобилием товаров, от пластмассовых игрушек до янтарных бус, от кебабов, жарящихся на вертелах, до рулонов кашмирской ткани. Потребовалось дважды пройти по базарной улице прежде, чем я обнаружил Абдаллаха, сидящего за кучей туфель и сандалий всевозможных видов и пьющего свою утреннюю чашку кофе; его маленькие узкие узбекские глаза и редкая борода придавали ему вид загадочного гнома. Прямо над ним в раме из серебра висела надпись "Туфли Абдаллаха, сына Юсуфа ал-Бухари". Это было написано чёрным на терракотовом фоне - суфийский цвет, который отличает многие суфийские дома на Востоке.

Абдаллах вышел ко мне, когда я остановился у входа, пригласил меня внутрь, послал своего сына за кофе и начал говорить по-арабски. На смеси арабского и персидского (последний оказался его родным языком) я сказал ему, что я друг Ахунда Мирзы, что я передаю от него привет, и что я ищу, где бы остановиться. Он без колебаний отвёл меня в комнату над лавкой, в которой находились гамак, кувшин с холодной водой и молитвенный коврик. "Ты мой гость, пожалуйста, не покидай нас". Абдаллах и его два сына-подростка были очаровательными людьми, замечательно культурными для сапожников, и очень интересующимися внешним миром. Я сказал им, что хочу "нанести Визит" в святилище в Мекке, что хочу это сделать как можно скорее, и что затем отправлюсь дальше. "Когда я был на двадцать лет моложе, - сказал Абдаллах, - мой духовный наставник также послал меня в такое путешествие - в Китай, и я извлек из него очень много пользы, хотя сначала я не понял его значения". Его старший сын, Мурад ибн Абдаллах, проведёт меня в Святой Город и обратно. Хочу ли я отправиться сегодня вечером?

Я не мог и мечтать, что всё обернётся так хорошо, и сказал Абдаллаху об этом. "Когда намерение подлинно, все двери открыты", - сказал он. После трапезы из риса, приготовленного с маслом и полосками мяса - бухарского риса, как это блюдо называют саудовцы - я отправился отдыхать в свою комнату. Через три часа Абдаллах разбудил меня и показал мне моё паломническое одеяние. Были куплены два полотенца, и меня научили, как закручивать одно вокруг талии, как саронг, а другое перебрасывать через плечи, оставляя одну руку голой. На моих ногах должны быть новые сандалии, и мне сказали, что я должен быть в состоянии ритуальной чистоты, что включало ванну и душ. Паломнику не позволяется нести с собой чего-либо светского характера и надевать что-либо на голову. На куске бумаги была написана призывная молитва, которую я должен был повторять, пока находился в пути с "высоким намерением" совершить Визит:

 

"Лаббаик Аллахумма, Лаббаик!

Лаббаик: Ла шарика-лак, лаббаик!

Инна ал-хамда ва ан’ниамата ла-ка в’ал мулк:

Ла шарика-лак! "

 

"Здесь я, о Аллах, здесь я! Ты, у кого нет сотоварища, здесь я! Воистину, Тебе принадлежит вся хвала и благодать, и всё величие. О, Единый!".

Мурад и я отправились в своих белых, похожих на саван одеждах, как раз в тот момент, когда садилось солнце, и с минаретов Джидды раздался голос муэдзинов: "Приходите к молитве, приходите к спасению!". Сразу за Фейзал Стрит, главной дорогой города, был припаркован большой пикап, уже наполненный людьми в белой одежде паломников. Это были обитатели Джидды, для которых паломничество, конечно же, так же обязательно, как и для прочих мусульман.

Почти каждый день, как мне объяснили, группы людей собирались, чтобы нанять машину и ехать в Запретный Город, избегая расходов на оплату одного из профессиональных мутаввифов - проводников паломников, утвержденных правительством, чтобы вести истинно верующих через церемонии паломничества. Я был рад тому, что мы были в частной группе, потому что паломников группируют по их национальностям, и представителем какой бы национальности я ни притворился, мутаввиф несомненно раскусил бы меня. А Мурад и его отец в истинно суфийской манере не проявили никакого интереса к моему происхождению.

Когда опустился вечер, мы направились из Джидды по широкой чёрной ленте покрытой щебнем дороги, двигаясь по её замечательной поверхности со скоростью более шестидесяти миль в час, распевая нашу литанию и чувствуя себя почти в ином мире. Машина пронеслась мимо подмигивающих огней огромного дворца капиталиста Ба-Хашаб Паши, транспортного короля Хиджаза, выглядевшего точно как свадебный пирог с бледно-зелёной глазурью. По краю дороги пешком, верхом на конях, мулах, ослах и верблюдах двигались более традиционные паломники, пользуясь вечерней прохладой, чтобы впервые взглянуть на святую святых, однако им придется остановиться на ночь на полпути, где король Ибн Сауд построил пристанища для правоверных. Несколько экипажей двигалось со стороны Мекки: случайная полицейская машина, полная свирепо выглядящих жандармов в хаки и зелёных головных платках; несколько очень импозантных кадиллаков и мерседесов со скрещенными мечами и пальмой - эмблемой Королевской транспортной службы; несколько грузовиков, загруженных доверху багажом возвращающихся паломников. Дорога на большей части пути была прямой и проходила через равнину, где ничто не движется и ничто не растет, кроме пустынных кустарников, иногда мелькающих в свете фар.

Никто из моих попутчиков не говорил со мной в течение поездки, и между собой они тоже не разговаривали. Охваченные религиозным рвением, они повторяли свои молитвы и посвящали себя объекту своего путешествия.

Примерно через тридцать миль, когда мы достигли места ночёвки на полпути, плотная масса паломников поредела, оставив дорогу почти полностью в нашем распоряжении.

Новая луна висела тонким серпом низко в небе. Воздух был чист, и звёзды, казалось, нависали, как светящиеся плоды, прямо над нашими головами. Теперь свет фар выхватывал то желтые, то красноватые камни, и дорога стала подниматься вверх к холмам Мекки, превратившись ни во что иное, как в шафрановую расселину, высеченную человеком в сплошной скале. Теперь опять вниз, круче на этот раз, и почти прежде, чем я понял это, мы проскочили сквозь огромный портал - вход в город: теперь мы пробирались сквозь десятки тысяч паломников, запрудивших улицы. Вдруг машина остановилась, и я увидел, что человек с надписью Шарта (полиция) на наплечном ремне заглядывает в машину. Он обменялся приветствиями с некоторыми из тех, кто были внутри и кого он, очевидно, знал, и нам позволили следовать дальше.

- Держись меня, - прошептал Мурад, когда наша машина снова остановилась, по-видимому, на обычной улице. Мы выбрались из машины, и я последовал за Мурадом и остальной толпой через огромные ворота, где востроглазый полицейский - ваххабит с тростью в руке вглядывался в каждое лицо, пока паломники толкались, чтобы войти в святилище. Это были Ворота Авраама, который, согласно преданию, перестроил Великую мечеть в качестве богоугодного дела. Ещё три шага - и мы были внутри Святая Святых всего Ислама.

Это было действительно зрелищем, захватывающим дух. Через проход в массивной стене мы попали в узкий двор, а затем с неожиданной быстротой толпа вышла через ворота на мощёную арену столь внушительных размеров, что воспоминание о площади св. Марка в Венеции блекло перед ней. Под нашими ногами были мраморные плиты, выложенные узором, ведущим к центру, где высилась громада Каабы, кубического храма, под чёрным покрывалом. В верхней части этого строения - Святилища Чёрного Камня - широкой лентой были вышиты золотом стихи из Корана, которые отражали свет тысяч электрических ламп, искусно спрятанных по всей арене.

Внутри арены было несколько возвышений. Одно из них - место молитв Авраама, другое - купол, покрывающий священный колодец Земзем, который, говорят, питал Агарь, мать Исмаила, когда она бродила в пустыне. Повсюду вокруг меня умалённые величием всего этого, неторопливо шли паломники всех цветов, всех человеческих форм и размеров.

Некоторые из паломников шли поодиночке, другие, ведомые мутаввифами, небольшими группами обходили Каабу, пили чудотворную воду Земзема, кто-то перебирал чётки, сидя со скрещенными ногами перед Каабой или в нишах, окружающих площадь. Мурад дал мне знак следовать за ним к Каабе, с поднятыми кверху ладонями и повторяя молитву. Когда мы достигли этого строения, представляющего просто куб из гранита, не знающий украшений, из которого Мухаммад выбросил языческих идолов доисламских арабов, и дверь которого почти никогда не открывается, я понял, что знаменитый Черный Камень на самом деле вставлен во внешний угол стены. Тяжёлое чёрное покрывало разрезано в этом месте, чтобы паломники имели доступ к Камню. Следуя Мураду, я положил свои руки на сияющую поверхность Камня, затем поцеловал его и продолжил ритуальный обход Каабы, который совершается в направлении против часовой стрелки. Толпа паломников возле Камня была довольно большая, и я смог только отметить, что он вставлен внутрь гранита, окружен широкой серебряной полосой, и что - в отличие от мраморных плит под ногами - он не был холоден, когда я к нему прикоснулся.

После семикратного обхода Каабы мы удалились на некоторое расстояние, чтобы произнести Молитву Посещения, и глотнули немного воды из латунной чаши, поданной одним из маленьких мальчиков, которым из-за их благородного происхождения доверена эта почетная обязанность. Вода имела слегка щелочной вкус.

Когда мы сели лицом к Каабе для медитации, я заметил вездесущих полицейских ваххабитов, смешавшихся с толпой, помахивающих тростями и периодически поглядывающих на стеклянную стену офиса высоко вверху в одном из строений вокруг нас, где чиновники администрации следят за священной площадью и подают световые сигналы своей полиции внизу. Не было никаких признаков религиозного экстаза или самозабвения, возможно, саудовский закон запрещает это, но была очень ощутимая атмосфера устремлённости и благочестия, которую можно только испытать, но по-настоящему описать невозможно.

Люди, принимающие участие в этом ритуале, выполняют одно из велений ("Столпов") Ислама. Они были воспитаны в убеждении, что ничто на этой земле не может превзойти заслугу посещения Святилища. Они опираются на ту же землю, по которой ходили Пророк и его сподвижники, к которой более четырёхсот миллионов душ по пять раз в день обращаются в молитве.

Наконец, Мурад встал, коснулся моей руки и вывел меня из Святилища. Машина ждала нас, и через полчаса мы в полном составе мчались обратно в Джидду. Абдаллах спросил меня, должен ли я отправляться куда-то ещё или подожду следующего собрания суфиев, которое должно состояться через шесть дней. Я сказал ему, что предпочел бы продолжить своё путешествие, и что если это можно устроить, я хотел бы переправиться обратно через Красное море в Порт-Судан. "Нет ничего легче", - сказал он. Его сыновья свели меня с командой ещё одного рыбацкого судна и проводили из волшебного мира Саудовской Аравии. И всё это средствами "мира внутри мира", который есть мир суфиев. Ахунд был прав, когда сказал: "Суфизм адаптируют к любым обстоятельствам любой эры".

Мутавассит приветствовал меня буквально с распростёртыми объятиями и пригласил в свой дом. Он жил в квартире над лавкой с обстановкой, несколько несуразно сочетающей в себе хром и полированное дерево, которая, по-видимому, привлекательна для индийского торговца за границей. Он очень гордился своими часами с кукушкой, тапочками с Бондстрит, подаренными ему английским покупателем, и пластиковой моделью Тадж-Махала, подсвечиваемой изнутри с помощью лампочки и батарейки.

Что касается его духовных интересов, он был связан с небольшой группой единомышленников, которые интересовались суфизмом, и встречались в его "комнате молчания" каждый второй четверг.

Эта комната молчания была совершенно особым местом. В ней был белый индийский ковёр и подушки, разложенные на полу, ковры со среднеазиатским узором висели на стенах. Мутавассит и его индийские, арабские и суданские друзья не были интеллектуалами. Они не могли читать Руми в оригинале, и ничего не понимали в трудах Ибн ал-¢Араби и его суфийских стансах о божественной любви. Они встречались, разговаривали и выполняли упражнения суфийских орденов Кадири, Накшбанди и Шадхили, во все из которых Мутавассит был посвящен.

Целью суфийской деятельности, помимо помощи другим искателям истины, считалось "служение". Они верили, что, совершая регулярно практики Орденов, они помогают всей "работе дервишей" по всему миру. Это "служение" считалось чем-то аналогичным аккумулированию электричества. Когда время для индивидуального спасения приходит, Тайные Друзья посылают ищущему шанс, а до тех пор - служение.

Я провёл три недели с этими милыми людьми, рассказав им всё, что знал о Пути, и, выслушав всё, что они могли мне сказать. Затем мне представился благоприятный случай - в порт зашел фрахтовый пароход, следующий в Александрию. У меня был адрес в этом городе, который дал мне отец студента, учившегося там, и я решил туда отправиться.

Большую часть времени в течение этого путешествия я практиковался в арабском языке с сомалийской командой и приводил в порядок свои впечатления. Ведь многое в этой "дервишеской работе" едва ли подлежало разумному пониманию. Ещё я читал и почти выучил наизусть книги по истории и практикам Ислама, которые купил в Порт-Судане.

Имя александрийского студента было Авфи ал-Сибри. По рождению он был суданцем, а его отец владел сельскохозяйственными угодьями в области Гезира. Его послали в Египет для получения среднего образования, а сейчас он изучал историю Александрии, собираясь сделать академическую карьеру.

Я узнал, что он был на обеспечении семьи очень ортодоксальных мусульманских богословов, несколько человек из которой закончили университет Аль Азхар в Каире, и все они были глубоко озабочены духовным благополучием Египта. Авфи был полной их противоположностью. Их было, должно быть, около дюжины: низкорослые, серьёзные, бородатые, каждый из них носил крошечную феску, белый тюрбан и тёмную мантию клирика-выпускника Азхара. Никто из них не говорил по-английски. Первое, что они захотели услышать - знаю ли я Коран наизусть, и остались ли ещё в Англии христиане, поскольку они слышали, что Исламский культурный центр в Лондоне проделал столь успешную работу, что "толпы" людей обратились в Ислам. Мой рассказ об истинном положении вещей не внушил им любви ко мне.

Авфи, напротив, был высоким, стройным, энергичным и одевался по-европейски. Он любил всё восточное наравне с западным. Но у него не было времени, хотя он никогда не говорил это им в лицо, для благочестивого пустозвонства этих ученых, его "дядей".

Они, в свою очередь, считали его странным. Они не могли обвинить его в неверии, объяснил мне дядя Мустафа Мунаввар, но, однако, что-то в этом парне внушало им беспокойство.

Когда он был не на занятиях, Авфи наслаждался тем, что он называл "приобретение нового опыта". Лишь позднее я узнал, что это было частью курса, предписанного ему его суфийским учителем в Александрии.

Однажды он сказал: "Как насчёт того, чтобы стать первым англичанином, посетившим тайное собрание Мусульманского Братства?" Я слышал - да и кто не слышал? - об этой фанатичной религиозно-политической партии, и подпрыгнул от радости.

Авфи и я, ближе к часу вечерней молитвы, доехали на трамвае до некоего сада на окраине Александрии, который, как мне показалось, был похож на обычный английский. Хотя он был окружен высокой стеной, люди входили и выходили по двое и трое через многочисленные ворота. Они несли в маленьких свертках нечто похожее на продукты и принадлежности для пикника. Большинство этих людей были молодыми, но, по сравнению с обычными египтянами, более настороженными.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2017-06-11 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: