САМЫЙ БОГАТЫЙ ЧЕЛОВЕК НА ЗЕМЛЕ




Через своих суфийских друзей я получил приглашение посетить эмира Кувейта, шейха Абдаллаха ал-Салема ал-Сабаха, чьё крошечное королевство у Персидского залива расположено над одним из величайших месторождений нефти в мире. Я слышал, что шейх Абдаллах был чем-то вроде современного Харуна ал-Рашида, что он превратил свою страну в подобие рая на земле, и что он помогает людям во всём мире через сеть своих агентов, которые занимаются поисками действительно нуждающихся. Частично из-за того, что мне предложили быть представленным ему, частично из любопытства, и частично из-за желания знать его мнение о суфиях, я ухватился за эту возможность посетить Кувейт.

Как только я попал в зал ожидания для отбывающих Бейрутского международного аэропорта, иракец и иранец, мои будущие товарищи по путешествию, начали разговор. Оба были крайними противниками шейха Абдаллаха. "Говорят, - негодуя, утверждал иракец, - что он помогает даже евреям своими деньгами. Вам, конечно, известно, что Кувейт по справедливости принадлежит Ираку, а не этим неграмотным бедуинам".

"О нет, мой друг, - отозвался колокольным звоном иранец, - Кувейт - персидская земля, и недалёк тот час, когда он формально станет иранским. Взгляните на количество персов, которые вливаются туда. Их станет скоро больше, чем арабов".

Это вкратце и было ядром столь многих антикувейтских разговоров, которые можно было услышать по всему Ближнему Востоку. Говорят, нужно только одолжить человеку деньги, чтобы сделать его своим врагом. Если это так, у Кувейта должно быть множество врагов, потому что в самом начале шестидесятых годов Кувейт ссудил арабским странам колоссальные суммы.

Из Кувейтского аэропорта, через аккуратные ряды домов с кондиционерами на месте прежней пустыни, меня быстро доставили к непретенциозному дому Правителя. Высокий, плотный человек, он вышел, чтобы лично встретить меня, и показал мне три комнаты, обставленные в арабском стиле, которые он предоставил в моё распоряжение.

Я отметил, что шейх был одет как обычный бедуин и не носил золотого головного убора, на который имел полное право. На улице, если бы не его царственная фигура, его можно было бы принять за обычного сына пустыни.

"Пожалуйста, пообедайте с нами", - сказал шейх и оставил меня с переводчиком. В моём распоряжении был холодильник, полный охлажденных безалкогольных напитков.

На обед была подана обычная арабская еда, основное блюдо - жареный барашек с рисом, с разнообразными соусами и пряными тефтелями. Правитель и примерно двадцать его друзей сидели вокруг продолговатой белой скатерти, расстеленной на полу скромно обставленной комнаты. В соответствии с арабским обычаем во время еды не было произнесено ни слова.

Потом, когда наши руки были вымыты и подавали чашки кофе, шейх внезапно повернулся ко мне.

"Я араб, и мы приветствуем Вас, - сказал он. - Но вспомните, мы стали независимы только в 1961 году. За многие годы, прошедшие до этого события, мы привыкли иметь дело с британцами. Они нам очень нравятся. Мы знаем, они сразу переходят к делу, как только представляется возможность. И я хотел бы так же общаться с Вами, если это то, чего Вы хотите. Если хотите знать мой доход, он превышает двести миллионов фунтов стерлингов в год. Если хотите знать, что я с ним делаю, я, с Божьей помощью, дал этой стране лучшую систему социальной защиты в мире. Если Вы хотите о чём-то просить, считайте, что это я прошу вашего позволения помочь Вам.

Я был несколько обескуражен его прямотой.

- Если бы я хотел выпросить денег, пробормотал я по-персидски, такой подход совершенно выбил бы меня из колеи.

Шейх рассмеялся и ответил мне на том же языке.

- Так Вы предпочитаете персидский? Или Ваш арабский слаб? Не беспокойтесь. Будьте уверены, если бы Вы приехали за деньгами и действительно нуждались в них, мы знали бы об этом заранее и не смущали Вас такой манерой обращения.

Я спросил Его Высочество, как он относится к суфиям - предполагая, что он не является одним из них.

- Настоящие суфии, - сказал он, - почти никогда не видны. Причина в том, что они заняты, они работают. Другие заняты тем, что стараются быть суфиями, и именно они видны и создают много шума.

- Не могли ли бы Вы что-нибудь сказать о них, и о том, как они влияют на события?

- Я мог бы сказать Вам очень много. Единственная трудность в том, что Вы не поверите и десятой части этого. Вот несколько вещей, которым Вы, может быть, сможете поверить, хотя они идут существенно вразрез с Вашим западным образом мысли.

- Среди них младший часто важнее старшего, потому что ранг зависит от возраста и годов учения только в "слепом" учении или в мирских вещах: как, к примеру, иерархия в племенах. Мы также должны различать титулованных вождей и реальных правителей. Нация всегда имеет номинального главу. Сегодня правитель может быть публичной фигурой, поддерживаемой парламентом. В древние времена было точно так же - кто-то, имеющий власть стоял за титулованным царём и действительно правил. В случае суфиев существует совместное правление, управляющее всей организацией. Эта организация называется Му'ассисса (Основание). Время от времени Му'ассисса избирает "публичного главу". Ваш друг ал-Сейид Идрис ал-Шах и является таковым.

Я никогда прежде не слышал об этом Основании, и попросил Правителя рассказать мне ещё что-нибудь о нём. Считается, сказал он, что оно было создано несколько тысяч лет назад. Согласно другим версиям, оно существовало всегда. Некоторые говорят, что оно будет всегда существовать. Его задача – заботиться об интересах всех людей в мире.

- Даже в немусульманских странах?

- Конечно. "Все люди" значит "все люди мира". Вас не должен сбивать с толку тот факт, что люди собраны в нации, церкви и организации того или другого типа. Му’ассисса действует через каждую из них, хотя высокой администрации это не известно.

- Я полагаю, Ваше Высочество даёт им деньги для их работы?

- Только если они просят меня об этом. Они не просили у меня слишком много. Я хотел бы, чтобы это было так, но мне доверена задача сделать жизнь как можно лучше для моего собственного народа.

- Но у Вас есть большой избыток капитала?

- Конечно, есть. Наши инвестиции в Лондоне сегодня составляют что-то около шестисот миллионов долларов. Многие говорят, что Сити обанкротится, если мы изымем их, и именно по этой причине столь многие нападают на нас. Они говорят, что мы могли бы манипулировать британской политикой, если бы захотели, благодаря этому оружию.

- Но Вы не станете это делать?

- Я мусульманин, а не ростовщик.

- Относительно суфиев. Как они передают инструкции внутри своего Основания?

- Каждый суфий, являющийся старшим членом Му’ассисса, находится в духовном контакте со всеми другими. Они работают, основываясь на понимании того, что требуется, а не на приказах.

- Так что, это действительно духовное движение?

- Да, это так.

Я спросил Правителя, много ли суфийской деятельности на Западе. Казалось, он не слишком расположен отвечать, но, в конце концов, сказал:

- Достаточно. Она есть везде.

Было очевидно, что он одобряет суфиев. Можно ли его считать одним из важных членов Му’ассисса?

- Нет, я просто доброжелатель.

Если бы суфии попросили его что-то сделать, сделал ли бы он это, чем бы это ни было?

- То, что должно быть сделано, будет сделано. О том, что невозможно сделать или не должно делать, не будут просить. Может просто казаться, что о чём-то просят, или что это не должно или невозможно сделать.

- Не мог бы Шейх назвать мне имена любых важных членов Му’ассисса, на Востоке или на Западе?

- Нет, брат, этого я не могу. Нынешний глава - единственный, кто активен. Нам нужен лишь один активный глава в любое данное время. Пока он не станет "неактивным", прочие остаются "инертными". Вам, вероятно, трудно это понять, но это лучшее объяснение, которое я могу дать.

- Не расскажет ли Шейх что-нибудь о своей деятельности в области тайной благотворительности, поскольку эта концепция незнакома нам на Западе. Мы, в конце концов, не видим вреда в том, что о благотворительности становится известно, хотя бы только потому, что это помогает другим быть щедрыми. В самом деле, если я не сильно ошибаюсь, в большинстве западных стран раздача денег без ведения учёта считалась бы противозаконной. Благотворительность, по крайней мере, в Британии, есть учреждение, собирающее деньги и затем отдающее их под присмотром властей.

- Вы удивляете меня, - сказал шейх и затем сам стал удивлять меня ещё больше.

- Мне много раз говорили об одном из ваших святых покровителях, св. Николае. Вы отмечаете его день тогда же, когда и рождение благословенного Иисуса. Святитель Николай известен христианам как человек, который давал милостыню в тайне. Поступая так, он не допускал развращения некоторых получателей.

Я не слишком много знал о св. Николае и настаивал, чтобы Шейх сообщил мне больше информации.

- Видите ли, когда Вы даёте милостыню и знаете, что человек, которому Вы её даёте, знает о Вас, есть риск, что он будет чувствовать себя обязанным Вам. Достаточно плохо, разумеется, вообще быть в положении дающего и понимать, что вы даёте просто потому, что это делает вас счастливым. Вы получаете награду за Ваше действие, вместо того чтобы помогать другим людям безвозмездно. Я называю публичную помощь, либо даже такую помощь, которая где-либо отмечена, деградацией и постыдным делом. Давая, человек приобретает репутацию "доброго". Никакой человек не "добр" в этом смысле. Если хотите быть добрым, выясните сначала, можете ли Вы быть добрым без эмоций. Затем поймите, можете ли Вы быть добрым, если другие не знают, что Вы добры. Если люди думают, что Вы добры, они судят, Вы заставляете их судить себя. Это само по себе неправильно.

Трактовка, данная Шейхом, произвела на меня глубокое впечатление. На самолёт до Каира, где я должен был встретить его агента, я сел в гораздо более смиренном состоянии духа.

Глава тринадцатая

СУЛЕЙМАН БЕЙ

Хотя у шейха Сабаха был посол в Египте, своим "агентом" он называл Сулеймана Бея, который встретил меня в аэропорту в такси, с безалкогольными напитками в специальном холодильнике.

Сулейману было не более тридцати лет. Он был невысок и склонен к полноте, на нём был двубортный европейский костюм и суфийские чётки из слоновой кости вокруг шеи. На его левой руке было массивное серебряное кольцо с ромбовидной бирюзой. Он больше походил на турка-черкеса, чем на египтянина. Его черты были строго европейскими, а цвет кожи бледно-розовым.

Он спросил, что может сделать для меня, зная, очевидно, лишь о моём прибытии и о том, что меня нужно принять. Я сказал, что интересуюсь суфиями и хочу узнать о них как можно больше, прежде чем цивилизация сотрёт почти все их следы.

Он рассмеялся.

- Старые следы уже почти все стёрты - если под ними Вы подразумеваете странствующих религиозных нищих, шейхов Орденов, проезжающих на своих колесницах по простёртым телам дервишей, и прочее в том же духе.

Пока машина мчала нас к загородному дому Сулеймана, я спросил, какое отношение эти "следы" могут иметь к суфизму или к его сущности.

- Для сегодняшнего дня - совершенно никакого, - сказал он, - когда-то эти практики имели ценность, и именно поэтому они совершались. Но кто сегодня потребует металлическое ведро, когда пластиковое дешевле и удобнее в употреблении?

Но ведь всё ещё можно обнаружить старинные монастыри и тому подобное?

- Сколько угодно, - есть монастырь Хаджи Бекташи в Кайгазазе, есть религиозные братства Рифа’и, Кадири, Саади и другие. Но эти места и большинство их людей суть пережитки. Пережитки имеют свою ценность: некоторые пережитки...

Мимо нас пронеслись три грузовика с Высотной Плотины, украшенные лозунгами и полные рабочих, кричащих об "арабском социализме".

- Что Вы думаете о Египте Гамаль Абдель Насера? - спросил я Бея.

- Нас не интересует политика, если Вы это имели в виду, - сказал он, - но мы работаем совместно с любой конструктивной и желательной тенденцией, где бы её ни нашли. Разве Вы поступаете иначе?

Дом Сулеймана был очень красивым викторианским строением, он стоял у ручья и был обнесен высокой стеной, с внутренним садом, который занимал, должно быть, несколько акров. Многочисленные садовники наблюдали за поливкой ровного, как бильярдный стол, газона, когда мы проезжали через кованые железные ворота.

Сулейман провёл меня в свою библиотеку - огромную комнату, три стены которой были полностью уставлены книгами, большинство из которых было на восточных языках. Четвёртая стена состояла почти сплошь из стекла, через которое был виден розовый сад с фонтаном.

На своём несколько неуверенном, но вполне правильном английском мой хозяин начал объяснять мне некоторые особенности суфийской жизни. Его эрудиция и образованность покорили меня, и несмотря на то, что у него был более академичный подход, чем у многих суфиев, я почувствовал, что могу положиться на его информацию, и записывал всё, что мог.

- Я унаследовал эту библиотеку и этот интерес, если его можно так назвать, от своего отца, Хусейна Камил Бея. Меня можно было бы назвать историком суфиев, если бы не то обстоятельство, что мы пользуемся историей только для иллюстрации смысла, а не для создания политических движений.

Я спросил его о происхождении суфизма.

- За всеми суфийскими проявлениями стоит школа, называемая Мастера (ал-Ходжаган). Из неё возникли в историческое время организации, которые были названы Орденами. Они подобны западным монашеским общинам. Одним из величайших учителей этой школы был Бахауддин Накшбанд из Бухары. Он умер в 1389 году. Именно он восстановил основополагающее учение "Заман - Макан - Ихван" (Время, Место и Братство). После его смерти часть известных людям Мастеров назвали себя Накшбанди, по фамилии Бахауддина. Это означает "Мастера диаграммы", но обычно переводится как "Художники" или "Дизайнеры", вроде того, как на Западе есть "Масоны" (Каменщики); у нас они тоже есть, их основал "Строитель", Дху’нун Египтянин.

- Какие книги у этой полутайной группы?

- Вдобавок к наиболее известной книге - Капли из Источника Жизни - есть ещё то, что можно назвать справочником наставлений, под названием Книга Мудрости, изданная частями.

Я спросил Сулеймана о Му’ассисса, о которой говорил шейх Кувейта, "Суфийском Основании".

Он взглянул на меня очень прямо, как будто я сказал что-то неподобающее.

- Это очень сложный вопрос. Видите ли, историю писали разные люди, иногда подходящие, чаще нет. Это значит, что люди могут думать плохо о хороших вещах, о которых мы говорим, из-за пристрастного отношения историка к тому или иному событию.

Я умолял его рассказать мне больше.

"Хорошо, это Вы можете знать, потому что это не секрет, а просто, как правило, неизвестно людям. Му’ассисса была основана в Египте Фатимидами, потомками Пророка и наследниками внутреннего учения, Илм ал-Батини.

То была школа, но также и хранилище высшего знания, знания о человеке.

Египетские Фатимиды пришли к упадку и, в конце концов, были побеждены Саладином. Но прежде они создали тайную организацию, Имамат, которая должна была уйти в тень и направлять работу высшего знания тайно.

Чтобы сохранить организацию, ее штаб-квартиры изображались местом ужасов, и намеренно распространялись изощрённые истории о том, что это было движение тайных убийц. Таково было начало "секты", известной под именем Ассассины, или Гашишин.

Они избрали это название, потому что оно походило на настоящее - Асасийин ("Те, что от источника"), и потому что они были очень близки к тем, кого вы на Западе называете Ессеями Палестины".

Конечно, я слышал о внушавших ужас Ассассинах, от названия секты которых происходит слово в английском языке, означающее убийство, и настаивал, чтобы Сулейман рассказал мне всё более подробно.

Он продолжал:

- Хасан, сын Сабаха, так называемый Старик с Горы, вёл двойную игру. Создав ауру террора, он смог удержать власть и сохранить своё сообщество в те времена, когда ему угрожали со всех сторон - и в Персии, и в Сирии. Никаких убийств на самом деле не совершалось.

- Но как же это движение получило столь ужасную славу, что все в то время и после верили, что это была политическая и террористическая организация?

- Очень просто. Слухи можно распространять за деньги. То же можно делать с помощью страха. Каждый раз, когда на Ближнем Востоке происходило убийство кого-то достаточно важного, а убивали часто, люди Хасана распускали слух, что это дело рук Ассассинов.

Если это правда, думал я, то она проливает свет на загадочную страницу истории Востока. Я сказал:

- Если бы Вы сказали это большинству людей, они бы решили, что Вы исмаилит, пытающийся "улучшить имидж" своих предшественников.

Сулейман рассмеялся.

- Вы можете верить во все, во что хотите. Реальный факт состоит в том, что эта система, называйте её как Вам нравится, была, прежде всего, озабочена спасением наиболее важного знания, доступного человечеству. Этот метод был мастерским ходом.

Но, возразил я, сообщество ассассинской веры всё ещё существует. У них есть свои лидеры, свои последователи. Знают ли об этом они? Он улыбнулся.

- Немногие из них знают. Есть нечто ещё более важное, о чём знает ещё меньше людей. Это вот что: Ага-ханы, главы этой секты, те, что были общеизвестны в прошлом, выбираются, и они являются теми, кого вы по-английски называете "управляющими". Они служат центрами сосредоточения, вокруг которых сплачиваются силы; они известны как Хиджаб (завеса), ждущая возвращения настоящего имама. Но подлинный имам всегда есть. Это работающий имам, потомок и наследник пророка Мухаммада.

Тогда, хотел я знать, каково было назначение организации исмаилитов? Сотрудничала ли она в тайне с суфийским имамом, ведь я понял, что работающий имам - дервиш?

- Вы действительно думаете в утомительно западной манере, - пожаловался Сулейман, - план Му’ассисса простирается за пределы обычного времени. Это значит, что это сообщество, его главы, его деятельность остаются существовать. Но это сообщество, его ресурсы, его лидеры находятся как бы в резерве. Они ждут, пока Имам не заявит им о себе, чтобы они могли выполнять его распоряжения.

- Вы имеете в виду, что суфии знают, кто такой этот Имам, а его собственное сообщество, люди, почитающие его заместителя, не знают?

- Именно это я и имею в виду. Кто сказал, что сообщество должно всё время знать, кто их настоящий вождь? Разве не важнее для них знать, кто он такой, когда они понадобятся ему, когда он объявит им о себе? Какой смысл в том, чтобы быть публично известным? Купаться в известности?

Сулейман был прав. Это была слишком восточная концепция, чтобы мой ум воспринял её быстро.

- Но, - запротестовал я, - если этот процесс продолжался некоторое время, и если допустить, что всё сообщество исмаилитов на целые поколения было проложено нафталином, то как, во имя всего святого, можем мы быть уверены в том, что они, или некоторые из них, или их вожди, на самом деле признают настоящего имама, когда он действительно покажется им?"

- Для этого подготовлены условия, - сказал Сулейман, - первое условие в том, что в их писания была вставлена легенда о том, что существуют Хиджабы. Она может отмереть, а может и нет. Во-вторых, есть устное слово, которому один Хиджаб учит другого. Это тоже может отмереть, потому что Хиджаб -узурпатор может не захотеть передать свой трон. Есть, наконец, "наставление". Это способ, которым все имамы и вожди исмаилитов должны молиться – так сказать, на определённой длине волны – для получения руководства в спорных вопросах. Когда настоящий имам захочет представить себя исмаилитам, он сделает это сначала непрямо, но с вызовом их невозмутимости, что заставит их молиться определённым образом для получения наставления. Это настроит их на нужную волну. Они получат "послание", оставленное им сотни лет назад, послание о подлинном имаме.

Мне было любопытно узнать побольше об этой "длине волны", преодолевающей время и пространство и содержащей "хранилище" информации, которое можно было вызвать практически когда угодно.

- Я ничего не могу сказать Вам, - объяснил Сулейман, - За исключением того, что один учит другого, как молиться для получения наставления. Когда у человека, кем бы он ни был, возникает вопрос, он молится. Постепенно факт существования подлинного имама станет ему ясен. Тогда он войдёт в контакт с ним.

Я должен был признать, что из всех замечательных вещей, о которых я слышал с тех пор, как вступил в контакт с суфиями, это больше всего напоминала волшебную сказку.

- Волшебные сказки истинны, если знаешь их смысл.

Перед тем как я распрощался с ним, Сулейман дал мне три предмета. Первый был большой бухарской вышивкой, с цветами о девяти лепестках каждый, на темно-бордовом фоне. Второй был небольшим кольцом, вероятно серебряным, с бирюзой, вставленной в его гнездо. Третим был флакон желтоватого порошка. "Добавь к нему воду и получишь красящее вещество", - сказал он.

Я не имел абсолютно никакого представления о том, как бы я, да и кто-либо другой, мог употребить эти вещи. Вскоре он объяснил мне.

- В сказках и фольклоре часто говорится о волшебных предметах, - сказал он. - Эти предметы не волшебные, но они принадлежат к иной сфере человеческой деятельности и мышления. Я попытаюсь объяснить. Если Вы используете некие цвета и текстуры для украшения своей комнаты, своего жизненного пространства, они могут определённым образом воздействовать на Вас. Это хорошо известно современной психологии. С другой стороны, обладая некоторым типом темперамента, Вы будете стремиться окружить себя определёнными предметами, соответствующими ему. К примеру, если Вы холерик, то Вы можете выкрасить свою комнату в красный цвет.

Но есть иной уровень воздействий окружения. Древние знали о нём. Этот гобелен - не только результат мышления определённого рода, но и его узор. Он может поддерживать связь с эквивалентом в Вашем уме. То же относится и к другим предметам. Именно это знание, а не предрассудки, есть основа фольклорных верований.

Но мог ли я просто окружить себя некими предметами, пережитками древнего знания, и позволить им воздействовать на меня? Нет, вероятно, всё было не так просто.

- Вам придется найти кого-то, кто сможет раскрыть для Вас внутреннее содержание этих материалов. Это точно так же, как если бы у Вас был транзисторный радиоприёмник, и нужно было бы подыскать для него батарейку. Знание работает так же, как и материя. Оно должно быть выстроено определённым образом. Но не пренебрегайте носителем, в котором оно содержится: это всё, что Вы имеете на данный момент.

Глава четырнадцатая

ТАЙНА УЧИТЕЛЕЙ

Мы на Западе давно привыкли слышать, что мы не понимаем духовности, или что Восток - хранилище древних тайн, что мы - материалисты, и должны сбросить накопленное веками невнимание к "подлинным ценностям" - и так далее.

Такие разговоры я слышал и от суфиев, находясь среди них и разделяя их образ жизни. Но они звучали не совсем так, как те, что я слышал раньше. И именно это дало мне возможность попытаться точно определить, что же они значили.

В действительности, у меня ушло около трёх лет, чтобы понять, что у суфиев не было цели упрекнуть в недостатке духовности или заставить совершать большие усилия, или посвятить себя служению людям. Это открытие было почти пугающим. Я употребил это слово, потому что когда понял, о чём говорили суфии, я также понял, как их доктрина, доктрина истинной духовности, выродилась в руках тех, кто без конца повторял её. Возьмём индийского садху, который занимается "отречением от мирских вещей". Едва ли можно сомневаться в том, что первоначально эти садху вели определённый образ жизни только некоторый период времени, чтобы приобрести новую точку зрения на жизнь. Затем средство стало самоцелью; и легко видеть, как быстро и полно это может совершиться. Учитель говорит ученику воздерживаться от того или иного. Приняв это поучение буквально, сам ученик, если он не находится под постоянным руководством, рассудит, сознательно или нет: "Если определённая степень воздержания полезна, то полное воздержание уж непременно приведёт меня к самой цели".

Просматривая учения Нового Завета с этой точки зрения, я смог уловить, что это, и ничто другое, было причиной множества явно противоречивых наставлений Иисуса, о которых так много говорили. Иисус учил. Он обращался один раз к одной группе людей, другой раз к другой. Он, в суфийской манере, "предписывал" ту или иную технику тому или иному человеку. Но из-за непонимания, жадности, невежества относительно системы в целом, слушатели или их последователи свалили всё в одну кучу, и в результате учение предстаёт хаосом критическому уму.

Это открытие или понимание оказало на меня столь поразительное воздействие, что я почувствовал внезапное непреодолимое влечение к христианству, к тому, что оно пыталось сделать, к самому Основателю Веры. Я мог видеть, как будто отражённые в зеркале, двухтысячелетние усилия благонамеренных людей, пытавшихся применить эзотерические и духовные принципы механически. Вновь и вновь, сознательно или бессознательно, как приговор: "Если это хорошо для одного человека, это должно быть хорошо для всех". И снова и снова вера в то, что "если немного этого хорошо, то много должно быть несомненно лучше".

Я также понял, ещё до того как Шах указал мне на это, что данный процесс, вырождение учения, был такой же проблемой на Востоке, как и на Западе. В действительности на Востоке этот процесс зашёл гораздо дальше, частично потому что Восток имеет более долгую историю учения, во всяком случае, записанную историю, и потому что учения Будды, Зороастра или даже Конфуция подчинились естественному закону, "их завод кончился" ещё до Христианства.

С такого рода мыслями я покидал Каир, направляясь в Багдад, древний дом суфиев, где жили, учили и умерли многие классические мастера. Моей целью также было сидеть у ног Идрис Шаха, который проводил некоторое время в этом городе.

Он был гостем одного из членов древнего и влиятельного рода, которого недавние политические потрясения не смогли выжить из его замечательного дворца.

Как только я вошёл в приёмную, Шах тут же встал, усадил меня возле себя, предложил мне сигарету и начал разговор, как будто мы никогда не разлучались.

Я старался глядеть на него и слушать его слова иначе, чем в первый раз в Дамаске. Атмосфера вокруг человека, часто создаваемая тем, как люди реагируют на него, может вызвать ложное суждение. Я приехал с вопросами и для того, чтобы попытаться уяснить себе кое-что ещё; на этот раз вопросы очень отличались от тех, что я задавал в первый раз, и восприятие тоже было каким-то иным.

Я не очень удивился, когда он ответил на все мои вопросы прежде, чем я их задал. Я только спросил:

- Вы отвечаете на незаданные вопросы, те, что в моём уме. Но я хотел бы знать, если можно, действительно ли Вы намеренно провоцируете чувства оскорбления или разочарования в людях, притворяясь кем-то другим. Действительно ли Вы заставляете людей думать, что Вы не тот, кто есть на самом деле, чтобы избавиться от них?

- Мой дорогой друг, - сказал он немедленно, - разве есть лучший способ? Ты прав. Видишь ли, если ты пытаешься убедить кого-то в правильности того, что говоришь, тебе это может удастся - а может и нет. Если удаётся, то, возможно, тебе удалось только стимулировать веру, а не убедить в полезности сказанного. Если тебе это не удаётся, ты с успехом можешь избавиться от этого человека. Если ты заставишь людей думать, что ты бесполезен для них, это более гуманно, чем наводить их на мысль о том, что они "не прошли испытания" или о чём угодно в этом роде.

- Тогда чего же Вы ищете в людях?

- Способности быть, служить, понимать. А не веры, что они верят.

Благодаря ряду указаний, данных мне в этот раз, я узнал суфийские ответы на мириады проблем о так называемом тайном учении в эзотеризме.

Многое было совершенно новым для меня, до чего-то я начал догадываться, но ещё не мог точно сформулировать. Я искренне поверил, и верю сейчас, что это и есть тайное знание, которое люди ищут, но ищут не там, где нужно.

Вкратце, это учение утверждает, что в каждое данное время на земле существует очень немного людей, которые в состоянии понять, каково на самом деле положение человечества в данную эпоху. Такие люди иногда имеют обучающую миссию, иногда нет. Если они второго типа, у них есть некоторая миссия, которую они выполняют непостижимым для обычного человека способом. Ecли у них обучающая миссия, они должны ее выполнять там и тогда, где и когда ее возможно выполнять. Не так как врач, который, к примеру, закончив свой курс обучения, вывешивает табличку, создает себе репутацию и привлекает пациентов.

Настоящий учитель - часть команды. Он может быть её главой, но он зависит от тех, кто с ним связан, в совершении целостной деятельности, известной как Учение, возможно во многих частях мира одновременно. Тогда, если человек должен чему-то научиться, ему, вероятно, придется переходить от одного эксперта к другому, чтобы развить необходимый набор способностей. Его наставники могут быть, а могут и не быть "учителями".

Вся эта концепция была столь замечательно возможна, и, однако, столь чужда примитивному мышлению, утверждающему, что учитель должен знать все и передавать знание в отмеренных дозах, что когда я впервые услышал ее, то был поражен. На ней была печать истины, по крайней мере, для меня. Почему я никогда раньше не думал о такой возможности?

Всевозможные вещи начинали выстраиваться в стройную картину. Здесь был ответ на вопрос, почему, например, Иисус делал то и не делал этого. Ответ на то, почему людям на духовном пути, какое бы обучение они ни проходили, приходится в буквальном смысле "путешествовать" в разные места. Ответ на вопрос, почему обучение мудрости, сосредоточенное в каком-то одном институте, всегда вырождалось, несмотря на высокий уровень учителей - потому что возможности для тотального учения, составленного из многих, многих граней, не существовало.

Красота и обширность, величие и возможности, надежда для человечества, которые несло столь широко распространённое и искусное учение, наполнили всё моё существо.

Вот, наконец, было нечто такое о "тайном учении", во что мог поверить человек двадцатого столетия, не становясь доверчивым простаком, обманутым какой-то системой, просто взывавшей к примитивным чувствам страха и жадности, поклонения личности, местной религии. Это было то, что каждый из моих суфийских друзей, каковы бы ни были их корни (буддийские, индуистские, мусульманские, христианские) называл Высоким Учением и Дервишской Работой.

И потому, что столь много из этого можно найти в Новом Завете, и потому, что дервиши так чтут Иисуса, фанатики и атеисты, которые слышали что-то из того, что они говорят и делают, презрительно называют дервишей "всего лишь христианами".

Такова тайна учителя. Невозрождённые люди ищут этого учения в книгах, а оно обитает в индивидах, которые, как сказали бы масоны, "оперируют" им. Институты верят, что могут сохранить учение, но оно не может находиться в ведении какого-либо одного института. Люди ищут единый, индивидуальный источник знания, а оно распылено среди человечества. Те, кто знает узор его распыления, помогают в этом усилии. Прочие, как слепые в басне, лишь ощупывают его части.

Тайна учителя состоял в том, что он учил своих учеников именно тому, чему мог, и тому, что было необходимо. Затем он отправлял их учиться самостоятельно или к другому учителю ради определённой и понятной цели. Такой человек должен очень отличаться от тех махатм, которых приняло отчаявшееся человечество, стремящееся найти "всю истину под одной крышей", как будто это универсальный магазин.

Такой учитель должен очень отличаться от мистического учителя, настойчиво удерживающего своих учеников всегда вокруг себя и в зависимости от себя. Он должен быть свободен от всякого следа "эго".

Читая суфийских классиков, я понял, что это и есть "Старец и Проводник", о котором говорили столь многие из древних мастеров.

У меня не могло быть сомнения, что Идрис Шах был таким человеком.

Я сказал всё это ему. Он ответил:

- Ты можешь понимать все это, но вряд ли это понимание переживёт хотя бы одну передачу. Я имею в виду, что если ты попытаешься сообщить это, то либо над тобой будут смеяться, либо тебя неверно поймут. Люди или примут эту идею и опустят ее до идолопоклонства, или отвергнут её, считая, что ты еще один одержимый, торгующий вразнос неким культом, в который тебя каким-то образом вовлекли.

- Тогда что же делать?

- Те, кто могут услышать это правильно, услышат. Те, кто могут правильно увидеть, увидят. Остальные всё извратят, и это те самые люди, которых мы называем "примитивными", и ради которых мы в действительности работаем. Подобно человеку в джунглях, пытающемуся учить дикарей гигиене, мы пытаемся заложить основу рационального и подлинного понимания мистицизма. В то же самое время мы выполняем Высшее Задание. Обратись к тем, кто может быть готов учиться и учить основам (эквиваленту кипячения инструмента для его стерилизации), а не к тем, кого привлекает Высшее Задание (эквивалент становления главным хирургом одним махом).

Я поклялся, что если это будет дано мне, я постараюсь это делать.

Шах отпустил меня и сказал, что мне не нужно возвращаться к моим афганским друзьям. Мне следует автобусом добраться до Басры, далее в Бомбей, там, на самолете сделать короткий перелёт до Карачи, чтобы увидеть некоторых друзей и уделить внимание мелким нюансам бизнеса. Затем, я буду волен отправиться в Кунджи Заг.

Глава пятнадцатая

ИЗ БАСРЫВ БОМБЕЙ

Я сел на корабль, идущий из Басры в Бомбей, вместе с тремя учениками Шаха. Они считали, что выполняют частную миссию и попросили меня в моем повествовании "не выпячивать их личности". Я бы вообще не упоминал о них, если бы мозаика их рассказов о природе, цели и положении дел в нынешнем суфизме не представила мне такую совершенно замечательную картину этого предприятия, о которой едва ли подозревает большинство западных наблюдателей.

Я буду называть их Вахид, Итнен и Талата. Вахид был седой британец, бывший оптик, практиковавший в Британии, Австралии и в армии. Ему было совершенно чуждо утомительное манерничанье тех, кто, став членом эксцентричных культов, пытаются или скрывать свою принадлежность к этим культам, или любой ценой обратить вас в свою веру. Его манеры лучше всего назвать изысканными. На мой взгляд, ему было около шестидесяти пяти лет.

Итнен был финном, примерно лет сорока, выглядел моложе, проводил пять месяцев в году в качестве капитана круизов, в основном, по Средиземному морю и замечательно говорил по-английски. Талата был серьезным молодым американцем, его профессию я не смог выяснить. Его родители были русскими, к суфиям его привлекло чтение о паре эмигрантов, Гурджиеве и Успенском, которые на Западе пытались систематизировать и передать некоторые суфийские учения в промежутке между двумя мировыми войнами.

Эти трое были необычно откровенны в вопросах относительно места суфизма в метафизике, истории и в их собственных жизнях. Вероятно, таков был замысел Шаха, или причина крылась в их западном происхождении, благодаря которому они сохранили в значительной мере интеллектуальную объективность, которая была их наследием.

Поскольку я делал заметки только после каждого разговора и не вёл никаких стенографических записей, я не стану пытаться восстанавливать диалоги. Однако последующее есть точное содержание их ответов на мои вопросы; после каждой беседы я удалялся в свою каюту и поды



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2017-06-11 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: