Гильфердинг. «Финансовый капитал». 49 глава

Ibidem, выпуск IV, с. 5 8 (с. 438, том III издания Ме­ринга) (де Жирарден. «Социализм и налог») ⁹²:

...«За отменой налогов скрывается от­мена государства. Отмена государства имеет у коммунистов только тот смысл, что она является необходимым результа­том отмены классов, вместе с которыми отпадает сама собой потребность в орга­низованной силе одного класса для удер­жания в подчинении других классов»...

Ibidem, с. 55: «Во время революции можно, увеличив до огромных размеров налог, использовать его как форму нападения на частную собственность, но и тогда он либо должен толкать дальше к новым революционным меро­приятиям, либо в конце концов приведет к восстановле­нию старых буржуазных отношений»...

с. 436, III том в издании Меринга

Выпуск 5/6, с. 158 (из «Обзора. Май — октябрь»; датировано Лон­дон 1. XI. 1850. Без подписи) ⁹³.

NB: две фракции чар­тизма: (I) мелкая буржуазия + ари­стократия рабочих (мелко­буржуазные реформисты) (2) «масса» дейст­вительных проле­тариев революцио­неров

...«Существовавшая до сих пор
организация чартистской партии
также распадается. Мелкие
буржуа, находящиеся еще в пар­
тии, связаны с рабочей ари­
стократией и составляют чи­
сто демократическую фракцию,
программа которой ограничивается
Народной хартией и еще кое-какими
мелкобуржуазными реформами.

Масса рабочих, живущих в действительно проле­тарских условиях, принадлежит к революционной фракции чарти­стов». (Вождь 1-ой Фергюс О'Кон-нор; 2-ой — Джулиан Гарни и Эр­нест Джонс) (с. 468, III том в изда­нии Меринга.)

Выпуск II, с. 71—73 (в «Обзоре»)⁹⁴ о контрреволюционной роли России после 1848 и 1849, о возможной «европейской войне» против России (Англия-де решает), о «варвар­ских ордах России», могущих «за­топить Германию».

забавно!

Ibidem, с. 78 — (Лондон, 31. I. 1850) — о революции в Китае (Ки­тайская республика — вот что-де могут встретить «европейские реак­ционеры» в Китае)

с. 445, III том издания Меринга

«наши европейские реакционеры в предстоящем им в близком будущем бегстве в Азию»: ха-ха!!

европейские реакционеры побегут от европейской революции в Азию, добегут до «стен» Китая и найдут

на них надпись: «Китайская республика. Свобода! Равенство! Братство!» Таково рассуждение Маркса.

Ibidem, с. 80: пример Швейцарии показывает-де, что значат «мнимая «не­зависимость» и «самостоятельность» ма­лых государств в окружении современ­ных великих держав» (либо священный союз раздавит Швейцарию, либо рево­люция «не потерпит» «такого преда­тельского и трусливого правительства в сердце Европы»...)

Про Швейцарию писано в связи с опубли­кованием плана похода на Швейцарию (Германия + Австрия + Россия + Фран­ция) — план борьбы против Франции с ди­версиями против Швейцарии и Турции. «Свя­щенный союз» против революции.

«Одно несомненно: Священный союз высту­пит еще в этом году либо сперва против Швейцарии или Турции, либо прямо против Франции, и в обоих случаях судьба Со­юзного совета предрешена. Кто бы ни вошел первым в Берн — Священный союз или революция, — Союзный совет сам пред­решил свою гибель своим трусливым нейтралитетом. Контрреволюция не может довольствоваться его уступками ввиду его более или менее революционного происхож­дения; революция ни минуты не сможет по­терпеть существование такого предательского и трусливого правительства в сердце Европы, в окружении трех стран, наиболее втянутых в движение. Поведение швейцарского Со­юзного совета являет самый разительный и, будем надеяться, последний пример того, что представляет собой мнимая «независимость» и «самостоятельность» малых государств в окружении современных великих держав» (с 80). (Конец.)

и с. 72 — Швейцария была труслива «и по отно­шению к Священному союзу, и по отношению к эмигрантам» (NB)... «если Швейцария нанесла оскорбление Священному союзу, то, с другой сто­роны, она предала и революцию» (73).

с. 72 — уверенность, что предстоит европейская война (Россия против Турции развяжет ее). Революция растет в Париже — «центре революции» (72) — и в «Западной Европе» (sic!! 7 1 — 2: «Западная Европа»)...

Во Франции-де растет революция (74), крестьяне будут втянуты в движение, отсюда «уверенность в скорой победе революции» (74) (sic!!)...

ИЗРЕЧЕНИЕ СЕН-СИМОНА

... «Известно утверждение Сен-Симона, что Франция понесла бы бесконечно меньший ущерб от внезапной смерти тысячи ее высших чиновников или членов коро­левской семьи, чем от смерти тысячи ее лучших ра­бочих — утверждение, из-за которого он был обвинен» (с. 11 у Эмиля Калера. «Вильгельм Вейтлинг», Цюрих, 1887, № XI «Социал-демократической библиотеки»).

По Энциклопедическому словарю Брокгауза, немецкому, Сен-Симон сказал это не про 1 000, а про 10 000 (NB) — сказал в «Политической притче», первом выпуске «Организатора» (1820).

 

ТЕТРАДЬ «БРЕЙЛСФОРД»

Содержание

Брейлсфорд ⁹⁵

ср. выписки со стр. 164

Брейлсфорд II

БРЕЙЛСФОРД. «ВОЙНА СТАЛИ И ЗОЛОТА»

Генри Ноэл Брейлсфорд. «Война стали и золота»

Исследование вооруженного мира. Лондон, 1914. (Книга датирована мартом 1914) (с. 317)

«Весьма вероятно, что на Балканах Австрия, поддержи­ваемая доминирующим влиянием Тройственного союза, воспользовалась одним из кризисов, который последовал за младотурецкой революцией, чтобы проложить себе путь к Салоникам и аннексировать по крайней мере часть Маке­донии...

Европа имела продолжительный опыт германской «геге­монии» в течение четверти века, протекшей от падения Французской империи до заключения франко-русского союза. Ничего катастрофического не случилось. Ни одно из мелких государств не подверглось нашествию, ни одна соседняя граница не была передвинута, ни один трон не был опрокинут, никакие национальные или религиозные свободы не былп поставлены под угрозу» (с. 34).

«Эпоха завоеваний в Европе закончилась; и если не счи-тать Балкан и, может быть, окраин Австрийской и Рос­сийской империй, то можно, с максимально возможной в политике достоверностью, сказать, что границы наших

современных национальных государств установлены окон­чательно. Лично я полагаю, что между шестью великими державами не будет больше войн» (с. 35).

«Существующее территориальное устройство Европы проходит, за немногими исключениями, по национальным границам» (с. 35).

«Должна ли Германия добывать железную руду на скло­нах Атласа и отправлять ее в виде стальных рельсов в Баг­дад? Это — типичный вопрос современной дипломатии, и, рассуждая здраво, он значительно важнее типичного во­проса старого мира о том, кто должен быть королем Испа­нии — Бурбон или Габсбург. Для разрешения как этого, так и других вопросов того же порядка молодежь Европы проходит военную муштру, строятся военные суда и расто­чаются налоги. На карту не поставлено ничего, что могло бы затронуть судьбы или владение хотя бы одним акром европейской земли. Ничего не изменилось бы в политике, религии или в общественной жизни любого европейского государства от того, что эти вопросы были бы разрешены иначе или вовсе не были бы разрешены» (с. 36).

«Но кто в Англии стал бы интересоваться тем, что желез­ная руда Марокко пойдет на отливку германских пушек в Эссене, а не французских пушек в Крезо?» (с. 36).

«Сердечное согласие между Англией и Францией, озна­меновавшее собой начало натянутости отношений с Гер­манией, было основано, насколько известно мировой общественности, только на одном документе, который был не чем иным, как деловым урегулированием фран­цузских и английских интересов в Египте и Марокко» (с. 37).

«Германская фирма «Братья Маннесман» может с осно­ванием похвастать, что получила исключительную кон­цессию на разработку всех рудников Марокко в компенса­цию за деньги, одолженные ею во время гражданских войн султану, попавшему в затруднительное положение. Что именно это и было предметом спора, доказывают условия, не раз обсуждавшиеся в переговорах между Парижем и Берлином в целях урегулирования конфликта. «Раз­решение», или временное урегулирование, конфликта было достигнуто в 1910 соглашением, которое состояло только из одной статьи — что германские финансовые круги наряду с французскими будут участвовать в различных

предприятиях и компаниях, имеющих своей целью «освое­ние» Марокко посредством постройки портов, железных дорог, рудников и других общественных работ. Никаких реальных результатов это соглашение не дало, и раздра­жение, нараставшее в Германии по поводу проволочек французской дипломатии и французских финансовых кругов, вылилось в форме посылки канонерки «Панте­ра» в Агадир в качестве прелюдии к дальнейшим «пере­говорам». Мы знаем из последующих расследований сенат­ской комиссии, чем кончились бы эти переговоры, если бы г. Кайо остался у власти. Он не только согласовал бы французские и германские колониальные интересы, но и осуществил бы общее соглашение, охватывающее всю сово­купность франко-германских отношений. Все пункты, по которым он начал переговоры, носили экономический характер, и главным из них было предложение положить конец бойкоту Багдадской железной дороги со стороны французских финансовых кругов и допустить германские ценные бумаги к котировке на парижской бирже. Тревога, которую этот смелый шаг г. Кайо вызвал как среди фран­цузских патриотов, так и среди английских империалистов, еще не забыта, и отголоски ее были слышны и в Лондоне и в Париже, когда к концу 1913 г-н Кайо вернулся в пра­вительство. В этих неофициальных переговорах он по­ложил начало пересмотру франко-германских отношений, который должен был бы изменить не только французскую, но и европейскую политику, если бы г. Кайо оставался премьером еще несколько месяцев. Французские патриоты подняли тревогу, опасаясь, что он собирается отнять у них мечту о реванше за 1870. Английские империалисты на­падали на него в нашей консервативной прессе из боязни, что если Франция уладит свой спор с Германией, то Анг­лия останется изолированной. В одной фразе во время прений (27 ноября 1911), последовавших за агадирским кризисом, сэр Эдуард Грей прибег к выражениям, которые показывают, что наша дипломатия разделяла страхи кон­сервативной прессы. По его словам, был риск, что Франция может быть втянута в орбиту германской дипломатии. Именно по этой причине, а не потому, что нас действительно интересовали размеры компенсаций, предоставляемых Францией Германии в Конго за захват Марокко, мы готовы были поддерживать менее примирительную дипломатию

преемников г. Кайо в случае надобности даже силой оружия. Это был, пожалуй, поучительнейший инцидент в новейшей истории европейской дипломатии» (с. 38—40).

«Французский банк Перье недавно ссудил турецкому правительству миллион фунтов, который оно употребило на первый взнос в счет оплаты крейсера-дредноута, по­строенного в Ньюкасле. Через несколько дней было объ­явлено, что тот же банк, очевидно в счет комиссионного вознаграждения, получил концессию на железную дорогу Смирна — Дарданеллы. Признавая, что экспорт капитала не может осуществляться без некоторого движения това­ров, мы, с точки зрения социологии классов, все же должны проводить резкую грань между финансовой операцией и простым товарообменом. Торговля, ведущаяся на основе развитого кредита, более выгодна инвестирующим клас­сам, чем простой обмен, происходящий между нациями, находящимися на равном уровне экономического разви­тия. Если мы отправляем уэльский уголь во Францию кг получаем в обмен искусственные цветы, то капитал полу­чает двойную прибыль — прибыль английских владельцев угольных копей и прибыль французских потогонщиков. Но если мы ссужаем Аргентине деньги, на которые она покупает у нас рельсы с тем, чтобы впоследствии, в целях оплаты процентов по займу, вывезти мясо для продажи его нам, тогда капитал получит тройную прибыль — прибыль английской стальной промышленности, прибыль арген­тинской мясной торговли и прибыль английских банкиров и инвесторов. Эту-то третью прибыль живущий на нетру­довые доходы класс ценит больше всего, и развитие этого рода торговли, требующей такой кредитной базы, т. е. торговли с более слабыми нациями-должниками, является целью империализма» (с. 73—74).

«Г-н Мэлхолл для «Словаря политической экономии» вы­числил, что наши иностранные и колониальные вложения росли с 1882 но 1893 с поразительной быстротой — на 74% в год. Но решающее доказательство привел сэр Роберт Гиффен. Он подсчитал, что в 1899 прибыль от всей нашей внешней торговли товарами с иностранными государствами и колониями составила только 18 миллионов стерлингов. Прибыль же от иностранных и колониальных вложений для того же года он определил в 90—100 миллионов стер­лингов» (с. 77).

«Десять лет спустя, как утверждал сэр Джордж Пэйш в докладе, прочитанном в Королевском статистическом обществе, наши прибыли от иностранных и колониальных вложений исчислялись в 140 миллионов» (с. 77—78).

«За ними * стоят посольства, а за посольствами флоты всей Европы, которые уже через несколько часов по получе­нии приказа вышли бы по направлению к турецким водам, если бы произошла какая-либо отсрочка или колебания в уплате доходов, гарантированных европейским железно­дорожным компаниям или держателям турецких облига­ций. Словом, дипломатия и вооружения пускаются в ход для поддержки бессовестных, ростовщических сделок, за­ключавшихся с помощью взяток бароном Гиршем и его под­ражателями с турецкими министрами, которых ни один честный человек не удостоил бы пожатия руки» (с. 85).

«Постов в армии и на гражданской службе в течение долгого времени было так много, что они стали доступны сыновьям зажиточной буржуазии. Для этих людей Индия и Египет приобрели, наконец, реальное значение — это места, где «хорошо живется» сыну, брату или хотя бы двою­родному брату» (с. 86—87).

««Разоблаченный военный трест» Дж. Т. Уолтона Нью-больда, магистра наук («Национальное рабочее издатель­ство». Манчестер, 1 пенс), трактует главным образом о взаимоотношениях английских военных фирм. «Воору­жения и патриотизм» П. У. У. («The Daily News», 1 пенс) целиком посвящена участию м-ра Мюллинера в создании морской паники 1909. «Торговцы войной» Дж. Г. Перриса («Национальный совет мира», 167, С.-Стефеисхауз, Вест­минстер, 2 пенса) содержит большую часть фактов, при­водимых в двух других брошюрах с некоторыми дополни­тельными материалами. Все они основаны на официальных неопровержимых материалах» (с. 89, примечание).

«Это цветущий концерн. В текущем столетии Арм­стронг никогда не выплачивал меньше 10% и его Дивиденды часто достигали 15%. Крупные француз­ские заводы в Крезо (Шнейдера) выплачивали иногда Даже 20%. Постройка и снаряжение дредноута Должны приносить по крайней мере четверть мил­лиона прибыли фирме, получающей заказ. Такая

 

держателями турецких облигаций. Ред.

ставка стоит усилий, а эти фирмы вполне в состоянии ока­зывать политическое и общественное давление. В списке акционеров одного лишь завода Армстронга имеются имена 60 представителей знати или их жен, сыновей и дочерей, пятнадцати баронетов, двадцати членов рыцар­ского сословия, восьми членов парламента, пяти епис­копов, двадцати военных и морских офицеров и восьми журналистов. Среди лиц, заинтересованных в этих фир­мах, прошлым летом было два либеральных министра, одно лицо, занимающее высокий судебный пост, и два лидера парламентской оппозиции. Имеется забавное соот­ветствие между этими списками акционеров и реестрами членов Морской лиги и Лиги национальной военной службы» (с. 90).

«Подлинные факты были в то время изложены адмиралом фон Тирпицем в рейхстаге, а также главой фирмы Крупп. Парламент предпочел поверить м-ру Мюллинеру. В резуль­тате м-р Мак-Кенна высчитал, что Германия будет иметь к «опасному моменту», т. е. в марте 1912, семнадцать дред­ноутов, и в соответствии с этим пересмотрел свою собствен­ную программу. М-р Бальфур предсказывал даже, что у Германии будет 21 или 25 линейных кораблей. Последу­ющие события показали, что адмирал фон Тирпиц го­ворил правду: когда этот момент наступил, у Германии их было девять. Этот страх обошелся нам в четыре «кон­тингентных» дредноута — величина хотя и умеренная, но обострившая раздражение и недоверие в Европе в размерах, не поддающихся никакому количественному исчислению» (с. 91).

«.Международные отношения фирм, торгующих воору­жением, представляют собою соблазнительную тему для сатиры. Комментарии неизбежно и ясно вытекают из фак­тов и они будут здесь изложены без прикрас. Капитал лишен патриотизма. Выдающаяся германская фирма оказывается под руководством французских директоров. Германские фирмы восстанавливают русский военный флот, который является соперником германского. Британские фирмы имеют в Италии отделения, строящие те самые итальянские дредноуты, о которых говорят, что они являются сопер­никами наших собственных. В Нобелевский трест и, до недавнего времени, в компанию Гарвей входили все веду­щие фирмы по производству вооружений: английские,

французские, германские и американские. Одно время французская фирма Шнейдер и германская фирма Крупп объединились в синдикат для разработки железных руд­ников Уенца в Алжире» (с. 92).

«Во всем мире эти концентрированные силы, решитель­ные и хорошо осведомленные, неуклонно подавляют более раздробленные и менее поддающиеся централизованному руководству силы, стоящие за разоружение и мир. Число лиц, наживающихся на вооружениях и войне, относительно невелико по сравнению со всем населением цивилизован­ного мира. Но их индивидуальное значение крупнее, они работают в союзе с «обществом», которое рассматривает империю как поле для карьеры своих сыновей, и с финан­совыми кругами, которые считают ее сферой для инвести­ций» (с. 93).

«Г-н Гладстон пришел к власти после Мидлотианской кампании с программой решительного противодействия империализму, Главным актом внешней политики его правительства была оккупация Египта. С тех пор ложь запала в душу либерализма» (с. 103—104).

«Под таким влиянием либерализм стал империалистской партией с лордом Розбери, а позднее сэром Эдуардом Греем в качестве единственно возможных руководителей ее иностранной политики. Лорд Розбери по браку связан был с семейством Ротшильдов, и именно влияние Рот-шильда привело к оккупации Египта» (с. 105).

«Не было бы разрыва с Францией, и Сердечное согласие могло бы быть установлено лет на двадцать раньше. Евро­пейские вооружения не были бы столь подавляющими, и дипломатия Бисмарка имела бы меньший триумф. И главное, никогда не был бы заключен союз, который на­полнил казну русского самодержца французским золотом и таким образом увековечил жесточайшую из европейских деспотий» (с. 108).

««В течение 1907 были начаты или закончены следующие общественные работы в Кумасси: почта, женская тюрьма, больница и диспансер, европейская больница, прачечная Для стирки белья европейцев и несколько зданий для пол­ков Золотого берега».

Перевертывая страницу, узнаешь, что «была сделана площадка для гольфа на 13 лунок». Золотые рудники, тюрьмы, казармы, прачечная для европейцев, построенная

на общественные деньги, и площадка для гольфа_______

вот наша цивилизаторская работа. Но ни одной школы» (с. 127).

«Другими словами, какая бы партия ни была у власти, министром иностранных дел всегда будет империалист, лицо, которому безоговорочно могут доверять «The Times», Сити и консервативная партия. Радикал имеет не больше шансов сделаться министром иностранных дел, чем римский католик стать лордом-канцлером. Доктрина «преемствен­ности» означает, что иностранные дела фактически изъяты из сферы партийного правительства и подчиняются сейчас влиянию только правящего класса, т. е. мнению тех, кто вращается при дворе и в обществе, кто смотрит на армию и гражданскую службу как на занятия, закрепленные за их семьями, и взирает на мир, находящийся за пределами британских островов, главным образом как на сферу для вложения их избыточного богатства» (с. 132).

«Еще более важно бессилие палаты общин в отноше­нии договоров. Если они не содержат финансовых статей, то не обязательно представлять их парламенту, и никакое обсуждение их не может иметь места до тех пор, пока они не будут окончательно подписаны, ратифицированы и опубликованы. Следствием этого является, между прочим, то, что тайный договор связывает нас не менее, чем опуб­ликованный. Тайный договор, надлежащим образом под­писанный и ратифицированный одним британским пра­вительством, связывает его преемников. В теории — король и его министр иностранных дел, действуя с согласия своих коллег по кабинету, имеют право взять на себя са­мые важные и существенные обязательства от имени управляемого ими сорокамиллионного населения этих островов, не спрашивая их выборных представителей» (с. 137-138).

* — государственного переворота. Ред.

«В этих письмах открыто признается, что лорд Джон Россель, премьер-министр, был совершенно не в состоя­нии контролировать Пальмерстона, который постоянно решал важные дела без полномочия кабинета в целом и даже его главы. Он зашел даже так далеко, что при­знал Луи Наполеона после coup d'etat * исключительно под свою личную ответственность и против желания

не только общественного мнения, но даже и королевы и своих коллег. На советы сместить Пальмерстона лорд Джон Россель всегда отвечал, что если его сместить, он отомстит тем, что вступит в ряды оппозиции и свергнет правительство. Насколько основательно было это опасе­ние, показали следующие события. В конце концов Паль-мерстон был вынужден в конце декабря 1851 уйти в отставку. Однако уже в феврале 1852 он сбросил своих быв­ших коллег. Кабинет, который не может уволить министра, должен быть готов предоставить ему свободу действий» (с. 143-144).

«С другой стороны, мир, в котором она * вращалась, был мир монархов и правительств. Наций она не знала и не признавала. В огромных потрясениях, происходивших между 1848 и 1860 и создавших итальянскую нацию, она не видела ничего, кроме ряда нападений Сардинии на Австрию» (с. 148—149).

«Когда Пальмерстон и Луи Наполеон в 1848 вели пере­говоры о плебисците для решения судьбы Ломбардии, она заявила, что «будет бедствием на целые века», если наро­дам будет позволено менять подданство посредством всеоб­щего голосования» (с. 149).

«Прежде чем можно будет положиться на устойчивость демократий в моменты национального кризиса, необходимо усилить воспитательную пропаганду, необходимо прило­жить больше сознательных усилий для утверждения прин­ципов» (с. 160).

«Необходимо внедрять всеобщий и глубокий скептицизм для того, чтобы на благонамеренные абстракции и пылкие речи инстинктивно отвечали вопросом: «О каком займе, концессии или сфере экономических интересов вы, соб­ственно, говорите?» Такая задача лежит за пределами ком-петенции, а иногда и понимания наших специальных про­пагандистов мира» (с. 160).

* — королева. Ред.

«Говоря сегодня о разоружении и арбитраже, он будет завтра работать для партии, которая едва ли меньше, чем ее соперница, зависит от крупных подрядчиков и банки­ров, поддерживающих современную связь дипломатии и финансов. Работа по воспитанию и организации в ин­тересах мира проводится в должной степени только

социалистическими партиями и только они представляют собою силу, которая всегда будет единодушно выступать против милитаризма и империализма» (с. 161).

«...война — анахронизм, почти невозможное явление в обществе, основанном на уважении к частной собственности и привыкшем вести свои дела на основе системы космопо-литического кредита» (с. 162).

«Допустим, что война — безумие с точки зрения нацио­нальных интересов, тем не менее она может быть вполне разумной с точки зрения немногочисленного, но могуще­ственного правящего класса» (с. 163).

«Не к «местам под солнцем» обращает свой при­стальный взгляд современный империалист. Он ищет новых стран «для эксплуатации», многообе-щающих областей с нетронутыми рудниками, невоз-деланными полями, городами без банков, дорогами без рельс. Вот возможности, которых он жаждет. Он рад получить их без завоевания, он не желает войны. Его идеал — огородить их как сферу эко­номических интересов, внутри которой он может по­мещать свой капитал на основе национальной моно­полии.

Это — процесс, который мы должны себе наглядно представить, если хотим понять живучесть вооруже­ний. Но этот процесс слишком мало учитывается в доктрине г-на Нормана Эйнджелла» (с. 164). «Когда господствует Тройственное согласие, оно захва­тывает Марокко и делит Персию. Когда берет перевес Тройственный союз, он захватывает Триполи, обеспечи­вает свою власть над Боснией, успешно осуществляет экономическое проникновение в Азиатскую Турцию» (с. 167).

«Для нашей цивилизации характерно затушевывание связи дипломатии с вооружениями, с одной стороны, и с финансами — с другой, под маской изощренного кодекса любезностей и лицемерия» (с. 168).

«Если бы все великие державы, внезапно осененные здравым смыслом, приняли бы завтра решение о сокраще­нии своих вооружений наполовину, это не освободило бы нас от моральных последствий неустранимого конфликта между престижем и силой, возникающего при попытке установить между ними равновесие» (с, 169),

«Хороший состав комитета являлся бы некоторой гаран­тией того, что политика министерства иностранных дел будет действительно отражать волю нации» (с. 213).

«Только концентрируя свое внимание на подобных пред­ложениях и особенно на создании постоянного комитета по иностранной политике, демократия может надеяться, что она будет оказывать решающее влияние на факторы, которые определяют мир и войну, обусловливают рост во­оружений и ограничивают наши возможности служить делу человеколюбия во всем мире» (с. 217).

«С 1854 до 1 9 0 6 Сити бойкотировало Россию. Заем 19 0 6 последовал за намеками, содержавши­мися в речах сэра Эдуарда Грея, и явно инспириро­ванными статьями в «The Times», которые предска­зывали заключение политического соглашения, о котором тогда велись переговоры. Финансы и дип­ломатия оказывают друг другу взаимные услуги, и в современном мире они стали друг для друга не­обходимы. Огромной поддержкой для дипломатии, имеющей дело с государством-должником, является сознание, что она фактически имеет за собой экспорт­ный капитал богатой страны, который она может предоставить или задержать. Если бы какая-либо дер­жава или группа держав удерживала монополию на мировом денежном рынке хотя бы в течение нескольких лет и сознательно использовала ее в по­литических целях, она в конце концов диктовала бы свою волю России, Китаю, Турции и республикам Латинской Америки» (с. 221).

«Россия уязвима, так как она зависит от своей репута­ции на западных рынках совершенно так же, как любая из республик Латинской Америки. Большую часть своих займов она должна размещать за границей. Из своих соб­ственных ресурсов она не может обеспечить даже муници­пальные предприятия своих городов. Ее неразработанные угольные и железные копи и нефтяные промыслы ждут оплодотворения иностранным капиталом. Если бы мы могли на один момент представить себе, что означало бы для нас мнение Германии, если бы мы вынуждены были выпускать свои консоли через «Дейче банк», если бы Манчестеру приходилось обращаться в Берлин за день-гами на постройку своих трамваев, если бы угольной шахте

в Южном Уэльсе приходилось добиваться хорошего отзыва какого-нибудь гамбургского финансиста, то мы в общих чертах поняли бы, почему и насколько хорошее мнение английского народа имеет значение для русского прави­тельства. Кредит — дело деликатное. Пока английские инвесторы считали Россию либо враждебной империей, опасной для нас самих, либо непрочной автократией, которой угрожает революция, русские финансисты тщетно обращались со своими предложениями к Сити. Осторож­ность, патриотизм и гуманность — все было против них. Взгляды имущих классов стали меняться, когда консер­вативная пресса выступила в защиту сближения, когда «Thе Times)) перестала отводить видное место информации, дискредитирующей самодержавие, и когда стало известно, что соглашение относительно Персии находится в процессе заключения. Причина этой перемены позиции не была тайной. Сэр Эдуард Грей заявил, что необходимо восста­новить Россию в ее положении великой державы, чтобы вновь создать равновесие в Европе. В переводе на простой язык это значило, что наша дипломатия искала русской поддержки против Германии, а Франция добивалась и организовала примирение. Первые месяцы 1906 были критическим моментом для русских финансов, и случилось так, что это совпало с критическим моментом в развитии ее конституции. В момент, когда она старалась получить в Западной Европе стомиллионный заем, должны были произойти выборы в первую думу. Конституция все еще была клочком бумаги. Все зависело от способности думы утвердиться, подчинить своему контролю бюрократию, сделать себя верховной властью в России. Для этого у нее был один очевидный способ. Она должна была завладеть контролем над казной, а это означало в тот момент контроль над Этим иностранным займом. Если бы заем был заключен до того, как она собралась, бюрократия встретила бы ее с полной военной казной. В течение нескольких месяцев или недель европейское общественное мнение потенциально было хозяином судеб России. Оно открыто заявляло о своих симпатиях к конституционному движению и имело возможность сделать эту симпатию действенной. Русские либералы (кадеты) заодно с социалистами настаивали на том, чтобы предоставление займа было обусловлено со­гласием думы. Это вызвало бы отсрочку в два или три