Между прочим, само противопоставление эмоциональности дискурсивному разуму первоначально возникло в европейской философии вне всякой связи с этническими проблемами, как ее собственное внутреннее противоречие (Ницше, Дильтей) и лишь затем было проецировано вовне.
Идеализация «примитивов» в искусстве и литературе была прямым следствием кризиса «сциентистских» иллюзий, отражением реальных диспропорций и уродств буржуазного техницизма и «овеществления» человеческой личности. Иными словами, речь идет опять-таки об историческом противоречии, в котором этнические моменты являются производными.
Но оставим вопрос о стиле мышления, где все слишком неопределенно.
Возьмем различия ценностных ориентации разных народов, например, их отношение к труду. Можно ли сказать, что все народы одинаково трудолюбивы или же степень их трудолюбия различна? Такой вопрос часто встает при сравнении достоинств разных этнических групп. Однако при такой абстрактной постановке на него не может быть научного ответа.
Трудолюбие, как и леность, — это моральное качество, которое можно понять и объяснить только в соотнесении с общей системой ценностей, принятой данным обществом, народом и зависящей от его социально-экономического строя и образа жизни. Народа, который бы не трудился, никогда не было и быть не может. Но так же, как различны виды трудовой деятельности, не одинаково место, занимаемое трудом в системе социальных ценностей.
В одних культурах производство материальных благ мыслится как важнейшая сфера жизнедеятельности, как главный способ самоутверждения и самореализации личности. В других оно занимает гораздо более скромное место. Например, папуасы, живущие в глубине Новой Гвинеи и сравнительно слабо затронутые европейским влиянием, работают только ради удовлетворения своих непосредственных потребностей. Они не делают больших запасов, не стремятся произвести больше, чем это им нужно сегодня, и вообще не особенно заботятся о завтрашнем дне. Отчасти, вероятно, это объясняется природными условиями. Давно уже замечено, что слишком щедрая природа как бы водит человека на помочах. Сравнительно легко удовлетворяя его первичные потребности, она не стимулирует его к дальнейшему развитию собственных усилий. Папуасам не нужно все время заботиться о завтрашнем дне, как это приходится делать людям, живущим в более суровых климатических условиях.
Еще более важны собственно социальные факторы. У папуасов отсутствуют частная собственность, дух соревнования, соперничество, конкуренция. Как пишет Эрик Лун-дквист, то, что на Западе называют способностями и инициативой, среди папуасов считается плохими качествами. Каждый, кто пытается выделиться, нажиться за счет других или работает слишком усердно, по мнению папуасов, — плохой человек. Идеалом здесь будет тот, кто ничуть не старается возвыситься, работает в меру, мягок и сдержан в
обращении, в меру услужлив по отношению к другим и доволен своим положением равноправного члена деревенской общины. Таким образом, индивидуальные стимулы трудовой активности, такие, как соревнование, конкуренция и т. п., здесь не развиты. Что же касается стимулов коллективных, то они могут быть эффективны, только если соответствующий коллектив, общество динамичны, устремлены вперед, ориентированы на растущие общественные и личные потребности. Папуасская же община застойна, консервативна, ее цели ограничены воспроизводством непосредственной жизни. Отсюда — и специфическое отношение к труду.
И степень напряженности, «ритм» труда, и его отношение к свободному времени, и его целостный смысл зависят от целого комплекса исторических условий. «Труд в традиционных сельских общинах отнюдь не свободен от неприятных сторон и даже от мучительных порой усилий. Но это коллективный труд, ритмы которого идут от природы, как ее переживает община. Он развертывается в неквантифицированном времени. Наоборот, труд в индустриальном обществе подчинен иным ритмам, чем природа. Прикрепленный к своей машине, подчиненный механическим ритмам промышленный наемный рабочий должен выполнять индивидуальное и количественно определенное задание. Его производственное время квантифицировано».
Абстрактное понятие «трудолюбие» имеет совершенно разный социальный смысл в зависимости от того, понимается ли труд как простое средство к существованию, или как естественная потребность личности, или как средство обеспечения прогресса общества. Каждое отдельное значение связано с целой системой ценностных ориентации, за которой в свою очередь стоит определенная система общественных отношений.
Для древнего грека физический труд — деятельность, недостойная свободного человека. Для средневекового ремесленника — это судьба, не вызывающая ни восторга, ни сожалений, которую надо просто принимать как нечто само собой разумеющееся. Протестантская этика поднимает труд до степени религиозного призвания и т. д. Так что все зависит от социально-исторических условий.
Свойственная людям склонность абсолютизировать собственные привычки рождает лишь взаимное непонимание. Латиноамериканец с ужасом смотрит на янки, который только и думает, как бы еще что-то заработать: зачем
это ему нужно, ведь он так порабощен своим трудом, что не может даже радоваться его результатам? А тот в, свою очередь недоумевает: можно ли плясать и петь на карнавале, когда не знаешь, как прожить завтрашний день; не лучше ли в это время что-то подработать? И оба не понимают, что их личный стиль жизни задан системой общественных потребностей и традиций.
Установки и ориентации, сложившиеся в одних исторических условиях, могут оказаться малопригодными в других. Недаром во многих развивающихся странах так остро стоит задача формирования трудовой морали и дисциплины, которые не выработаны в предшествующем развитии. Те или иные ценностные ориентации могут способствовать или, наоборот, препятствовать социальному успеху, в зависимости от того, насколько они соответствуют объективным потребностям.
Американские социологи заинтересовались, например, почему процент евреев-иммигрантов, получающих среднее и высшее образование, значительно выше, нежели процент итальянцев, хотя возможности получения образования у представителей большинства национальных меньшинств в Америке, за исключением негров, при прочих равных условиях, более или менее одинаковы.
Группе мальчиков, итальянцев и евреев, был задан вопрос: какого рода профессиональные занятия планируют для них родители? Хотя в обеих группах цели были достаточно высокими, итальянские мальчики знали, что их родители будут удовлетворены и в том случае, если их дети не достигнут этих целей. Напротив, еврейские мальчики находились под впечатлением того, что их родители будут горько разочарованы, если поставленные цели не будут достигнуты, поэтому большинство еврейских мальчиков чувствовали себя обязанными преуспеть. Там, где индивидуальные способности ребенка не соответствуют этим притязаниям, психологическое давление рождает напряженность и, возможно, — невротизм, зато в других случаях оно, несомненно, способствует успеху.
Кроме того, выяснилось, что в этих двух группах по-разному относятся к самому образованию. Среди итальянских иммигрантов преобладали крестьяне из южных районов Италии. У себя на родине эти люди были очень далеки от образования, поэтому и в новых условиях они к нему не стремятся. Интеллектуальные интересы в этой среде рас-
сматриваются как проявление изнеженности. Напротив, еврейские семьи — преимущественно выходцы из городской, мелкобуржуазной среды, лучше подготовлены к условиям конкуренции и иначе относятся к образованию. Дело, следовательно, не в различии природных способностей, а в различии ценностных ориентации, сформировавшихся вследствие определенных исторических условий.
Таким образом, те черты, которые мы воспринимаем как специфические особенности национального характера, — это продукт определенных исторических условий и культурных влияний. Они производны от истории и изменяются вместе с нею. А затем, с известным отставанием, меняются и соответствующие стереотипы.
Так, в начале XVIII в. в Европе многие считали, что англичане склонны к революции и перемене, тогда как французы казались весьма консервативным народом; 100 лет спустя мнение диаметрально изменилось. В начале XIX в. немцев считали (и они сами разделяли это мнение) непрактичным народом, склонным к философии, музыке и поэзии и малоспособным к технике и предпринимательству. Произошел промышленный переворот в Германии — и этот стереотип стал безнадежным анахронизмом.
Но история каждого народа, в особенности история больших современных наций, сложна и противоречива. По образному выражению одного исследователя, национальный характер каждой современной нации напоминает палимпсест, пергамент, на котором поверх старого, более древнего текста написан новый; стоит смыть верхний слой, и под ним появляется не видная вначале, иногда сильно поврежденная, но все-таки сохранившаяся древняя надпись. Так и в истории народа каждый этап исторического развития оставляет свои неизгладимые следы. Чем длиннее и сложнее путь, пройденный народом, чем больше качественно различных фаз он содержит, тем сложнее и противоречивее будет его национальный характер.
В рассуждениях о национальных особенностях психики часто нарушается логика исследования. Вместо того чтобы начинать с постановки четких содержательных вопросов и формулирования гипотез — существуют ли психологические различия между народами, в чем именно, каковы их индикаторы, возможные методы измерения и т. п., мы продолжаем старые споры об определении таких понятий, как национальный характер, психический склад, этническое
самосознание, и т. д.
Разумеется, определение терминов весьма важно, но научные понятия имеют смысл только в рамках некоторой теории, ориентированной на определенную постановку вопросов. Многолетний опыт нашей науки показывает, что дискуссии, начинавшиеся с содержательных вопросов, всегда были более плодотворными, нежели те, которые вращались вокруг определений.
Далее следует сказать о проблемах соотношения описания и объяснения. Вместо того чтобы начинать с констатации фактов, проверки наличия тех или иных этнических различий, мы сплошь и рядом начинаем с теоретических споров о том, являются ли эти (предполагаемые, иногда даже мнимые!) различия и свойства природными или социально-историческими, постоянными или изменчивыми, полезными или вредными и т, д. Причем этим предположительным явлениям дается в основном генетическое объяснение, апеллирующее к их происхождению и истокам. Но, как известно, это вовсе не единственная и уж, во всяком случае, не самая простая форма научного объяснения.
Над учеными-непсихологами, занимающимися проблемами национального характера и т. п., часто господствует житейское представление, что народы, как и индивиды, обладают набором устойчивых качеств, «черт», которые можно измерять и сравнивать более или менее самостоятельно. Тайная «голубая» мечта — составить на каждый народ нечто вроде психологического паспорта-характеристики, который давал бы его индивидуальный портрет. Увы, это неосуществимо даже для отдельного индивида.
Единственный индивидуальный элемент наших гражданских паспортов — фотокарточка. Что же касается всех характеристик, которые мы пишем или получаем, то они строго функциональны и отражают лишь степень нашей пригодности или непригодности к определенному виду деятельности.
В современной психологии проблема выглядит гораздо сложнее. Прежде всего устойчивые личностные черты- диспозиции не всегда четко отличимы от временных, текучих психических состояний. Кроме того, даже достоверное знание личностных черт не позволяет предсказать социальное поведение личности без учета специфики тех ситуаций, в которых это поведение развертывается (и наоборот). Сильно усложнилась и проблема постоянства, устойчивости личности. Идет ли речь о тождестве, преемст-
венности, логической последовательности (все это — разные понятия) поведения человека, или его эмоциональных реакций, или стиля его мышления, или его установок, интересов, ценностных ориентации? Проявляется ли это постоянство в разных (каких именно?) ситуациях или на протяжении определенных (каких именно?) отрезков времени? Как варьирует эта предсказуемость в зависимости от индивидуальных свойств? и т. д. и т. п. Без уточнения этих вопросов невозможно корректно поставить проблему.
В психологии народов (нарочно беру самый общий, неопределенный термин) дело, обстоит точно так же. Главная трудность так называемых этнопсихологических исследований состоит в том, что они могут быть либо социокультурологическими, либо психологическими. Первые изучают свойства общества, культуры, вторые — свойства индивидов, являющихся членами этого общества или группы. Хотя то и другое взаимосвязано, методология и техника этих исследований весьма различны.
Традиционной, классической этнографии методы историко-культурного исследования значительно ближе, чем экспериментально-психологические. Я хотел бы подчеркнуть, что, хотя такие исследования выглядят недостаточно строгими, «импрессионистическими», они дают ценнейшую информацию этнопсихологического свойства.
Например, систематическое изучение образов своего и чужого народов, представленных в литературе и искусстве, может дать для понимания соответствующих этнических стереотипов и межнациональных отношений не меньше, а, возможно, даже больше, чем анкетный опрос. Сравнительное изучение мира детства и социализации детей у разных народов неизбежно подводит к проблемам этноспецифических ценностных ориентации, структуры личности, межпоколенной трансмиссии культуры и т. д.
Массовые анкетно-социологические исследования также имеют смысл только в определенном историко-культурном контексте. Эта линия исследований у нас более или менее сложилась, речь идет главным образом о повышении их методического уровня, использовании новых семиотических методов, контент-анализа и т. д.
Значительно хуже обстоит дело с психологическими исследованиями, где этнографы полностью зависят от психологии как в том, что касается методов, так и в объяснительных теориях. Существуют две области таких исследо-
ваний. Так называемая кросс-культурна психология занимается сравнительным изучением того, как протекают одни и те же психические процессы у представителей разных обществ, культур и групп. Объем уже имеющихся данных этого рода огромен, и для этнографов они исключительно важны.
К сожалению, хотя отечественная психология в лице Л.С. Выготского и А.Р. Лурии имеет безусловный приоритет в формулировании ряда важнейших принципов таких исследований, сегодня они занимают у нас весьма скромное место, и, поскольку речь идет о весьма специальных исследованиях, единственный выход — привлекать к участию в этнографических экспедициях психологов, как это было в кавказской геронтологической группе. Ибо эта работа — плоть от плоти соответствующих разделов когнитивной психологии, психологии эмоций, психофизиологии, психологии развития.
Второе направление, собственно этнопсихологическое, изучает психические процессы, непосредственно связанные с формированием, осознанием и поддержанием индивидами их этнической идентичности. При этом в дентре внимания оказываются этнические установки, стереотипы, самосознание и т. д. Это и есть этнопсихология в узком смысле слова.
К сожалению, наши психологи в этой области пока что дальше общетеоретических рассуждений не идут. Это заставляет этнографов и социологов действовать самостоятельно. Но «перепрыгнуть» через соответствующие специальные теории и методы социальной психологии невозможно. Да они далеко не элементарны. Например, этнические предубеждения можно изучать и как свойство личности, и в контексте теории установки, и в рамках психологии социальной перцепции, и в свете теории атрибуции. А в зависимости от выбранного угла зрения меняются: и методический аппарат, и предмет, и логика исследования,
Методологически неискушенному человеку кажется, что для изучения генезиса этнического самосознания достаточно простого вопросника и элементарных сведений из общей и возрастной психологии. На самом же деле для проведения таких исследований нужно хорошо знать психологические теории самосознания и методы его изучения. Чем отличается самосознание от познания других людей? Какие признаки и почему включаются или: не включаются в образ Я? Каковы плюсы и минусы метода свободного самоописания по сравнению с Q-сортировкой: или «Тестом из
20 предложений» М. Куна? Как сказываются на результатах опроса условия его проведения и образ жизни респондентов?
Например, при свободном самоописании индивид, согласно психологическому принципу отличительности, осознает и включает в свой образ «я» не все признаки, а преимущественно те, которые отличают его от других. Соответственно (это подтверждено эмпирически) и этническое самосознание развивается у ребенка по мере того, как он оказывается в этнически смешанных ситуациях, делающих его этническую принадлежность отличительным признаком.
Далее. Социальные психологи различают «утвердительный образ я», когда внимание индивида сосредоточено на самом себе, что заставляет его яснее видеть свои особенности, и «отрицательный образ я», когда внимание сосредоточено на свойствах других людей, которыми сам испытуемый не обладает, и он определяет себя через такое отрицание. По данным Уильяма и Клер Мак-Гайр, представители этнического большинства чаще определяют свою этническую принадлежность в «отрицательных», а представители этнических меньшинств — в «утвердительных» образах и т. п.
Если известно, что сравнительно-возрастные исследования не воспроизводят реального процесса развития индивида — для этого нужно так называемое «продольное» исследование, то это полностью относится и к изучению этнического самосознания.
Разумеется, этнограф не обязан выполнять работу психолога. Массовые этносоциальные данные неизбежно грубее экспериментальных, но без такого общего фона невозможно идти вглубь. Но все-таки этнопсихология — частный, прикладной аспект социальной психологии и должна подчиняться методологическим правилам и процедурам материнской науки.
.
Я вовсе не хочу этим сказать, что право на существование имеют только аналитические исследования. Ни в коем случае! Нам очень нужны и социально-философские работы, и синкретические очерки, блестящим образцом которых может служить «О русском» Д.С. Лихачева или «Ветка сакуры» В. Овчинникова. Но для становления профессиональной этнопсихологии особенно нужна забота о качестве описательного материала и методологии его обработки. А здесь может помочь только междисциплинарная кооперация.
Примечания
1 Объединяет часть одноименной статьи в сборнике «История и психоло-
гия», — М., 1971,и выступление на круглом столе в журнале «Советская этнография», 1983, №3.
2 Философский словарь /Под ред. М.М. Розенталя, П.Ф. Юдина. — М.,
1968. —С. 390.
3 A Dictionary of the social sciences / Ed. by J. Gould, W.L. Kolb. N. Y., 1964.
P. 83.
4 Sorokin P. A. The essential characteristics of the^Russian nation in the
twentieth century // The Annals of the American Academy of Political and Social Science. March 1967. V. 370.
5 СкосыревЛ. Наследство и поиски. — М., 1961. — С. 18.
6 Мотпень М. Опыты. Кн. 1. — М.—Л., 1954. — С. 265.
7 Von Stackclberg K.G. Alle Kreter liigen. Vorurtcile iibcr Menschen und
Volker. Dusseldorf; Wien, 1965. ■
8 См.: Поршпев Б.Ф. Социальная психология и история. — М., 1966. —
С. ПО. '
9 Lambert, W.E., Klineberg О. Children's views of foreign peoples. A cross-
national study. N. Y., 1967. P. 184—185.
10 Целый ряд примеров такого рода приводится в кн.: Klineberg О. The
human dimensions in international relations. N. Y., 1966. Ch. 13.
11 ЛундквистЭ. Дикари живут на Западе. — М., 1958. — С. 340.
12 Marandon S. Deux dtudes aUemandes sur les prdjugds nalionaux et les
moyens de les combattre // Revue de psychologic des peuples. Annee 22. Havre, 1967. №1. P. 108.
13 См. подробнее: Мосейко А.Н. Об одном из идейных направлений в
современной Африке // Вопросы философии. — 1968. — №3; см. также: Maistriaux R. Formes d'intelligence et cultures africaines // Revue de psychologie des peuples. 22 annee. Havre, 1967. №2.
14 Senghor L.S. Elements constructifs d' une civilisation negro-africaine //
Compte rendu du 2-me Congres des dcrivains et artistes noirs. V. 1. P. — 1959. P. 257—258.
15 Fougeyrollas P. Modernisation des hommes. L'exemple du Senegal. P.,
1967. P. 218—219.
16 Fougeyrollas P. Op. cil. P. 104.
17 Strodibeck F.L, McDonaldM.R., Rosen B.C. Evaluation of occupations: A
reflection of Jewish and Italian mobility differences // American Sociological Review. 1957. V. XXII.
18 Strodibeck F.L. Family interaction, values and achievement // McClelland
D.C., a.o. (eds.). Talent and society. Princeton, 1958; Staler M.K. My son the doctor: Aspects of mobility among American Jews // American Sociological Review. 1969. №3. V. 34.
*9. Virtanen R. French national character in the twentieth century // The Annals of the American Academy of Political and Social Science. March 1967. P. 89.
ДИАЛЕКТИКА РАЗВИТИЯ
НАЦИЙ1
Если судить по прессе последних лет, может создаться впечатление, что на земном шаре сместились центры основных национальных конфликтов. Бурный рост национализма, взрывы национальных чувств, борьба за национальное самоутверждение — все это еще совсем недавно происходило далеко от стран развитого капитализма. В Азии. В Африке. Во всяком случае именно там это было явно, зримо. Но вот ареной бурной схватки — вплоть до баррикадных боев — стали города Северной Ирландии. Противоречия между франкоязычным и англоязычным населением буквально раздирают Канаду. Взрыв национальных чувств фламандцев и валлонов, живущих бок о бок с незапамятных времен, ставит под угрозу единство Бельгии.
В Англии катастрофически усиливается враждебность к «цветным иммигрантам». Уэльская национальная партия, насчитывавшая в 1931 г. всего 500 членов, выросла к 1968 г. до 30 тыс. и активно выступала на парламентских выборах. Шотландские националисты, также одержавшие крупную избирательную победу, не только требуют создания собственного парламента, но в их среде раздаются даже голоса в пользу полной независимости Шотландии. Во всей внутренней жизни Соединенных Штатов Америки центральное место все прочнее занимает расовая проблема и борьба черных американцев за свои гражданские права.
Считать ли этот взрыв национальных чувств в развитых капиталистических странах рецидивом отмирающего прошлого, или отголоском гораздо более мощного национально-освободительного движения в развивающихся странах, или свидетельством того, что индустриальное развитие не ослабляет, как думали многие, национальных различий, а, напротив, усиливает тягу к обособлению?
На первый взгляд подъем национальных движений и чувств в развитых капиталистических странах противоре-
чит ленинской теории наций, поскольку Ленин связывал эту тенденцию с начальной фазой развития капитализма, тогда как «... зрелый и идущий к своему превращению в социалистическое общество капитализме, напротив, усиливает ассимиляцию наций. Но «противоречие» это возникает, только если ленинская мысль вырывается из ее общего контекста, берется вне связи с идеей о неравномерности развития капитализма. Неравномерность развития, наблюдающаяся не только в колониях, но и в метрополиях, затрагивает и формирование наций. Да и сама ломка национальных перегородок осуществляется при капитализме главным образом путем порабощения одних народов другими, а это по мере созревания необходимых предпосылок вызывает усиление первой тенденции — пробуждение национальной жизни.
Рассмотрим это на примере Бельгии, где столкнулись две почти равные по численности нации — франкоязычные валлоны и голландскоязычные фламандцы.
Хотя название «белги» встречается уже у Цезаря, население нынешней Бельгии никогда не было этнически однородным. Начало будущей лингвистической границе положили еще в V в. салические франки. В средние века разрозненные феодальные графства (Фландрия, Намюр, Брабант и другие) соединились в конце концов под властью герцогов Бургундских, а затем в качестве приданого Марии Бур-гунской перешли к Габсбургской монархии. При Карле V Нидерланды («Семнадцать провинций») получили относительную автономию. В итоге восстания против испанского владычества в конце XVI в. северные провинции страны приобрели независимость под именем Соединенных Провинций (будущая Голландия), тогда как южные оставались под властью Габсбургов и были предметом постоянной франко-испанско-австрийской борьбы, причем отдельные провинции то и дело переходили из рук в руки. С 1792 г. территория нынешней Бельгии двадцать два года находилась под французской оккупацией. После падения Наполеона она была отдана королю Голландии. В результате революции 1830 г. голландское владычество было свергнуто. Бельгия стала самостоятельным королевством,
Преобладающей силой в новом государстве стала валлонская буржуазия и земельная аристократия. Хотя фламандцев в Бельгии было больше, чем валлонов, государст-
венным языком был французский, которым пользовался весь господствующий класс. Фламандский язык трудящегося населения Фландрии считался мужицким и не употреблялся в официальных документах. В 1866 г. двоих рабочих, не знавших французского языка, франкоязычные судьи приговорили к смерти, даже не дав им оправдаться, и только после казни появились сомнения в их виновности. Не было у фламандцев и собственной интеллигенции, так как старая протестантская элита эмигрировала в Голландию, а новая интеллигенция еще не народилась.
Но вечно так продолжаться не могло. Социально-экономическое развитие Фландрии сопровождалось ростом фламандского национализма. В 1898 г. (68 лет спустя после получения независимости!) фламандский язык, унифицированный по образцу голландского, стал официально вторым языком Бельгии. В 1910 г. фламандцы получили право иметь собственные средние школы. Но только в 1930 г. был «фламандизирован» Гентский университет, и лишь в 1932 г. фламандский язык стал обязательным в начальных школах Северной Бельгии.
Надо ли говорить, что столь медленный прогресс вызывал растущее недовольство фламандского населения? К тому же в последние десятилетия произошло серьезное перераспределение экономических сил. Раньше Валлония была одним из самых богатых индустриальных районов Европы, сильно опережавшим Фландрию. Однако кризис угольной промышленности и некоторые другие обстоятельства затормозили ее развитие. Ныне, напротив, индустриализация Фландрии идет быстрее — тут оказывается более современная техническая база, обилие рабочей силы, близость моря, наличие крупных портов. Еще в 1955 г. доход на душу населения в Валлонии был выше, чем во Фландрии, сегодня дело обстоит наоборот. Неуклонно снижается и удельный вес валлонского населения. В XIX в. в Валлонии жило 3%,ав1961г. — только 33 % населения Бельгии (51,2% — на Брюссель и окружающие его общины со смешанным населением). Заметно уменьшилось и культурно-лингвистическое неравенство, хотя в этом отношении перевес остается на стороне валлонов.
Но именно это выравнивание сил вызывает усиление конкуренции и опасений у обеих сторон. Фламандцы жалуются, что их численное превосходство все еще не нашло
соответствующего признания и они по-прежнему дискриминируются в сфере языка и культуры. Валлоны жалуются на агрессивность и притеснения со стороны фламандцев. Конфликты и споры, доходящие до уличных баталий, охватывают буквально все районы страны и все сферы общественной и личной жизни.
Один только пример. В результате крайнего обострения отношений был принят принцип: все фламандское должно быть сосредоточено во Фландрии, все валлонское — в Вал-' лонии. Но на территории Фландрии находится основанный в 1426 г. знаменитый католический Лувснский университет, где когда-то преподавали Эразм Роттердамский, анатом Везалий, Корнелий Янсен и другие. Две секции этого университета — французская и фламандская — насчитывают больше студентов, чем три других бельгийских университета, вместе взятых. Но «Лейвен» (фламандское название Лувена) — фламандская община, и, следовательно, здесь не место франкоязычному университету. В течение нескольких лет фламандские националисты вели борьбу под лозунгами: «Лейвен фламандский!», «Вон валлонов!» В феврале 1968 г. напряжение достигло апогея. Раскололись по национально-лингвистическому признаку обе главные буржуазные партии и социалистическая партия Бельгия, ушло в отставку правительство, и даже католические епископы (университет-то католический) не смогли договориться друг с другом. В конце концов единственно возможным решением оказалось — вывезти франкоязычную часть университета в Валлонию. Формально университет остается единым, но фактически делится на две части: фламандский «Католический университет в Лейвене» и французский «Лувенский католический университет» где-то в Валлонии. А как делить лаборатории, оборудование, библиотеку?