...
Хотя я был знаком с идеями Будды, мне недоставало знаний о материальном мире, в котором он жил. Как только этот мир стал для меня более реальным, я начал лучше понимать социальные и политические условия его времени
Будда оставался со своими пятью товарищами в Оленьем парке в Исипатане около Баранаси в течение трех месяцев периода муссонных дождей. Большую часть этого времени они обсуждали его идеи. У Готамы появилась небольшая группа последователей, большинство из которых были родственниками и друзьями молодого торговца по имени Яса. Теперь, когда у него были ученики, Готама столкнулся с проблемой организации общины. Он должен был решить практические задачи, как обеспечить выживание и пропитание своих учеников. Что он должен был сделать, чтобы его идеи прижились в конкурентной обстановке его времени и не исчезли после его смерти? Нужны были меценаты: люди, достаточно влиятельные, чтобы защитить его общину, и достаточно богатые, чтобы обеспечить ее потребности.
Когда сезон дождей закончился, Готама и его последователи покинули Олений парк, пересекли Ганг и вернулись на восток через Урувелу (Бодх-Гая) в Раджагаху, столицу Магадхи, окруженную кольцом холмов, город царя Бимбисары. Узнав, что Готама вернулся, Бимбисара отправился послушать его проповедь. К концу беседы царь «отринул сомнения, обрел отвагу и стал свободным» в своем понимании учения Будды, таким образом вступив в поток срединного пути. Бимбисара объявил, что он достиг целей своей жизни. Он даровал Готаме вышедший из употребления парк под названием Бамбуковая роща возле горячих источников на краю Раджагахи, где он мог поселиться вместе со своей общиной. Вскоре после этого, услышав изложение учения о взаимозависимом происхождении, его последователями стали Сарипутта и Моггалльяна, главные ученики знаменитого местного гуру Санджаи. Вслед за ними другие ученики также оставили Санджаю, который «плевался от злобы».
Это было необыкновенным достижением для тридцатипятилетнего человека, выходца из сельской провинции в полном конкурентов царстве Косала. Мало того, что Готаму содержал один из могущественнейших монархов своего времени, его учениками становились обращенные брахманы, некоторые из которых сами были уважаемыми учителями. Затем однажды Анатхапиндика, богатый домохозяин из Саваттхи, прибыл в Раджагаху по делам. Слова Готамы поразили Анатхапиндику до глубины души, и он стал его последователем. Прежде чем возвратиться в Косалу, он сообщил Готаме, что может даровать ему резиденцию в Саваттхи, где он и его монахи могли бы проводить сезон дождей. Приняв его предложение, Готама решил вернуться на родину и заложить основу для своей общины в столице царя Пасенади.
Несмотря на благосостояние и энтузиазм Анатхапиндики, прошли годы, прежде чем он смог предоставить рощу, которая бы могла послужить подходящей резиденцией для Будды. Тем временем Готама возвратился в Капилаваттху и примирился со своей семьей. Его отец, Суддходана, принял его учение. Его восьмилетний сын, Рахула, стал послушником. В следующем году несколько знатных представителей рода сакьев – включая его двоюродных братьев, Ананду, Ануруддху и Девадатту – присоединились к монашеской общине. Во время следующего визита домой он урегулировал спор по поводу доступа к воде из реки Рохини, тем самым предотвратив военный конфликт между готамами и колиями, кланом его кузена Девадатты. Начиная с этого момента, кажется, он уже не мог сделать что-то не так.
Множество сакьев хотело присоединиться к общине, включая его мачеху и тетю, Паджапати. Он отклонил ее просьбу, но она упорствовала. Она обрила голову, надела желтое одеяние и вместе с несколькими другими женщинами из рода сакьев следовала за ним до Весали, где она вновь умоляла его посвятить ее в монахини. На сей раз он внял ее мольбам и согласился основать общину бхиккхуни (монахинь). Это было впервые в истории
Индии, когда женщину приняли в общину странствующих нищенствующих монахов наравне с мужчинами. Это был опасный шаг. Мало того, что он рисковал потерять поддержку своих благотворителей, но от него могли отвернуться и некоторые из его монахов, в особенности перешедшие из священнической касты брахманов.
После смерти Суддходаны, правителя провинции Сакья, должность, которую, если бы он не покинул дом, должен был занять Сиддхаттха, он передал своему кузену Маханаме. О нем, практически, ничего не известно. В каноне он изображается честолюбивым и амбициозным человеком. Он, кажется, сговорился со своей матерью, чтобы убедить своего брата Ануруддху и политического конкурента Бхаддию вступить в монашескую общину Сиддхаттхи в Раджагахе, тем самым расчистив себе путь к престолу главы клана Готама, к солнечному трону председателя в Собрании Капилаваттху. Как мне кажется, он был слабым и тщеславным человеком, который использовал славу своего двоюродного брата в собственных интересах, но совершенно не имел никакого влияния на свое большое семейство.
Анатхапиндика не поскупился на создание роскошного парка для Сиддхаттхи Готамы в косальской столице Саваттхи. За непомерную сумму он приобрел лесистую рощу вне границ города у брата (или кузена) Пасенади, принца Джеты. Под сенью деревьев он построил «монашеские кельи, спальни, залы приемов, обогреваемые залы, склады, туалеты, зоны для прогулок в помещении и на открытом воздухе, колодцы, ванные, водоемы и сараи», а в центре всего комплекса располагалась Благоуханная Хижина Готамы. Вдохновленный рвением Анатхапиндики, принц Джета предоставил древесину для зданий и потратил все деньги, которые заплатил ему за парк Анатхапиндика, на богато украшенные, многоэтажные врата. Сообщают, что в течение многих месяцев шли роскошные празднества, посвященные окончанию строительства, которые стоили столько же, сколько и сам парк. В конце концов щедрость Анатхапиндики разорила его, и он провел последние годы своей жизни в бедности. Роща Джеты стала опорным пунктом Готамы. После окончания всех работ здесь он провел, в общей сложности, девятнадцать сезонов дождей и произнес 844 проповеди, несравнимо больше, чем где-либо еще. Его монахи становились старше, община росла, и роща Джеты постепенно становилась густонаселенным монастырем и главным центром братства, а не просто временным пристанищем на три месяца муссонных дождей. Так как самый долгий и продуктивный средний период карьеры Готамы совпадает со временем его пребывания в Саваттхи, именно роща Джеты была тем местом, где его идеи уточнялись, организовывались, запоминались, читались перед общиной, а затем распространялись за пределы монастыря. Монастырь Анатхапиндики был ключевым центром миссии Готамы, сердцем, с которым были соединены другие рощи и строившиеся монастырские общины.
Так щедро и демонстративно поддерживая Сиддхат-тху Готаму, царь Пасенади, Анатхапиндика и другие сановники, торговцы и военные вельможи Саваттхи подтверждали, что они покровительствуют учителю, который во многих отношениях был мятежником. Он отверг идею трансцендентного Бога или самости, открыто критиковал кастовую систему, насмехался над верой брахманов и других вероучителей своего времени и принимал в общину монахинь наравне с монахами. Частично его последователи, возможно, оказывали ему свою поддержку, потому что он был «одним из них», то есть косальским аристократом, достижениями которого они могли гордиться. Однако их многолетнее ревностное служение ему предполагает, что они искренне принимали его учение.
Успех Готамы в Саваттхи полностью зависел от его сердечных отношений с грубым царем Пасенади. Если бы Пасенади сменил милость на гнев, весь проект подвергся бы опасности. Многие засвидетельствованные диалоги между ними производят такое впечатление, что они знали друг друга очень хорошо. Они общаются откровенно и без формальностей. Иногда, кажется, что царь дразнит или провоцирует Готаму, как будто проверяя его. И Готама часто отвечает осторожно и осмотрительно, как если бы он опасался сказать что-то, что могло быть воспринято как неуважение к монаршей особе.
Так, однажды они присутствовали на религиозном собрании. Пасенади, указав на кого-то из присутствующих монахов и отшельников, спросил Готаму, были ли, по его мнению, эти люди «пробужденными» или нет. «Трудно сказать, – ответила Готама. – Только пребывая с людьми в течение долгого времени и внимательно наблюдая за ними, можно узнать их достаточно хорошо, чтобы ответить на этот вопрос. Вы можете узнать, насколько силен человек, только наблюдая за ним во время испытаний. Также можно узнать, насколько человек мудр, только поговорив с ним». Его ответ соответствовал его концепции личности, которая образуется из потока слов и действий на протяжении долгого времени и не может быть сведена к постоянной «самости», описываемой словами «пробужденный» или «непробужденный».
«Это мои шпионы, – сказал Пасенади. – Я посылаю их повсюду. Когда они получают нужную информацию, я велю им очистить тело от пыли и грязи, аккуратно подстричь волосы и бороды, надеть чистую одежду и идти веселиться. Я даю им все, чего бы они ни пожелали из чувственных удовольствий». Готама не стал упрекать правителя. Он не намекнул ему, что маскировать шпионов под монахов не очень хорошая идея. Он лишь сказал: «Под маской благочестивых по земле ходят невоздержанные люди». Смысл понятен. Пасенади проболтался, что среди монахов могли быть шпионы. Так что царь внимательно наблюдает за ним. Поэтому Готама должен следить за своими словами. Ведь неизвестно, кто их слушает и можно ли с ним откровенничать.
Основной заботой царя Пасенади было то, что у него не было сына и преемника. Хотя он женился на сестре царя Магадхи Бимбисары (возможно, это был ответный дружественный жест, скрепляющий союз с Магадхой, ведь ранее его собственная сестра, Дэви, вышла замуж за Бимбисару), нам ничего не известно ни об этой царице, ни о ребенке от их брака. Однажды, когда Пасенади возвращался из военного похода, он проезжал мимо сада городского изготовителя гирлянд и услышал пение молодой женщины, доносящееся из-за стены. Когда он вошел во внутренний двор, Маллика, дочь мастера-гирляндщика, прервала свою песню, взяла лошадь под уздцы и провела утомленного царя внутрь, где он провел целый день, положив голову на ее колени. Он был опьянен ее красотой и умом. Тем вечером он послал за ней карету, чтобы она переехала во дворец и стала его царицей.
Многие придворные, особенно брахманы, должно быть, были шокированы связью царя с девушкой из низкой касты. Они, возможно, обвиняли Готаму, отвергавшего кастовую систему, в том, что царь завел такую непозволительную интрижку. Маллика также приняла неортодоксальное учение Готамы. Еще больше придворных должны были шокировать сексуальные игры царя и его любовницы. Пасенади подглядывал за Малликой в ее ванной комнате. Однажды утром он увидел, что ее обнюхивает одна из ее собак. Но вместо того, чтобы прогнать ее, Маллика позволила животному взять ее сзади. Когда он в гневе упрекал её в этом, она объяснила, что это была всего лишь игра света. «Иди в ванную, – сказала она, – и я скажу тебе, что я вижу отсюда». Царь сделал, как она сказала. «Ты меня видишь?» – крикнул он ей. «Да, – ответила она. – Но зачем ты трахаешь эту козочку?».
Готаму тоже обвиняли в половой невоздержанности. Видели, как отшельница по имени Сундари вечером вошла в рощу Джеты с благовониями и цветами и ушла на рассвете. Через некоторое время она исчезла. Ее товарки-отшельницы обвинили Готаму не только в том, что он спал с нею, но и в ее убийстве и в сокрытии трупа под кучей мусора в роще Джеты. Царь Пасенади приказал провести поиски, и труп Сундари был найден недалеко от Благоуханной Хижины Готамы. Позже тело провезли по всему городу, и люди скандировали: «Узрите дела сакьяских монахов!» Ананда, постоянный спутник Будды, пришел в такое смятение от происходящего, что предложил Готаме немедленно покинуть Саваттхи. Готама посоветовал ему успокоиться, потому что через несколько дней ситуация разрешится.
В итоге именно Ананда убедил царя, что Готама был невиновен. Кажется, Пасенади полностью доверял только Ананде. Спустя некоторое время, шпионы царя подслушали, как пьяные убийцы ссорились между собой по поводу своего преступления. Их задержали, и они признались, что это сами отшельницы наняли их, чтобы убить Сундари и дискредитировать Готаму.
В конце концов Маллика забеременела и родила дочь. Пасенади, услышав эти новости, посетил Готаму в Благоуханной Хижине. Он был в бешенстве от того, что эта женщина, которую он взял из дома бедного домохозяина и сделал своей женой, так его подвела. Готама пытался утешить его. «Женщина может оказаться лучше мужчины, – сказал он. – Она может быть мудрой и добродетельной, преданной женой и почтительной невесткой». В итоге Пасенади стал обожать свою дочь Ваджири. «Если бы с ней что-то случилось, – позже признавался он Маллике, – это бесповоротно изменило бы всю мою жизнь. Горе и отчаяние сокрушили бы меня». Но как бы он ни любил свою дочь, это не отменяло того факта, что у царя все еще не было наследника. А Маллика больше не зачинала.
Царю Пасенади нужна была другая жена. На этот раз он решил жениться на девушке из провинции Сакья. Возможно, он думал, что, соединившись с родственницей Сиддхаттхи Готамы, он повысит шансы рождения сына. Что бы ни послужило причиной женитьбы царя Косалы на сакьяской невесте, это было честью для Готамы. А так как женщина, которую он выбрал в жены – госпожа Васабха – была дочерью Маханамы, правителя сакьев и двоюродного брата Будды, этот брак делал Готаму членом царской семьи.
Все складывалось хорошо. Госпожа Васабха родила сына, принца Видудабху. Теперь Готама был и личным учителем Пасенади и близким родственником преемника косальского трона. Но была одна трудность. Васабха вовсе не была «госпожой». Она была незаконнорожденной дочерью Маханамы от рабыни по имени Нагамунда. Известные своей гордостью сакьи не позволили бы чистокровной женщине выйти замуж за кого-то не из их клана, даже за их повелителя в Саваттхи. Маханама оказался в ловушке. Он не мог отказать своему царю и не мог дать ему в жены чистокровную сакьяску, не настроив против себя своих сородичей. Он вынужден был отдать царю дочку рабыни, выдав ее за дворянку.
Учитывая сильный взрывной характер Пасенади и присутствие шпионов во всех уголках его царства, этот обман был опасен и безрассуден. Готама, возможно, не был посвящен в план, но после его осуществления едва ли он не мог не знать о том, что произошло. Теперь сам Будда оказывался в сложном положении: раскрыть обман означало подвергнуть дело всей своей жизни опасности, но, не сообщив правду царю, он оказывался замешанным в интригах своего двоюродного брата. Не сделав ничего предосудительного, Готама обнаружил, что его положение в Саваттхи поставлено под угрозу амбициями и гордостью его родных. Он должен был понимать, что каждый следующий день в роще Джеты мог быть последним. Выживание его общины зависело от хитрости юной рабыни.
Уже темно, когда я прибываю в Сахет-Махет, обшарпанную индийскую деревню в Уттар-Прадеше, самую близкую к руинам Саваттхи. Вооруженный охранник распахивает тяжелые железные ворота отеля Лотус Никко, нового и, похоже, наспех построенного здания, специально для того, чтобы нажиться на растущем числе буддийских паломников. С другой стороны дома доносится пыхтение генератора, и кажется, что в такт ему дрожит освещение здания. Столовая забита автобусной группой луноликих корейских мирянок с туго завязанными прическами и в одинаковых серых мешковатых брюках и жакетах. Они болтают и смеются, пока едят на ужин кимчи с рисом, завернутые в тонкий лаваш, из пластмассовых коробок, стоящих на столах. Когда я узнаю, что это группа из Сунгвангса, моего бывшего монастыря, следует еще больше приветственных поклонов и цоканья языком. Почтенный Хьен Бом, старый ученик и товарищ Кусана Сынима, отвечает за движение этих босалним по «буддийскому маршруту» на головокружительной корейской скорости. Рано утром следующего дня г-н Хан отвозит меня на место давно покинутого жителями города. Здесь тихо и пустынно. Я взбираюсь на самую большую кучу кирпичей, которая, скорее всего, отмечает то место, где когда-то стоял дворец царя Пасенади. Отсюда я могу разглядеть кольцо почти непрерывных насыпей, которые когда-то были крепостными валами. За ними во всех направлениях до самого горизонта лежат в зеленой дымке бесконечные поля с редкими деревьями на них. От Ачиравати, большой реки, которая во времена Готамы превращала Саваттхи в процветающий портовый город, не осталось и следа. Сегодня от могущественной косальской столицы осталась только все еще не раскопанная усыпанная булыжниками и покрытая кустарником местность, служащая приютом для редкого шакала или павлина. Через свой телеобъектив я рассматриваю семейку индийских аистов, гнездящихся в хлопковом дереве, которое одиноко ютится среди развалин. Через каждые несколько минут кто-то из них взлетает и старательно поднимается высоко в небо, как небольшой бледно-розовый птеродактиль.
Руины монастыря в роще Джеты лежат примерно в полутора километрах отсюда. Сегодня роскошный парк Анатхапиндики представляет собой хорошо разведанное место археологических раскопок, уложенное по периметру опрятным газоном и клумбами, окруженное железной оградой от толп хныкающих нищих и продавцов религиозных безделушек и безалкогольных напитков. Дорожки вьются мимо разбросанных груд кирпичей, одни больше других: фундамент, стены и колодцы, бывшие когда-то монастырями и храмами. Заметное, высокое сооружение в середине парка было идентифицировано с местом, где стояла Благоуханная Хижина Готамы. Это главный объект для паломников. Они втирают в кладку небольшие квадратики сусального золота, которые мерцают и дрожат на ветру. Одетые во все белое ланкийцы небольшой группой сидят, скрестив ноги, на его священной поверхности. Молитвенно сложив ладони, они поют в нос на пали. Поднявшись, они оставляют после себя тлеющие палочки приятных индийских благовоний, лепестки цветов и свечи.
Не обращая внимания на запрещающие знаки, я раскатываю бамбуковый мат и сажусь со скрещенными ногами на газон в тени индийской мелии. Через несколько минут ко мне присоединяются полдюжины истощенных, почти лысых дворняжек, которые сидят передо мной, осторожно зализывая свои раны. Я закрываю глаза, чтобы вид этих несчастных созданий не мешал мне сконцентрироваться на своих вдохах и выдохах. Я вдруг понимаю, что ни среди развалин Саваттхи, ни здесь, в роще Джеты, нет ни одной ступы. Логично было бы предположить, что там, где Готама произнес большую часть своих проповедей и провел больше всего времени в период дождей, должны были бы храниться какие-то его реликвии. Но, как ни странно, Саваттхи не входит в число восьми святых мест, куда последователи Готамы обращались за своей долей реликвий после его смерти. Почему? Неужели к концу своей жизни Сиддхаттха настолько дискредитировал себя в глазах своих сограждан, что они даже не хотели почитать его память?
Ироничный атеист
ВСЕ ГОДЫ, проведенные в общине в Шарпхэме, я в основном занимался писательской деятельностью. Поскольку мои статьи и книги о буддизме становились все более популярными, они начали приносить более или менее постоянный доход. В 1986 году меня наняли написать путеводитель по Тибету. Я отправился в двухмесячную командировку в Лхасу, чтобы задокументировать и сфотографировать все главные монастыри, святыни и другие памятники исторического и религиозного значения в Центральном Тибете. Я обнаружил, что большинство из них были в ужасном состоянии и только теперь начиналось их восстанавление. Путеводитель по Тибету был опубликован в феврале 1988 года с предисловием Далай-ламы и в том же году получил премию туристического агентства Томас Кук. Два года спустя я опубликовал Верить, чтобы сомневаться, сборник эссе по дзэну, посвященный моему пребыванию в Корее. Затем появился исторический обзор встреч между буддизмом и западной культурой от древних греков до современности, который был издан в 1994 году под названием Пробуждение Запада.
В 1992 году меня пригласили на должность пишущего редактора в новый буддийский журнал Трайсикл, первый номер которого вышел в Нью-Йорке в предыдущем ноябре. До тех пор буддийские периодические издания на английском языке были не более чем информационными бюллетенями, в которых рекламировались различные организации и их учители. С появлением Трайсикл все изменилось. Редакционная политика журнала была строго не конфессиональной, к тому же Трайсикл также стремился соответствовать литературным и эстетическим нормам. Это был первый буддийский журнал, появившийся нарядому с другими периодическими изданиями на газетных прилавках и в книжных магазинах, таким образом представляя буддийские идеи и ценности широкой публике, а не горстке преданных последователей. Я разделял редакторскую политику учредителей Трайсикл и начал регулярно писать для журнала.
В 1995 году редактор Хелен Творкова спросила меня, не хочу ли я написать введение в буддизм для новой книжной серии Трайсикл. Она искала автора, кто мог бы изложить основные идеи и практики буддизма для широкой аудитории, не используя иностранных слов или научного жаргона. Я согласился. Результатом оказалась книга Буддизм без верований, которая была опубликована в марте 1997 года. Вместо того чтобы быть бесконфликтным введением в буддизм, как изначально задумывалось, Буддизм без верований оказался, если воспользоваться заголовком на обложке октябрьского номера журнала Тайм, посвященного буддизму в Америке, «светским, но жестким обсуждением» вопроса о том, обязательно ли должны буддисты верить в карму и перерождение. В своей книге я предположил, что можно занять агностическую позицию по этим вопросам, то есть отнестись к ним непредвзято, ничего не утверждая и не отрицая. Я был, по-видимому, очень наивен, потому что я не ожидал той волны негодования, которая последовала за выходом моего введения в буддизм.
...
В своей книге я предположил, что можно занять агностическую позицию по вопросам кармы и перерождения, то есть отнестись к ним непредвзято, ничего не утверждая и не отрицая
Развернувшаяся дискуссия показала, что буддисты могут быть столь же пылкими и иррациональными в своих взглядах на карму и перерождение, как христиане и мусульмане в своей вере в существование Бога. Для некоторых западных новообращенных буддизм стал заместительной религией, которая была во всем такой же жесткой и нетерпимой, как и религии, которые они отвергли, прежде чем стать буддистами. Я утверждал, что буддизм никогда не был догматичной религией, а был скорее культурой пробуждения, которая за свою долгую историю повсюду показывала замечательную способность приспосабливаться к изменяющимся условиям. Некоторое время я надеялся, что Буддизм без верований мог бы послужить предметом общественных дискуссий и размышлений среди буддистов относительно этих проблем, но этого не происходило. Напротив, книга вносила разлад в нарождающееся западное буддийское сообщество между традиционалистами, для которых эти учения были неоспоримыми истинами, и такими либералами, как я сам, кто был склонен рассматривать их в большей степени как результат исторического развития буддизма.
...
Я утверждал, что буддизм никогда не был догматичной религией, а был скорее культурой пробуждения, которая за свою долгую историю повсюду показывала замечательную способность приспосабливаться к изменяющимся условиям
Что заставляет человека неистово настаивать на существовании метафизической реальности, которую нельзя ни доказать, ни опровергнуть? Я думаю, что отчасти это объясняется страхом смерти, ужасом, что все мы исчезнем и обратимся в ничто. Но я подозреваю, что для таких людей мир, познаваемый их чувствами и разумом, совершенно не отвечает их потребностям, не может оправдать их самых глубоких упований на смысл жизни, истину, справедливость и добро. Верим ли мы в Бога или в карму и перерождение, в любом случае мы пытаемся обрести уверенность, опираясь на высшую силу или закон, которые, как нам кажется, могут объяснить эту полную тревог и мимолетную жизнь на земле. Мы предполагаем, что невидимые силы управляют событиями в этом случайном и опасном мире. Множество буддистов уверены, что отречение от веры в нравственный закон кармы, лежащий в основе самой реальности, равноценен отказу от основ этики. Благие деяния не будут вознаграждены, а злодеяния не будут наказаны. Теисты скажут точно то же самое о последствиях отказа от веры в Бога и божий суд.
Благодаря моей писательской деятельности меня постепенно стали воспринимать как «специалиста» по буддизму, в результате чего меня часто приглашали на семинары по межрелигиозному диалогу, публичные дискуссии на БиБиСи и на другие раздутые средствами массовой информации мероприятия, на которых нужно было представить буддийский взгляд на проблемы современности. Как правило, я сидел за одним столом с христианским священником, еврейским раввином, мусульманским имамом и индуистским свами. Как только заканчивались приветственные банальности, обсуждение почти неизменно скатывалось к разговорам о Боге. Я столкнулся с дилеммой: должен ли я вежливо поддерживать диалог на эту тему ради межрелигиозной гармонии? Или я должен занять твердую позицию и сказать: «Извините, парни, я понятия не имею, о чем вы тут говорите»?
Всякий раз, когда кто-то спрашивает меня, верю ли я в Бога, я просто не понимаю, что означает этот вопрос. Поскольку меня спрашивают образованные и интеллектуальные люди, я понимаю, что они не говорят о бородатом старике, сидящем на троне на небесах. Но о чем тогда они говорят? Меня так же смущает, когда мне говорят: «Нет, я не верю в Бога». Во что они так твердо не верят? Бог – настолько укоренившееся в нашей культуре слово, что автоматически предполагается, что я, будучи носителем английского языка, знаю, как его использовать. «Я обычно теряюсь, когда поднимается вопрос о вере в Бога, – писал Ньянавира Роберту Брэйди. – Я понимаю, что от меня ждут какого-то ответа (даже если это будет только «до свидания»), но я не знаю, что ответить».
Я прочитал много теологических трактатов, авторы которых усердно пытаются объяснить, что есть Бог, но я все еще не очень продвинулся в своем понимании. Бог изображается источником и основой всего мироздания. Для Фомы Аквинского Бог – esse ipsum: само Бытие. Но как мы можем верить в «источник и основу всего мироздания», уже не говоря о «самом Бытии»? Новый завет говорит нам, что Бог есть Любовь и что Он послал своего единородного сына в мир. Но как может источник и основа всего обладать такой эмоцией, как «любовь», или намерением «воплотиться»? В каком смысле может само Бытие считаться личностью? Здесь мы понимаем, что Бог непостижим и выходит за рамки любых представлений, какие вы только можете иметь о Нем, и что все описания Бога – просто фигуры речи, несовершенные метафоры, которые требуются для изложения чего-то настолько таинственного и возвышенного, что человеческий разум не способен когда-либо постичь его. У меня было такое чувство, что я хожу по кругу.
Те же самые неразрешимые теологические проблемы встречаются и в индийской религиозной мысли. Ученые пандиты и мистики изо всех сил пытались в течение многих столетий объяснить, как непостижимый, единый и трансцендентный Брахман – то есть Бог – может дать начало этому постижимому, множественному и конкретному миру. Они разработали сложные космогонии и философские теории, а также тщательно продуманные системы йоги и медитации, чтобы помочь слабому человеческому разуму понять это. Не желая говорить о Брахмане как о личности, составители Упанишад избирают на роль окончательного источника и основы мироздания другую типично человеческую черту – Сознание. Но, если описывать Бога как Сознание, то возникает тот же самый ошибочный антропоморфизм, что и в представлении Его как личности. Оба изображения Бога несут на себе неизгладимые черты своего творца: обладающего сознанием человека.
...
Если описывать Бога как Сознание, то возникает тот же самый ошибочный антропоморфизм, что и в представлении Его как личности. Оба изображения Бога несут на себе неизгладимые черты своего творца: обладающего сознанием человека
Однажды молодой брахман по имени Васеттха пришел к Готаме. «Есть единственный прямой путь, – объявил он, – путь спасения, ведущий того, кто шествует по нему, к соединению с Брахмой, который возвещен брахманом Поккхарасати!» Готама спросил его, видел ли кто-либо из брахманов Брахму лицом к лицу. Так как Бог невидим и непостижим, Васеттха должен был ответить: «Нет». Тогда, парировал Готама, любые заявления о пути, который приводит к соединению с Брахмой, должны быть необоснованными. «Как слепцы идут гуськом, цепляясь друг за друга, и не видит вожак, и средние не видят, и задние не видят, таковы и толки брахманов. Их речи – смешные, пустые слова». Затем он сравнил человека, страстно верующего в Бога, с человеком, который заявляет, что он влюблен в самую красивую девушку на земле, но, когда его настойчиво спрашивают, как она выглядит, он вынужден признать, что ни разу в жизни ее не видел.
Когда Готама спросил странствующего аскета Удайи-на, в чем состоит его учение, он ответил: «Наше учение гласит: “Это – Совершенное Великолепие, это – Совершенное Великолепие!”» «Но что есть это Совершенное Великолепие, Удайин?» – спросил Будда. «Это великолепие есть Совершенное Великолепие, не превзойденное никаким другим великолепием, нет ничего выше него!» – ответил Удайин. Каждый раз Готама просил его пояснить, что он имеет в виду, Удайин же просто добавлял другие эпитеты в превосходной степени к своему объяснению. «Удайин, – сказал Готама, – ты можешь продолжать в том же духе очень долго». И в случае с Васеттхой и в случае с Удайином Готама высмеивает абсурдность их утверждений. Он показывает, что вера в непостижимого Бога иррациональна, не подтверждается ни опытом, ни разумом и основывается исключительно на утверждении учителя или священного писания, которое теисты благоговейно повторяют.