— Встань, отец.
Тот только ниже опустил голову.
Филарет сам приподнял старика за плечи и благословил его.
— Мы оба согрешили пред Господом, начали не в мире, а в гиене и вражде служить пред Ним. Он хотел наказать нас, но умилостивился и падением лампады показал, как близки мы были от погибели. Он вразумил нас и призвал на путь покаяния. Простим друг друга.
Владыка еще раз благословил священника, поцеловал его, и легкие слезы от нечаянной радости побежали из стариковских глаз.
— А ты все же виноват предо мною,— с мягкою укоризною добавил Филарет,— не предупредил меня о поправках в церкви.
Ждали, что архиепископ тут же уедет, но он остался, зашел к священнику в дом, с готовностью принял закуску, пил чай и, казалось, никак не решался отправиться в Тверь. Духовные повеселели, но вели себя с осторожностию, будто шли по скользкому льду. Никто и не догадывался, какой редкий душевный покой вдруг обрел строгий архиерей неказистом домике сельского попа.
Невольным плодом пережитых волнений стали стихи, написанные на обратном пути:
К тебе, о Путь непреткновенный,
К Тебе, Путь истинный, живый,
Взывает путник утомленный,
Пути его во тьме не скрый.
Сей путь мой не в водах и в море,
Но волны есть в душе моей…
Явись, волн укротитель, вскоре
И волны запрети страстей!
Спаси, Наставник! Гибну! Гибну!
Умилосердись, ускори…
И с гласом грозным руку мирну
Извлечь молящего простри.
Глава 5
ПОРА НАДЕЖД И ТРЕВОГ
Три года продолжались тяготы Андрея Медведева. Уйдя в гневе из княжеского дома, он
поклялся больше не ступить туда ногою, однако любые клятвы опрометчивы. Не раз еще он ходил к князю, смиряя гордыню, а толку не было. Пошла просить мать, но ей барин поставил условие, чтобы Андрей повинился перед ним.
- За что? —вскрикнул Андрей на материнские уговоры,— За то, что сломал мою — и не только мою жизнь? Его светлость мнит себя хозяином моим — так нет же! Лучше в петлю головой, лучше в солдаты!..
Сколько уже знал Андрей историй про незаконных детей знатных вельмож, вдруг, по их хотению и дозволению государя, становящихся полноправными дворянами. Как ни отгонял подобные мысли, все же иногда тешил себя с усмешкою таким ослепительным поворотом судьбы... Во фраке, с тщательно завязанным платком под горлом, в одной руке цилиндр, в другой тросточка, на высоких сапогах позвякивают шпоры (такой наряд он увидел однажды на молодом франте, гостившем в соседнем имении), он входит в большую залу лысковского дома, а там за клавикордами сидит Аня... Но такой исход был невозможен, а стало быть, и не нужны были ни фрак с тросточкой, ни формальное усыновление, надежду на которое не оставляла мать.
«Да неужто лишь к этому сводится вся жизнь человека?» — задавался Андрей вопросом, ответ на который уже имел в сердце. Однако знание сие было сугубо умственное. Подспудно же в нем нарастала некая огромная внутренняя сила, и какими же мелкими, ничтожными виделись обычные житейские устремления большинства людей. Будто предлагали ему нынешнему надеть детскую одежонку и так в ней жить...
По рассказам странствующих монахов и Ольги Васильевны он представлял себе и иной образ жизни —монашеский, при котором житейское низведено на последнее место, а вся жизнь с утра до вечера, нет, с ночи и до ночи, от последующей утренней звезды до первой вечерней отдана служению Богу. Смирение, терпение, милосердие заменяют в человеке все низменное, суетное и постыдное. Не ради скоромимопроходящих радостей сего суетного мира живет и трудится человек, а ради спасения бессмертной души своей и всех иных человеков... Прекраснее такого служения и нет ничего на свете!
В характере Андрея причудливо сочетались страстность, пылкость воображения и трезвая, скептическая практичность. Он решил уже безоговорочно, что отказывается от мирского образа жизни, однако намеревался прежде проверить и узнать непосредственно, каково оно монашество на деле.
Мать тем временем продала шаль и телочку. В уездном правлении нашли нужного человечка, и мелкий чиновник за двадцать пять рублей ассигнациями сделал то, что казалось невозможным: раздобыл копию вольной и метрическое свидетельство, на основании коих Андрей Гавриилов Медведев приписывался в мещанское сословие города Арзамаса. Мать уговаривала его уехать поскорее и подальше, опасаясь княжеского гнева, но у сына были свои планы.
Осенью 1817 года в серенький и пасмурный день Андрей в обличье бедного странника, в лаптях и худой одежде отправился в Саровскую обитель. От многих слышал он похвалы сей обители как рассаднику истинно подвижнической жизни, рассказы о святости некоторых старцев, об их подвигах благочестия и высокой духовной мудрости. Правда, доносилось и иное до него: монахи корыстолюбивы и ленивы, уловляют в свои сети тех, от коих намерены получить пользу для себя.
«А вот мы и просмотрим, как оно на самом деле!» — с такою мыслию шагал Андрей. Прежде принесения немалой жертвы ~— а часть его души печалилась уходу от мира — он положил твердо убедиться, что прославленная обитель достойна его жертвы. «Я-то готов, я на все готов, но пусть они прежде...» Он не мог ясно сказать себе, чего «прежде» он ожидает видеть, но полагал по отношению к его нищему виду определить, верно ли, что монахи корыстолюбивы. Если так, он намеревался отправиться дальше в поисках подлинно святой обители.
Решительным шагом он вступил в монастырские ворота, не обратив внимания на
сирого, убогого, юродивого старика, сидевшего в одной рубашке с голой грудью возле дороги на земле и самым бессмысленным видом. Двор был пуст. Андрей перевел дыхание, перекрестился на церковный крест и увидел пробегавшего худенького невзрачного послушника.
- Не скажете ли, куда мне обратиться с просьбой о принятии в братство? — смиренным голосом спросил Медведев.
Послушник Георгий искоса глянул на него и сразу заподозрил обман. Стоявшему перед ним дюжему парню явно не шла нищенская одежда. Речь гладкая, руки чистые, взгляд надменный — не иначе как с худыми намерениями пожаловал.
- Ступай отсюда с миром! —решительно сказал Георгий.— В святой обители нет места таким шатунам.
- Да я в монастырь хочу! — повысил голос Медведев, сердясь на непонятливость монашка.
- Убирайся поскорее, пока я сторожей не позвал! — так же повысил голос Георгий.
Мнимый нищей стал запальчиво обличать послушника:
- Эй, брат! Такое лицемерие несообразно с твоим званием! «Суетная глагола кийждо ко искреннему своему: устне льстивыя в сердце, и в сердце глаголаша злая...» И в стенах обители!.. «Кроцыи же наследят землю и насладятся о множестве мира». Кроции, брат, а не гневливые!
Тут уж сомнений быть не могло. Георгий схватил с земли палку и замахнулся на обманщика, но подошедший на крик монах остановил его:
— Брат Георгий, окстись!.. Что вам угодно?
— Мне... мне угодно немедленно видеть настоятеля!
— Его нет в обители.
— А кто же у вас начальник? — Андрей решил уже, что, если и начальствующие столь же бестолковы и лицемерны, как тот послушник, он немедля уйдет в Арзамас и постарается забыть о Сарове и своих возвышенных мечтаниях.
— Пройдите к отцу казначею. Вон его домик,— указал монах.
«Неужели все обман?.. Неужели я, с искренней жаждой послужить Господу, всего себя — молодого, сильного, умного — готовый отдать на уединенное и скудное пребывание за монастырскими стенами, я, столь горячо, со слезами молившийся Милосердному Создателю нашему о даровании просветления и утешения, я опять окажусь один?..»
Едва Медведев открыл дверь, как наперерез ему метнулась тень.
— Ты куда? — строго спросил келейник.
— Мне надобно увидеть отца казначея,— уже без притворной приниженности сказал Медведев.
— Он занят.
— У меня срочное дело. Вы доложите только, что Медведев, лекарь из Арзамаса...— Андрей тронул за пазухой свернутые ассигнации, решив, что отдаст деньги и уйдет молча.
— Не буду я докладывать,— решительно сказал келейник.— Подождите.
— Так вот вы какие...— Он заплакал от горького разочарования, слезы потекли из глаз. Это был конец всего! Он бежал, он спешил, он горел одной страстью... и вдруг покатился в отверзшуюся пропасть холодного равнодушия,— Так вы...
Легко отстранив с дороги келейника, Медведев распахнул дверь и вошел в комнату, откуда слышался разговор. Седобородый отец казначей и чернобородый иеромонах подняли на него удивленные взгляды. В комнате было тепло от большой голландской печи, по навощенному полу были разостланы пестрые половики, на подоконниках и жардиньерках стояли горшки с цветами и клетки с птичками.
— Ты кто? — недоуменно спросил отец казначей, с ужасом смотря, как высокий и плечистый парень с черной шевелюрой и курчавой бородкой шлепает грязными лаптями
по белому полу.— Ты зачем ворвался сюда?
Такого Андрей перенести уже не мог. Он стоял и молча слушал, как уже третий монах
строго отчитывает его и гонит. Слезы катились из глаз его, но сказать дрожащими губами ничего не мог. Повернулся и ушел.
Недоумевающий казначей сбавил тон и пытался остановить странного гостя, но Андрей уже ничего не видел и не слышал.
Он пробежал все такой же пустой двор, решив, что не оглянется на обитель, которая лишь по названию рассадник благочестия, а на деле...
За воротами он едва не споткнулся о того же юродивого, будто поджидавшего его с какой-то веточкой в руках. В гневе Андрей едва не отшвырнул старика, но тот тронул его рукой и улыбнулся. И вдруг увиделись в глазах юродивого доброта и ум, а от прикосновения легких перстов бесследно пропала горечь злобы. То был отец Марк, один из двух наиболее почитаемых старцев Саровской обители.
— Не искушай Господа Бога твоего! — произнес юродивый с мягкою укоризною.
Пораженный Андрей застыл. Разом открылся ему смысл обличения старца. Господь попустил ему быть искушаемым таким неприязненным приемом в обители за то, что сам он явился со страстию судии, а не смирением грешника, и тем внес искушение к инокам. Новым потоком хлынули слезы из глаз Андрея, но то были уже слезы раскаяния. Он упал на колени перед блаженным, готовый целовать его грязные ноги, сизые от холода, самое размокшую землю с камушками, щепками и желто-лимонными листьями. Он понял!
— Прости меня, батюшка! — рыдая, сказал Андрей.— Прости и помолися о мне Господу, ибо согрешил я!
- Встань.
Старец улыбнулся, перекрестил юношу и сказал:
Смиряйся — и спасешься. Иди с миром. Не убо прииде еще час... Господь управит путь твой в место сие.
- Так я вернусь сюда? Я буду здесь?! — поразился Андрей, Не смея верить услышанному. Но больше ничего не сказал отец Марк опустился на землю, поджал под себя ноги и сложил молитвенно руки на груди, устремив взор куда-то вдаль, так что всякий мог видеть —юродивый, и только.
Андрей вернулся в Лысково. Князь дал ему пощечину, когда он пришел просить прощения, и отказался с ним разговаривать. Мать холодно встретила его намерение поступить в монастырь, хотя не возражала. Только добрая Ольга Васильевна обрадовалась за него и накануне ухода просила принять денег для взноса в обитель.
Ранним утром 27 июля 1818 года Андрей Медведев вновь переступил порог Саровской обители. Игумен Нифонт встретил его внимательно, дал особую малую келью. Первое послушание назначили — петь на клиросе и быть чтецом. Когда в первый раз в черном подряснике встал Андрей к аналою и стал читать кафизму дрожащим от робости, тихим голосом, внутренний укор звучал в нем: «Недостоин ты этого! Недостоин!»
Подошел уставщик, строгий Феодосии, и отодвинул его.
— Не так читаешь, брат, как подобает.— Громким голосом продолжил кафизму, а по окончании «славы» подтолкнул вперед,— Читая в церкви, помни всегда, что твоими устами произносится и возносится к престолу Божию молитва всех предстоящих и что каждое произносимое тобою слово должно проникать в слух и в душу каждого молящегося в храме.
И пропала робость. Твердо и внятно, радуясь звучности своего голоса, читал Андрей псалмы Давидовы.
Пока он только жил в монастыре, узнавая непривычный образ жизни и пользуясь беседами с монашествующими. К немалому его горю, отец Марк скончался осенью прошлого года, будто с вразумлением Андрея выполнил все должное на земле. Второй же
старец, отец Серафим, находился в затворе, сохраняя обет молчания, и его наставлениями Андрей пользоваться не мог. Оказалось, что братство разделено на несколько враждовавших партий:, игумена, казначея и других. В посещения тяжко заболевшей
Ольги Васильевны Андрей изливал ей свое недоумение, и она утешала и успокаивала его:
— Не так живи, как хочется, а так, как Бог велит!
— Знаете ли, а мне один помещик предложил перейти к нему в дом.
— Что за помещик?
— Некто Улыбышев Василий Николаевич. Он уже с полгода ездит в обитель и, кажется, полюбил меня. Предложил усыновить...
— Андрей, Андрей! Это вам еще одно искушение посылается!
— Как знать... Он не шутит. Детей у него нет. Сестра да мать старенькая. Имение не то чтобы большое, но и не маленькое. Конный завод есть... Каждую неделю ездит в Саров и уговаривает...
— Неужто вы решитесь?
— Кто же тогда вас лечить будет? — улыбнулся Андрей.
— А знаете, мой дорогой, поступайте.-ка в наш Высокогорский монастырь. Конечно, он не так прославлен, как Саровский, там нет известных старцев, но ведь вы же не известности ищете-Подумайте!
Раздумывал Андрей недолго. Зимой 1820 года он пришел в Высокогорскую пустынь, расположенную в четырех верстах от Арзамаса, скудную и числом братии, и. средствами. Успокоенная Ольга Васильевна мирно скончалась в марте.
Андрея приняли послушником, а 27 июня 1822 года он был пострижен в монашество с именем Антония в честь преподобного. Атония Печерского. Спустя месяц его рукоположили в иеродиакона, а 22 июля в иеромонаха.
Скоро арзамасские жители заговорили об отце Антонии, о его пламенных и умилительных проповедях, о его искусстве врачевания. Приток молящихся в пустынь заметно возрос.
Для иеромонаха Антония началась новая жизнь.
Глава б