30 апреля 1929 года релятор Комиссия «Pro Russia» епископ д'Эрбиньи сообщил отцу Владимиру Ледуховскому, что папа намеревается поручить руководство русской коллегией иезуитам. 6 мая 1929 года на аудиенции Ледуховский выразил папе Пию XI свои сомнения. На второй аудиенции 11 мая 1929 года Папа окончательно отклонил все аргументы против и категорически настоял на своем плане[150]. Наконец, 15 августа 1929 года официально была опубликована булла Пия XI была об основании новой семинарии, которая была подчинена ведению Комиссии Pro Russia. Коллегия предназначалась для подготовки католических священников византийско-славянского обряда в состоянии обязательного безбрачия (целибата) для миссии в России. Новая семинария получила официальное название «Понтификальная русская коллегия святой Терезы Младенца Иисуса», или кратко Russicum. Русские католики называли ее «Русская духовная академия». Она была создана по образцу римско-католических коллегий, при ее создании совершенно не учитывался опыт подготовки священнослужителей в русском православии, который рассматривался как негативный. Византийская литургика служила оболочкой для латинского богословия, духовности, дисциплины и канонического устройства.
Вскоре в коллегию приехал ректор Венделин Яворка, принявший византийский обряд. Первым спиритуалом (духовником) коллегии стал хорватский иезуит Стефан Сакач, преподаватель Восточного института. Главным помощником Яворки стал австрийский иезуит Йозеф Швайгль, специалист по византийской литургике. Из-за того, что все трое говорили с сильным немецким акцентом, первые русские кандидаты прозвали Руссикум «Пруссикумом».
Мишель д'Эрбиньи надеялся, что в первый год удастся набрать достаточно семинаристов, чтобы заполнить все места и исполнить пожелания папы, который предназначал семинарию исключительно для русских кандидатов. В Руссикуме было 65 комнат, в первый учебный 1929-1930 год было принято всего 10 кандидатов. Семеро из них родились на территории бывшей Российской империи и считались в глазах римлян русскими. Саймон в своем труде приводит их имена: Петр Павани, Сергей Ходорович, Дмитрий Шплетт, Мартын Зданюкевич, Казимир Найлович, Томаш Подзяво, Михаил Недточин. Кроме них вступили рукоположенные священники: голландец Вилли ван Хутт, француз Жерар-Полин Сколярди и крымский немец Филипп Йауфманн[151]. В дальнейшем доля русских кандидатов неуклонно падала, пока к середине 50-х гг. не сошла почти к нулю.
Русских кандидатов принимали бесплатно и даже выделяли им карманные деньги. Иностранцы оплачивали обучение и содержание. Плата была по силам семьям с доходом выше среднего. Питомцы носили черные латинские сутаны с широкими матерчатыми поясами и белыми круглыми воротниками. Головным убором была широкополая римская шляпа.
Студенты жили в Руссикуме и ежедневно посещали лекции по философским и богословским предметам в Григорианском университете вместе с воспитанниками других коллегий. Обучение было на латыни. Курс состоял из 2 лет философии и 4 лет схоластического богословия, заканчивающихся защитой диссертации. По окончании основного курса желающие могли изучать христианскую ориенталистику в Восточном институте, где изучались восточные Отцы церкви и восточное каноническое право. Венделин Яворка познакомился с византийским обрядом в Чехословацком Закарпатье (Карпатской Руси), где участвовал в иезуитской миссии против влияния русских православных эмигрантов на местных русинов. Русская православная миссия во главе с архимандритом Виталием Максименко[152] смогла вызвать брожение умов среди русинского духовенства и без труда оторвать третью часть приходов от подчинения Римскому престолу. Противостоять этому движению иезуитская миссия была не в состоянии. Яворка подсознательно испытывал антипатию к русской православной обрядности и ввел в семинарии русинский чин служения литургии методом простого чтения. Специальным распоряжением Римского престола было разрешено служение обычной литургии (т.е. св. Иоанна Златоуста) по средам и пятницам Великого Поста.
После открытия церкви Св. Антония для общественных богослужения русские эмигранты были удивлены подобной манерой служения. Кирилл Королевский немедленно сообщил об этом д'Эрбиньи, который распорядился унифицировать обряд с московским чином, несмотря на то, что латиноманов шокировал великий поклон после эпиклезиса, который у них ассоциировался со схизматическим учением о времени пресуществления.
Вице-ректор Йозеф Швайгль SJ занимался теоретической разработкой миссионерских проектов и литургическими изысканиями. Его стараниями для Руссикума были приобретены полные комплекты богослужебных книг российской и сербской печати. Швайгль основательно проштудировал все основные комментарии к уставу православного богослужения Никольского, Булгакова, Мансветова и Скабаллановича. На основании них он издал несколько своих собственных упрощенных пособий, адаптированных для восприятия семинаристов латинского происхождения. Швайгль никогда не соприкасался с устным православным преданием, без которого невозможна правильная организация богослужения. Он не входил в православный алтарь, который скрыт от глаз молящихся глухим иконостасом и не мог знать всех нюансов происходивших там священнодействий. Поэтому он преподавал не традиционную литургику византийско-славянского обряда, а свою собственную реконструкцию православного богослужения. Службы Швайгля и его учеников в церкви Сан-Антонио производило на традиционных православных впечатление наивной имитации русского богослужения[153].
Особенно поражает рецепт печения просфор по методу Швайгля, состоящий всего из 25 строк[154], в то время как русские монастырские просфорники считают, что при выпекании просфор требуется учитывать свыше 100 особенностей. Процесс приготовления просфор в Русском православии является особым служением, во время которого непрерывно читаются молитвы. До революции при большинстве храмов были специальные просфорни, где трудились просфорницы, содержащиеся за счет церковного бюджета. Насчитывались десятки рецептов приготовления просфор. Рецепты передавались веками через устную традицию. Несмотря на высокую профессиональную подготовку просфорников, длящуюся несколько месяцев, определенная часть выпекаемых ими просфор, не соответствует высоким требованиям православного богослужения и до Литургии не допускается. Естественно, что по упрощенному рецепту Швайгля невозможно испечь просфоры, который были бы аутентичны литургическому хлебу русской традиции[155].
После освоения кириллических книг, Швайгль увлекся глаголической письменностью и описанием древних рукописей. После изучения средневекового хорватского глаголического миссала, он предлагал ввести в программу семинарии обязательное изучение глаголицы, чтобы выпускники при необходимости умели служить мессу на славянском языке по древним глаголическим книгам. Швайгль, как и большинство его собратьев, полагал, что «восточный обряд» является не более чем, выражаясь современным языком, «классом педагогической коррекции» для русских, в котором наставники будут им внушать, что в действительности обряд не играет роли в духовной жизни. Тем русским, которые не крестились в православии, по мнению Швайгля, следовало пропагандировать чистое латинство. Швайгль был большим почитателем специфически латинских культов: Сердца Иисуса и Сердца Девы Марии. Он рекомендовал их почитание семинаристам и изыскивал возможности адаптации к условиям византийского обряда.
Дисциплина в Руссикуме
Руссикум отличался строжайшей дисциплиной, более строгой, чем в обычной епархиальной католической семинарии. Учебный день начинался в 5 утра. После пробуждения и утреннего туалета все спускались в церковь Св. Терезы. Там ежедневно совершалась Литургия, предварявшеяся размышлением на тему духовника. Вечером семинаристы вместе посещали Св. Тайны, испытывали совесть и слушали конференцию на тему завтрашнего дня. Вечерни служились лишь накануне великих праздников. Исповедоваться студенты были обязаны каждую субботу.
Семинаристы вели закрытый образ жизни. Отпусков домой не предполагалось. Каникулы
проводили вместе на загородной вилле. Выход в город был возможен только раз в месяц группой не менее двух человек, с условием возвращение не позже 6 часов вечера. В случае опоздания нужно было объяснять причину лично ректору. Ни одной ночи нельзя было проводить вне стен семинарии. Хранение денег в комнате не допускалось. За посещение кинотеатров, кафе и некатолических церквей следовало отлучение от церкви «в силу факта». Переписка перлюстрировалась, телефонные переговоры без настоятелей запрещались.
Через год после поступления в Руссикум все семинаристы должны были давать торжественное обещание посвятить себя миссии среди русских в состоянии целибата. Присягу редактировал лично отец Владимир Ледуховский SJ на основе присяги воспитанников Греческой коллегии. В присяге был пункт о том, что если латинский католик хочет участвовать в русском апостолате, то он может это делать только в состоянии безбрачия. Смысл оговорки не понятен, ибо в то время все римские национальные семинарии были ориентированы на целибат[156].
Русские семинаристы находились в необычном для латинян положении: у них не было ни поддержки своего епархиального епископа, ни заботы своих родителей. Поэтому, по окончании семинарии, их предполагалось послать с миссией в распоряжение латинских ординарных епископов с опорой на инфраструктуру латинских епархий.
Во время учебы в Руссикуме не разрешалось вступать в ордена, включая иезуитский. Основанием для отчисления из Руссикума считалось: отсутствие священнических или сверхприродных добродетелей, необходимых для миссии в Россию; обман, высокомерие, критицизм и неоднократное нарушение братского милосердия; неуспеваемость в учебе; непригодность к работе среди русских; нарушение распорядка дня и режима проживания.
Саймон приводит случай из жизни Руссикума:
В 1947 г. трое семинаристов пропустили занятие, чтобы побывать на богослужении в русской православной церкви на виа Палестро (юрисдикции Константинопольского патриархата). За это они были наказаны 3 днями канонического молчания и изоляцией от общины.[157]
Яворка считал, что нужно придерживаться латинского способа поста как более приспособленного к учебной деятельности. Из-за интенсивной программы было трудно совмещать латинский курс теологии с длинными византийскими службами. Акцент был поставлен на усвоении богословских дисциплин и владение русским языком. Согласно папской привилегии воспитанники Руссикума были освобождены от совместного чтения Розария.
В 1930 году Венделин Яворка совершил паломничество в Лизье, чтобы помолиться у мощей Св. Терезы, и, вероятно, попросить денег на содержание семинарии. Сестры подарили Руссикуму мозаику Св. Терезы, которая была установлена в вестибюле[158]. В 1933 г. Яворка был переведен в иезуитскую миссию в Китай.
Ректорство де Режиса
Вторым ректором стал французский иезуит Филипп де Режис, потомок старинного графского рода. Он, как и Яворка, носил широкую лопатообразную бороду и слыл большим знатоком русской души и синодального обряда. За многие годы общения с русскими он научился практически без акцента говорить по-русски и читать русскую беллетристику. Он приехал в Руссикум в 1933 г. в качестве духовника, и в октябре 1934 г. был назначен ректором.
При де Режисе в коллегии произошли большие перемены. Он постановил сделать Руссикум более русским. В первую очередь были восприняты многие русские православные обряды и традиции. Накануне великих праздников и воскресенья стало совершаться всенощное бдение (правда, без 1-го часа), которое требовало большого литургического напряжения. В Великий Четверг совершался чин омовения ног. Появился обычай становиться на колени во время Великого входа и молитвы «Отче наш». Даже знаток византийского обряда Королевский не понимал происхождения этого обычая. На всех богослужениях пел семинарский хор, которому для спевок требовалось ежедневно дополнительное время. В результате на богослужения времени отводилось в несколько раз больше, чем в православных семинариях. Де Режис поставил невыполнимую задачу перед воспитанниками Руссикума: достичь такого уровня литургического совершенства, которое восхитит православных так, что они, потрясенные благочестием, начнут массово обращаться в католичество. Поэтому после труднейших многочасовых лекций, семинаристы были вынуждены допоздна участвовать в спевках, отработках литургических приемов и зубрежке церковно-славянских текстов. Наиболее выдающиеся семинаристы выучивали тексты богослужений наизусть. Де Режис намеревался наряду с партесным пением освоить монотонное пение по крюкам из старообрядческих рукописных книг. Кроме служб суточного круга, он пытался ввести ежедневное совместное служение «Последования перед Св. Причащением», что было совершенно непосильно.
Духовник коллегии Станислав Тышкевич был против чрезмерного ритуализма, ибо понимал, что, несмотря на огромное напряжение студентов и преподавателей Руссикума, православные служат лучше и естественней, чем католики. Большинству иностранцев никогда не удавалось выйти даже на уровень простых сельских батюшек.
Де Режис приблизил постный устав к русскому, что негативно отражалось на физическом и душевном здоровье студентов, которые ежедневно занимались тяжелой умственной деятельностью. Он распорядился шить русские подрясники и рясы вместо сутан. Семинаристы отращивали волосы и длинные бороды, священники надевали серебряные кресты, ректор усвоил монашеский клобук. В комнатах семинаристов появились «красные углы» с иконами и лампадами. В день ангела семинаристов торжественно возглашалось многолетие.
С каждым годом иностранцев в Руссикуме становилось все больше и больше, поэтому де Режис решил их научить жить по-русски. В рефектории (трапезной) был установлен огромный самовар с заварочным чайником сверху. Семинаристов учили пить чай по-русски: из блюдечка и с сахаром вприкуску. На масленицу пекли блины со сметаной. На Пасху красили яйца и устраивали разговение, где иногда к столу подавалась водка. На Рождество устраивали рождественский утренник с концертом художественной самодеятельности. Семинарский хор исполнял русские народные песни, воспитанники поставили спектакль собственного сочинения «Святая Русь».
В вечернее время в Руссикуме стали проводиться семинары по русским вопросам, которые вели духовник Тышкевич, преподаватель литературы поэт Вячеслав Иванов и протоиерей Сипягин. Они рассказывали иностранным воспитанникам об особенностях психологии русских, религиозной философии и тайнах «русской души». По приглашению ректора в 1937 году в Руссикуме выступал квартет известного русского церковного композитора Кедрова[159] и тенор Дмитрий Смирнов[160]. В Руссикуме побывали писатель Дмитрий Мережковский[161] с женой поэтессой Зинаидой Гиппиус[162].
Многолетний настоятель русского католического прихода в Риме протоиерей Сергий Веригин, участия в деятельности Руссикума не принимал и проживал в Греческой коллегии. В 1937-1939 гг. обязанности министра (эконома) Руссикума исполнял иезуит Виктор Новиков, который установил связи с русской православной общиной. Сравнивая богослужение в православном приходе со служением в Руссикуме, Новиков указывал на тяготение иностранных священников к упрощению и сокращению обряда. Новиков настаивал на том, что торжественность является существенной частью синодального обряда. Подобный подход вызвал недовольство духовника Станислава Тышкевича, который считал, что русских из-за их недисциплинированности, критицизма и склонности к пьянству не следует назначать на ключевые посты в семинарии. После посвящения в сан при Руссикуме проживал отец Сергий Оболенский, который часто иронизировал по поводу декоративной русификации коллегии в стиле французских представлений о России. Де Режис написал письмо кардиналу Тиссерану[163] с просьбой выселить Оболенского из Руссикума, чтобы оградить студентов от тлетворного влияния. Оболенский защитил докторат по богословию в Григорианском университете и претендовал на место профессора русской философии в Восточном институте, на которое вскоре был назначен австрийский иезуит Густав Веттер.[164]
На последнем этаже Руссикума проживали иезуиты, мариане и украинские студиты, готовящиеся к участию в русском апостолате. Студиты, не имевшие в Риме своего монашеского дома, произносили свои обеты перед ректором Руссикума. Их часто навещал архимандрит Климент Шептицкий, родной брат митрополита, и ректор Львовской семинарии Св. Духа отец Иосиф Слипый.
В 1937 году известный православный богослов Николай Арсеньев[165] по приглашению Тышкевича посетил Руссикум. Де Режис решил в честь него отслужить всенощное бдение и экстренно созвал всех семинаристов в церковь. Арсеньев постоял на службе несколько минут и пошел в келью к Тышкевичу. Позже в бенедиктинском журнале «Irenikon» он опубликовал открытое письмо к папе Пию XI с просьбой прекратить эксперимент в Руссикуме. По мнению Арсеньева, действо представляло собой имитацию православного богослужения, что было преградой к единству[166]. Тышкевич описал это происшествие генералу и предлагал изъять «Irenikon» из иезуитских библиотек.
Всего к середине 50-х гг. в стенах Руссикума побывало 172 студента, 81 из них был посвящен в сан, только 22 из них были русскими. Профессор Саймон, проанализировав их биографии, пришел к выводу, что большинство «русских» семинаристов происходили из Западных и Юго-Западных регионов бывшей Российской империи и фактически являлись украинцами или белорусами. Остальные происходили из этнически смешанных семей, имевших родство с т.н. «католическими национальностями». Мало было выходцев из центральных областей России.
Кроме стационарного обучения при Руссикуме периодически проходили повышение квалификации римско-католические священники, желавшие получить разрешение на биритуализм. Они проживали в общине Руссикума, учились совершать византийские богослужения в церкви Св. Терезы и слушали лекции по литургике в Восточном институте. В середине 30-х годов из Венской римско-католической архиепархии был направлен австрийский священник, заинтересовавшийся византийским обрядом. После нескольких месяцев подготовки, Восточная конгрегация дала разрешение на биритуализм. По возвращении в Вену, он хотел служить в русском приходе протоиерея Гречишкина, но последний не допустил его даже до сослужения из-за совершенной профессиональной непригодности.