— Ну вот, — монах поднялся. — Практикуй такой подход каждый день, в любом деле. Увидишь, как изменится твоя жизнь.
Через мгновение я остался один под благосклонным взглядом бодхисаттвы.
Проснувшись, я несколько мгновений позволил себе полежать в блаженной полудреме.
Но затем, вскочив, принялся одеваться, причем так, чтобы производить как можно меньше шума. Приоткрытая дверь чуть заметно скрипнула, и я окунулся в предрассветный сумрак, в наползший с Меконга туман.
Очень хорошо, благодаря ему меня не увидит никто из обитателей Тхам Пу, даже если они уже и встали…
Крадучись, я двинулся прочь от храма, в сторону той тропы, по которой некогда пришел в ват. Сегодня я докажу брату Пону, что нет никакой предопределенности, что мы можем изменять ход событий по собственной воле, а не изображать марионеток на кармических ниточках.
В душе моей нарастало ликование.
Вот смеху будет, когда монахи осознают, что я сгинул неизвестно куда, даже не попытавшись забрать вещи! Ну а я доберусь до Нонгкхая, и там сяду в автобус до Чиангмая, изображая немого служителя Будды, благо одеяние и даже сумка для подаяний у меня есть и свежевыбритая голова блестит как днище котелка.
Почему я выбрал именно этот город, я не знал, а вообще мысль о побеге явилась вчера вечером…
Увлекшись мечтаниями, я едва не налетел на явившееся из тумана дерево. Остановившись, завертел головой — отлично, ват остался за спиной, тропа лежит у меня под ногами.
Я приободрился и зашагал быстрее, улыбаясь все шире и шире.
Тропка неожиданно свернула налево, хотя я такого изгиба не помнил, и почти тут же закончилась. Я уперся в непролазные заросли, ощетинившиеся таким количеством шипов, что их хватило бы на миллион алых роз.
Неужели в тумане ушлепал куда-то не туда?
Я развернулся и двинулся обратно, выглядывая то место, где ошибся с направлением. В крайнем случае минут через десять взойдет солнце, и тогда нужно топать прямиком на него, на восток.
Тропа закончилась, уткнувшись в грандиозное дерево, чей ствол терялся в дымке наверху, а ветки торчали в стороны подобно раскинутым для объятия ручищам великана.
Но как это возможно? Я же только что проходил тут!
Да и дерева такого в окрестностях вата я не помнил, хотя излазил джунгли вдоль и поперек.
Солнце выбрало этот момент, чтобы явить свой лик, обозначилось розовым пятном в тумане. Я вздохнул с облегчением и зашагал в его сторону, ломясь прямиком через густые заросли.
Что мне та тропа?
Лес на берегу Меконга не такой, чтобы не пройти напрямик, да и расстояние не больше километра.
Туман поднялся, исчез в один миг, и я понял, что иду по совершенно незнакомым местам: округлые пригорки, заросшие высоченными пальмами, пожухлый кустарник, украшенный ярко-алыми цветами, островки густой травы, бурая почва, испещренная канавами и бороздами.
Ничего подобного я в жизни не видел!
Я оглянулся, надеясь разглядеть колоссальное дерево, которое должно вздыматься над соседями, но густые кроны закрывали обзор. Перешел на бег, ожидая, что вот-вот выскочу на дорогу, затем остановился и повернул на север — там должен быть Меконг, уж мимо него я не промахнусь.
Когда я уперся в стену из черных утесов, что вздымались из зарослей, как из зеленого моря, я понял, что схожу с ума: такому пейзажу просто неоткуда взяться в ближних окрестностях Нонгкхая!
Паника шарахнула меня по затылку, точно обмотанная тряпьем дубина: немедленно бежать, вопя во всю глотку, надеясь, что кто-то услышит и придет на помощь, выведет хоть куда-нибудь…
Смолчать и остаться на месте стоило большого труда.
Спустя час я по-прежнему брел по лесу, уже лишившись всякой надежды, просто чтобы не сидеть на месте. Поднявшееся солнце жарило макушку, зловеще жужжали кусачие твари вроде слепней, под сандалиями хрустели веточки и сухие листья, обоняние тревожили запахи гнили и древесного сока.
С паникой я сумел кое-как совладать, но теперь меня грыз страх.
Куда я попал? Как отсюда выберусь?
Да, в Таиланде встречаются непролазные джунгли, где на сто квадратных километров одна деревня из пяти домов, но обычно даже в чащобе натыкаешься на мусор, вырубки, другие следы человека.
Тут же я не встречал ничего, ни малейшего признака гомо сапиенса.
Вот и съездил в Чиангмай, доказал всем, что обладаю свободой воли…
Донесшееся с севера рычание заставило меня вздрогнуть — этот голос я слышал, правда в зоопарке, когда созерцал находящихся за решеткой оранжево-черных кошек. Удара лапы такого зверя хватит, чтобы отправить меня к праотцам, а потом мое тело станет кое-кому завтраком.
Невольно вспомнилась последняя, двенадцатая картинка из цепи взаимозависимого происхождения — старик, взгромоздивший на спину труп, символ неизбежной старости и смерти, что ожидает всякого появившегося на свет.
Ну да, на предыдущем рисунке была рожающая женщина, наш пропуск в мир.
А что до нее?
Курица, несущая яйца… знак нового воплощения, следствие того, что в предыдущем ты поддавался страстным желаниям, чего-то хотел, как изображенный рядом с птицей тип, срывающий плоды с дерева.
На моем колесе судьбы они вышли похожими на груши, разве что очень большими. А вот до курицы и остального, что идет за ней, я пока не добрался, да и не доберусь, если все так и пойдет.
Увидев впереди между деревьев человека, я вздрогнул от неожиданности.
Моргнул, не веря своим глазам, ожидая, что это мираж и что он мигом развеется. Но человек сделал шаг вперед, и я увидел знакомое одеяние, круглую физиономию и улыбку брата Пона.
— Никогда не думал, что ты такой любитель прогулок, — сказал он и шаловливо погрозил мне пальцем.
Тигр зарычал еще раз, намного ближе.
— Простите, — сказал я, опуская взгляд и чувствуя себя не взрослым мужчиной, а нашкодившим школьником. — Ну я… хотел… это… как бы, показать, только заблудился.
— Совершенно случайно? — уточнил монах.
Уши мои горели, и я сильно жалел, что земля под ногами не позволяет сквозь нее провалиться. Но вместе со стыдом я испытывал и облегчение — бессмысленному хождению по джунглям пришел конец.
— Ладно, пойдем, — сказал брат Пон. — А то тут бродят всякие хвостатые-зубастые.
— Но где мы находимся? Как я мог сюда попасть? — вопросы посыпались из меня, точно зерна из худого мешка. — Ведь с одной стороны от Тхам Пу дорога, с другой — река?
— Ты рвался на свободу — ты ее получил. И еще жалуешься, — укорил меня монах. — Эх, неужели я так плохо тебе все объяснял?
Он хлопнул меня по плечу с такой силой, что я вынужден был пробежать несколько шагов, чтобы сохранить равновесие. Когда поднял голову, обнаружил, что стою на откосе, передо мной Меконг, по его глади тащится катер тайской погранслужбы, а на востоке темнеет Мост Дружбы.
Сердце мое заколотилось от радости.
— Когда есть это, то есть и то, если возникает это, то возникает и то, — торжественно сказал брат Пон. — Если это исчезает, то исчезает и то, все просто, все обусловлено, и ничто не появляется само по себе.
— Но разве я не мог сегодня дойти до Нонгкхая? — спросил я. — По своей воле?
— Хочешь попробовать еще раз?
Теперь задача выглядела плевой — шагай вдоль берега, пока не упрешься в город. Только вот я колебался, и смущали подозрения, что до цели мне помешает добраться что-то еще.
Подвернутая нога, скажем, или приступ диареи.
— Ну, нет… — признался я.
— Смотри, ты захотел изобразить из себя вольную, свободную личность, но попытался бежать, покинуть наш ват, ту обусловленность, что создана вовсе не тобой. Так?
Пришлось согласиться.
— И цель побега выбрал, исходя из знаний, которые содержатся в твоем сознании, а не просто так, с потолка.
И это выглядело бесспорным.
— Так о какой же независимости можно говорить? — брат Пон развел руками. — Попробуй, докажи то, что ты неподвластен закону тяготения… Прыгни-ка вниз. Слабо?
Откос, на краю которого я стоял, был высотой метров в десять, и внизу из ила торчали наполовину затопленные кусты и даже целое дерево с угрожающе острыми ветвями.
Я сделал шаг назад.
— Так же и с кармой. Ты действуешь в рамках, ею обусловленных, жестко заданных. Изменить эти рамки можно одним-единственным образом — изменив свой взгляд на себя, на мир. Пока они остаются на месте, шансов пересечь границы нет, обстоятельства всегда будут против тебя.
— Как сегодня утром? — спросил я.
— Именно. Да, очень редко действительно встречаются ситуации, когда есть возможность реального выбора… — брат Пон задумчиво огладил подбородок. — Смотри, ты как поток восприятия течешь по трубе, чьи стенки образованы крохотными, мгновенными событиями всех пяти потоков. Труба не позволяет тебе отклониться, но время от времени в ней встречаются ответвления, развилки. Только чтобы заметить любое из них, нужно располагаться к нему «лицом»… при этом способа поворачивать голову у тебя нет, но в одном положении тебя фиксирует лишь могучая сила привычки.
Метафора выглядела странной, даже пугающей, и я нахмурился.
— Убрав ее, раскрепостив восприятие, ты сможешь располагаться в этой трубе как тебе угодно. Видеть те возможности, которые ранее ускользали от твоего взгляда, и осознанно выбирать, куда двинуться. А кроме того, сами «стенки» начнут меняться, складываться по-иному… вместо кусков ржавого железа, гнилого дерева и грубого холста появятся золото, драгоценные камни и тончайший шелк. Формально говоря, ты никуда не вырвешься за те ограничения, что наложены на тебя кармой, но в то же время окажешься в другом мире. Всего лишь научившись смотреть иначе…
Брат Пон остановился, глянул на меня с улыбкой.
— Да, вижу, что ты не все понял, — тут он покачал головой. — Но ничего, поймешь. Мудрость нельзя обрести мгновенно, она пропитывает нас медленно, постепенно.
БУСИНЫНА ЧЕТКАХ
Ничто не случается просто так, без причины.
Самое мелкое событие обусловлено другими событиями, имевшими место в прошлом.
Но при этом предопределена лишь схема ситуации, тот шаблон, по которому она будет развиваться. В том же, что касается реакции на нее, и лежит поле безграничной свободы, которой в состоянии пользоваться каждый.
Да, можно реагировать по привычке, негативными эмоциями отзываться на то, что выглядит неприятной ситуацией, а можно осознавать происходящее с иных позиций, более конструктивных: как урок, как возможность отдать некие кармические долги, поработать над собой.
Волюнтарист, гордо считающий, что он и только он управляет своей жизнью, и фаталист, покорно склоняющий голову перед роком, — две лишенные конструктивности и даже опасные крайности.
* * *
Обычно наше сознание размыто, большую часть времени мы проводим в прошлом и в будущем, а не здесь и сейчас. Вспоминаем, что случалось ранее, размышляем над перспективами, строим планы, переносимся мыслью в те места, где когда-то бывали или собираемся побывать.
Очень полезно на отдельные периоды сжимать себя в точку, запирать свое сознание в отсеке текущего мгновения.
Для этого, занимаясь каким-либо делом, нужно безжалостно отсекать все попытки ума к бегству в прошлое или будущее. Возвращать его к тому, чем мы заняты, не думая о том, что привело к нынешней ситуации, и о том, что ждет впереди.
Может помочь сосредоточение на тех данных, что поставляют нам органы чувств — на звуках, запахах, тактильных ощущениях, сигналах, посылаемых мышцами и всем организмом. Если заполнить осознание до отказа настоящим, то на прошлое и будущее у него просто не останется ресурсов.
* * *
Почти любые обстоятельства собственной жизни можно изменить.
Но единственный надежный путь для этого — трансформировать взгляд на эти обстоятельства, модифицировать свое восприятие, посмотреть на ситуацию под новым, непривычным углом.
Попытки изменить сами обстоятельства — это борьба не с причиной, а со следствиями. Да, такой подход может дать кратковременный эффект, но корень проблемы, находящийся в сознании, никуда не денется, и вместо срубленных побегов быстро даст новые, только еще гуще.
Мы сами — это единственный уголок Вселенной, который мы можем с гарантией улучшить.
Глава 6. Тени прошлого
Назойливый шепот Пустоты звучал у меня в ушах, но я не обращал на него внимания. Блистающие точки, усеивавшие поле зрения, мешали куда больше, поскольку из-за них я не мог четко видеть, но и их я научился воспринимать спокойно, без раздражения.
Да и накатывало на меня теперь сравнительно редко, и проходило быстро.
Настроение было отличным, поскольку я заканчивал последний рисунок бхавачакры.
Три символа внутреннего круга, шесть — среднего, двенадцать — внешнего.
Проведя финальную черту, я еще раз оглядел рисунок, чтобы убедиться, что ничего нигде не стерлось. Громадное колесо покачнулось, вроде бы даже выступило из земли и завращалось, как тогда в видении.
Змея ненависти, свинья невежества и курица алчности помчались друг за другом. Закрутились, громоздясь друг на друга, миры богов, людей, голодных духов и животных, заскользили составляющие единое целое звенья цепи взаимозависимого происхождения, что приковывает нас к обыденному существованию.
Тяжелый, придавливающий к земле поток — нехватка мудрости и погруженное в сумерки сознание, органы чувств и их сцепление с объектами реальности, наслаждение иллюзиями, рождение и смерть, привязанности и страсти.
И держащее все в пасти чудовище, словно явившееся из японского мультика.
Я встряхнулся, отгоняя наваждение, и поднялся на ноги.
Работа, длившаяся почти два месяца, закончена, труд, который пришлось дважды начинать снова, подошел к концу. Если брат Пон сказал правду, то это значит, что в жизни моей должны произойти радикальные перемены.
Монаха я нашел в храме, где он, напевая, метелкой отряхивал пыль со статуи Будды.
— Ты считаешь, что закончил? — спросил брат Пон, выслушав меня.
— А разве нет? — я напрягся, ощущая подвох.
— А раскрашивать кто будет? Амитабха и Ратнасамбхава?
Я досадливо шлепнул себя ладонью по лбу: точно, как я мог забыть!
— Пойдем, я выдам тебе «краски», — сказал брат Пон, сочувственно хлопнув меня по плечу. — Да не расстраивайся ты так, я же сразу сказал — рисунок будет готов тогда, когда ты сам окажешься готов.
Я вздохнул и зашагал за ним следом.
Вскоре мы были у бхавачакры уже вдвоем, и монах вынимал из большого ящика плотно завязанные мешочки. В каждом был порошок, нечто вроде мелкого песка разных цветов — ярко-алого, солнечно-желтого, цвета волн у берегов Ко Чанга, мрачно-черного и ослепительно-белого.
— Расходуй экономно, — велел брат Пон после того, как мы убедились, что все «краски» на месте. — Запас у нас не столь велик, а пополнить его будет трудно… Вот так.
Он аккуратно зачерпнул красного порошка и медленно-медленно начал сыпать его в ту бороздку, что обозначала ухо чудовища.
— А что случится, когда я на самом деле все закончу? — спросил я.
— Ничего, — монах глянул на меня ехидно. — Трубы не заиграют, ангелы не прилетят.
— Но как же?! Ведь вы обещали изменение…
— Да, и я не обманул. Только это изменение медленное, оно происходит и сейчас, кстати. Понимаешь?
Я разочарованно помотал головой:
— Нет.
— Чудеса возможны, но ни одно из них не бывает мгновенным, — сказал брат Пон. — Человек может измениться так, что сам потом будет диву даваться, но не в один миг. Чтобы добиться этого, он должен прикладывать усилия, пусть крохотные, почти незаметные, в течение долгого времени. Вот смотри, ведь многие из твоих друзей и знакомых пытались начать новую жизнь… только у них ничего не получалось. Так?
— Само собой, — я усмехнулся.
Взять хотя бы соседа Рашида, что примерно раз в год бросал курить, или тетю Лиду, мамину сестру, постоянно пытавшуюся сесть на диету и срывавшуюся на второй неделе.
— А все потому, что они норовили изменить себя сразу, в один присест, рывком. Нужно было действовать иначе… Ну, предположим, некто хочет вставать чуть раньше и делать зарядку… хорошее дело?
Брат Пон дождался моего кивка и продолжил:
— Вот только если он будет насильно просыпаться по будильнику каждый день, заставлять себя, с отвращением думая о том, что мог бы еще поспать… что будет?
— То же, что и всегда. Неудача.
— Именно! Но если, скажем, делать зарядку сначала один раз в неделю, потом два… Через полгода довести до трех, а через год-другой, если позволит судьба, перейти на ежедневный режим. Приучить себя, измениться постепенно, крошечными шажками. Насколько выше шансы в этом случае?
— Это понятно, — я махнул рукой. — Но тут, я думал, другое… посвящение, все дела.
— Посвящение — лишь символ, имя для того, что можно назвать «осознанием собственного изменения». Вот оно может происходить мгновенно, словно удар грома. Бабах, и ты понимаешь, что стал другим… Есть шанс, что так и будет. А пока работай.
И брат Пон ушел, оставив меня в одиночестве.
Я зачерпнул черного порошка, намереваясь «оживить» с его помощью свинью невежества, и тут сообразил, что добраться до внутреннего круга, не попортив внешние, будет трудновато. Поставил ногу так, чтобы примять только линию меж двух сегментов, наклонился и едва не шлепнулся мордой вперед.
Удержался, но напряжение отозвалось ноющей болью в спине.
Вытянув дрожащие руки, я принялся сыпать порошок в канавку, и понял, что выходит ерунда — часть летит мимо, и получается не ровная линия, а нечто вроде извилистого пунктира.
Вот напасть! И как с этим бороться?
Опуститься на колено, но смазать при этом сражающихся друг с другом полубогов? Зайти с другой стороны, там вроде бы есть достаточно места, чтобы встать во внутренний круг?
Понимая, что злюсь, я принялся считать вдохи, призвал на помощь мантру «это не я, это не мое»…
Забудь о только что случившемся разговоре, оставившем в душе горькое послевкусие. Выкини из головы мечтания о том, что случится, когда ты закончишь работу над бхавачакрой.
Поймай этот момент за хвост и сосредоточься исключительно на том, что ты должен сделать сейчас!
Я пару раз медленно вздохнул и приступил к воплощению этого плана в жизнь.
Чужие голоса я услышал, когда до вата оставалось метров тридцать.
Подойдя же к своей хижине, обнаружил, что по территории Тхам Пу бродят несколько полицейских: бежевая форма, надменные физиономии под фуражками, типичные тайские стражи порядка, вот только что им нужно тут, в нашем глухом углу провинции Нонгкхай?
Дверь жилища брата Пона была распахнута, а матрас, одеяло и прочие вещи выброшены наружу. Монах и двое его «коллег» помоложе стояли кучкой под присмотром самого толстого из незваных гостей.
Беспокойство вынудило меня замедлить шаг.
Что тут происходит? Не влип ли я в какую нехорошую историю?
Да, мои документы и виза в порядке, если, конечно, брат Пон не забыл, куда их спрятал. Вот только если ты фаранг и имеешь дело с тайскими официальными лицами, это не всегда помогает.
Как я объясню, что я тут делаю?
Подметаю в храме, учусь медитации и вырезаю из дерева фигурки бодхисаттв?
Один из полицейских заметил меня, испустил хищный вопль и бросился в мою сторону. Не успел я испугаться как следует, как меня схватили за плечо и потащили туда, где стояли остальные.
— Не беспокойся, — сказал брат Пон с ободряющей улыбкой. — Это не за тобой. Проблема касается только меня. Сейчас я им объясню, чтобы тебя не трогали…
И он залопотал по-тайски, обращаясь к толстяку-офицеру.
Тот выслушал, раздувая ноздри, потом кивнул и отдал приказ, после которого меня оставили в покое. Но мою хибару обыскали в числе прочих, выскребя ее при этом, точно вареное яйцо, так что остались лишь голые стенки.
Разве что к статуэткам просветленных стражи закона отнеслись с уважением.
Затем их предводитель сердито рявкнул на брата Пона, и незваные гости затопали прочь.
— Ну вот и все, — сказал старший монах. — Можно наводить порядок.
— Но что это было? Чего они хотели? — не выдержал я.
— Местные власти заподозрили, что я из-под полы торгую наркотиками, — сообщил брат Пон с невинным видом. — И решили проверить, так ли это.
— Но как такое возможно?
Задавая этот вопрос, я имел в виду, почему в жизни брата Пона, наверняка разобравшегося со своими кармическими проблемами давным-давно, могут возникать такие вот ситуации?
И монах меня понял.
— Есть определенные долги, которые нужно заплатить, — произнес он мягко. — Причем вне зависимости от того, какого уровня осознания ты достиг…
— Но тогда какой смысл?
— Будь я обычным человеком, те преступления, к коим я некогда был причастен, привели бы меня к столкновению с законом в куда более суровой форме, к заключению в тюрьму, например, — должно быть, увидев выражение моего лица, брат Пон добавил: — Причастен в прошлой жизни, само собой.
— Но почему вы можете знать обстоятельства прежних воплощений, а я нет? — раздраженно заявил я. — В едь вам это не мешает, не помешает и мне, а ведь так интересно!
Монах вздохнул:
— Почти все ученики проходят мимо этого, но в твоем случае, я подозреваю, мне так просто не отделаться…
Я встрепенулся:
— А много их у вас было?
Брат Пон очень редко и неохотно говорил о своем прошлом, а на вопросы, его касавшиеся, отказывался отвечать.
— Некоторое количество, — отозвался он, хотя я ждал обычного «это не важно». — Хочешь, чтобы я назвал тебе имя каждого, год рождения, и сообщил, где он сейчас находится?
— Ну, нет… — я помотал головой. — Лучше расскажите о моих прошлых жизнях.
— Давай поговорим об этом позже. После ужина, например.
Ободренный этим обещанием, я отправился устранять последствия того погрома, что учинили полицейские.
На ужин был тот же рис, что и всегда, но я жевал, не ощущая вкуса.
— Ты уверен, что хочешь познакомиться с теми обстоятельствами, через которые твой поток восприятия проходил ранее? — осведомился брат Пон, когда я вернулся от реки, отдраив до блеска миски и кастрюли.
— Конечно!
— Учти, это по-настоящему жестокая встряска, — он смотрел на меня оценивающе. — Самая большая трансформация сознания — момент смерти и нового рождения, а тебе придется вспомнить, как ты проходил через подобное тысячи раз.
— Я готов, — сказал я, хотя под ложечкой засосало.
— Тогда пойдем. Нам понадобится помощь братьев.
Я думал, что мы отправимся на «мою» полянку в джунглях, где находилась бхавачакра.
Но нет, монах повел меня в храм, туда, где ждали его молодые помощники.
За проведенное в Тхам Пу время я так и не понял, какого рода отношения связывают их с братом Поном — если они и были его учениками, то очень продвинутыми, поскольку никаких заданий вроде бы не выполняли, а помимо хозяйственных и обрядовых занимались таинственными, непостижимыми для меня делами.
— Сядь перед ликом Просветленного и успокой сознание, — велел монах.
Я попытался усмирить бешено колотившееся сердце, и мне даже это удалось. Тренировки последнего времени дали о себе знать, и вскоре я если и волновался, то совсем чуть-чуть.
Не так, как в свое время перед походом к зубному, когда просто с ума сходил от беспокойства.
— Очень хорошо, — сказал брат Пон и перешел на тайский.
Раздался мягкий звон — снаружи кто-то ударил в один из молитвенных колоколов. Брякнул второй, третий подал свой надтреснутый голос, и мне до ужаса захотелось открыть глаза, чтобы посмотреть, кто там бродит.
Десять минут назад все обитатели храма были тут, рядом со мной, и я не слышал, чтобы кто-то выходил!
Но колокола продолжали звучать, и я вспомнил тот день, когда пересчитывал их, собственную ярость, отчаяние по поводу того, что проклятущие цифры все время путаются…
Хотя это дело прошлое.
Я усилием воли вернул себя в настоящее и осознал, что мерзну, несмотря на душный вечер — тепло словно утекало из моего тела, пол храма казался ледяным, непонятно откуда тянуло сквозняком, от которого по коже бегали целые табуны мурашек.
Колокола звенели негромко, но настойчиво, и в такт им нечто начало вибрировать и внутри меня. Я почти ощутил струны, что сверху крепили к своду черепа, а снизу — к копчику. Они задрожали, щекоча внутренние органы, пуская по мышцам крохотные спазмы и рождая нечто вроде мелодии, грубой, но различимой.
Дребезжали кости, суставы отзывались хрустом и щелканьем.
— Открываем, — сказал брат Пон, и я вздрогнул, так неожиданно оказалось услышать человеческий голос после всех этих странных звуков. — Ты только не дергайся… оп-па…
Он аккуратно, но уверенно взял меня за затылок.
И тут же я понял, что стою посреди поля, заросшего кукурузой, в руках у меня мотыга, босые ноги прикрывает цветастая юбка, а на шее бренчат нити длинных бус из цветных камешков… я женщина?
Страх исчез, мне захотелось кричать от восторга, ведь все получилось!
Многоголосое бормотание назойливо полезло в уши, и я обнаружил себя в кругу бородатых мужчин в одеяниях вроде простыней, активно что-то обсуждавших и даже махавших руками.
Дверь помещения, где они… нет, мы находились, охраняли двое воинов в блестящих панцирях и с копьями.
Древний Рим? Античная Греция?
Густые джунгли, по сравнению с которыми лес вокруг Тхам Пу выглядит ухоженным парком, и я, голый, сижу на земле, увлеченно сплетаю что-то из тонких прутиков, а из-под ближайшей хижины ко мне ползет змея, серая, блестящая, такая красивая, ее хочется схватить…
Далекий женский крик вернул меня к реальности.
Я не выдержал, открыл глаза.
Брата Пона видно не было, он, похоже, стоял позади, а вот двое его подручных созерцали меня с обычным бесстрастием, как и стоящий на каменной глыбе Будда. Гирлянды на его шее поблескивали в сумраке, и ароматические палочки мерцали, точно крохотные алые глаза.
А затем словно громадная волна подхватила меня и унесла.
Я видел тысячи жизней одновременно, через меня текли потоки воспоминаний, принадлежавших разным личностям, я болел, получал увечья и раны, умирал и терял близких… Вихри боли мужчин и женщин, обитателей разных стран и эпох, обрушивались на меня, сменяясь дуновениями экстаза, короткими и слабыми, если сравнивать с ураганом страдания.
Я любил и ненавидел, предавал и сам был не раз предан…
В какой-то момент я утерял ощущение себя, забыл, кто я и что происходит, барахтался в струях разнородных событий, переживая десятки их одновременно. Ощущал вкус воды, крови, разных кушаний, боль, наслаждение, холод и жару, родовые схватки и судороги утопающего.
Толчок в затылок, и я обнаруживаю себя в полутемном зале, напротив меня двое мужчин в бурых одеяниях и грубо высеченное из камня изваяние, сладкий запах щекочет ноздри…
Прошлое? Настоящее?
Из-за моей спины появляется третий мужчина, лицо его кажется смутно знакомым. Он что-то настойчиво спрашивает, но я не понимаю, поскольку говорит он на незнакомом мне языке.
От ужаса я едва могу дышать.
Что происходит? Где я?
— Возвращайся, — произносит мужчина, и я понимаю его и даже вспоминаю имя: брат Пон.
— Да-да, — хриплю я, пытаясь избавиться от ярких образов, что извергаются из памяти настоящими гейзерами: кровавая битва, поле завалено трупами, и я жру еще теплую печень врага; бесконечная снежная равнина, и я бреду через нее на лыжах, понимая, что обречен, и слышу хруст наста под лапами догоняющих меня хищников.
Нет-нет, это не мое, это не я!
А кто я?
От страха я заскулил, обхватил голову руками, затем попытался вскочить, как можно быстрее удрать из этого ужасного места, но сильные руки надавили мне на плечи, удержали.
— Возвращайся, — прошептал брат Пон мне в ухо. — Вспомни себя.
Но я помнил слишком многих себя и не мог решить, какое из них настоящее и есть ли вообще настоящее.
Что-то лопнуло внутри черепа, и я погрузился во тьму.
Открыв глаза, я понял, что лежу на мягком, укрыт одеялом, а через щели в стене проникает дневной свет.
— Очнулся, — сказал брат Пон, сидевший у меня в ногах. — Имя свое помнишь?
Мне стало так страшно, что залязгали зубы.
Я напрягся, отгоняя воспоминания, которые не могли быть моими, и назвался.
— Уже хорошо, — заметил монах со смешливым огоньком в глазах. — Пин-код?