Первое время это доставляло мне неудобство, но затем я привык.
— В-четвертых, ты ощутил пробуждение невозмутимости, того состояния, что исключает воздействие аффектов на твои поступки. В-пятых, приобрел скромность, ту самую, о которой раньше не имел представления — умение не выпячивать при каждом удобном случае свою личность. Как можно хвастаться тем и превозносить то, чего нет?
Насчет последнего у меня имелись сомнения, но я решил их оставить при себе.
— И последнее — ты пробудил энергию, ту выносливость, что позволит тебе выполнить все поставленные перед тобой задачи. Здесь, в глуши, ее трудно заметить. Вернешься к людям, осознаешь, о чем я говорю.
— А я вернусь? — спросил я.
— Да, обязательно, — брат Пон похлопал меня по плечу и подмигнул. — Скоро уже. Ты добился потрясающих успехов, особенно учитывая срок, в который мы уложились. Обычно, чтобы достичь подобного, ученику требуется несколько лет упорных занятий.
— А много у вас было учеников? — повторил я любимый вопрос.
— Достаточно. Я подобен лодочнику — перевожу людей на другой берег по одному. Кто-то распространяет учение по всему миру, наставляет народы, кто-то проповедует в больших храмах, ну а мне суждено действовать вот так…
Мне показалось, что в этих словах брата Пона мелькнула печаль.
Да и упоминание о том, что мне вскоре предстоит отправиться в обычный мир, не вызвало радости: в повседневную суету, к круговороту проблем и заурядных людей меня совсем не тянуло.
Я даже скорее боялся туда возвращаться!
— А сейчас нам нужно закончить твою работу с колесом судьбы, — сказал монах. — Бери палку.
— Какую?
— Да любую, — и, дождавшись, пока я подберу крепкую дубину, он распорядился: — Вскопай тут все так, чтобы и следа не осталось.
— Но как же… я же… она же… — от изумления я не мог найти слов.
Брат Пон глянул на меня с подчеркнутым удивлением.
— Она теперь внутри тебя, ты забыл? — спросил он. — И там она сохранится навечно. Здесь же — до первого сильного дождя, а до него осталось не так много, недели две-три.
Монах был прав, и все равно мне не хотелось разрушать то, что я создал своими руками, на что потратил столько времени, что дважды начинал заново и бессчетное количество раз переделывал.
Но деваться было некуда, и я с рычанием вонзил палку в землю, повел борозду поперек рисунка, уничтожая хватающего плоды человека, внося хаос в мир голодных духов и стирая хвост змеи.
Ликвидация бхавачакры оставила в душе пустоту, нечто вроде дупла от только что вырванного зуба.
А на следующее утро напомнили о себе «тени прошлого», что не являлись очень давно. Нет, в этот раз меня не захватила чужая личность, я не перестал осознавать себя самим собой, просто в обычный поток мыслей начали вторгаться видения, необычайно яркие и живые.
Горы, кое-где покрытые лесом, за ними другие, более высокие, заснеженные…
Озерцо и жилище на его берегу, добротное строение из мощных бревен…
Старик, украшенный длинной белой бородой, в халате, увешанном фигурками животных, людей и фантастических существ вроде единорогов и драконов из кости, олова, черного камня, с длинным посохом, на раздвоенной верхушке которого брякали колокольчики.
И я, исполнявший приказы старика, лазавший по зарослям и скалам в поисках редких трав, растиравший в ступке разные порошки, вдыхавший ядовитый разноцветный дым от маленькой печи.
И он наставлял меня, этот старик…
Тому, как достичь истинного бессмертия, отринуть участь «рожденного на земле», сбросить оковы, что привязывают нас к плоти, достичь того состояния, которое он называл Дворцом Небесных Наставников, выплавить внутри себя некий «зародыш», что будет неподвластен старению и гибели.
И все это очень напоминало ту «науку», которой меня обучали в Тхам Пу.
Видения являлись без приглашения, отвлекали, сбивали с толку в самый ненужный момент, уничтожали концентрацию, так что к вечеру я не выдержал и поведал о них брату Пону.
— Какая-то ерунда, — сказал я с унынием. — Я тогда просидел в горах всю жизнь… Терпел, пахал, как вол, пока сам не обзавелся седой бородой, а потом умер и снова явился в этот мир полным невеждой? Не выйдет ли так же и в этот раз? Что толку от учения? Смерть заберет меня, и через какое-то время родится младенец, такой же глупый, как остальные…
Монах посмотрел на меня с интересом, его черные глаза сверкнули.
— Начнем с того, что никакое усилие не пропадает зря, — веско заявил он. — Особенно если это усилие, приложенное на пути к освобождению. Да, мы забываем. Оставляем память и достижения прошлого, и это чистое благо, как ты уже мог убедиться. Что же до остального — без той совокупности прошлых деяний, которой ты обладаешь, ты бы не имел шансов встретить в этом существовании меня или кого-то подобного мне. Подумай над тем, что факт нашего столкновения на автовокзале — доказательство факта, что ты накопил изрядное количество того, что древние именовали «белой кармой».
— Но ведь я тогда…
— Во-первых, это был не ты, — перебил меня брат Пон. — Это ты обязан помнить. Кроме того, как я не раз говорил, смысла в обсуждении прошлого очень мало, поскольку его не существует более, и единственная реальность, к которой мы имеем доступ, это настоящее.
— Но что делать с видениями? Или они сами пройдут? — спросил я, понимая, что посмаковать детали того, что я воспринимал как свою прошлую жизнь, мне не дадут. — Мешают же…
— Ну, в этой ситуации нужно тебе помочь, — он задумчиво потер подбородок. — Именно сейчас, после поворота колеса, ты особенно уязвим, и поддержка со стороны не помешает.
И он повел меня на берег реки.
По тропке, ведущей к Меконгу, мы спускались в полной темноте, так что я несколько раз споткнулся и едва не упал, хотя брат Пон скользил впереди, точно вовсе не имел ног.
Я ни разу не был здесь после захода солнца, и все выглядело чужим, странным: мутная гладь реки, огоньки на другом берегу, слабое зарево там, где находился Вьентьян, столица Лаоса, шорох прибрежных зарослей, всплески и бульканье, долетавшие с разных сторон.
— Садись, — велел брат Пон. — Сейчас мы будем бросать якорь в настоящем.
— Это ритуал такой?
— Можешь назвать и так, — он усмехнулся. — Хотя богов и демонов звать не будем. Обойдемся собственными силами.
Я уселся, скрестив ноги.
— Обычный человек большую часть времени погружен в дремоту, — сказал монах. — Грезы его либо о прошлом, и не надо никаких других жизней, чтобы их было достаточно, либо о будущем… Лишь на краткие мгновения он просыпается, чтобы взглянуть на настоящее, ощутить его вкус… А ну очнись! — последнюю фразу он проорал, и на плечи мне обрушился удар бамбуковой палки.
В первый момент я задохнулся — не столько от боли, сколько от неожиданности.
Мелькнула мысль, что брат Пон сошел с ума, но я отогнал ее еще до того, как получил второй удар, еще более болезненный, от которого содрогнулось все мое тело от пяток до макушки.
А затем мне стало легко-легко, будто я сбросил со спины тяжелый груз, восприятие невероятно обострилось. Другой берег словно придвинулся, я мог различить очертания домов там, где ранее видел лишь черноту, шорох ветра распался на отдельные ритмичные «вздохи».
Столько запахов я не ощущал никогда в жизни, и не все я мог описать, не всем мог дать название!
— Что, не хочется ударить в ответ? — поинтересовался брат Пон.
— Нет, — ответил я и после короткой паузы добавил: — Спасибо.
— Я не всегда буду рядом с тобой, как и этот священный инструмент просветления, — монах продемонстрировал мне палку. — Так что ты держись за этот якорь сам, покрепче. Запомни, что единственный момент, когда можно изменить себя, находится в сейчас.
Он дал мне еще некоторое время посидеть на берегу, а затем похлопал по плечу, намекая, что надо идти.
И в этот раз на погруженной во тьму тропе я ни разу не споткнулся.
БУСИНЫНА ЧЕТКАХ
Нашу жизнь во многом определяют неписаные правила, описания, большей частью вложенные нам в голову в детстве. Они устанавливают, как мы будем воспринимать то или другое явление и заметим ли его вообще, они говорят нам, как нужно оценивать то и это, как можно реагировать.
Проще говоря, они лишают нас свободы.
Первый шаг на пути к избавлению от тирании этих правил — осознать их наличие. Заметить моменты, в которых мы действуем, исходя не из разумных побуждений, а из некой иррациональной веры, что это правильно, а это нет, это хорошо, а это совсем плохо. Запрещаем себе смотреть на что-то, заниматься каким-то делом и так далее…
Начинать будет сложно, поскольку описания давно стали частью нас, но стоит только отделить их от себя, как дело пойдет легче.
* * *
Человеческое существо состоит из пяти компонентов: телесных ощущений, эмоций, мыслей, событий и осознания. Каждый из этих феноменов представляет собой никогда не останавливающийся нестабильный поток.
Обычно человек отождествляет себя с одним из них, считает, что он — это его чувства, или рассудок, или тело, или то, что он делает; каждая из этих позиций делает восприятие негибким, создает фальшивую фиксацию, привязку, затемняющую истинное видение себя и мира.
Ослабить ее можно, намеренно акцентируя каждый из потоков.
Несколько дней (до недели) нужно прожить, сосредотачиваясь исключительно на телесном восприятии, погрузиться в тактильные ощущения, запахи, вкусы, звуки, процессы внутри организма.
Затем на тот же срок нырнуть в поток эмоций, выделяя каждую из них и проживая с максимальной полнотой.
Потом — наблюдать поток мыслей, усиливать его, не пресекать ни одну из них.
Стать исключительно событиями, тем, что ты делаешь сам и что с тобой творится, ловить шаблоны, по которым все происходит, осознавать структуры и последовательности.
И финальный этап — поймать осознание, что прячется за предыдущими четырьмя потоками и на самом деле их формирует, и смотреть на мир его глазами те же несколько дней.
После такой практики восприятие себя, а значит, и поведение, и мир вокруг кардинальным образом изменятся.
* * *
Обычный человек большую часть времени спит, крепко-крепко, и осознает происходящее с трудом. Снится ему либо будущее, о котором он мечтает или которого хочет избежать, либо прош лое, о котором он вспоминает с удовольствием либо сожалеет.
Настоящее, единственная реальность, в которой мы живем, остается где-то на грани восприятия.
Жизнь время от времени пытается разбудить нас, создавая болезненные и жесткие встряски. Но не лучше ли пробудить себя самостоятельно, бросить якорь в настоящем и вцепиться в него изо всех сил, не дожидаясь, пока движения кармы обрушатся подобно удару палки?
Только бодрствуя, можно достичь свободы.