уже был на блоке. Она сообщила нам об аварии и предложила распить бутылку
водки для дезактивации организма. Бутылку дружно, с шутками распили и легли
спать..."
Тут уместно напомнить читателю, что на многих пресс-конференциях
говорилось, что непосредственно перед взрывом реактор был надежно заглушен,
стержни были введены в активную зону.
Однако, как уже говорилось, эффективность аварийной защиты из-за грубых
нарушений технологического регламента была сведена практически к нулю.
Поглощающие стержни после нажатия кнопки A3 вошли, как было уже сказано, в
активную зону всего на два с половиной метра вместо положенных семи и не
заглушили реакцию, а, наоборот, способствовали разгону на мгновенных
нейтронах. Об этой грубейшей ошибке конструкторов аппарата, в конечном счете
послужившей главной причиной ядерной катастрофы, не было сообщено ни на
одной пресс-конференции.
Итак, активная зона разрушилась.
Вернемся на блочный щит управления четвертого энергоблока. 1 час 23
минуты 58 секунд. СИУР Леонид Топтунов и начальник смены блока Акимов
находились возле левой реакторной части пульта операторов. Рядом с ними
начальник смены блока из предыдущей вахты Трегуб и два молодых стажера,
недавно только сдавшие экзамены на СИУРа. Они вышли в ночь, чтобы
посмотреть, как будет работать их дружок Леня Топтунов, и подучиться. Это
были Александр Кудрявцев и Виктор Проскуряков. После нажатия кнопки A3
загорелись лампы подсветки шкал сельсинов, и создавалось впечатление, что
они раскалились докрасна. Акимов бросился к ключу обесточивания
сервоприводов, нажал его, но стержни вниз не пошли и уже навечно застряли в
промежуточном положении.
"Ничего не понимаю!"-смятенно выкрикнул Акимов.
Топтунов тоже с выражением недоумения на побледневшем лице поочередно
нажимал кнопки вызова расхода воды... Загорелось МТК (мнемотабло каналов) -
расходы на нуле, что означало: реактор без воды, превышен запас до кризиса
теплоотдачи...
Грохот со стороны центрального зала говорил о том, что произошел кризис
теплоотдачи и каналы взрываются.
"Ничего не понимаю! Что за чертовщина?! Мы все правильно делали..." -
снова выкрикивает Акимов.
К левой, реакторной, части пульта подошел высокий, бледный, с гладко
зачесанной назад седой шевелюрой заместитель главного инженера Анатолий
Дятлов. На лице стереотипное недоумение: "Все правильно делали... Не может
быть... Мы все..."
У пульта "П" - в центральной части помещения БЩУ, откуда производилось
управление питательно-деаэраторной установкой,- находился старший инженер
управления блоком Борис Столярчук. Он производил переключения на
деаэраторно-питательных линиях станции, регулировал подачу питательной воды
в барабаны-сепараторы. Он тоже был растерян и тоже убежден в полной
правильности своих действий. Били по нервам резкие удары, доносившиеся из
утробы здания блока, возникало желание что-то делать, чтобы прекратить этот
угрожающий грохот. Но он не знал, что делать, ибо природу происходящего не
понимал.
У пульта "Т" управления турбоагрегатами (правая часть пульта
операторов) находились старший инженер управления турбинами Игорь Кершенбаум
и сдавший ему смену и оставшийся посмотреть, как все будет, Сергей Газин.
Именно Игорь Кершенбаум производил все операции по отключению турбоагрегата
No 8 и выводу турбогенератора в режим выбега ротора генератора. Работу
производил в соответствии с утвержденной программой и по указанию начальника
смены блока Акимова, действия свои считал правильными. Увидев
смятение Акимова, Топтунова и Дятлова, ощутил тревогу. Но у него было
дело, волноваться особенно некогда. Он следил по тахометру вместе с Метленко
за оборотами выбегающего ротора. Все как будто шло нормально. Тут же, у
пульта управления турбинами, за старшего находился заместитель начальника
турбинного цеха четвертого блока Разим Ильгамович Давлетбаев...
А слева, у пульта управления реактором... на мнемотабло каналов видно:
нет воды!
"Что за черт?!-с возмущением и одновременно смятением думал Акимов.-
Ведь восемь главных циркуляционных насосов в работе! - И тут он глянул на
амперметры нагрузки. Стрелки болтались у нулей. Сорвали!..-рухнуло у него
внутри, но только на мгновение. Снова ощутил собранность.- Надо подавать
воду..."
В это время - страшные удары справа, слева, снизу и сразу следом -
сокрушительной силы взрыв всеохватный. Казалось, везде, всюду все рушится,
ударная волна с белой, как молоко, пылью, с горячей влагой радиоактивного
пара удушающим напором ворвалась в помещение блочного щита управления
четвертого, теперь уже бывшего, энергоблока. Как при землетрясении, волнами
заходили стены и пол. С потолка посыпалось. Звон стекол в коридоре
деаэраторной этажерки, погас свет, остались гореть только три аварийных
светильника, что сидели на аккумуляторной батарее, треск и молниевые вспышки
коротких замыканий - взрывом рвало все электрические связи, силовые и
контрольные кабели...
Дятлов, перекрывая грохот и шум, истошным голосом отдал команду:
"Расхолаживаться с аварийной скоростью!" Но это была скорее не команда, а
вопль ужаса... Шипение пара, клекот льющейся откуда-то горячей воды. Рот,
нос, глаза, уши забило мучнистой пылью, сухость во рту и полная атрофия
сознания и воли. Молниеносный неожиданный удар лишил всех чувств - боли,
страха, ощущения тяжкой вины и невосполнимого горя. Но все придет, хотя и не
сразу. И первыми вернутся к этим людям бесстрашие и мужество отчаяния. Но
долго еще, почти до самой смерти, у некоторых верховодить будет
спасительная, убаюкивающая ложь, мифы и легенды, рожденные задним, уже
полубезумным, умом.
"Это все!..-панически мелькнуло у Дятлова.-Рванула гремуч-ка... Где?..
Похоже, в аварийном баке СУЗ (системы управления защитой.-Г. М.)". Эта
версия, родившаяся в потрясенном мозгу Анатолия Дятлова, еще долго потом
гуляла в умах, тешила кровоточащее сознание, парализованную, порой
конвульсивно вздрагивающую волю, дошла до Москвы, и вплоть до 29 апреля в
нее верили, она была основой многих, порою гибельных для жизни действий. Но
почему же? А потому что это был наиболее легкий подход. В нем и оправдание и
спасение для виновных снизу доверху. Особенно для тех, кто чудом уцелел в
радиоактивном чреве взрыва. Им нужны были силы, а их давала хотя бы отчасти
успокоенная совесть. Ведь впереди была вся ночь, непереносимая и все же
побежденная ими ночь смерти...
"Что происходит?! Что это?!"-вскричал Александр Акимов, когда пылевой
туман чуть рассеялся, грохот смолк и только шипение радиоактивного пара и
шум льющейся воды остались главными негромкими звуками издыхающего ядерного
гиганта.
Рослый, могучий тридцатипятилетний парень с широким розовощеким лицом,
в очках, с темной волнистой шевелюрой, теперь покрытой пудрой радиоактивной
пыли, Александр Акимов метался, не зная, что предпринять: "Диверсия?! Не
может быть!.. Все правильно делали.."
СИУР Леонид Топтунов - молоденький, пухлый, румяный, усы щеточкой,
всего три года после института - растерян, бледен, впе-
чатление, будто ожидает удара, но не знает, с какой стороны он
последует.
В помещение БЩУ вбежал задыхающийся Перевозченко.
- Александр Федорович! - сбивчиво дыша, бледный, весь в пыли и
ссадинах, крикнул он Акимову.- Там...- Он вскинул руку вверх, в сторону
центрального зала.- Там что-то страшное... Разваливается пятачок реактора...
Плиты сборки одиннадцать прыгают, как живые... И эти... взрывы... Вы
слышали? Что это?..
На блоке в этот миг стояла глухая, ватная тишина, нарушаемая только
непривычным, поражающим до глубины души незнакомым шипением пара и звуком
льющейся воды. В ушах звенело от этой тишины, которая наступила после
вулканических, оглушающих ударов стихии. Остро стал ощущаться воздух. Будто
запах озона, только очень резкий. Запершило в горле...
Старший инженер управления блоком Борис Столярчук, бледный, с каким-то
ищущим, беспомощным выражением смотрел на Акимова и Дятлова.
- Спокойно!-сказал Акимов.-Мы все делали правильно...- И к
Перевозченко:-Сбегай, Валера, наверх, посмотри, что там...
В этот миг распахнулась дверь из машинного зала. Влетел закопченный
старший машинист турбины Вячеслав Бражник. "Пожар в машзале!"-пронзительно
выкрикнул он, добавил еще что-то непонятное и выскочил назад, в огонь и
бешеную радиацию.
Вслед за ним в машзал бросились Разим Давлетбаев и руководитель группы
чернобыльского пусконаладочного предприятия Петр Паламарчук. Он вышел в ночь
для снятия вибрационных характеристик восьмого генератора совместно с
сотрудниками Харьковского турбинного завода. К открытой двери подскочили
Акимов и Дятлов. Там был ужас. Что-то невообразимое. Горело в нескольких
местах на двенадцатой и нулевой отметках, на желтом пластикате валялись
раскаленные графитовые блоки и куски топлива, вокруг них разгоралось новое
коптящее пламя. Седьмую турбину завалило обломками кровли. От завала вверх
поднимался сизый дым. Чад, черный пепел, хлопьями спадающий вниз, хлещущее
из разбитой трубы горячее масло, проломленная кровля, покачивающаяся над
пропастью машзала и вот-вот готовая рухнуть панель перекрытия. Из разбитого
фланца питательного насоса мощная струя кипятка бьет в стену конденсат-ного
бокса. От пролома кровли вниз опускается густой черный столб радиоактивной
графитовой пыли, расширяется у двенадцатой отметки и спускается вниз,
накрывая людей и оборудование-Акимов бросается к телефону: "Ноль два!
Быстро!.. Да-да! Пожар в машзале!.. Кровля тоже!.. Да-да!.. Уже выехали?!
Молодцы!.. Быстро!.."
Караул лейтенанта Правика уже разворачивал свои машины у стен машзала,
уже началось...
Дятлов выскочил из БЩУ и, гремя бутсами, поскальзываясь с раздирающим
душу скрежетом на битом стекле, вбежал в помещение резервного пульта
управления, что вплотную к лестнично-лифтовому блоку. Нажал кнопку АЗ-5 и
ключ обесточивания сервоприводов. Поздно. Зачем? Реактор разрушен... Но
Анатолий Степанович Дятлов считал иначе: реактор цел, взорвался бак СУЗ в
центральном зале. Реактор цел... Реактор цел...
Стекла в помещении РПУ выбиты, с визгом проскальзывают под ногами,
сильно пахнет озоном. Дятлов выглянул в окно, высунув голову наружу. Ночь.
Гул и клекот бушующего наверху пожара. В красноватом отсвете огня виден
страшный завал из строительных конструкций, балок, бетона и кирпича. На
асфальте вокруг блока что-то валяется. Очень густо. Черным-черно... Но в
сознание не шло, что это графит из реактора. Как и в машзале. Там тоже глаза
видели раска-
ленные куски графита и топлива. Однако сознание не принимало страшный
смысл увиденного.
Он вернулся в помещение блочного щита. В душе то вздымалась упругая до
звона воля к действию, немедленному, чудотворному, спасающему действию, то
обрушивалось все в пропасть безнадежности и апатии. Дятлов вернулся в
помещение блочного щита, прислушался. Петр Паламарчук тщетно пытался
связаться с 604-м помещением, где находился с приборами его подчиненный
Володя Шаше-нок. Связи не было. К этому времени Паламарчук успел уже обежать
восьмой турбоагрегат, спустился на нуль, нашел харьковчан в передвижной
лаборатории, смонтированной на машине "мерседес-бенц", и настоял, чтобы они
срочно покинули блок. Правда, двое уже успели сходить к завалу около
реактора и получили летальную дозу. Акимов успел обзвонить всех начальников
служб и цехов, Просил помощи. Срочно электриков. Пожар в машзале, нужно
вытеснять водород из восьмого генератора, восстанавливать энергоснабжение
ответственных потребителей...
"Стоят гэцээны!-кричал он в трубку заместителю начальника электроцеха
Александру Лелеченко.- Ни один насос запустить не могу1. Реактор без воды1
Быстро на помощь!.."
Нет связи с дозиметристом. Коммутатор отрубился. Работают только
городские телефоны. Все нутром ощущают радиацию. Но сколько? Какой фон?
Неизвестно... Приборов на БЩУ нет. Респираторов "лепесток" тоже нет. Нет и
йодистого калия. Сейчас бы неплохо глотнуть всем по таблетке. Мало ли что...
Со щитом дозиметрии связь не получается.
- Иди, Петро,- просит Акимов Паламарчука,- заскочи к Коле Горбаченко,
узнай, почему молчит...
- Мне к Шашенку, к Шашенку надо... Там что-то неладно... Тоже молчит...
- Бери Горбаченко и идите к Шашенку.
Акимов переключился на другое: надо доложить Брюханову, Фомину...
Надо... Ох как много всего надо... Реактор без воды... Стержни СУЗ застряли
на полпути... Сознание спутывалось, его душил... да, его душил стыд... То
горячая, то ледяная волна обжигала сердце, как только воспаленное сознание
пыталось донести до него всю правду случившегося. Ах этот чертов шок... шок
от сознания величайшей ответственности. Вся тяжесть ее горой навалилась на
него. Что-то надо делать. Все ждут от него... Рядом без дела толкаются
стажеры СИУРа Проскуряков и Кудрявцев. Стержни застряли... Конечно... А если
вручную из центрального зала опустить вниз?.. Идея...
- Проскуряков, Кудрявцев... - В тоне Акимова просительность, хотя имел
полное право приказывать. Все, кто оказался в помещении БЩУ в момент аварии,
попали в его непосредственное распоряжение. Но он просил: - Парни, надо
быстренько в центральный зал... за рукояточки покрутите... надо опустить
СУЗы вниз вручную. Что-то отсюда не идет...
Проскуряков и Кудрявцев пошли. Хорошие мои, пошли. Молодые, такие
молодые и ни в чем не виноватые. Пошли к смерти.
Валерий Перевозченко, кажется, первый понял весь ужас случившегося. Он
видел начало катастрофы. Он уже верил в невоспол-нимость, в страшную правду
разрушений. Он видел в центральном зале такое... После того, что он видел,
реактор существовать не может. Его просто нет. А раз его нет, значит... Надо
спасать людей. Ему подчиненных парней надо спасать. Он за их жизни головой в
ответе. Так свою ответственность определил в эти минуты начальник смены
реакторного цеха Валерий Иванович Перевозченко. И первое, что он сделал,
пошел искать Валеру Ходемчука...
Свидетельствует Николай Феодосьевич Горбачевко, дежурный службы
дозиметрии в смене Акимова:
"В момент и после взрыва я находился на щите дозиметрии. Тряхнуло
несколько раз со страшной силой. Я подумал: все, крышка. Но смотрю, живой,
стою на ногах. Со мной на щите дозиметрии был еще один товарищ, мой помощник
Пшеничников, совсем молодой парень. Я открыл дверь в коридор деаэраторной
этажерки, оттуда - клубы белой пыли и пара. Пахнет характерным запахом пара.
Еще вспышки разрядов. Короткие замыкания. Панели четвертого блока на щите
дозиметрии сразу погасли. Никаких показаний. Что творится на блоке, какая
радиационная обстановка-не знаю. На панелях третьего блока (у нас
объединенный щит на очередь) сработала аварийная сигнализация. Все приборы
пошли на зашкал. Я нажал тумблер БЩУ, но коммутатор обесточился. Связи с
Акимовым нет. По городскому телефону доложил начальнику смены службы
дозиметрии Самойленко, который находился на щите первой очереди. Тот
перезвонил руководству службы радиационной безопасности- Красножону и
Каплуну. Попытался определить радиационную обстановку у себя в помещении и в
коридоре за дверью. Имелся только радиометр ДРГЗ на тысячу микрорентген в
секунду. Показал зашкал. Был у меня еще один прибор со шкалой на 1000
рентген, но при включении он, как назло, сгорел. Другого не было. Тогда я
прошел на блочный щит управления и доложил Акимову ситуацию. Везде зашкал на
1000 микрорентген в секунду. Стало быть, около 4 рентген в час. Если так, то
работать можно около пяти часов. Конечно, из условий аварийной ситуации.
Акимов сказал, чтобы я прошел по блоку и определил дозиметрическую
обстановку. Я поднимался до плюс двадцать седьмой отметки по
лестнично-лифтовому блоку, но дальше не пошел. Прибор всюду зашкаливал.
Пришел Петя Паламарчук, и мы с ним пошли в 604-е помещение искать Володю
Шашенка..."
А в это время в машзале, на отметке ноль, горело в нескольких местах.
Проломило перекрытие, на пол и на оборудование упали раскаленные куски
топлива и графита, куском бетонного перекрытия разбило маслопровод, горело
масло. Разбило также задвижку на напоре питательного насоса, хлестал
радиоактивный кипяток. В любой момент могли взорваться маслобак турбины и
водород в генераторе. Надо было действовать.
Но оставим на некоторое время машзал, где эксплуатационники, не щадя
жизни, проявляли чудеса героизма и не дали огню распространиться на другие
блоки. Это был подвиг. Не меньший, чем тот, который совершили пожарники.
Тем временем стажеры СИУРа Проскуряков и Кудрявцев, выполняя
распоряжение Акимова, выбежали в коридор деаэраторной этажерки и по привычке
свернули направо, к лифту в блоке ВСРО, но увидели, что шахта разрушена,
покореженный неведомой силой лифт валяется на обломках строительных
конструкций. Тогда они вернулись назад, к лестнично-лифтовому блоку.
Резко-как после грозы, но еще сильнее-пахло озоном. Расчихались. И еще
какая-то сила ощущалась вокруг. Но они стали подниматься наверх...
За ними в коридор деаэраторной этажерки выскочил Перевоз-ченко,
предупредивший Акимова и Дятлова, что пошел искать подчиненных, которые
могли оказаться в завале. Перво-наперво он подбежал к выбитым окнам,
выглянул наружу. Чрезмерно сильно пахло как бы свежестью, послегрозовым
воздухом, но во много крат сильнее. На дворе - ночь. В ближнем ночном небе
красные отсветы горящей кровли машзала. Если нет ветра, воздух обычно не
ощущается. А здесь Перевозченко ощушал будто давление невидимых лучей,
пронизывающих его насквозь. Его охватил идущий из глубины организма какой-то
нутряной панический страх. Но тревога за товари-
щей брала верх. Он посильнее высунул голову и посмотрел вправо. Понял,
что реакторный блок разрушен. Там, где были стены помещений главных
циркуляционных насосов, в темноте виден завал из битых строительных
конструкций, труб и оборудования. Выше?.. Он поднял голову. Помещений
барабанов-сепараторов тоже нет. Значит, взрыв в центральном зале. Там видны
очаги пожаров. Их много... "Ах, нет защитных средств... Ничего нет..."-с
досадой подумал он, вдыхая полной грудью воздух с радионуклидами. Легкие
обжигало огнем. Первая подавленность прошла, Перевозченко ощутил в груди, в
лице, во всем существе своем внутренний жар. Будто весь он загорелся
изнутри. Горит! Горит! "Что же мы сотворили?! Ребята гибнут... В центральном
зале, где был взрыв,-операторы Кургуз и Генрих.-. В помещениях ГЦН - Валера
Ходемчук... В киповском помещении под питательным узлом реактора - Володя
Шашенок... Куда бежать, кого искать первым?.."
Прежде всего надо выяснить радиационную обстановку. Перевозченко
побежал, поскальзываясь на осколках стекол, к помещению щита РБ, к
Горбаченко.
Дозиметрист был бледен, но собран.
- Какой фон, Коля? - спросил Перевозченко. Лицо его уже горело бурым
огнем.
- Да вот... На диапазоне тысяча микрорентген в секунду за-шкал, панели
четвертого блока погасли...- Горбаченко виновато улыбнулся.- Будем считать,
что пять рентген в час. Но, похоже, много больше...
- Что ж вы даже приборами не разжились?
- Да был вот прибор на тысячу рентген, но сгорел. Второй в каптерке
закрыт. Ключ у Красножона. Только я смотрел, та каптерка в завале. Не
подступишься. Сейчас пойду с Паламарчуком Ша-шенка искать. Не откликается из
шестьсот четвертого...
Перевозченко покинул щит дозиметрии и побежал к помещению главных
циркнасосов, где оставался перед взрывом Валера Ходемчук-Это ближе всего.
В сторону щита дозиметрии бежал из БЩУ Петя Паламарчук, начальник
лаборатории чернобыльского пусконаладочного предприятия. Напомню, он и его
подчиненные обеспечивали снятие характеристик и параметров различных систем
в режиме выбега ротора. Теперь было ясно, что в наиболее опасном месте - в
монолитном реакторном блоке, где только что долбанула стихия,- в 604-м
помещении безмолвствовал Шашенок. Что с ним? Помещение это ключевое. Туда
сходились импульсные линии от главных технологических систем к датчикам.
Если порвало мембраны... Трехсотградусный пар, перегретая вода. На звонки не
отвечает. В трубке непрерывные гудки. Стало быть, трубку сбило с аппарата.
За пять минут до взрыва с ним была отличная связь.
Паламарчук и Горбаченко бежали к лестнично-лифтовому блоку. "Я за
Ходемчуком!"-крикнул им Перевозченко, глядя, как они нырнули из коридора
деаэраторной этажерки в монолитную часть разрушенного реакторного отделения.
А ведь там всюду были разбросаны топливо и реакторный графит.
Паламарчук с Горбаченко побежали по лестнице вверх, на двадцать
четвертую отметку. Перевозченко по недлинному коридору на десятой отметке -
в сторону разрушенного помещения ГЦН...
В это время молодые стажеры СИУРа Кудрявцев и Проскуряков приближались,
продираясь сквозь завалы, к тридцать шестой отметке, на которой находился
реакторный зал. Наверху, усиленный эхом каньона лифтового блока, слышен был
клекот пламени, крики пожарников, долетавшие с кровли машзала и откуда-то
совсем близко, видимо, с пятачка реактора.
"Там тоже горит?.." - мелькнуло у парней.
На тридцать шестой отметке все было разрушено. Через завалы и
нагромождения конструкций стажеры прошли в большое помещение вентиляционного
центра, отделенного от реакторного зала теперь разрушенной монолитной
стеной. Было хорошо видно, что центральный зал надуло взрывом, как хороший
пузырь, а потом оторвало верхнюю часть, и стена осталась прогнутой, арматура
торчит радиальными рванинами. Кое-где бетон осыпался, и видна голая
арматурная сетка. Ребята постояли немного, потрясенные, с трудом узнавая
столь знакомые раньше помещения. Их распирала необычная и необъяснимая для
такого горя веселость, несмотря на то, что страшно жгло грудь при дыхании,
ломило в висках, горели веки. будто туда капнули соляной кислотой.
Вдоль коридора прошли к входу в центральный зал. Коридор узкий,
заваленный битыми конструкциями, стеклом Над головой ночное небо в красных
отблесках пожара, в воздухе дым, гарь, едкая и удушливая, и сверх всего
этого ощущение присутствия еще какой-то иной силы в воздухе, пульсирующем,
плотном, жгучем. Это мощная ядерная радиация ионизировала воздух, и он
воспринимался теперь как новая, пугающая, непригодная для жизни среда.
Без респираторов и защитной одежды они подошли к входу в ЦЗ и, минуя
три распахнутые настежь двери, вошли в бывший реакторный зал, заваленный
покореженной рухлядью, тлеющими обломками. Они увидели пожарные шланги,
свисающие в сторону реактора. Из стволов лилась вода. Но людей уже не было.
Пожарники отступили отсюда несколько минут назад, теряя сознание и последние
силы.
Проскуряков и Кудрявцев оказались у ядра атомного взрыва. Но где же
реактор?
Круглая плита верхней биологической защиты с торчащими во все стороны
обрывками тонких нержавеющих трубок (система КЦТК) под некоторым углом
лежала на шахте реактора. Бесформенно свисала во все стороны арматура
разрушенных стен. Значит, плиту подбросило взрывом, и она снова, наклонно
уже, упала на реактор. Из жерла разрушенного реактора шел красный и голубой
огонь с сильным подвывом. Видно, была хорошая тяга - сквозной проток
воздуха. В лица стажеров ударил ядерный жар с активностью 30 тысяч рентген в
час. Они невольно прикрыли лица руками, заслоняясь как бы от солнца. Было
совершенно ясно, что никаких поглощающих стержней нет, унесло взрывом. Так
что в активную зону опускать теперь нечего. Просто нечего...
Проскуряков и Кудрявцев, накрепко запоминая все, что увидели, пробыли
возле реактора около минуты. Этого оказалось достаточно, чтобы получить
смертельную дозу радиации (оба умерли в страшных муках в 6-й клинике
Москвы).
Тем же путем с чувством глубокой подавленности и внутреннего
панического чувства, сменившего ядерное возбуждение, вернулись они на
десятую отметку, вошли в помещение БЩУ и доложили обстановку Акимову и
Дятлову. Лица и руки у них были буро-коричневые (ядерный загар). Такого же
цвета была кожа и под одеждой, что выяснилось уже в медсанчасти.
- Центрального зала нет,-сказал Проскуряков.-Все снесло взрывом. Небо
над головой. Из реактора огонь...
- Вы, мужики, не разобрались...- растягивая слова, глухо произнес
Дятлов.- Это что-то горело на полу, а вы подумали, реактор. Видимо, взрыв
гремучей смеси в аварийном баке снес шатер. Неудивительно: сто десять
кубов-немало, так что... тут не только шатер, но и весь блок могло
разнести... Надо спасать реактор. Он цел... Надо подавать воду в активную
зону.
Так родилась легенда: реактор цел, взорвался бак аварийной воды СУЗ,
надо подавать воду в реактор.
Легенда была доложена Брюханову и Фомину. И далее-в Москву. Все это
породило много ненужной, лишней, вредной работы, усугубившей положение на
атомной станции и увеличившей число смертей.
Генрих и Кургуз после осмотра центрального зала ждали Пере-возченко,
чтобы получить задание на всю смену. Примерно за четыре минуты до взрыва
реактора Генрих сказал Кургузу, что устал и немного поспит. Вошел в
небольшую соседнюю комнатку, примерно шесть квадратных метров, глухую, без
окон. Там находился топчан. Он закрыл дверь и лег.
Кургуз сел за рабочий стол и учинил запись в оперативный журнал. Его
отделяли от центрального зала три открытые двери. Когда взорвался атомный
реактор, высокорадиоактивный пар с топливом хлынул в помещение, где сидел
Кургуз. В этом кромешном огненном аду он бросился к двери. Закрыл ее.
Крикнул Генриху: "Очень жжет! Очень жжет!" Генрих вскочил с топчана,
бросился открывать свою дверь, но из-за двери пахнуло таким нестерпимым
жаром, что он не стал больше пытаться, инстинктивно лег на пластикатовый
пол, здесь было прохладней, и крикнул Кургузу: "Толя, ложись! Внизу
холоднее!"
"Здесь хоть можно было дышать. Не жгло так легкие",-вспоминал потом
Генрих.
Они подождали минуты три. Жар стал спадать (над головой ведь открылось
небо). Потом вышли в коридор. У Кургуза сварило кожу на лице и руках. Она
висела лоскутьями. На лице и руках сильно шла кровь.
Они пошли не к лестнично-лифтовому блоку, откуда вскоре придут стажеры
Проскуряков и Кудрявцев, а в противоположную сторону-к "чистой" лестнице и
спустились на десятую отметку. Если бы они встретили стажеров, то наверняка
завернули бы их назад и спасли им жизнь. Но они разминулись.
По пути к БЩУ на двенадцатой отметке к Генриху и Кургузу присоединились
операторы газового контура Симеконов и Симонен-ко. Вместе направились на
БЩУ-4. Кургузу было очень плохо. Он истекал кровью. Ему трудно было
помогать. Кожа под одеждой тоже вздулась пузырями. Любое прикосновение
причиняло пострадавшему нестерпимую боль. Откуда он еще брал силы идти
своими ногами... Генриха обожгло меньше-спасла глухая комнатенка. Но оба
схватили по 600 рентген... Они уже шли по коридору деаэраторной этажерки,
когда из помещения БЩУ вышел Дятлов. Бросился к ним-"Немедленно в
медсанчасть!"
До здравпункта, а он находился в административном корпусе первого
блока, по коридору деаэраторной этажерки четыреста пятьдесят метров.
"Сможешь дойти, Толя?"-спросили ребята Кургуза. "Не знаю... Нет,
наверное... Все тело болит... Все болит..."