С) Всемогущество, анимизм и магия




«И сказал змей жене: нет, не умрете, но знает Бог, что в день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло» (Быт 3, 4.5).

В экзегетическом исследовании этого места мы отметили, что змей хорошо подготовился к встрече с женщиной. Однако тогда мы только могли психологически описать это обстоятельство, а не объяснить его. Теперь дело обстоит иначе. После того, что мы уже узнали о защитных механизмах женщины и психодинамической структуре сцены искушения, не нужно особенной аналитической проницательности, чтобы раскрыть остальные связи.

До сих пор мы могли наблюдать, как вследствие страха перед утратой объекта и связанного с ним страха смерти, а также под влиянием регрессии на оральный уровень, женщина интроецировала запрет Бога. Но теперь Он приобрел амбивалентные черты, и укоренившаяся глубоко в душе амбивалентность чувств нашла свое выражение в противодействии опасным стремлениям Оно и в стремлении Я следовать запрету. Предмет этой амбивалентной направленности чувств (дерево) обретал поэтому присущие табу амбивалентные черты.

Вместе с регрессией на уровень орального садизма восстанавливается та фаза развития (либидо), которую мы уже неоднократно называли нарциссической. Мы также уже указывали на то, что нарциссическая организация либидо тесно связана с верой в собственное бессмертие. Эти отношения нам предстоит сейчас рассмотреть.

Когда-то в своем прекрасном эссе Фрейд с удивлением заметил, что, хотя люди всегда должны сознавать необходимость смерти, они ведут себя так, как если бы смерти не существовало. Он объяснял это странное поведение так: «На уровне бессознательного каждый из нас уверен в собственном бессмертии» [51]. С точки зрения психоанализа, это убеждение основывается на самовлюбленности, уходящей своими корнями в ту стадию онтогенетического развития, когда «отдельные сначала сексуальные влечения уже слились в одно целое и нашли объект», «но этот объект не внешний, чуждый индивиду, а собственное, сконструировавшееся к тому времени “я”» [52]. Эта нарциссическая оккупация Я влечениями Оно приводит к тому, что собственное Я считают бессмертным. На языке теологии это может быть выражено так: всякий, кто перешел известную меру ненависти к самому себе, не верит ни в Бога, ни в вечную жизнь. Или, говоря положительно: необходимой предпосылкой веры в нечто, подобное бессмертию, является твердое принятие и одобрение самого себя (несмотря на негативное нарциссическое замещение депрессии соответствующими фантазиями об аде). На самом деле, в психическом развитии всегда присутствует известная доля нарциссизма. В таком случае тем более понятно, что регрессия на оральную стадию должна возродить сознание собственного бессмертия. В этом заключается «самый щекотливый пункт нарциссической системы» [53].

Вместе с верой в собственное бессмертие пробуждается вера в собственное всемогущество. Речь идет о «мании величия», которая, при схожих психодинамических процессах, встречается у шизофреников. Она не является «чем-то новым, а представляет собой … увеличение и прояснение предшествующего состояния» [54]. Отрезанное от внешнего мира и регрессивно возвратившееся в Я либидо является причиной вторичного нарциссизма, который внушает веру в собственное всемогущество. Таким образом, во «всемогуществе мыслей … можно видеть доказательство нарциссизма»[55] и, наоборот, возникновение этой веры можно объяснить регрессией на нарциссический уровень развития [56].

Однако всемогущество, богоподобие, теперь не передается Я напрямую; оно связано с удовольствием от запретного плода, а значит, орально опосредовано. Сначала здесь можно видеть, что регрессия, согласно различению, введенному Ш. Ференци, восходит не к «периоду магически-галлюцинаторного всемогущества», а к «периоду всемогущества, приобретенного с помощью магических действий»[57]. Одной веры в собственное всемогущество, очевидно, недостаточно, она должна быть подкреплена определенными практиками и действиями (у детей это, например, дергание ногами, складывание рук etc.). С другой стороны, эту стадию развития человек проходит еще до формирования того, что Фрейд называл «всемогуществом мысли», которое играет весьма значительную роль при неврозе навязчивых состояний и точно так же представляет собой «остаток древней детской мании величия» [58]. В классическом случае всемогущества мыслей женщина (в истории искушения) должна достичь всесилия не с помощью пищи, но при помощи определенных слов, формул etc. Скорее всего, здесь мы имеем дело с сочетанием орального элемента и «всемогущества магических действий».

Этим объясняется «магический» характер вкушения плода. 3. Фрейд связывал магию с анимизмом и рассматривал ее как «технику анимистического образа мыслей» [59]. Действительно, анимистическое мировоззрение с его верой в одушевленность неживого кажется предпосылкой веры в возможность 'влияния на объекты с помощью соответствующих магических практик. Но связь между ними не столько логическая, сколько психологическая. В ее основании должна лежать нарциссическая оккупация Я. Итак, Г. Нунберг справедливо замечает, что «условием для появления ощущения всемогущества является … эротизация Я»[60]. Нунберг провел интересное различие между чувством всемогущества и магии, которое выходит за рамки отношения «мировоззрения» и «практики», соединяя это различие с учением о частных влечениях. Он писал: «Если чувство всемогущества распространяется на все Я, то магия связана лишь с определенными функциями и органами… Кажется, что нарциссическое либидо сообщает Я чувство всемогущества, а эрогенным зонам — магию» [61]. То есть, говоря на языке теории либидо Фрейда, зоны тела, к которым осуществляется приток либидо, становятся инструментом магической практики божественного всемогущества. Тем самым круг замыкается: ведь если в библейском тексте говорится, что люди станут подобны Богу, когда съедят [запретный] плод, то мы точно также можем сказать, что нарциссически-либидинальный захват оральной зоны наделяет ее магическими свойствами, подобно тому как регрессия на оральную ступень развития либидо делает понятными причины возникновения представлений о бессмертии и всемогуществе. Вместе с тем, подтверждается предположение об очень ранней стадии онтогенетического развития, поскольку «всемогущество и магия … связаны с той ступенью развития личности, когда Я еще практически невозможно отличить от Оно, когда Оно, так сказать, находится «в непосредственной близости к Я”» [62].

То обстоятельство, которое мы описали с точки зрения индивидуального развития, с другой стороны, может быть описано в терминах истории религии. Если предположить существование определенной последовательности в историческом развитии религиозных форм, то можно было бы говорить о параллели, которую предложил Фрейд: «В анимистической стадии человек сам себе приписывает это могущество, в религиозной он уступил его богам» [63]. Значит, положение дел в ягвистском рассказе можно выразить так: женщина регрессирует с религиозной стадии на магическую. Дерево, [плод] которого она съела, может сделать ее причастной божественной жизни, потому что оно само является богом, — представление, широко распространенное в мифологии [64]. Отсюда следует то, что уже было отмечено нами в экзегетическом анализе, а именно: в акте вкушения плода имеется известная магическая черта.

Таким образом, нам становятся понятными два момента: во-первых, слова змея «нет, не умрете», и, с другой стороны, его заверение «если вы вкусите их, то будете как Бог». В обеих фразах, как мы уже знаем, действует сила Оно, которое наделяет Я бессмертием и приписывает ему магическое всемогущество. То, что в терминах психоанализа мы описали как регрессию на нарциссический уровень развития, согласуется с теологическим и экзегетическим положением о том, что все, чего прежде женщина ожидала от Бога и находила в Нем, она теперь хочет найти в себе самой. Осознание неустойчивости связи с объектом и вторжение страха в отношение женщины к Богу приводят к указанному вторичному нарциссизму.

Однако, мы еще не понимаем смысла другого замечания змея: Сам Бог знает, что, попробовав плод, люди станут подобными Ему. И все же это выражение является очень важным в психологическом смысле: здесь говорится, что зависть, вражда, страх и конкуренция имеют место со стороны Бога. Вопрос заключается в том, как нам следует интерпретировать такое положение дел с точки зрения психоанализа.

D) Проекция и отрицание

Мы продвинемся вперед в решении этого вопроса, если вспомним, что защитные механизмы идентификации и регрессии углубили конфликт желания и запрета и привели к полной амбивалентности чувств. Доказательством тому служит табуирование дерева; однако оно возникает вместе с регрессивно восстановленными представлениями о личном бессмертии и магическом всемогуществе. В известном смысле женщина стала нарциссически замкнутой. Вследствие притока либидо к собственному Я утрата объекта, которая, кажется, несет с собой смертельную угрозу, становится «неопасной». Однако углубившаяся амбивалентность должна переживаться тягостно и мучительно. Она представляет внутреннюю опасность и создает в Я тяжелый конфликт: Я не может считать себя бессмертным и одновременно находиться под угрозой смерти. Иными словами, вторичный нарциссизм требует устранить амбивалентность из Я [65]. Поэтому, чтобы преодолеть внутреннее противоречие, в котором находится женщина, необходим новый защитный механизм.

Случай паранойи, а точнее, анализ болезни главы сената Шребера предоставил Фрейду возможность исследовать, что происходит, «когда стремящиеся к всемогуществу душевные движения вступают в конфликт друг с другом» [66]. В этом случае часть несовместимых друг с другом стремлений перемещается вовне, т. е. «проецируется». В случае Шребера нарциссизм (в онтогенезе он должен быть связующим звеном между аутоэротизмом новорожденного и любовью к объекту) привел к гомосексуальному выбору объекта, который вследствие своей непереносимости для Я должен быть «вытеснен». Сначала это происходило путем превращения гомосексуального влечения в его противоположность: вместо чувства любви к мужчине возникла ненависть к нему. Однако это чувство также было невыносимо для Я, и поэтому его нужно было спроецировать на объект. Появилось ощущение [того, что] «он ненавидит меня». Возникшая таким образом мания преследования могла служить тогда оправданием для собственной ненависти (сформировавшейся как реактивное образование). Последовательность такова: «я его не люблю — я ненавижу его, потому что он меня преследует» [67]. Равным образом, в случаях маниакальной ревности также можно наблюдать смещение своих собственных непереносимых стремлений на другого человека: из собственного желания любви возникает ревность к мнимым влечениям другого: не я люблю, а она любит. Точно также и в случае с эротоманом, который направляет собственное отклоненное гомосексуальное влечение на противоположный пол, слишком сильно преувеличивая его, и проективно начинает верить в то, что огромное количество представителей другого пола влюблены в него. Во всех этих случаях защитный механизм проекции один и тот же: «Внутреннее ощущение подавляется и, после того как оно подвергнется определенной переработке, на смену ему приходит его же содержание в виде сознательного ощущения» [68].

При этом важно, что, в сущности, проекция относится к «опыту выздоровления», «воссоздания» первоначальных отношений. Если вытеснение отводит либидо от объекта любви, то проекция представляет собой «процесс исцеления, который отменяет вытеснение и возвращает либидо потерявшим его личностям» [69]. Поэтому, собственно, нельзя сказать, что «внутренне подавленное ощущение проецируется вовне; напротив, мы видим, как то, что было подавлено внутри, возвращается извне» [70]. При этом само отвлеченное от прежних позиций либидо в случае паранойи «направляется в Я, используется для расширения Я»[71] и, таким образом, регрессивно связывается с фиксацией на нарциссизме: возникает нарциссическая мания величия. Поэтому проекция представляет собой попытку «сохранить внутреннее единство с объектом» [72], несмотря на вынужденный разрыв отношений.

Применяя эти знания к ягвистской истории искушения, мы можем объяснить, как из такой психологической динамики следует ложное обвинение змея, который говорит, что, запрещая людям плоды, Бог тем самым хочет лишить их божественного всемогущества. Действительно, нарциссическое замещение Я регрессивно приводит к определенному типу мании величия с убежденностью в личном бессмертии и магической претензией на божественное всемогущество. Однако развитие этих тенденций затормаживается интроецированным запретом. Должен быть найден путь преодоления этой амбивалентности. До сих пор женщина вытесняла желание вкусить от дерева, т. к. оно было направлено против Бога и представляло собой непозволительную дерзость. Поэтому весь арсенал защитных механизмов был приведен в действие для того, чтобы сдержать опасное влечение. И все же змей продолжает говорить — влечение не может быть вытеснено, а возникающая амбивалентность невыносима. Тогда женщина помогает себе: она перемещает вовне собственное подавленное желание и проецирует его на Бога или, говоря более корректно в фрейдовском смысле, ее желание приходит к ней извне. Вкушая плоды [дерева], она не посягает на права Бога, скорее сам Бог своим запретом хочет нарушить права человека. То, что до сих пор казалось женщине запретным, теперь приходит к ней извне как нечто данное (в Боге). Таким образом, притязание змея, который не только слишком смело ставит под вопрос Бога, но, как мы уже видели в экзегетическом исследовании, прямо обвиняет Его во лжи, низости и страхе перед человеком, с точки зрения психической динамики находит простое объяснение. Женщина переносит вовне собственное чувство страха и желание взять то, на что имеет право только Бог, и теперь (защитный механизм проекции здесь действует бессознательно) ей кажется, что Бог, со своей стороны, также ощущает страх перед людьми и покушается на их права.

Облегчение, которое следует за этим, свидетельствует об успехе этого защитного механизма. Ведь сразу после того, как собственная амбивалентная враждебность по отношению к Богу была перенесена на [самого] Бога, возникло нечто вроде оправдания восстания против Него. После того как атакуемый превратился в атакующего, от него нужно защищаться. Итак, получается, что то, что должно вселять в нас глубокое чувство вины, может заставить нас держать голову высоко. В ходе экзегетического исследования мы отметили, что в этом месте впервые можно наблюдать нечто вроде «гордости». Теперь это становится понятным. Ведь и после преодоления амбивалентности сохраняется очевидный нарциссизм с присущей ему манией величия и претензией на всемогущество.

При этом речь шла о мотиве «зависти богов». Теперь этот [мотив] также проясняется. Г. Шульц-Хенке указывал на то, что одним из признаков зависти является задержка сильной хватательной (оральной) тенденции, в то время как «тяжелая агрессия» (полностью бессознательно) стремится прорваться вовне [73]. Далее можно сказать, что женщина проецирует на Бога вытесненную, подавленную часть своего желания. Ей самой ничего не позволено брать, а Бог хочет получить все. В этом причина особого рода гордости, которая тем более удивительна, что Бог предоставил в распоряжение людей весь райский cад. Психологическая логика, которая господствует здесь и приводит от запрета к борьбе за власть между Богом и человеком, была выражена Р.Д. Лэйнгом следующей формулой: «Я желаю того, чего я не могу получить, поскольку то, чего я не могу получить и есть то, чего я хочу» и «Я не хочу того, что могу получить, поскольку то, что я могу получить, есть как раз то, чего я не хочу» [74]. Кажется, сейчас речь уже идет не о запрете или его преступлении, а о жесткой альтернативе — «Бог или человек».

Нам, конечно, могут возразить, что для объяснения «рассказа о грехопадении» нет необходимости обращаться к таким параноидальным механизмам, как проекция и фантазии о всемогуществе. Читатель может спросить также о том, возможно ли всерьез полагать, что первый человек был параноиком. На это следует ответить, что сам по себе защитный механизм проекции не является психотическим, хотя отчетливее всего его можно наблюдать в случае шизофрении (здесь он и был открыт). Далее следует напомнить, что психогенетические предпосылки шизофрении формируются в период раннего детского развития, который М. Кляйн назвала «шизоидной позицией» и в котором большую роль играют механизмы, подобные описанным выше. Наконец, (и это очень важно) желание женщины на самом деле «безумно»: если в наши дни взрослый человек поверит в то, что благодаря определенным плодам он может стать всемогущим и что это запрещено Богом, то он, несомненно, будет признан параноиком. Здесь нет проблемы. Анализ истории искушения в большей степени возвращает нас к тем стадиям онтогенеза, которые возникают в начале душевного развития и, с точки зрения истории религий, связаны с архаическим материалом мифов. Если предположить, что «характерные для психозов страхи, которые вынуждают Я развивать специфические защитные механизмы, возникают в раннем детстве»[75], то нет ничего удивительного в том, что нам приходится анализировать процессы, которые играют одинаково важную роль как на ранних ступенях развития, так и в случаях некоторых психотических заболеваний. Теологу не следует упускать из вида, что у мифа нет иного способа выразить основополагающие теологические идеи, кроме как отнести их к самым ранним ступеням психологического развития, и что в остальном, с точки зрения психологии, разница между заблуждением и религией тождественна разнице между нарциссизмом и любовью к объекту. Во всяком случае, мы встречаем женщину, которая вследствие своего страха полностью отброшена назад[76] и действительно становится безумной, поскольку в отдалении от Бога она должна выдавать себя за Него. «Я не знал», — говорит Р.Д. Лэйнг, — «ни одного шизофреника, который мог бы сказать, что он любим — как человек — Богом — Отцом, Богоматерью или другим человеком. Он сам есть либо Бог, либо дьявол, либо находится в аду … Нам приходится … осознавать … его отделенность, одиночество и отчаяние» [77]. Так и женщина в Быт 3, 1–5: отделенная от Бога своим бесконечным страхом, она выдает себя за Него.

Наконец, на грани психоза находится полное отрицание змеем угрозы смерти, исходящей от Бога. Из экзегетического исследования этого места мы поняли, что змей обвиняет Бога во лжи. Это верно. Однако, тем самым мы еще не коснулись самого главного. Сначала слова змея относятся не к Богу, а просто имеют в виду отрицание реальности божественной угрозы. Только что в ходе психоаналитического исследования мы выяснили, что вера женщины в собственное бессмертие происходит из нарциссизма. Теперь мы можем сделать еще один шаг вперед и сказать, что нарциссизм женщины выполняет роль защитного механизма, который направлен против страха смерти и который А. Фрейд назвала «отрицанием в фантазии». Она говорит: «Если мы обнаруживаем этот механизм, который принадлежит к нормальной стадии развития детского Я, … в более позднее время, то в этом случае он указывает на развитие психического заболевания. В некоторых острых и сложных психотических состояниях спутанности сознания Я человека ведет себя по отношению к реальности именно таким образом. Например, под впечатлением внезапной утраты объекта, оно отрицает реальное положение вещей и замещает невыносимую реальность продуцированием иллюзии желаемого» [78]. Веру в собственное бессмертие вне Бога вполне можно назвать «иллюзией желаемого», а о ее происхождении из сферы Оно говорит также образ змея, который мы интерпретировали как воплощение (либидозного) влечения.

Понятие «отрицание» было впервые использовано 3. Фрейдом для характеристики специфически психотической утраты чувства реальности и отграничения сферы невроза. По сути, невроз указывает на утрату реальности, «именно в той ее части, к которой относится требование вытеснения влечений»[79]. Напротив, в психозе на место вытеснения приходит отрицание. Если невроз бежит от реальности, то в случае психоза реальность перестраивается по собственному желанию. Говоря известными словами Фрейда, «невроз не отрицает реальность, он просто не хочет ничего знать о ней; психоз отрицает ее и стремится ее заместить» [80]. Мы действительно видим, что то, что в психологии считается исходящим из Оно психотическим превращением «реальности» (которая зависит от Бога и оправдывает угрозу смерти) в мир собственных грез и иллюзий, в теологии называется грехом: бред, ложь, полностью замкнутый на самом себе мир, в котором есть только собственные желания и потребности, внутреннее пространство, в котором Бог — это Я, противоположное небо, ад. Во всяком случае, очевидно, что с психологической точки зрения, кроме психоза, нет никакого другого состояния, с которым грех был бы также схож в структурном отношении. Грех, как и психоз, делает человека полностью замкнутым в себе; вместе с верой в собственное всемогущество человек возвращается к инфантильной беспомощности и несвободе, которых он сам, однако, уже не замечает. Средства психоанализа не позволяют нам еще ближе подойти к тайне зла, которая столь неподражаемо описана в ягвистском тексте (Быт 3, 1–6): человек сходит с ума от страха, если он не чувствует защиты в Боге. Это пункт, в котором сходятся Ветхий и Новый Завет. Грешник подобен ребенку, который хочет быть Богом. Его спасение — новый «миф» о Боге, Который хочет быть человеком.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2016-04-12 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: