Кристина Золендз
Шрамы и песни
Автор: Кристина Золендз
Книга: «Шрамы и песни»
Серия: «Безумный мир» #3
Оригинальное название: Scars and Songs (Mad World #3) by Christine Zolendz, 2013
Перевод: Мария Дехтярь, Мария Демиденко
Редактирование: Яна Беликова
Бета-вычитка: Инна Тихонцева
Русификация обложки: Яна Сухинина
Переведено для группы: https://vk.com/dream_real_team
Любое копирование без ссылки
на переводчика и группу ЗАПРЕЩЕНО!
Аннотация
Шейн Макстон — солист популярной в Нью-Йорке рок-группы «Безумный Мир».
Но у него есть тайна — он не тот, кем его все считают. Он прибыл из древнего мира, из другого времени, когда еще ангелы ходили среди людей.
Прочитайте историю глазами Шейна о его запретной любви, его грехопадении и внутреннем смятении о наполненной неподдающимися логике эмоциями из жизни необычного человека.
Предупреждения:
1 — Здесь описаны события 1 и 2 книг серии («Грехопадение» и «Единственное Спасение») от лица Шейна.
Это ТА ЖЕ история любви Грейс и Шейна. Просто настала очередь Шейна рассказывать ее вам; в ней описано все, что вы уже читали, и гораздо большее.
2 — В истории присутствует рок-н-ролл, порочные ангелы, насилие, сквернословие, распитие алкоголя, употребление наркотиков, откровенные сцены и настолько раздражающие моменты, что вам захочется свернуть читалку и выбросить ее в окно. Непригодно для лиц младше 18 лет.
Пролог
Теплый ветер ласкал кожу, он принес запах полевых цветов, она всегда вплетала их в свои волосы цвета ночного неба. Внутри все сковало от ожидания встречи с ней в последний раз. Мы с Габриэлем каждый вечер шли по тропинке к человеческому дому. Я ничего не мог с собой поделать, ее душа пьянила и тихим шепотом взывала ко мне. Когда мы прибыли, глубокий раскат грома раздался над окружающей нас поляной и густым лесом. Являлся ли он зловещим предзнаменованием?
Во времена, когда мы не знали, что такое любовь, в день, когда она пальцами касалась моих губ... как смогла она всецело похитить мое сердце?
По правде говоря, нежные человеческие руки никогда прежде не касались меня, и мое сердце ныло от мысли остаться одному и желало их. Ее. Лишь ее. Она захватила все мои мысли.
Я знал, для чего мы с братьями-Григори — ангелами-наблюдателями прибыли в этот мир — защищать людей. Несложно. Однако не выразить словами, как больно не знать ее. Наблюдая за ней и защищая, я не смог не полюбить ее. Я должен был ее узнать, быть рядом... И я был. Годами между нами была особенная дружба, плотная связь, глубоко пронзившая мое сердце. Архангелы сказали, что на Земле мы последний день, последний раз, когда я увижу ее, только из-за совершенного другими. Другие Григорийцы, объятые похотью и гордыней, учинили хаос, захватив себе человеческих женщин. Настала необходимость искупить их вину и очистить мир от их преступлений. Грядет потоп.
Так долго мы с Селой стремились к дружбе, к чистоте, в то время как мир охватывал водоворот зла. Сидели, погрузив ступни в реку... вместе творили музыку... с каждым днем она похищала мое сердце все сильнее, позволяла держать себя за руку... до последнего вечера, когда меня сокрушила ее красота в свете луны. Она осталась единственной хорошей и чистой частичкой мира. Нетронутой.
Разве можно попрощаться со своим сердцем? Или душой? Единственной, кого полюбил сильнее самого себя. Я все еще мог ощутить скольжение ее рук, когда мы прижимались друг к другу, как она уткнулась лицом мне в шею, мы идеально подходили друг другу. Словно сотворена для меня, словно впервые я был цельным. Что в этом неправильного?
Они считают, что я смогу забыть это? Забыть ее? Просто закрыть глаза перед таким количеством эмоций и притвориться, что не жил этим? Вот как завершится великая любовь моего существования? Едва начавшись?
Наибольшая скорбь заключена в тяжелейших прощаниях. Я держал ее, пока она не перестала дрожать, пока не прекратили скатываться слезинки — их просто не осталось. Держал, пока она не прикоснулась щекой к моей, пока не заглянула мне в душу глазами цвета вереска. До тех пор, пока между нами не начал расти жар. Пока чистейшее безумие не сокрушило нас, в то время как наши тела взяли верх над разумом, и растущий жар не превратился в огонь, пожирающий разум и чувства.
Мои руки медленно гладили ее по спине, едва касаясь, словно перьями, они скользили по шелковистым волнам ее волос цвета вороного крыла. Дрожа, я слегка коснулся губами ее щеки и выдохнул. Слегка задел губами, будто это крылья бабочки, и это было весьма робким прикосновением, — мы словно пытались сохранить в памяти этот момент, то ощущение, прежде чем наши губы впервые встретятся. И в тот момент, когда наши губы еще не соединились, мы прошептали слова, связавшие нас навеки. Люблю.
Нежно пробуя, наши губы едва касались, словно мы возлюбленные, ищущие друг друга в темноте. Ее губы, мягкие как лепестки роз, манили меня, и я целовал их медленно, чувственно. Моя страсть, моя желанная любовь. Рядом с ней я забываю дышать. Как это может считаться неправильным? Наши губы двигались в унисон, открываясь друг другу, растворяясь друг в друге. Сердцем. Душой. Телом. Разумом. Переливаясь музыкальной симфонией в ритме ночи. Цепляясь друг за друга до самого основания. Ее губы несли сладкую муку, чисто черные волосы каскадом струились по моей коже. Пропустив ее волосы сквозь пальцы и схватив их, я прижал ее сильнее. Я целовал ее медленно, с благоговением, и знал, что сохраню веру в то, что ничто и никогда не сравнится с этим мгновением, когда я впервые поцеловал мою Селу, и что любовь моя будет длиться куда больше самой вечности. На губах заиграла улыбка, и, оторвавшись от ее губ, я посмотрел в ее прекрасные серебристо-серые глаза. Тогда я прошептал ей свои последние слова:
— Я отдаю тебе свое сердце, навечно.
Ее прекрасное тело словно кипело под моими руками, оно едва касалось моей груди, ее сердце бешено билось. Последний звук, последнее ощущение, связанное с ней. Я и не предполагал, что Габриэль станет свидетелем моего греха. Габриэль, мой брат-Григориец, мой лучший друг и предатель.
Таким образом, на каких-то несколько мгновений мы поверили в существование нашего собственного прекрасного мира; нашего рая. Заметив наблюдающего за нами Габриэля, притаившегося, я осознал, что больше нет такого понятия как «мы». Любовь улыбнулась нам лишь на краткий миг, но она оказалась не гостеприимной; ее сияющий лик отвернулся от нас, оставив нас прощаться.
Глаза его от неистовства стали красными, в месте, где он скрывался, леса и зеленые склоны почернели. Сладкие фруктовые сады и плещущиеся водопады сгнили или высохли. Габриэль стоял передо мной, наблюдая за падающими с неба звездами, за великими муками о потерянном рае.
Пугающе быстро выражение его лица сменилось на гнев и ненависть, зависть и отчаяние. Я ощутил свой личный апокалипсис, два события моего существования — самое прекрасное и самое душераздирающее. Мою любимую вырвали из моих рук, и Габриэль, брат мой, затащил меня в ад всего лишь за один невинный поцелуй.
Я считал, что на этом моя история закончится, но, как оказалось, это только начало.
Затем наступила тьма.
Открыв глаза, я впервые за все время своего существования познал страх. В растущем отчаянии холодной каменной камеры и полном отсутствии света я точно понял, где нахожусь. Понял, что нахожусь в человеческой обители, а не в ангельской, что моих крыльев больше нет.
Однажды я слышал, как Михаил и Габриэль называли подобные тюрьмы Отречением или Отсрочкой. Единственная клетка во всем аду, способная сломить ангела от веры, души, чего угодно значимого для него, если только он не будет бороться изо всех сил. Она забирает вашу сущность и ломает дух; человечность сотрется в пыль.
Она была настолько узкой, что моя спина и плечи касались ледяных камней двух стен по бокам, а к еще одной я был прислонен спиной. В таком пространстве я мог только поднять пальцы и провести ими по гладкому металлу двери напротив. Если бы я мог — упал бы на колени. Я провел там дни, месяцы, годы, десятилетия. Здесь время не шло.
После вечности, проведенной в заключении, резкий свет от открывшейся двери ослепил меня. Я не видел существа, связавшего мои руки толстым шнуром, только от ощущения перьев понял, что он один из нас.
Он вел меня вдоль длинного тоннеля, в котором были лишь двери, одни только двери от тюремных камер. Звуки плачущих ангелов заполонили все вокруг, я думал, что кровь пойдет из ушей. Ужас. Страх. Безумное отчаяние.
Существо затащило меня на небольшую площадку и провело в пещеру. Над нами были слышны пение хора и смех в раю. Я знал, что увидел бы, подними я голову, мое тело желало вернуться домой.
Под ногами кроваво-красные булыжники протянулись в узкую дорожку, ведущую вниз в великие просторы настоящей тьмы. Много раз я слышал, что где-то здесь есть проход в ад. Не предполагал, что он такой широкий, что здесь так пусто и тихо, и так просто пасть.
Существо толкнуло меня на каменный настил, я встал пред четырьмя золотыми тронами. Четыре архангела восседали на тронах: Михаил, Габриэль, Рафаил и Фануил.
Прежде чем я успел произнести хоть звук, голос Габриэля эхом прозвучал от стен, заставляя вибрировать камни у меня под ногами.
— Порочность Григорийцев разрушила человеческую расу. Мы видели, как много крови пролилось на землю, и все творящиеся беззакония. Души людей выступили против Григорийца, прося рассмотрения перед Всевышним. Вы узрели содеянное, учиненную нечестивость на земле и раскрытые божественные тайны рая людям, стремящимся их познать. За свое участие, Шамсиил, ты будешь приговорен.
Я посмотрел прямо на Габриэля.
— Где Села? — Я знал, что не совершил ничего плохого.
От моего взгляда Габриэль отвернулся. Он поднялся с трона и умчался куда-то назад.
— Если этот жалкий человек стоит больше твоих крыльев, твоей вечности, так тому и быть. Ты не должен был влюбляться в эту девушку. Лучше бы ты упал с горы Синай. Тогда бы ты понес куда меньше потерь, — прошептал он.
Выражение лица Михаила смягчилось, стоило ему услышать громкие слова нашего брата.
— Дитя отправится прямиком в рай. Ее пощадят, — пообещал он мне.
В тот же момент крылья Габриэля охватили меня. Они пожирали меня. Это был не суд, мне НЕ дали возможности на оправдание. Я был приговорен. Изгнан. Падший.
Затем опять наступила тьма, освещенная лишь горящим огнем ада. Огненная. Ярость. Ломала. Разрушала мою душу.
Существование. —
По крупицам.
Вечность.
Ад.
Пока ветер не принес шепот надежды прямо мне в душу. Я попал на землю, на свободу.
Свободу?
Когда впервые за века мои глаза открылись, я увидел мягкий свет заходящего солнца сквозь грязное окно бара. Мое тело, теперь человеческое, распласталось на холодном и влажном кафельном полу. Где-то сверху я слышал, как что-то капает, а также жужжание насекомых, летящих на верную смерть, ударяясь о грязное окно. Теперь все стало приглушенным, тусклым и унылым по сравнению с миром, каким я его знал. От всего окружающего меня во рту стало горько, отчаяние и онемение наполнили каждое мое чувство. Я ощутил, что этот воздух не стоит моего дыхания, но пока сердце качало кровь, в меня проникал загрязненный кислород. Тело мое дрожало, его судорожно трясло и ломало. Серебряный кончик иглы лежал под моей болезненно белой рукой; струйка ржаво-красной крови бежала из яркого синяка в месте укола. Мое новое тело начало очищать себя, оставляя вокруг грязь от убогой отравы.
Бледная девушка с синяками под глазами и расширенными зрачками сидела рядом и хихикала.
Затем меня накрыли воспоминания, показывая мне эту жизнь. Вот кто я теперь — жалкий растратчик жизни, Шейн Макстон. Зависимый от героина. Наркоман. Со странной сексуальной жизнью. Вор. Лжец. Подлец. Человеческий отброс.
Три недели ушло, чтобы избавить это ужасное человеческое тело от всей гадости, которую он вводил в вены и запихивал себе в нос. Двадцать одна ночь рвоты, судорог, тяги, пота и попыток содрать кожу своей новой оболочки, чьей жизнью я теперь должен жить. Три долгие недели я дрожал и потел сидя под одеялом, одинокий и потерянный.
На самом деле жизнь в этом теле, становление человеком, все лишенные смысла эмоции оказались хуже самого ада. В этом мире стало меньше тьмы, чем раньше. В нем есть свои тьма, хаос и зло. Невозможно описать, как сияло солнце раньше в раю по сравнению с тем, как сейчас. Отовсюду веяло тепло и сияние, и ты мог его видеть, чувствовать, и мог ощутить все живое... сейчас все превратилось в унылый заменитель мира, много лет назад увядшего в муках. Тогда земля была глубже и богаче, и у всего, от пылинки до травинки на вершине горы, была своя жизнь и история, все было значимее.
Селы больше нет. Теперь я просто мешок плоти и костей. Шейн Макстон, некогда бог среди людей.
Прошли месяцы в теле Шейна, я стал им. Мне не оставалось ничего, кроме как стать Шейном.
Девять месяцев я был Шейном. Девять мучительных месяцев в этом человеческом теле, состоящем из высокоразвитого множества нервов. Эмоций, гормонов, желаний, которым управляют потребности. Ходячие, говорящие обезьяны. С собственными умами, побуждениями, и такие свободные.
С тех пор как я не ангел, с тех пор как у меня отобрали крылья и все остальное, мне это чертовски подходит.
Единственное, что мне надо сделать — постараться забыть, кем я был. Забыть, кого любил. Просто забыть. Ко. Всем. Чертям.
Глава 1
Я был настолько пьян, что комната кружилась и вращалась вокруг меня. Где-то на фоне играла музыка, какая-то оптимистичная поп-песенка, от которой возникло желание взять почти пустую бутылку виски, что я держал в руках, и разбить ей динамики. Я надеялся, что Джек Чертов Дэниелс станет моим лекарством от этой жизни. Где бы я ни сидел — всюду стучали басы. Бум. Бум. Бум. Звук бил по костям. Бум. Бум. Бум. Голова отяжелела от музыки, остальное тело было в комфортном оцепенении. Бум. Бум. Бум. Виски ударило в вены; я искренне посчитал, что в них алкоголя больше, чем, собственно, крови. В течение последних девяти месяцев в моих венах плескался этот яд в попытке заглушить горечь этой жалкой жизни, в которую меня забросило.
Я почувствовал, как кто-то тянет бутылку. За нее взялась пара незнакомых мне рук. Приоткрыв глаза, я увидел, кому они принадлежали: девушке с головой у меня между ног. На секунду я задумался, как сюда попал и огляделся вокруг. Квартира Такера, которую он делил с двумя участниками моей группы, и, кажется, здесь находилось еще несколько девушек. Наверно, еще одна тусовка. Такер сидел рядом, уставившись на девушку у моей промежности.
— Привет, сладкая. Когда закончишь с ним, можешь подойти со своими горяченькими губками ко мне, — сказал он.
Плотно закрыв глаза, я отчаянно пытался подавить чувство паники, зудящее под кожей. Я все еще Шейн. Все еще в теле Шейна Макстона. Застрявший. Как человек. Навсегда.
Мое тело словно разрывало быстрым течением, затягивало, накрывало. Топило. У меня не осталось сил или желания на попытки выплыть, мне лишь хотелось уйти на дно. Каким-то образом забыться, позволить тьме поглотить себя.
— О, прекрасная в цветенье нив! Под небом нет синей, могучий красочный массив над житницей твоей! Америка! Америка! Бла, бла, ла, ла, ла, лааа...[1] — мимо нот пропел Такер.
— Что за хрень ты творишь? — Вопрос пробормотали так невнятно, что я едва его разобрал. Я открыл глаза, чтобы понаблюдать за беседой: у меня между ног на коленях стояла девушка, губами обхватив мой член, и она говорила с Такером.
— Ну? — спросила она. — Ради чего святого ты решил спеть национальный гимн в тот момент, когда я делаю это?
Я немного удивился, что мой член попал кому-то в рот, пока я был в отключке, но удивился не особо. Не в первый и даже не в пятый раз. Да, со стороны казалось, что у меня очаровательная жизнь. Хотя кажется нереальным одновременно сосать мне и разговаривать с Такером. Это должно обеспокоить меня, или нет?
Такер заржал и пихнул меня локтем.
— Это не национальный гимн, — промычал он. — Просто патриотическая песня[2]. Тупица, проклятый гимн — это Усыпанное звёздами полотнище. Я пою это дерьмо, чтобы его член упал, и ты начала сосать мне!
Голова была настолько тяжелой, что я откинул ее на спинку дивана из липовой кожи, и так развалился. Я приложил все силы, пытаясь сказать хоть слово. Комната кружилась все быстрее, и я начал ощущать жар рта, обхватившего меня, берущего глубоко прямо до глотки.
— Заткнись, Так, — пробормотал я, хватая девушку за затылок, запустив пальцы ей в волосы и заставляя двигаться быстрее. Я не знал имени этой телочки. Дьявол, я даже не помню, как здесь очутился. Последнее, что осталось в памяти, это сцена. И мысли о том, что было бы здорово съесть парочку бурито из Тако Белл.
Девушка вытащила меня из своего рта, вылила виски мне на член и стала сосать так быстро, что ни одна чертова капля не упала на пол. Холодная жидкость и ее горячий рот — единственное, что я ощущал. Жар. Холод. Жар. Холод. Я слишком пьян. Опьянительно-пребухой.
— Вот это гребаный талант! Ни одной капли не упустила. Можно я буду звать тебя Пылесос? Дайсон? Нет, нет... Грязная дьяволица. Вакуумная Виксен, — промычал Такер.
Я приложил все свои силы, чтобы повернуть голову и взглянуть на Такера. Он держал себя за промежность, и, к дьяволу, даже знать не хочу, какой чертовщиной он сейчас занимался. Гад ползучий. Ни за что на свете не кончу в рот этой телке с ним поблизости, зная, что он пялится на мои причиндалы и от этого заводится. И я все еще думал о бурито. Я отодвинул лицо девушки и споткнулся, пытаясь встать. Девушка, недавно делавшая мне минет, скрестила руки на груди и надулась. Я даже не мог сфокусироваться, на что она смотрела. Кажется, подумал, что у нее рыжие волосы...
— Ну, Шейн, пойдем к тебе в квартиру, — проныла она.
— Ни за что, э-э... КакЧертТебяТамЗовут. Таку твой минет нужен больше, чем мне. ПойдуСпать. — Я повернулся к Такеру и покачал головой, от этого чуть не упал лицом на пол, но удержался на ногах. Ладно, я чертовски шмякнулся об стену, но это не важно. — Такер, это было самым омерзительным дерьмом в мире. Еще раз приблизишься к моему хозяйству, когда мне сосут, и я вырву твои глаза и поджарю их в микроволновке.
Минетчица подскочила, и я отшатнулся от нее. Комната закружилась еще сильнее. Это было похоже на чокнутую, вышедшую из-под контроля карусель. Я почему-то сразу испугался, что она отрастит клыки и высосет из меня жизнь. Неуклюже сполз по стене. Какого хрена пол оказался так близко? Проклятье, будучи настолько бухим, идти куда-то... нереально.
— Чувак... где, черт тебя дери, мои ноги?
— Нет, Шейн, не уходи! И я уже говорила тебе в баре, где-то пятьдесят бразиллионов раз, меня зовут Джоли... Ну же, давай я отведу тебя в квартиру. Я позабочусь о тебе, и потом бы мы с тобой поспали и...
Пятьдесят бразиллионов раз? У этой детки ум, как у кирпича. Я вырвал у нее из рук свою бутылку виски.
— На. Хер. Я не сплю у себя дома с девушками. КакогоЛешего? ИдиСосиКомуНибудьДругому.
— Но ТЫже солист! Не он.
— ДаПоФиг, я ухожу. И ВискиУходитСоМной. — Это я, гребаный солист и жалкий гитарист. Больше никто. Пустышка. Абсолютная. Ни тени от божества, которым я был раньше. Я солист. Что хоть это такое? Кому до этого дело? Я своим голосом не лечу от чертового рака, или лечу? Нет. И уж точно уверен, что мой член — это не лекарство от рака, так какого дьявола она так жаждет запрыгнуть на него. И это не значит, что когда-нибудь я ей это позволю.
— Соси, Шейн Макстон! — прокричала мне девушка.
— Хорошо, но мне с тобой в этом не сравниться, милая.
Когда я вышел в коридор и обернулся, детка уже посасывала нижнюю губу Такера. Все теми же губами, что и мой член недавно. Меня вырвало прямо на коврик. Затем я рассмеялся, потому что никакому дьяволу не заставить меня чистить его от неоново-зеленой блевотины, и сомневаюсь, что меня хоть кто-то видел. И это было второе пятно у Такера, все удивлялись, откуда красное на коврике под столом. Клянусь, я думал, он убил проститутку.
Я прошатался до двери, помахал на прощанье тому, кто мог меня увидеть и фактически пополз по коридору до своей квартиры. Каждый вечер проходил одинаково. Каждый. Вечер. Еще одно выступление будет завтра вечером, еще одна вечеринка. Заканчивается каждая тем, что я пытаюсь... забыть...
Звук захлопнувшейся за мной двери напугал меня, оставив все голоса во внешнем мире, немного избавив от стресса и тревоги. Звуки музыки и вечеринки ушли, и наконец я остался сам с собой, с тем, который я, а не кусок дерьма, которым меня считали. Я ввалился в спальню, потянулся за гитарой и начал изливать душу.
Иду по длинному извилистому пути,
Там темно, и я одинок,
Есть я, где-то вот здесь,
Но где, черт возьми, дом мой?
Пою слова этой скорби тому, кто внутри,
Мальчишке с запятнанным нимбом, израненными мечтами,
И братьям, что лгут,
Молю о милости и искуплении.
С надеждой в человеческой скорлупе
Сквозь дым и пепел
И адский огонь, в котором я взывал к дому,
Но никогда не жалел о свершенном.
О ней мое сердце тоскует,
Забрали ту, что создана для меня была,
И остались у меня лишь песни и шрамы.
И вот он я,
Опять одинок
Со своими песнями и шрамами,
Затянут в этот мир,
Что ангелам не принадлежит.
— Шейн Макстон, «Безумный мир»
Боже милостивый, я чертовски скучаю по ней.
И я отключился, обнимая гитару, со все также расстегнутой ширинкой и торчащими причиндалами. Готовясь пережить еще один бессмысленный, никчемный, жалкий завтрашний вечер.
Глава 2
Когда я проснулся на следующий день в шесть утра, конечно же, вечеринка еще не закончилась. Но тем не менее, она каким-то образом перекочевала в мою квартиру. А я почему-то находился в комнате-на-одну-ночь, да еще и не один. Чье-то полуобнаженное загорелое тело лежало рядом со мной. Что?
На девушке была надета черная юбка, настолько крошечная, что обнажала ее зад, и его изгибы грязно улыбались мне. Прииивееет.
Я медленно поднялся и потянулся за боксерами, закинутыми на спинку стоящего в углу кресла. Схватив их и быстро натянув, я встал у окна, куда светило восходящее солнце, и начал рассматривать то, что оставил в кровати. Она лежала ко мне задом, голова на руке, и длинные золотистые волосы рассыпались по подушке.
Что, черт возьми, вчера было? Я опустил взгляд на девушку, к горлу подступила тошнота, я попытался вспомнить, что делал после того, как играл на гитаре. У себя в комнате. В одиночестве.
Помню стук в дверь. Блондинка была топлесс, и, дьявол, я же всего лишь человек.
Затем мы кое-как доползли до комнаты-на-одну-ночь, все время целуясь и полизывая друг друга, переплетаясь языками, ртами, пальцами. Там мы рухнули на кровать. Она стянула мои боксеры и сразу же плотно, на грани боли, обхватила губами мой член.
Дальше помню, как открывал ящик для шлюшек и швырял ей пачку презервативов и что мы использовали их все. Глубоко вздохнув, я обхватил лицо руками. От нахлынувшего чувства вины комок в горле встал. Прошло девять месяцев, а я до сих пор чувствовал себя чертовски виноватым. Я занимался подобным дерьмом, чтобы забыться, чтобы забыть Селу. Напивался, чтобы забыть ее, забыть, кем был. И спал со всяким отребьем, вешавшимся на меня, представляя на их месте ее, пытаясь позабыть, что больше никогда ее не увижу.
Тело на кровати зашевелилось.
— Уже уходишь, Шейн?
Мои мышцы напряглись, и я подавил чувство вины.
— Ага.
Девушка села, и простынь сползла вниз, открывая мне обзор на парочку дерзких сисек. Склонив голову на бок, она бесстрастно спросила:
— Значит, так? Или мне вернуться после сегодняшнего выступления? — Руками она начала медленно ласкать себя, сжимать грудь, изо всех сил пытаясь привлечь мое внимание. От нее за километр несло отчаянием, и единственным моим желанием стало принять душ и отмыться от нее.
Матрас заскрипел, она отбросила простыни и медленно, с намеком скользнула рукой вниз по животу себе под юбку. Она задрала ткань, чтобы я увидел, как она пальцами скользит по влажной коже. Ее ноги были очень широко раздвинуты, я словно присутствовал на телевизионном шоу.
Я покачал головой и выдал ей самую сексуальную из моих улыбок.
— Не, но все равно спасибо. Было... весело. — Развернувшись и дойдя до двери, я взглянул на нее в последний раз. — Если нужно такси или еще что, дай знать кому-нибудь из нас.
— Ты издеваешься? И это после всего, что вчера между нами было? — завопила она. — Я... я думала, что нам так хорошо вместе. Я... мне казалось...
Развернувшись на пятках, я наклонил к ней голову.
— Ты знала, на что шла, когда стучала ко мне в дверь.
Она вскочила, подняла с пола свою футболку, натянула ее через голову и посмотрела на меня.
— У тебя хоть капля уважения к женщинам есть? Тебе что, совсем на меня срать? — Поскольку она надела футболку задом наперед я рассмеялся. Она швырнула в меня подушкой.
Я скрестил руки на груди.
— Если незнакомка входит в мою гребаную личную спальню с голыми сиськами и умоляет попользоваться ею, к черту отказываться. Зачем? Ты даже не думала о безопасности, когда запрыгнула на колени к незнакомцу и скакала вверх-вниз на его члене. Так почему этому незнакомцу должно быть не срать на тебя? Я даже имени твоего не знаю. Парни относятся к девушкам так, как те относятся к себе, и если ты сама себя не уважаешь, какого хрена я тебя должен уважать?
Выбежав из комнаты и зайдя в свою спальню, я захлопнул и запер за собой дверь. К черту всех. Я не понимаю всех этих людишек, как и всех этих крышесносящих эмоций, так мучающих меня. Свернувшись на кровати, я уснул, и спал, пока не зазвонил будильник, оповещающий, что пора репетировать к очередному концерту.
Пока я чисто автоматически собирался, желудок сжался, зная, что сегодня его ждет повторение всей вчерашней хрени.
Вечер начался как обычно — мы с парнями в баре перед выступлением. Толпа девочек за столиком рядом с нами, и мы, показывающие мастер-класс худшего пикапа, пытающиеся снять их. Это уже стало игрой, потому что после выступления каждая отказавшая нам девушка будет ползать на коленях, расписывая, насколько мы хороши. Каждая девушка. Любая. Без вопросов. Я еще не встречал девушку, которая бы отказала. В любом случае, не тогда, когда парни из «Безумного мира» ошиваются рядом.
Такер, который даже не являлся участником нашей группы, был в этой игре лучшим, но только потому, что знал худшие способы пикапа в мире. Полагаю, где-то у него есть книга, в которую он эти способы записывает.
— Отличные ножки, а когда они раздвигаются? — спросил Такер девушку, сам над собой посмеиваясь.
Усмехнувшись, я подхватил:
— Если подбросить монетку, есть ли у меня шанс всунуть? — Девушки скривились от отвращения, в неверии качая головами.
Алекс, ритм-гитарист и клавишник, локтем ткнул мне в живот, чтобы я заценил его попытку.
— Эй, а как насчет раздвинуть свои ножки и позволить мне языком провести путь к твоему сердцу? — Он с сексуальным намеком (по отношению к девушкам) пошевелил языком между пальцев. Я сильнее расхохотался.
Брейден, басист, хрюкнул прямо как свинья, и пиво потекло у него из носа. Мы все завыли от смеха. Отсмеявшись, он выкрикнул:
— У меня есть пестик. Ему не хватает твоей тычинки!
Итан, барабанщик, лишь смеялся вместе с нами. Он никогда не участвовал в наших детсадовских играх. Он единственный из всех нас был в разводе, с двумя детьми и собакой. Наверно, у него и чокнутая кошка была.
Такер выдал еще:
— Если бы этот бар был мясным рынком, вы были бы там лучшими ребрышками! — Эта фраза заставила девушек пересесть за другой столик подальше от нас, дебилов. Кроме одной, что показала мне средний палец, но так и осталась сидеть с сексуальной улыбочкой на лице. Легко.
Я встал со своего места и склонился над ее столиком, прямо перед ее лицом.
— С удовольствием, — прошептал я. Я протянул ей руку, и, как и думал, она схватила ее своими потными ладонями.
Я отвел ее в одну из подсобок. Это место отлично подходило для секса. Чаще всего меня как-то не вдохновляло тащить домой женщин, настолько легко раздвигающих передо мной ноги. Все они легко раздвигали ноги, мне даже искать не приходилось. Они сами прыгали мне в руки после выступлений. Хотя будем честными, без преувеличений, они сразу после выступлений запрыгивали прямо на наши члены. Да, именно так. Так легко.
Девушка зашла в подсобку, подняла юбку до талии и наклонилась, уже готовая. На ней не было даже чертова белья. Вот дерьмо. Наверно, с этой надо использовать презерватив, раз она так чертовски легкодоступна. Она облокотилась руками о шкаф с ящиками пива, склонила подбородок к плечу и улыбнулась.
— Я Кристал. — Она что, решила представиться?
— Э, привет. Приятно, э-э, познакомиться, — засмеялся я. Да на кой черт мне ее имя? Я не собирался звать ее по имени.
Она повернула голову и еще шире раздвинула ноги.
— Господи, скорее бы рассказать подругам, что я перепихнулась с солистом «Безумного мира». Эти девушки, с которыми я пришла, мы просто работаем вместе. Они не представляют, насколько ты знаменит. — Вот она, причина, почему мой член был нарасхват. Я — Шейн Макстон, солист «Безумного мира». Знаменитость. Да. Никто ни черта не знал, кто я на самом деле.
Я был счастлив, когда она наконец отвернулась. У меня не было настроения смотреть ей в лицо, ее голос раздражал, я боялся, что мой бедный член опустится.
— Но не думай, я не часто так делаю, — сказала она, повернув голову, когда я надевал презерватив. — Не хочу, чтобы ты считал меня легкодоступной, — произнесла она хриплым голосом.
— Да, мы не хотим, чтобы тебя считали легкодоступной, — посмеивался я. Я схватил ее за голые бедра и с такой легкостью вошел в нее. Я точно знал, что она самая легкодоступная девушка из тех, что я встречал.
Она громко застонала, прямо как порно звезда, отчего мне стало смешно. Я отстранено наблюдал, как она энергично двигается на мне, и взглянул на часы. Осталось около десяти минут до выхода на сцену.
Кристал вопила, кричала, стонала, ругалась, а в какой-то момент чертовски меня напугала, заржав как кобыла. Честно. Почувствовав, как она сжалась вокруг меня, я излился, сбросив сексуальное напряжение своего тела. Хотя лучше бы подрочил. В таком случае не получил бы жуткую головную боль, и был бы один, так или иначе. Шлепнув ее по заднице, я вышел из нее.
— Спасибо, детка. Увидимся. — Уже дойдя до двери, я совершенно не помнил, как она себя называла.
Выйдя из подсобки, я отправился на сцену. Тело должно бы быть удовлетворено, расслаблено, чего никогда не происходило после девушек. Изнутри все скручивало, и мне хотелось сходить исповедоваться. Вот она, самая смешная мысль.
Как обычно, чей-то черный кружевной лифчик прилетел мне в руки. Девочки бросали мне так много всякой хрени, что я мог бы открыть магазин белья. И разбогател бы.
И, как и раньше, прежде чем выступать, я присматривался к публике в поисках чего-то, сам не знаю чего. Я просто знал, что где-то там что-то есть, и однажды я это отыщу и вернусь домой. Вернусь и увижу ее.
Я схватил микрофон. Перед глазами предстала Села, как она выглядела, когда я пел. Прошло много времени с тех пор, как мы виделись, ее образ слабый и размытый, и я боялся, что скоро не смогу вспомнить ее красоту.
Я начал выступление с медленной песни, которая так напоминала о ней. Тело трясло от одного воспоминания, как мы держались за руки, но это было так давно, и я знал, что больше никогда ее не увижу. Она мертва. И сейчас были лишь десятки пустышек, в которых я запихивал свой член, пытаясь забыть о ней. И спал с каждой проклятой девушкой, чтобы стереть ее из памяти. Любой девушкой: высокой, низкой, блондинкой, рыжей — любой, не похожей на мою Селу. От них требовалось лишь улыбнуться.
Остаток песни прошел туманно, публика сияла, излучая энергетику; отчего казалось, что у меня еще остались крылья и я могу воспарить над всеми.
Меня захватила музыка, и все мысли о ней я отправил в дальний ящик. Я глубоко их запрятал, чтобы не вспоминать остаток ночи. Мне уже не вернуться. Не вернуть крылья, и уж точно не увидеть ее. То время ушло, завершилось, испарилось. В этом мире для меня не осталось ни любви, ни надежды.
Именно тогда, выдергивая меня из размышлений, посреди танцпола раздались потрясающие звуки драки. Со сцены было отлично видно: полеты кулаков, отличные удары с разворота и невероятное сальто назад. Наконец я что-то ощутил. Тело наполнила необузданность и ярость. Как же я скучал по сладкому безумию от выплескивания гнева Божьего.
В этот момент я увидел ее.
Софиты темно-синими бликами играли на ее длинных, блестящих, черных как смоль волосах. В руках удивительного цвета молочной слоновой кости она пыталась удержать два напитка. Лицо ее было спрятано за завесой темных волос, и я готов был пожертвовать членом, настолько я был заинтригован, чтобы рассмотреть ее лицо. Нахлынувшая от драки ярость медленно переросла в плотский голод. Сердце в груди забилось ускоренно и хаотично.
Один из дебоширов локтем попал в худенькую блондиночку, отскочившую на девушку с волосами цвета вороного крыла. Напитки выплеснулись прямо на белую футболку. Она отбросила пустые бокалы и начала ругаться.
Недолго думая, я спрыгнул прямо к ней. Она подняла голову, показав безупречную кожу цвета слоновой кости; черные как смоль волосы, каскадом струящиеся вокруг лица, будут вечность преследовать меня. Она стрельнула в меня глазами, и я забыл, как дышать. Они были самого разрывающего цвета, светло-серыми, ближе к серебряному, окруженные объемными, длинными черными ресницами. Ни у кого не должно быть глаз такого цвета, с бледно-лиловыми крапинками в глубине. Я готов был забыться в них и никогда не возвращаться. Боже, она так похожа на Селу.
— Ничего себе, — выдохнул я. На тот момент это была единственная связная мысль в моем мозгу. Дыхание стало глубоким и прерывистым. Черт, я хотел ее.
Она закатила красивые глаза и отступила на шаг, но кто-то толкнул ее в спину, и она полетела прямо в мои руки. Меня пронзило ударом тока от прикосновения к ней, и я понял, что ощущают, когда ударяет молния. Она отшатнулась от меня как от чумы.
Бедняжка отступила к самой гуще драки, и мне пришлось оттащить ее, пока ее не раздавили.
Она обернулась в ту сторону, где махали кулаками и ногами, но не выглядела испуганной. Лишь снова взглянула мне в глаза и руками прикрыла мокрую футболку. На ее щеках вспыхнул самым совершенным малиновым цветом румянец. Мне хотелось протянуть руки и коснуться ее щек, ощутить их гладкость, ощутить, какой горячей будет ее кожа подо мной. Я хотел вкусить ее, погрузить себя глубоко в эту молочно-белую плоть. Вот дерьмо, кажется, я теряю рассудок.
А может, дело было не в моем рассудке. Может, все из-за того, что я застрял в этом испорченном теле. Или все из-за таких красивых, пухлых розовых губок. Или того, как темные волосы огибали изгибы ее лица.
То, что Итан схватил меня за плечо, вернуло меня на землю.
— Идем, Шейн! — сказал он и потащил меня в гущу драки.
Я был просто не в силах оторвать от нее взгляд.
— Да, секунду, братан, — ответил ему я. Она стояла, смущенно обхватив себя руками. Я просто обязан помочь ей. Стащив футболку, я передал ее девушке. Впервые, стоя напротив, я заметил, на самом деле впервые, насколько промокла ее футболка. Взглядом я медле