А) Потребление и власть
Исследуя архаические корни власти, Элиас Канетти показывает, что существует тесная связь между властью и потреблением, которое первоначально существует лишь как потребление пищи. Властитель у разных народов древности — это, прежде всего, “главный едок”. “Есть человеческие группы, которые в таком едоке видят своего вождя. Его неутомимый аппетит представляется им гарантией того, что и сами они никогда не будут страдать от голода. Они полагаются на его набитое брюхо, как будто он набил его и для них всех”[10]. В рассуждениях Канетти о вожде-едоке присутствует скрытая зоологическая метафора. Архаический вождь — тот же вожак животной стаи, который должен есть больше, чем все остальные, поскольку несет за них ответственность. В других случаях, по словам Канетти, вождю не обязательно быть “на бочонок толще любого другого”, но гораздо важнее другое условие — у вождя (царя) должно быть столько запасов еды, чтобы это бросалось в глаза всем остальным людям. К тому же вождь, который угощает других, дает этим почувствовать свое превосходство, свою власть над ними.
Древний обычай полтлача американских индейцев, описанный Моссом[11], — из этой же области. В неслыханном расточительстве съестных припасов, одежд и иных богатств вожди и правители дают понять, чего они стоят как потребители. Все то, что уничтожается на этой публичной оргии, на самом деле является символическим эквивалентом пищи, которую они могли бы себе позволить употребить. На потлаче происходит чисто символическое поедание пищи: она не отправляется в рот, а раздается людям, выбрасывается в водоемы, сжигается на огне и т. д. Сценами подобном рода переполнены героические поэмы древности. Гомеровские вожди — Агамемнон, Ахиллес, Нестор —широко раздают дары, показывая, что у них в достатке еще. Также ведут себя литературные герои еще и в XVI веке. Нам следует лишь открыть великий роман Рабле, чтобы увидеть в его добродушных великанах подобие древних вождей: они отличаются неимоверными размерами животов и неслыханной щедростью. Герои Рабле — все как один отменные едоки и мастера выпить.
Наиболее зримые свойства древнего вождя — есть и давать есть другим — соединяются, в конечном итоге, в одно единственное качество обладания. Властитель древности — это тот, кто обладает. В его русском названии и до сих пор угадывается этот смысл: володетель. Военная аристократия в Древней Греции одной из первых пришла к идее дозированного потребления пищи. И дело здесь вовсе не в том, что Греция была бедной страной, а ее правители не обладали достаточными ресурсами. Греческая аристократия дала самую тонкую интерпретацию древней формуле власти: подлинная власть — это всегда власть над собой, власть над своим чревом и аппетитом; власть — это искусство давать, требующее, следовательно, искусства воздерживаться. Со многими видоизменениями эта формула продолжала существовать и в последующие эпохи.
Когда буржуазия пришла к власти, ее отношение к собственному телу еще очень долгое время отличалось от того, что практиковали выходцы из аристократических семей. И хотя Норберт Элиас указывает, что идеалы строгости начали прививаться буржуазией уже в XIX веке и некоторые из них, например, отношение к внебрачным связям, были даже более жесткими, чем у знати[12], еще и в начале ХХ века жизнь среднего класса не походила на те стандарты, которые выработала исчезающая аристократическая элита. По справедливому замечанию Хосе Ортеги-и-Гассета, пришел век “восстания масс” и крушения аристократических идеалов сдержанности и контроля над собой[13]. Эпоха, о которой говорит Ортега-и-Гассет, все еще была эпохой раннебуржуазного отношения к телу. До самого конца XIX века тело представителя буржуазного мира было непосредственным знаком его благополучия. Толщина и упитанность мужчины говорили о толщине его кошелька. Об этом прямо говорит в своем исследовании Льюис Бэннер[14]. Однако уже в начале ХХ века дородность тела стала выходить из моды, и, прежде всего среди мужчин, представителей буржуазных кругов. Началась новая эпоха буржуазной политики тела.
С чем это было связано? Конечно же, с новым представлением о природе власти. Уже в первой половине ХХ века “властвовать” означало не столько обладать и накапливать материальные блага, сколько организовывать труд других людей и перераспределять ресурсы. Вовсе не обязательно было сосредотачивать видимые эффекты власти в себе, в своем теле, достаточно было всего лишь принимать правящие решения. Питер Дракер хронологически связывает эти события с периодом 1880—1945 годов[15]. Умение организовывать и распределять — это не только новый навык в организации производства, но и новый навык в управлении телом. Другими словами, “господствовать” стало означать также и управлять своим телом, а, например, “потреблять” — не потреблять лишь в конкретно-материальном смысле, но, прежде всего, в символическом: испытывать эмоциональный восторг от того, что можно обойтись без накопления запасов. Но управлять другими людьми и ресурсами — это по-прежнему значит, прежде всего, управлять собой. Эта формула, выведенная Сократом[16], не утратила своего коренного смысла и в наши дни. Военно-аристократическая концепция власти, утратив своего изначального субъекта, проявляется в новейших практиках самоконтроля и заботливого отношения к себе у новой буржуазии.
б) Тело как личный проект
Крис Шиллинг, следуя основным идеям своего учителя, английского социолога Энтони Гидденса, утверждает, что проект человеческого Я в современном обществе, в сущности, оказывается проектом тела. По его словам, “возникает тенденция, при которой тело становится все более значимо для современного ощущения личностью своей идентичности”[17]. В самом деле, изменение характера и возможностей современных биомедицинских технологий в конце ХХ века сделало возможным революционное конструирование тела и интенсификацию его возможностей с помощью пересадок органов, косметической и транссексуальной хирургии, новейших достижений в протезировании, а также знаний в области спорта, рационального питания и иных способов поддержания здоровья, направленных на развитии эстетически привлекательного тела. Современные формы общественной чувствительности и субъективные переживания в гораздо большей степени сфокусированы на теле как неком зеркале личности, так что в современной западной культуре оно оказывается главной поверхностью для репрезентации субъекта.
В прежние эпохи возможности для самовыражения через тело были существенно ограничены. В античной Греции и европейском средневековье они были связаны преимущественно с военно-гимнастическими упражнениями, практикуемыми представителями военной аристократии, и не распространялись на остальные слои общества. Следовательно, реализация личного проекта через самоконструирование тела была доступна крайне узкой социальной группе и не носила массового характера.
Практики самореализации через обращение к душе и управление сознанием, зародившиеся в среде греческой интеллектуальной элиты, также не имели достаточно широкого распространения и касались, главным образом, незначительной прослойки общества, о представителях которой Диоген Лаэртский составил своеобразный отчет в форме анекдотов. В средневековую эпоху на Западе дисциплинирование душевной жизни оставалось по-прежнему делом узких духовных групп и сконцентрировалось, в основном, в среде христианского монашества.
Внедрение подобных форм самовыражения и самоконтроля в толщу жизни представителей трудящихся классов было начато с началом Нового времени. Практики духовного руководства душами (“христианское пастырство”[18]) и дисциплины, осуществляемые, начиная с эпохи Контрреформации, были впоследствии дополнены практиками дисциплинирования и воспитания соответствующей телесности. Благодаря творчеству Фуко мы теперь довольно хорошо знаем, как происходил этот процесс в XVIII и XIX веках[19]. Но в ХХ веке технологии руководства телами перестали сводиться только к дисцпилинированию с целью создания продуктивной телесности. Особым маневром, который предприняла современная власть, было создание консумеристской телесности, то есть тела, вовлеченного в процессы потребления на правах субъекта и объекта одновременно.
Его возникновение было продиктовано идеалом совершенного тела, внедряемым в массовую аудиторию диетическими теориями, массовым спортом, физическим воспитанием, рекламой, современными масс-медиа. Западная рекламная индустрия разработала целостную идею консумеристского тела как идеальной формы современной личности. В обществе потребления именно телесный образ играет определяющую роль в оценке личности другими людьми и собственной самооценке индивида. Этот телесный образ, от того, насколько он хорош и соответствует ожиданиям личности, оказывается, с одной стороны, наиболее привлекательной мишенью рекламных стратегий, а с другой — своеобразным орудием продвижения субъекта в общественной жизни, средством достижения признания и самоудовлетворения. Последнее обстоятельство маркируется специфическим оценочным понятием сексуальности, которое в консумеристской культуре несет в себе самые различные коннотации (добавочные смыслы). Именно поэтому, когда о ком-нибудь говорят как о сексуальном (сексуальной), то тем самым как раз дают высокую оценку реализации данного личностного проекта.