СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТЫ И ТЕРРОР 9 глава

В то время большевики не слишком скрывали от общества свои террористические действия. Однако же они были ответственны и за несколько политических убийств, совершенных по различным причинам в та­кой тайне, что сейчас трудно установить все факты или даже доказать их прямое участие в этих актах. Яр-

кий пример — убийство в 1907 году знаменитого по­эта и общественного деятеля князя Ильи Чавчавадзе, вероятно, наиболее популярной национальной фигу­ры в Грузии начала XX века и в глазах многих — «отца Грузии и ее пророка»(69). В этом регионе велась ожес­точенная борьба между двумя лагерями: социал-демок­ратами, возглавляемыми большевиком Филиппом Махарадзе, и национальными демократами под руко­водством «великого Ильи» Чавчавадзе(УО). Чавчавадзе подрывал позиции большевиков своей открытой кри­тикой программы социал-демократов, но главное было то, что его огромная популярность привлекала людей, особенно крестьян, к делу национальных демократов и уводила их от радикального социализма. Когда кле­ветническая кампания против Чавчавадзе на страни­цах местной большевистской газеты «Могзаури» («Пу­тешественник») не удалась, комитет социал-демок­ратов вынес ему смертный приговор(71).

30 августа 1907 года несколько темных личностей напали на Чавчавадзе и зверски убили его около дерев­ни Цицамури. Хотя все подозревали в то время, что в этом убийстве повинны социал-демократы, местные лидеры большевиков, опасаясь возмездия оплакивав­шего своего героя народа и в то же время желая пере­нести вину на «наемников царской тайной полиции», якобы убивших Чавчавадзе за его антирусскую пози­цию, категорически отрицали какую бы то ни было свою связь с этим убийством(72). В то же время несколько человек, замешанных в деле, даже не пытались скрыть свою роль; один социал-демократ публично хвастал: «Я... боевой революционер и член партии, убил Илью Чав­чавадзе... как собаку, правой рукой»(73). Изучение мес­тных источников не оставляет сомнений в том, что за убийством замечательного поэта стояли большевики. К тому же есть веские основания считать, что одним из убийц мог быть Серго Орджоникидзе, ставший позднее крупным советским партийным деятелем(74).

Таким образом, террористические акты стали нормой не только для рядовых, но и для самых видных деятелей партии, которые, не задумываясь, отдавали приказы об убийствах, когда считали их целесообразными. По край­ней мере в одном случае большевики убили изменника на основании прямого приказа Красина(75). Более того,

большевистские лидеры видели в убийстве средство раз­решения проблем в их собственном кругу. Когда В.К. Та-ратуту (Виктора), одно время бывшего членом ЦК боль­шевиков, обвинили в компрометации фракции своим аморальным поведением, Красин, как сообщают, открыто заявил, что, если скандальное поведение Таратуты станет достоянием общественности, он прикажет кому-нибудь его убить(76).

Для большевиков терроризм оказался эффективным и часто используемым на разных уровнях революцион­ной иерархии инструментом. Как и для многих эсе­ров, чьи террористические действия Ленин справед­ливо называл серией единоличных актов(77), терро­ристическая деятельность большевиков в большей ча­сти имела мало общего с идеологическими принципа­ми и целями партии. Большевистский террор стал просто еще одним полезным орудием в арсенале, ис­пользуемым отдельными радикалами и целыми груп­пами, так как в революционной борьбе все средства казались хороши. Как выясняется, большевики имели достаточно оснований утверждать, что они «не оста­новятся ни перед чем»(78).

ТЕРРОРИЗМ НА ПРАКТИКЕ: МЕНЬШЕВИКИ

С самого начала меньшевики последовательно отверга­ли терроризм как метод политической борьбы, по край-ней мере на центральном партийном уровне. В отличие от Ленина, который пытался подвести под далеко не научные практические действия основательную теоре­тическую базу, такие видные меньшевики, как Павел Аксельрод, Федор Дан и Юлий Мартов, никогда не позволяли прагматическим соображениям изменить их принципиальное мнение о вреде индивидуальных ак­тов насилия. Мартов был особенно ярым противником терроризма и прилагал все усилия, чтобы удержать со­циал-демократов от политических убийств и экспроп­риации, неоднократно и недвусмысленно демонстри­руя свое неприятие террористических нападений(79).

Это не означало, однако, что меньшевики не учи­тывали значения крупных террористических актов как средства повышения политического престижа революци-

онной организации. Понимая, как много выиграла ПСР после убийства Сипягина, «Искра» посвятила много страниц тому, чтобы доказать, что Балмашев действовал независимо от Боевой организации, ко­торая незаконно присвоила связанную с этим честъ(80). Меньшевики также признавали пользу политических убийств для общих революционных целей. Многие ак­тивисты фракции вместе со всеми радикалами празд­новали успешное убийство Сипягина и особенно смерть ненавистного Плеве, видя их важное значение в общей борьбе с силами реакции(81).

Считая, что террористы заблуждаются в своем убеж­дении о совместимости террора с марксизмом, лиде­ры меньшевиков отнюдь не видели в боевиках врагов революции и во многих случаях высказывали свое вос­хищение такими последовательными сторонниками терроризма, как «героический Григорий Андреевич Гершуни»(82). Более того, после многочисленных убийств государственных и военных деятелей после 1905 года ортодоксальные марксисты оправдывали тер­рористов и публично заявляли о полной ответствен­ности правительства за кровопролития в России(83).

Некоторые меньшевики не были так тверды в сво­ей антитеррористической политике, как большинство их лидеров. Хотя принято считать, что, в отличие от Ленина, Плеханов отрицал терроризм «в принци-пе»(84), на самом деле и он иногда колебался. Может быть, отдавая должное идеалам своей юности, он пе­реживал искушения признать эффективность терро­ристических методов, но ему противостояла твердая позиция Мартова(85). Вынужденный осудить терро­ристическую деятельность, Плеханов утверждал: «Каж­дый социал-демократ должен быть террористом а-ля Робеспьер. Мы не станем, подобно социалистам-ре­волюционерам, стрелять теперь в царя и его прислуж­ников, но после победы мы воздвигнем для них и многих других гильотину на Казанской площади»(86). Даже такие последовательные противники террориз­ма, как Засулич и Мартов, высказывали мнение, что в некоторых исключительных случаях «террор как акт возмездия неизбежен»(87). Описывая революционеров, готовых «сразить одного из вражеских лидеров точно нацеленным ударом», Мартов также утверждал, что, в

отличие от «вооруженных банд царских слуг», кото­рые не останавливались ни перед жестокостью, ни перед бесчестием, лишь бы подавить революционное движение, «революционные борцы честно соблюдали законы войны»(88). Другой известный меньшевик, Владимир Копельницкий, открыто поддерживал партизанские действия, и этим дал своим товарищам повод заподозрить его в скрытом большевизме(89).

Связь меньшевиков с индивидуальными актами на­силия, однако, не ограничивалась тем, что они грози­ли пальчиком расшалившимся террористам, оказывая им в то же время моральную поддержку. Здесь необхо­димо отличать то, о чем говорили лидеры меньшевиков в своих теоретических рассуждениях, от того, чем за­нимались рядовые члены меньшевистской фракции. На деле многие меньшевики охотно помогали террорис­там и экспроприаторам, несмотря на явные расхож­дения теорий и программ(90). Более того, в некоторых случаях отношение меньшевиков к терроризму мало чем отличалось от отношения эсеров и анархистов. Это утверждение, бесспорно, справедливо для сидевших в тюрьмах, где меньшевики вместе с заядлыми терро­ристами голосовали за уничтожение особенно жесто­ких тюремных служащих(91).

Несмотря на явное противоречие с политикой их партии, меньшевики принимали активное участие в изготовлении бомб и других взрывных устройств для террористических мероприятий. К примеру, все члены Южного Военно-Технического Бюро при ЦК РСДРП, основанного в конце 1905 года в Киеве главным обра­зом для производства бомб, были меньшевиками(92). В своих попытках постфактум оправдать эту деятельность революционеры настаивали на срочной необходимости заготовлять оружие для скорого всеобщего вооружен­ного восстания пролетариата(93). На самом же деле боль­шая часть бомб оказалась в распоряжении боевых отря­дов социал-демократов(94). Хотя несколько бомб были взорваны этими отрядами при массовых акциях проте­ста", большее число взрывных устройств использовалось при совершении актов индивидуального террора, вклю­чая случай убийства меньшевистской бомбой казака и полицейского в городе Сормово, мятежном оплоте со­циал-демократов^). К тому же, наряду с другими экст-

ремистами, меньшевики нападали во время обысков с бомбами и револьверами на полицейских(96).

Меньшевики, которых всегда считали наименее экстремистски настроенными из всех социал-демок­ратов, участвовали и в актах экономического террора и даже, по словам одного партийного деятеля, в этой области иногда сильно смахивали на анархистов, сто­ронников прямых действий(97). Один революционер вспоминал, что когда директор нефтяной компании в Баку получил от группы меньшевиков приказ поки­нуть город в двадцать четыре часа под угрозой смерти, он немедленно подчинился, видимо, осведомленный о прошлых действиях этой группы в подобных ситуа-циях(98). Хотя эта меньшевистская организация офи­циально не санкционировала поджоги как инструмент революции, именно ее члены подожгли буровые выш­ки, чтобы оказать давление на предпринимателей. В другом случае один фабрикант в Баку, знакомый с тактикой различных революционных партий, выра­зил свою уверенность в мирном исходе забастовки, организованной меньшевиками, на его фабрике, чер­пая свой оптимизм в том, что социал-демократы — меньшевики не будут прибегать к насилию. Раздра­женный этим молодой меньшевик, возглавлявший пе­реговоры, почувствовал себя обязанным доказать ре­волюционный энтузиазм своей группы. Он выставил вооруженную охрану у дверей конторы и объявил, что фабрикант не получит ни еды, ни питья до конца забастовки и что любая попытка позвать на помощь повлечет за собой взрыв фабрики. После этого пона­добился всего один час для улаживания разногласий между рабочими и хозяином. Правда, потом этот мень­шевик-террорист признал, что его поведение вряд ли можно назвать социал-демократическим(99).

Регионом, где центральный контроль меньшевист­ских лидеров над членами фракции был наименее эф­фективен, был Кавказ, и особенно Грузия. Во многом в результате древних традиций кровной мести в этих ме­стах насилие было обыденностью, и местные меньше­вики существенно отличались от своих сравнительно мир­ных коллег в России(ЮО). Если русские меньшевики час­тенько прибегали к кровопролитию и, например в Во­ронеже, даже упрекали своих коллег-большевиков в без-

действии, настаивая на ведении партизанских дей-ствий(101), их товарищи в Грузии игнорировали теорию с еще большей регулярностью, добиваясь немедленных результатов. На Кавказе меньшевики гораздо чаще уча­ствовали в убийствах, чем во всех других регионах импе­рии.

Меньшевики в Грузии не отрицали, что, хотя «одна хорошая демонстрация больше приближала [их]к цели, чем убийство нескольких министров», все члены их организации прибегали к политическим убийствам «в случае надобности»(102). Лидер грузинских меньшеви­ков Ной Жордания признавал, что социал-демократы используют террор как орудие для «создания паники в полицейских кругах»(103). Другой видный меньшевик, Ной (Наум) Рамишвили, руководил боевой организа­цией и сам участвовал в приобретении бомб(104). Гру­зинские меньшевики не щадили мелких чиновников на местах(105) и не останавливались перед местью, направляя ее против высокопоставленных сторонни­ков репрессивных контрреволюционных мер. Так, в январе 1906 года они убили в Тифлисе начальника штаба Кавказского военного округа генерала Грязно-

ва(106).

На Кавказе, как и в большинстве других регионов империи, социал-демократы еще выступали единым фрон­том, несмотря на уже совершившийся в 1903 году раскол на большевистскую и меньшевистскую фракции. Многие местные организации РСДРП, однако, не заметили рас­кола в руководстве партии за границей по крайней мере до 1905 года, во многих случаях и еще позже, и продол­жали действовать как единая партия. Несмотря на тот факт, что, как горько замечали большевики, «управля­ющие органы партии перешли полностью в руки мень­шевиков», делая, таким образом, «неизбежным под­чинение масс целям меньшевиков»(107), многие ря­довые социал-демократы на Кавказе называли себя просто социал-демократами, не уточняя фракции.

Таким образом, можно только гадать о принадлежно­сти многих социал-демократических террористов на Кав­казе к той или иной фракции, хотя очевидно, что боль­шинство из них все же были ближе к меньшевикам(108). Так же невозможно перечислить все их успешные терак­ты (не говоря уже о неудавшихся) против врагов рево-

люции. Александр Рождественский, в начале своей карь­еры бывший либеральным помощником прокурора в Тифлисе, помнил «бесчисленные убийства правитель­ственных чиновников», ситуацию, которая скоро пре­вратилась в «кровавый кошмар на Кавказе», особенно в Грузии, где Социал-демократическая рабочая партия была «наиболее влиятельной и многочисленной» в годы пер­вой русской революции(109). Там, несмотря на то, что многие комитеты РСДРП не поощряли террористичес­кую тактику и на встречах и съездах произносили речи, в которых прямо порицали и запрещали ее, рядовые чле­ны партии зачастую меняли свои взгляды на индивиду­альный террор после кровавых столкновений с казаками: «Месть, месть, месть... это были слова, которые исходи­ли из сердец наших товарищей... Социал-демократы, в принципе отрицающие террор, теперь должны прибег­нуть к нему как к единственному средству борьбы»(110). И — вполне последовательно — активисты РСДРП на Кавказе совершали террористические нападения на правительственных чиновников, служащих полиции, богатых промышленников и управляющих фабриками, а также на представителей аристократии(111). В то вре­мя как многие террористы отчитывались перед своими партийными комитетами и даже получали иногда спе­циальное вознаграждение за сцои действия, значитель­ное число терактов осуществлялось целиком по личной инициативе отдельных боевиков при почти полном пре­небрежении теоретическими принципами и тактикой РСДРП в целом. В Баку один член социал-демократи­ческого боевого отряда, известный как Владимир Ма­ленький, поставил себе задачей терроризирование мест­ных полицейских, убивая их «как дичь»(112). Другой тер­рорист-социал-демократ с энтузиазмом рассказывал сво­им товарищам, что, хотя от брошенной в окно магазина бомбы не пострадал сам хозяин, несколько находивших­ся там человек все-таки были убиты и ранены(113).

Описывая широкомасштабную террористическую де­ятельность в других регионах Российской Империи в это же время, источники подтверждают единство социал-де­мократических сил(114). Полицейские и революционные документы тоже указывают на то, что, в то время как террористы-социал-демократы не щадили никого из пра­вительственных служащих, самый сильный гнев вы-

зывали у них шпионы и предатели в их собственных организациях, а также лица, считавшиеся членами «черной сотни»(115). В своем рвении наказать поли­цейских осведомителей социал-демократы часто вели себя неосторожно, не проводя полного предваритель­ного расследования. Так, в одном случае они до смер­ти избили невинного человека, в другом чуть не уби­ли своего товарища-революционера и его жену, толь­ко в последний момент сообразив, что он является жертвой клеветы(Иб).

Внося свой вклад в усилия всех революционных орга­низаций, направленные на то, чтобы парализовать волю правительства, социал-демократические группы устра­ивали террористические нападения не только на отдель­ных представителей правительства и полиции, особен­но активных в борьбе с революционным движени-ем(117), но и на защитников монархического строя en masse. В Самаре, например, «группа бомбистов» под управлением комитета РСДРП безуспешно пыталась бросать бомбы с балкона в отряд солдат(118). Довольно скоро многие социал-демократы поняли, что «подобного рода выступления, открывавшие возможность широкой инициативы для молодых и горячих боевиков, способ­ствовали разрушению общепартийной дисциплины» и, что не менее важно, «взяв оружие в руки... организация незаметно для самой себя невольно должна была укло­ниться от ясной социал-демократической линии, при­близившись к... тактике эсеров»(119).

Не желая терпеть такое положение йещей и пони­мая, что с конца 1906 года революция пошла на спад, некоторые большевистские и меньшевистские органи­зации на местах приняли срочные меры против своих непослушных членов. Многие из боевиков перестали ис­полнять приказы своих руководителей и их отряды в ре­зультате выродились в полуанархические банды(120). Не дожидаясь указаний центральных партийных органов из-за границы, принявших резкие официальные резолюции против всех партизанских действий только на V партий­ном съезде в Лондоне в мае 1907 года, многие социал-демократические комитеты на местах начали по собствен­ной инициативе сокращать число членов боевых групп, исключая одних и разоружая других. Эти меры приводи­ли только к частичному успеху и иногда были почти

формальностью. Например, на Кавказе меньшевистс­кий комитет предложил одному руководителю боево­го отряда, чья группа напоминала скорее банду уго­ловников и подлежала роспуску, отобрать и оставить наиболее сильных и храбрых бойцов, которых можно было бы использовать для террористической деятель­ности в будущем(121). Хотя партийные организации часто были бессильны сдерживать боевиков и просто отказывались от ответственности за их действия, со­циал-демократические комитеты иногда сами прибе­гали к услугам этих же террористов(122). В целом такие чистки лишь вызвали недовольство социал-демокра­тических боевиков, заставив многих из них порвать с Российской социал-демократической рабочей парти­ей и искать новых соратников, в первую очередь сре­ди анархистов(123).

ТЕРРОРИЗМ НА ПРАКТИКЕ:

НАЦИОНАЛЬНЫЕ СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТИЧЕСКИЕ

ОРГАНИЗАЦИИ

Еще в 1902 году Владимир Бурцев заявил, что «со­циал-демократы не такие уж противники политичес­кого террора, как они сами себя рисуют»(124). Безус­ловно, это утверждение было справедливо и для Бун­да, Всеобщего еврейского рабочего союза Литвы, Польши и России, основанного в 1897 году. Это была первая социал-демократическая организация образовав­шаяся в Российской Империи, а в апреле 1906 года на четвертом съезде социал-демократов Бунд вступил в РСДРП, сохранив за собой особое автономное поло­жение. Руководство Бунда неоднократно заявляло, что политический и экономический террор как система противоречит тактике партии и что поэтому террорис­тические акты ни при каких обстоятельствах не долж­ны быть включены в ее программу(125). Как и больше­вики, члены Бунда отрицали политические убийства не из принципа, а исходя из своего понимания конк­ретных исторических условий, заявляя: «В настоящее время мы считаем террористическую борьбу нецелесооб-разной»(126). Как и меньшевики, бундовцы никогда офи­циально не признавали террор приемлемой формой борь-

бы, что, однако, не мешало их руководителям оказы­вать моральную поддержку террористам разных партийных направлений, а рядовым членам — при­нимать время от времени участие в терактах(127).

В соответствии с резолюцией, что «стихийные или сознательные террористические акты должны служить... лишь агитационным средством, для внесения [револю­ционного] сознания в рабочую и общественную сре-ду»(128), лидеры Бунда не упускали случая использовать политические убийства, совершенные другими органи­зациями, в интересах революции вообще, аплодируя ге­роическим подвигам террористов в борьбе с ненавист­ным царским режимом. В феврале 1902 года, например, они выпустили листовку, озаглавленную «1 марта», в которой прославляли убийство народовольцами Алексан­дра II: «Будем сегодня вспоминать наших великих рево­люционных предшественников, проявивших такой геро­изм в борьбе с царским правительством. Пусть память об этих бескорыстных героях и борцах... даст нам но­вую силу для борьбы с проклятым самодержави-

ем»(129).

Многие бундовцы открыто рукоплескали террористи­ческим методам на партийных съездах, а четырнадцать комитетов на местах публично пропагандировали терро-ризм(130). Их аргументы оказались достаточно убедитель­ными, чтобы заставить большинство участников пятой конференции Бунда в Бердичеве в августе 1902 года про­голосовать за принятие резолюции о целесообразности «организованной мести»(131). Меньше чем через год, «счи­тая, что индивидуальные убийства — из мести ли, для устрашения или для наказания — являются просто фор­мой террора», большинство участников партийного съез­да в Цюрихе в июне 1903 года заявили свое «решитель­ное несогласие с резолюцией об организованной мести, принятой на пятой конференции Бунда». Но и на этом съезде активное меньшинство настаивало на занесении в протокол особого мнения: «В общем относясь отрицательно к террору как средству борьбы с самодержавием, мы считаем, что когда организованные массовые протесты... невозможны, организованный террористический акт мо­жет быть дозволен»(132).

Если лидеры Бунда недвусмысленно признавали тер­рористические методы, то бундовские деятели на мес-

тах, обычно более радикально настроенные и менее интересующиеся теоретическими вопросами, "чем партийные генералы, были готовы идти и дальше, вплоть до активного участия в терроризме. Это прояви­лось особенно ярко после взрыва массовых выступле­ний в 1905 году, когда в нескольких центрах еврейского радикализма, таких, как Одесса, бундовские боевые дей­ствия были более успешны, чем выступления местных эсеров(133). Полицейский источник недаром не усмат­ривает противоречия в описании одного еврейского революционера как одновременно «серьезного бундов­ца» и «убежденного террориста»(134).

Как и в других революционных группах, месть была одним из главных мотивов политических убийств, со­вершенных членами Бунда, особенно если речь шла о служащих полиции и коллаборационистах. И во многих случаях члены Бунда, в явном противоречии с тради­ционным марксистским мышлением, прибегали к ак­там кровавого возмездия. Так, например, в еврейском местечке Жагоры, где в конце 1905 года вся «власть была в руках бундовцев... революционная власть при­говорила к смерти двух провокаторов. Приговор был приведен в исполнение. Предстояла еще казнь старого исправника и других»(135).

Наиболее известный и широко обсуждавшийся в обществе акт мести бундовцев был совершен в Вильно 5(18) мая 1902 года, когда Гирш Лекерт выстрелом из револьвера ранил губернатора Виктора фон Валя, при­казавшего высечь двадцать молодых еврейских рабочих после первомайской уличной демонстрации(136). При­менение губернатором телесных наказаний вызвало бурю протестов среди членов Бунда, и Центральный комитет партии выпустил прокламацию, клеймящую репрессив­ные меры властей. Эта прокламация, в полном противо­речии официальной позиции партии, недвусмысленно призывала к мести: «Мы не можем думать и говорить спокойно о том, что произошло в Вильно. Из тысяч чес­тных сердец несется один общий крик: месть!.. Мы увере­ны, что из среды еврейского пролетариата восстанет мсти­тель, который отомстит за надругательство над своими братьями; и если будет пролита человеческая кровь, то вся ответственность за это падет на царя и его диких слуг»(137).

Лекерт отозвался на этот пламенный призыв, а Цен­тральный комитет Бунда восславил его жертвенный поступок: «Честь и слава мстителю, принесшему себя в жертву за своих братьев!» Таким образом, даже Иност­ранный комитет, обычно придерживавшийся антитер­рористической позиции, «в атмосфере, близкой к ис­терии», заверял: «В таких случаях, как... апрельская рас­права в Вильно, револьвер является единственным сред­ством для облегчения первых нестерпимых мук пора­женной общественной совести, для того чтобы люди не задохлись от душащего их негодования»(138).

Хотя члены бундовских организаций на местах чаще всего прибегали к терактам в целях мести, наказания и избежания ареста(139), в некоторых случаях политичес­кие убийства практиковались ими и для того, чтобы устрашить и затерроризировать своих врагов до состоя­ния полного паралича. Это особенно выявилось во вре­мя кризиса 1905—1907 годов, когда в ситуации посто­янной борьбы между правительственными силами и силами революции многие радикалы предпочли пря­мые действия своим теоретическим принципам. Бун­довцы не были исключением. Активные члены Бунда на местах (например, в Гомеле) совершали нападения на тех, кого они считали защитниками царского ре­жима, терроризируя «полицию, войска и все благо­намеренное русское население»(140).

Но не все жертвы бундовцев были активными про­тивниками революции: в маленьком городе Сувалки полицейский чин был серьезно ранен ударом ножа во время обхода(141); бомбы, брошенные бундовцами, убили несколько казаков в Гомеле, а в другом случае — членов драгунского патруля в городе Борисове(142). Наиболее уязвимые рядовые служащие полиции пред­ставляли собой особенно привлекательные мишени для террористов из Бунда(143), и даже бундовские лидеры чувствовали себя обязанными признать, что многочис­ленные «нападения на солдат... вызывают раздражение армии против революционного движения»(144).

Как и другие социал-демократы, бундовцы прибега­ли к насилию во время забастовок и в других конфликт­ных экономических ситуациях: «Это [был] так называе­мый «экономический террор», осуждавшийся организа­цией, но все же применявшийся довольно часто»(145).

Например, до совершения им покушения на жизнь фон Валя Лекерт вместе со своими товарищами с по­мощью физического насилия заставлял штрейкбрехе­ров покидать рабочие места(146). Бундовцы также сле­дили за тем, чтобы во время забастовок магазины и конторы оставались закрытыми, и приказы полиции о том, что они должны работать как обычно, не име­ли эффекта, потому что, по словам одного бундовс­кого боевика, «владельцы боялись нас больше, чем полиции»(147). В октябре 1905 года во время рабочих беспорядков в Гомеле и в декабре того же года во вре­мя всеобщей забастовки промышленных и торговых предприятий в Ковно члены специальных боевых от­рядов Бунда использовали прямое насилие, чтобы остановить всю работу, стреляя при этом в прави­тельственные войска(148). Бундовцы также разрешали с помощью насилия частные конфликты между под­держивавшими революцию рабочими и их работода-телями(149).

Бундовцы прибегали к террору и для срыва выбо­ров в I Государственную думу. Как и большевики, они не только агитировали за бойкот выборов, но и напа­дали на избирательные участки и, угрожая оружием, забирали и уничтожали списки избирателей. В своих попытках сорвать мирную парламентскую работу бун­довцы часто заходили дальше, чем другие социал-де­мократы. В Бобруйске, например, они разогнали пред­выборный митинг, используя петарды и другие не­большие взрывные устройства и стреляя в воздух из револьверов(150). Подобные взрывы насилия в связи с бундовской официальной политикой активного бойкота Думы происходили столь часто, что уже в январе 1906 года, в самом начале предвыборной кам­пании, революционные лидеры на страницах своих газет предостерегали членов партии от совершения слишком вызывающих терактов, могущих повести к вооруженным столкновениям(151).

Таким образом, Бунд выбирал в принципе те же ми­шени, что и другие террористы. Отличалась же его дея­тельность тем, что партия действовала в основном в ев­рейских местечках или недалеко от них и почти никогда в столицах, а многие террористические выступления объявлялись частью политики защиты от погромов. С этой

целью члены Бунда организовывали так называемые «отряды еврейской самообороны», якобы исключи­тельно для защиты мирного населения в черте оседло­сти от антиеврейских выступлений(152). На деле же эти отряды часто занимались политическим террориз­мом против правительства и его сторонников.

Этому существует достаточно много свидетельств. Так, в синагогах Ростова-на-Дону и Нахичевани часто соби­рались экстремисты из евреев и христиан, получавшие оружие от местной еврейской общины для формирова­ния отрядов самообороны. На этих собраниях ораторы призывали членов отрядов к «безжалостным насильствен­ным действиям» против местных властей. В результате такой радикальной агитации активисты отрядов само­обороны открывали беспорядочную стрельбу на ули­цах, среди жертв которой, наряду с другими, было не­сколько детей(153). В дополнение к этому власти полу­чали сведения из различных источников, что револю­ционные лидеры набрали специальную боевую группу из членов отряда самообороны и отдали приказ бросать взрывные устройства в нескольких местных чиновни­ков, включая и губернатора Ростова-на-Дону(154). Ли­деры еврейской общины в местечке Амдуре Гроднен­ской губернии обратились к властям с просьбой за­щитить их от радикалов и указали место, где храни­лось оружие отряда самообороны. Еврейские патриар­хи понимали, что местные активисты были больше заинтересованы в совершении антиправительственных терактов и усилении общей анархии, чем в защите еврейских интересов(155).

Используя тактику устрашения, Бунд сумел настро­ить против себя не только правительство, но и бедное, в массе аполитичное еврейское население. Прибегая к угрозам и прямому насилию, партия брала на себя роль посредника в экономических спорах рабочих и работо­дателей и даже в частных конфликтах. Молодые бун­довцы также оскорбляли религиозные чувства членов еврейских общин, когда они врывались в синагоги во время праздничных служб и, угрожая оружием, разго­няли молящихся и устраивали в молитвенных домах ре­волюционные сходки(156). Когда же вмешивались власти и очищали синагоги от радикалов, лидеры Бунда в своих прокламациях представляли это как преследование евре-