СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТЫ И ТЕРРОР 10 глава

ев правительством за их национальные ценности и традиционный еврейский образ жизни, — не упоми­ная о том, что революционеры стреляли в полицию прямо изнутри храмов. Так случилось, к примеру, в Минске в октябре 1905 года. В Лепеле в январе 1906 года бундовцы до полусмерти избили пристава и го­родового, воспользовавшись тем, что те пришли в синагогу без поддержки солдат(157). И даже некото­рые бундовцы сами понимали, что их террористичес­кие методы вызывали «враждебное отношение к рево­люционерам со стороны населения, на которое ло­жатся всей тяжестью результаты подобных выступле-ний»(158).

Подобная ситуация сложилась и в Прибалтике, где «события 1905 и последующих годов достигали такого накала, как нигде больше в России»; частично по этой причине латышские социал-демократы были более склонны к терроризму, чем остальные члены РСДРП, не считая их кавказских соратников(159). Латышская социал-демократическая рабочая партия, основанная летом 1904 года и известная после 1906 года как Социал-демократия Латышского края, проводила свою револю­ционную работу в условиях, способствовавших тер­рористической деятельности.

Во-первых, социал-демократические организации в Латвии были абсолютно независимы от центрально­го руководства РСДРП, отчасти в силу их географи­ческой изоляции от столиц, но главным образом по­тому, что они вступили в РСДРП чисто номинально и довольно поздно — в мае 1906 года на IV съезде(1бО). Таким образом, латышские социал-демократы выра­батывали свою тактику, не принимая во внимание нормы, установленные для РСДРП партийными тео­ретиками за границей.

В своей массе латышские социал-демократы прояв­ляли минимум интереса к нюансам марксистского уче­ния отчасти потому, что у них, как и у грузинских социал-демократов, новые члены набирались в пер­вую очередь из низших слоев населения, особенно из молодых неквалифицированных рабочих и беднейших крестьян. Само собой разумеется, что эти необразо­ванные и часто неграмотные неофиты в революцион­ных рядах не были склонны разбираться в тонкостях

партийных споров о том, является ли убийство от­дельных политических фигур допустимой формой борьбы с марксистской точки зрения(161). Они выби­рали методы, исходя из обстоятельств, и использова­ли террор, когда это было им удобно, предоставляя своим лидерам объяснять их действия какими-нибудь подходящими для случая аргументами. Самый извест­ный пример таких революционеров — «лесные бра­тья». Значительное число этих партизан называли себя социал-демократами, хотя они понятия не имели об идеях Маркса и, естественно, не отчитывались перед РСДРП. Поэтому-то многие латышские социал-демок­раты больше напоминали обычных бродяг и банди­тов, чем идейных борцов за свободу, как их пытались представлять мемуаристы. Независимые в своих дей­ствиях и идеологически безграмотные, многие из них использовали революционные лозунги для оправда­ния чисто уголовных преступлений(162). Это было в то время настолько очевидно, что, когда некоторые такие радикаль! или целые группы заявляли себя чле­нами Социал-демократии Латышского края, как это было в случае с социал-демократическим боевым от­рядом в Риге, называвшим себя «Красная гвардия», официальной реакцией партии было решение «игно­рировать их как обычную бандитскую шайку»(163). Признавая отсутствие идеологической подготовки у членов этих мелких групп, было бы несправедливо не принимать во внимание искренность национальных чувств, мотивировавших многие их действия и направ­ленные на освобождение родины от иностранных зах­ватчиков. Их нападения на русских бюрократов и не­мецких баронов хотя бы частично были результатом ущемленного национального достоинства и ненавис­ти к всевластным чужакам.

Степень национализма была характерной чертой всех национальных социал-демократических партий. В пол­ном противоречии с принципами марксизма, который не придает значения национальному самосознанию и преданности отечеству, многие латышские социал-де­мократы, как и их товарищи на Кавказе и в западных областях Российской Империи, видели в русской адми­нистрации иностранных завоевателей(164). Более идео­логически подкованные социал-демократы часто ис-

пользовали патриотические чувства местного населе­ния, толкая его к политическому террору с национа­листической окраской.

Латышские социал-демократы неоднократно заявля­ли, что перед революцией 1905 года, в первые годы своего существования, их партия занималась исключи­тельно организацией деятельности масс и не использо­вала террористическую тактику, разве что иногда, для «вооруженной самозащиты»(1б5). Один социал-демок­рат даже утверждал, что первоначально в Латвии вообще не совершались теракты, если (как он продолжал не­сколько непоследовательно развивать свою мысль) «не считать терроризмом убийства низших чинов поли-ции»(166). Однако для латышских социал-демократов вооруженная самозащита часто означала «обезврежива­ние опаснейших врагов (сыщиков, предателей и самых свирепых из числа помещичьих и правительственных па-лачей)»(167).

За эти убийства были в первую очередь ответствен­ны боевая организация Латышской социал-демократи­ческой партии, организованная в 1905 году и действо­вавшая в Риге и ее пригородах, и боевой отряд комите­та социал-демократической партии в Либау (Либаве). С февраля по июнь 1905 года только эта последняя группа осуществила двадцать вооруженных нападений на «ла­кеев контрреволюцию^ 68). В то же самое время, по свидетельству одного бывшего террориста, «каждый член партии превращался в боевика, как только у него в кармане появлялся револьвер»(169). Немногие латыш­ские радикалы ждали официальных партийных санк­ций на совершение терактов. Для социал-демократи­ческого террориста было в порядке вещей принять мгновенное решение, использовать момент и бросить самодельную бомбу в проезжающий казачий разъезд(170). Неудивительно, что даже сочувствующие признавали, что многие такие нападения «не имели ничего общего с революционной борьбой пролетари-ата»(171).

Можно сомневаться, применяли ли латышские со­циал-демократы террористические методы до 1905 года, но совершенно очевидно, что в буре событий первой русской революции «по характеру своей деятельности в террористическом направлении Латышская социал-де-

мократическая партия приближается к партии социа-листов-революционеров»(172). В 1906—1907 годах, «под влиянием событий», некоторые социал-демократичес­кие боевики изменили свои мнения о терроре и нача­ли строить планы крупных акций, таких, как поку­шения на генерал-губернатора А.Н. Меллера-Закомель-ского, председателя военного трибунала В.Ф. Остен-Сакена, начальников следственной и охранной поли-

ции(173).

На практике «в большой степени из-за отсутствия -дисциплины и самоконтроля среди товарищей боеви­ков» ни один из этих намеченных актов, направлен­ных против высших представителей администрации Латвии, не был осуществлен. Было гораздо легче напа­дать на городовых, слабо защищенных от партизанс­ких выступлений, или даже на солдат. Такие теракты не требовали сложных приготовлений, детальной раз­работки, точного исполнения плана и следования приказам организаторов — необходимых составляю­щих удачно организованного политического убийства. По свидетельству одного революционера, «насколько латышский боевик был смел и... и презирал, смерть, настолько же он был легкомыслен и недисциплини-рован»(174). И латышские социал-демократы, подоб­но всем другим представителям социал-демократии в Российской Империи, осуществляли теракты, направ­ленные главным образом против мелких администра­тивных чиновников и полицейских. Единственной исключительной чертой терроризма на окраинах им­перии было относительно большое число нападений на российские воинские части, игравшие большую роль в усмирении этих областей(175).

В сельских районах и в деревнях Прибалтики наряду с массовыми беспорядками, такими, как крестьянские вос­стания, было много случаев насилия, которые можно оха­рактеризовать не иначе как политический и экономичес­кий терроризм. Большинство этих актов были совершены «лесными братьями», многие из которых ранее были чле­нами боевых отрядов социал-демократов, действовавших в этих районах одновременно с боевой организацией Латышской социал-демократической партии. Таким об­разом, «лесные братья», виновные в постоянном крово­пролитии и анархии в сельских местностях, стали вспо-

могательной силой рижской боевой организации и дру­гих партизанских отрядов Латышской социал-демократи­ческой партии, чьи руководители нередко обращались к ним за помощью в проведении политических убийств и экспроприации за пределами городских районов и осо­бенно актов, направленных против баронов и крупных помещиков или же против казаков и военных частей, рас­полагавшихся около их усадеб(176).

Эти радикалы-бродяги терроризировали сельские местности Латвии в течение всего 1906 года, но к его концу правительство с помощью возмущенных баро­нов сумело организовать успешные облавы и аресто­вать многих «лесных братьев». Остальные были вынуж­дены покинуть родные места, поскольку местное на­селение после наложения властями штрафа в размере от 50 до 250 рублей на каждого фермера, проявившего сочувствие революционерам, не было склонно им по-могать(177). Некоторые латышские социал-демократы бежали за границу, другие продолжали террористи­ческую деятельность в других районах империи, в ча­стности в С.-Петербурге и в Финляндии(178). Один из их планов, описанный латышским революционером в своеобразном террористическом анекдоте, был осо­бенно дерзок. После знакомства со служанкой, рабо­тавшей на даче Столыпина, два латышских социал-демократа решили убить премьер-министра прямо в его собственном доме, но не смогли этого сделать, потому что служанка была уволена(179).

Латышские боевики также сталкивались с трудно­стями, чинимыми им их же соратниками, главным образом из центра Латышской социал-демократи­ческой рабочей партии. Руководство партии пони­мало, что боевые действия не способствуют массо­вому рабочему движению, так как было очевидно, что «их борьба, несмотря на всю смелость и жертвы, велась под знаком спада, а не подъема революцион­ной волны»(180). Лидеры латышских социал-демок­ратов также безусловно знали об идеологическом невежестве и уголовном характере «лесных братьев», чьи террористические мероприятия не контролиро­вались партией. Поэтому в августе 1906 года на объе­динительном съезде социал-демократических органи­заций в Риге Центральный комитет Социал-демок-

ратии Латышского края решил избавиться от «лес­ных братьев», которые «дискредитировали партию своим бандитизмом» и должны были быть исключе­ны из ее рядов(181). Некоторые наиболее умеренные латышские социал-демократические лидеры заявили о своем намерении прекратить все террористические действия и распустить боевые отряды. Это решение не помешало, однако, некоторым группам продол­жать свою террористическую деятельность весь сле­дующий год(182).

В заключение анализа участия различных национальных социал-демократических партий в политическом терроре мы считаем необходимым упомянуть о нескольких дру­гих периферийных социал-демократических организаци­ях, занимавшихся терроризмом, хотя и не в такой степе­ни, как остальные. Группа, известная как Социал-демок­ратия Царства Польского и Литвы, вступившая в РСДРП в то же время, что и Бунд и латышские социал-демокра­ты, реже всех других прибегала к террористическим ме­тодам борьбы. Создается впечатление, что до второй по­ловины 1905 года польские социал-демократы занимали пассивную и иногда даже негативную позицию по этому вопросу, особенно в сравнении с Польской социалисти­ческой партией, проливавшей в Польше больше крови, чем любая другая местная революционная организация. Когда террористы открыли беспорядочную стрельбу по полиции в центре многолюдной варшавской площади в октябре 1904 года, польские социал-демократы осудили это первое крупное террористическое выступление ППС как преступное(Ш).

В то же время, однако, вместе с другими социал-демократическими организациями польские социал-демократы недвусмысленно призывали к мести после введения репрессивных мер губернатором Вильно фон Валем: «Это варварство еще больше усилило ненависть и презрение к царскому правительству, возбуждая жажду святой мести... Терпение имеет свои границы. Не наша вина, если народная месть, ненависть и воз­мущение выльются в форму насилия. Фон Валь сам указал к этому путь. Вся ответственность падет на цар­ских слуг — фон Валя и его помощников... каждого из вас постигнет месть»(184).

Кризис 1905 года заставил польских социал-де-

мократов пересмотреть свою позицию по отноше­нию к террору. Для уяснения их новых взглядов полезно сравнить их с позицией ППС. В то время как последняя пропагандировала террор в качестве эффективного средства борьбы с правительством, польские социал-демократы направляли свои усилия на организацию и политическое воспитание проле­тарских масс, не исключая возможности использо­вания массового террора в революционной ситуа-ции(185). В теории проведение массового террора должно было бы стать частью общей классовой борь­бы, когда террористические действия подогревали бы революционное сознание пролетариата.

Как и в случае с другими социал-демократами, реальность не всегда соответствовала теориям. В конце 1905 года социал-демократия Польши создала свою собственную Варшавскую Боевую организацию (Organisacia Bojowa), террористический дебют которой состоялся 11 ноября 1905 года, когда боевики убили некоего полковника в отставке вместе с его арендато­ром, так как подозревали обоих в том, что они руко­водили местной «черной сотней»(186). Варшавская Боевая организация разделила своих членов на лету­чие группы, распределенные по городским районам, и последовали новые теракты, мало чем связанные с движением пролетарских масс. Польские социал-де­мократы особенно старались выявлять и уничтожать полицейских осведомителей, часто выбирая местом их казни кладбища(187).

Феликс Дзержинский, будущий председатель совет­ской ЧК, вместе с другими польскими социал-демок­ратами пытался организовать террористов и подчинить их строгой дисциплине под контролем руководителей партии(188). И все же, как и в других бунтующих окра­инных регионах империи, безразличие к человеческой жизни доходило до предела, и радикальная деятель­ность постепенно вырождалась в бандитизм. Развращен­ные постоянным и почти безнаказанным после 1905 года кровопусканием, некоторые террористические группы польских социал-демократов начали убивать и грабить без всякого разбора, пока местные партийные комитеты не осознали необходимости разоружить их и исключить из партии наиболее бесшабашных боеви-

ков(189). Очевидно, что готовность социал-демократи­ческих террористов прибегать к насилию с уголовным оттенком и подчас проливать невинную кровь в ходе своих террористических действий не может по своему масштабу идти ни в какое сравнение с боевой деятель­ностью ППС, но, однако же, немаловажно и то, что полиция включала Социал-демократию Царства Польского и Литвы в список «организаций, которые призывали к террору против правительства»(190).

Можно сказать, что отдельные члены всех фракций РСДРП находили полезным при различных обстоятель­ствах прибегать к политическому террору. Среди неза­висимых национальных социал-демократических сил, официально не входивших в РСДРП, но заявлявших о своей приверженности марксизму, самыми многочис­ленными и активными в террористической деятельно­сти были Литовская социал-демократическая партия и Армянская социал-демократическая организация (Гнчак). Члены этих двух групп, свободные от контро­ля какой-либо центральной партийной организации, участвовали в насилии, зачастую чисто уголовного ха­рактера, чаще, чем другие социал-демократы.

Многие члены Литовской социал-демократической партии были абсолютно невежественны в области тео­ретических принципов разных направлений революци­онной идеологии или просто не интересовались ими. Один член Литовской социал-демократической партии, Иосиф Куницкий, по мнению русской тайной поли­ции — глава бунтовщиков и лютый враг спокойствия и порядка в северо-западном регионе империи, органи­зовал группу литовских террористов, которые гордо называли себя анархистами(191).

По крайней мере в одном из случаев акты насилия литовских социал-демократов были настолько вопиющи­ми, что лидеры партии испугались и назначили рассле­дование поведения террориста по имени Иван Лиджус, члена областного комитета, что привело к исключению его из партии за хулиганство и бандитизм(192). Лиджус, по его собственному признанию, собственноручно убил около тридцати человек. Он также был признан винов­ным в других преступлениях, совершенных им в 1907— 1908 годах: участвовал в убийстве подозреваемого по­лицейского осведомителя, бывшего его личным вра-

гом; ограбил часовню; несколько раз силой забирал деньги у местных лесников, ранив одного из них; от имени партии брал деньги на собственные нужды; вместе с несколькими соратниками взял на себя пра­во отправлять правосудие и определять наказание в ряде деревень. К тому же он отказывался следовать программе партии просто потому, что ему не нрави­лась ее тактика(193).

Члены Армянской социал-демократической органи­зации, гнчакисты, открыто приняли террор как «сред­ство самозащиты для революционной агитации и как орудие против вредных действий правителей». 14 ок­тября 1903 года они совершили покушение на жизнь главнокомандующего Кавказским военным округом князя Голицына, которого революционеры считали ответственным за политику государственной конфис­кации церковного имущества. Голицын ожидал напа­дения и носил кольчугу, что спасло ему жизнь: он был только легко ранен(194). Интересно, что для со­вершения этого покушения лидеры Гнчака выбрали так называемых «феда», то есть людей, решивших жертвовать собой для блага нации(195). Репутация этой партии не была безукоризненной, и, согласно поли­цейскому источнику, к 1908 году Гнчак вследствие злоупотреблений руководителей своим положением потерял былое влияние и его стали раздирать внутрен­ние конфликты(196). По мере ослабления контроля со стороны центральных органов и раскола партии уча­стились уголовные действия ее членов. Независимая группа, называвшая себя «реорганизованные гнчакис­ты» и действовавшая за границей, ограничила свою деятельность «исключительно грабежами и убийствами даже своих по партии с целью поддержания собствен­ного существования». В Нью-Йорке они убили богато­го армянина по имени Таршанджян, отказавшегося дать им деньги. В Египте они убили армянского писа­теля Арпяряна, который обнародовал доказательства преступной деятельности своих соотечественников(197). Бывшие члены Гнчака вместе с другими маленькими и мало известными социал-демократическими группа­ми, отколовшимися от крупных социал-демократи­ческих объединений, постепенно двигались от поли­тического террора к революционным грабежам(198).

ЭКСПРОПРИАЦИИ

Наравне с липами, специализирующимися на полити­ческих убийствах во имя революции, в каждой россий­ской социал-демократической организации были люди, которые посвящали себя вооруженным грабе­жам и насильственной конфискации государственной и частной собственности. В отношении к этим дей­ствиям партии демонстрировали ту же двусмыслен­ность, что и в отношении террора, который они от­рицали в теории, но допускали на практике. Боль­шинство видных социал-демократических деятелей, по крайней мере на начальных этапах, отказывались от одобрения грабежей по политическим мотивам. На съезде РСДРП в Стокгольме в 1906 году делегаты не­двусмысленно выступили против «экспроприации денег у частных банков, а также всех форм насиль­ственных пожертвований на дело революции»(199}. В то же самое время, однако, социал-демократические боевики конфисковывали оружие и взрывчатку и со­вершали акты экспроприации государственных и об­щественных средств с разрешения местных револю­ционных комитетов и на условиях полной отчетное-ти(200). Таким образом, у членов боевых отрядов вы­работалось мнение, что при определенных обстоятель­ствах экспроприировать государственную и обществен­ную собственность было вполне допустимого I).

Однако официально такая позиция никогда не поощ­рялась, и единственным лидером социал-демократичес­кой фракции, который во всеуслышание объявил гра­беж допустимым средством революционной борьбы, был Ленин. И хотя представители всех социал-демократичес­ких сил в Российской Империи занимались экспроп-риациями без формального одобрения своего руко­водства, большевики были единственной социал-де­мократической организацией, которая прибегала к этому добыванию капиталов систематически и орга­низованно.

Ленин не ограничивался лозунгами или просто при­знанием участия большевиков в боевой деятельности. Уже в октябре 1905 года оп заявил о необходимости конфисковывать государственные средства(202) и ско­ро стал прибегать к эксам на практике. Вместе с двумя

СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТЫИ ТЕРРОР 163

своими тогдашними ближайшими соратниками, Лео­нидом Красиным и Александром Богдановым (Мали­новским), он тайно организовал внутри Центрально­го комитета РСДРП (в котором преобладали меньше­вики) небольшую группу, ставшую известной под названием «Большевистский центр», специально для добывания денег для ленинской фракции. Существо­вание этой группы «скрывалось не только от глаз цар­ской полиции, но и от других членов партии»(203). На практике это означало, что «Большевистский центр» был подпольным органом внутри партии, организу­ющим и контролирующим экспроприации и различ­ные формы вымогательства(204).

Бывший крупный большевик Григорий Алексине-кии сообщал, что с 1906 по 1910 год Совет Трех, или Малая Троица, как прозвали лидеров «Большевистско­го центра», направлял многие экспроприации. Испол­нители этих актов набирались среди некультурной, но рвущейся в дело революционной молодежи, готовой на все. На всей территории империи они грабили почтовые отделения, билетные кассы на железнодорожных вокза­лах, иногда грабили поезда, устраивая крушения(205). Кавказ в силу своей особой нестабильности был наибо­лее подходящим регионом для подобной деятельности. «Большевистский центр» получал постоянный при­ток необходимых средств с Кавказа благодаря одному из наиболее верных Ленину на протяжении всей жиз­ни людей — Семену Тер-Петросяну (Петросянцу), че­ловеку с нестабильной психикой, известному как Камо — кавказский разбойник (так прозвал его Ле-нин)(206). Начиная с 1905 года Камо при поддержке Красина (который осуществлял общий контроль и поставлял бомбы, собранные в его петербургской ла­боратории) организовал серию экспроприации в Баку, Кутаиси и Тифлисе. Его первое грабительское нападение произошло на Коджорской дороге недале­ко от Тифлиса в феврале 1906 года, и в руки экспроп­риаторов тогда попало от семи до восьми тысяч руб­лей. В начале марта этого же года группа Камо напала на банковскую карету прямо на одной из людных улиц Кутаиси, убила кучера, ранила кассира и скрылась с 15 000 рублей, которые они немедленно переправили большевикам в столицу в винных бутылках(207). Уда-

ча, казалось, постоянно улыбалась Камо, но наиболь­шую известность ему принесла экспроприация 12 июня 1907 года, так называемый «тифлисский экс»: на цен­тральной площади грузинской столицы большевики бросили бомбы в две почтовые кареты, перевозившие деньги Тифлисского городского банка; убив и ранив десятки прохожих, Камо и его отряд скрылись с места преступления, отстреливаясь из револьверов и унося с собой 250 000 рублей, предназначенных для «боль­шевистского центра» за границей(208).

Камо был сердцем кавказской боевой, или, как ее еще называли, «технической», группы большевиков, организованной специально для проведения экспроп-риаций(209). Тем не менее, согласно Татьяне Вулих, революционерке, тесно связанной с грузинскими тер­рористами, главным лидером боевой организации был Сталин. Он сам не принимал участия в ее актах, но ничего не происходило без его ведома(210). Таким об­разом Камо доставались все практические действия, и к тому же он являлся посредником между руководством большевистской фракции и ее боевиками, которые, оставаясь в принципе членами РСДРП и признаваемые таковыми своими товарищами, формально выходили из местных партийных организаций, чтобы не комп­рометировать их своими действиями, так как многие из последних шли вразрез с официальной партийной политикой по вопросу о терроре и экспроприациях(211). Камо набирал кадры преимущественно среди мес­тных бандитов, которые «не имели никаких принци­пов и были грозой дорог», он подчинял их дисципли­не и внушал им революционный дух(212). Боевики, в их числе и сам Камо, обладали лишь элементарными представлениями о социалистическом учении и мало интересовались внутрипартийными разногласиями в РСДРП. Один раз Камо присутствовал при оживлен­ном споре по аграрному вопросу между меньшевиком и большевиком и явно не понял причины их несогла­сия друг с другом: «Что ты с ним ругаешься? Давай я его зарежу», — спокойно сказал он своему товарищу-большевику^! 3). Но, проявляя полное безразличие к теоретическим вопросам, «идеалистические гангстеры» Камо буквально боготворили Ленина, который в их глазах воплощал партию, чье каждое слово было не-

зыблемым законом. Согласно Вулих, «они бы пошли за Лениным даже против всей партии, несмотря на их верность ей»(214). Один из боевиков, Элисо Ломидзе, никогда лично не встречавший Ленина и не бравший в руки книги, говорил, что целью его жизни является достать «200 000—300 000 рублей и отдать их Ленину со словами Делайте с ними что хотите». Таково же было и отношение всех других членов группы»(215).

Боевая организация, постоянно ища способа со­вершить «крупную акцию», понимала, что партия нуж­далась в постоянном притоке денег, и не останавлива­лась даже перед самыми скромными экспроприация-ми. Тем не менее экспроприаторы бывали разочарова­ны, когда их усилия приносили такую мелочь, как несколько тысяч рублей, украденных из ломбарда в Тифлисе(216). Они также прибегали к вымогательству денег у местных промышленников, распространяя, по приказу Сталина, специально отпечатанные бланки для пожертвований в пользу Бакинского большевис­тского комитета(217).

Одна из тщательно спланированных крупных акций особенно интересна. Кроме Камо, который приобрел такую «блестящую» репутацию в результате тифлисской экспроприации, что все члены большевистской фрак­ции во главе с Лениным восхищались им и превозно­сили до небес, лишь Красин и Литвинов знали о приго­товлениях к этому грабежу(218). План, разработанный Камо и Красиным, министром финансов «Большевистс­кого центра«(219), предусматривал небывалую экспроп­риацию государственного банка, которая должна была принести 15 миллионов рублей в банкнотах и в золоте. Из-за физического веса предполагаемой добычи больше­вики решили взять только 2—4 миллиона рублей и унич­тожить остальное. По их расчетам, этот акт должен был обеспечить фракцию средствами на пять или шесть лет. После экспроприации большевики собирались публично заклеймить подобную практику и тем спасти лицо партии, хотя Камо недвусмысленно заявил, что в слу­чае удачи «будет убито так много людей, как во всех предыдущих эксах вместе взятых, по меньшей мере человек 200»(220). Этот план, однако, полностью про­валился: в конце 1907 и в начале 1908 года в результате информации, полученной Охранным отделением от

166 РЕВОЛЮЦИОННЫЙ ТЕРРОР В РОССИИ, 1894-1917

Якова Житомирского, одного из его лучших загра­ничных агентов, полиции Германии и других запад­но-европейских стран удалось арестовать нескольких человек, в том числе Камо и Литвинова(221).

Организация Камо на Кавказе не была единствен­ной группой, используемой большевиками для совер­шения эксов. Богданову удалось установить тесные кон­такты и с несколькими боевыми отрядами на Урале. На конференции в Уфе в феврале 1906 года большеви­стские активисты провели резолюцию о будущих эк-спроприациях. В июне и июле того же года Большеви­стский областной комитет Урала утвердил эту нео­публикованную резолюцию, несмотря на решения стокгольмского съезда РСДРЩ222).

По некоторым подсчетам, с начала революции 1905 года большевистские боевики на Урале осуществили более сотни экспроприаций(223). Лидером боевых групп, ответственных за большую часть этих актов, был Иван Кадомцев, ему помогали его братья Эразм и Миха-ил(224). Под их руководством уральские большевики не только конфисковывали оружие и взрывчатку на госу­дарственных и частных складах, но также нападали на солдат и жандармов и разоружали их(225). В нарушение резолюции стокгольмского партийного съезда, запре­щающей нападения на частную собственность, Уфим­ский большевистский комитет, испытывая затруднения в печатании листовок и прокламаций, конфисковывал материалы и оборудование у частных типографий, за­бирая иногда даже печатные станки(226).

Уральские боевики также экспроприировали обще­ственные и частные фонды, нападая на почтовые и за­водские конторы, винные лавки и артели(227). Одна из их наиболее крупных акций была проведена 26 августа 1909 года. Это был налет на почтовый поезд на станции Миасс. Большевики убили семь охранников и полицей­ских и украли мешки, в которых находилось около ше­стидесяти тысяч рублей в банкнотах и двадцать четыре килограмма золота; большую часть добычи они пере­правили за границу(228). Полиции удалось арестовать не­скольких участников налета, и они предстали перед су­дом. ^Интересно, что защищал их в суде Александр Ке­ренский, будущий премьер-министр Временного правительства, за что получил огромный гонорар в де-

сять тысяч рублей — из тех самых экспроприирован­ных денег, как ему, несомненно, было известно(229). Когда один из боевиков, переодетый в зажиточного торговца, пришел к Керенскому и предложил деньги за юридические услуги, он отозвался о своих уральс­ких товарищах как о бандитах и говорил на отъявлен­ном уличном жаргоне, выдавая тем самым свое уго­ловное прошлое(230).