Ох уж эти советчики! — всегда-то они лучшевсех знают, как надо, а лишь до дела дойдет…Нет, нет, не надо слушать ничьих советов, поступать надлежит, как сам решил, и уповатьна милость Всевышнего.., Только так…
Иван Васильевич повернулся к юноше:
— Однако от сего дня ты больше не служишь в моем войске.
Медведев удивленно вскинул брови и тотчас склонил голову, скрывая смущение,
— Чем я заслужил твою немилость, государь?
— Напротив, Василий, милость. И немалую. Ты хорошо показал себя в борьбе с моими новгородскими врагами, а я ценю верных, преданных слуг и забочусь о них. Посему решил я пожаловать тебя и всех потомков твоих дворянским званием, а поскольку ты сирота, беден и неимущ — дам тебе в кормление земли. Иван Юрьевич, принеси, что нужно.
Патрикеев бесшумно вышел, плотно притворив за собой дверь, а великий князь снова направился к окну и, мельком глянув на Медведева, с удовольствием заметил в его глазах сверкнувшую сквозь удивление искру радости, и это было хорошо, это успокаивало…
Он тщеславен, у него есть слабости, а стало быть, ему можно доверять, ибо больше всего насвете следует опасаться людей, которые не проявляют своих слабостей —значит, умеют оченьхорошо скрывать их, а вместе с ними и еще что-нибудь, чего ты не знаешь и о чем не догадываешься, но что в самую неподходящую минуту может оказаться для тебя смертельно опасным.
Колокол уже висел на толстых веревках, слегка раскачиваясь, и сани медленно выезжали из-под него.
— Поди сюда, — не оборачиваясь, позвал великий князь. — Узнаешь?
— Это вечевой колокол Новгорода Великого,государь.
— Верно. Знак безвластия, раздоров и мятежа.Скольким смутам он был свидетель, сколько крови пролилось под его звон!.. Хотели новгородцы сами собой править — и что же? Издревле русский город чуть не отошел под власть литвинов,за Которыми стоит Польша, а издревле православный народ — под власть короля-католика! Я не мог допустить этого. Отныне вся новгородская земля — моя отчина, а Великое Московское княжество выросло вдвое — значит, стало вдвое сильнее! - и теперь вечевой колокол Господина Великого Новгорода будет наравне с другими бить здравицу в мою честь на моей кремлевской звоннице! Да, татары нас сильно ослабили… Потом вражда, усобицы, каждый за себя… Но уже мой прадед с твоим дедом показали на поле Куликовом совместную силу русских княжеств. А нам с тобой, Василий, равно как детям и внукам нашим, дело собирания земли продолжать надо. Надо, сынок, надо… Терпеливо, упорно и постепенно: шаг за шагом, село за селом, город за городом, княжество за княжеством — курочка по зернышку клюет… А уж как соберем поболе… — Великий князь крепко сжал кулак, будто хотел нанести сокрушительный удар невидимому противнику, и, не договорив, застыл на секунду, глядя поверх золотых маковок кремлёвских церквей куда-то в ему одному ведомую даль, потом медленно разжал пальцы, погладил переносицу и, казалось, решил переменить тему: — После покорения Новгорода нам некого опасаться с севера и востока, а благодаря таким людям, как твой покойный отец, мы крепки на юге.
Он помолчал, потом тихо, но выразительно добавил:
— Теперь нам нужен Запад.
Брови Медведева едва заметно дрогнули, и тут великий князь, резко повернувшись, стал горячо и быстро задавать ему вопросы — один за другим, — почти не дожидаясь и не слушая ответов-
— Скажи, Василий, ты знаешь, какие земли составляют основную часть Великого Литовского княжества?
— Русские, государь.
— А язык, который считается в том княжестве державным и коим говорит три четверти его жителей — какой это язык, Василий?
— Русский, государь.
— А может, ты мне скажешь, какую веру исповедует большинство подданных этого княжества?
— Православную, государь.
— Верно, Василий, все верно… Вот я Божьей милостью именуюсь: Великий князь Московский и Русский. А помнишь, как звучит полный титул
короля Казимира IV?
— Да, государь. Король польский, великий князь Литовский и русский.
— Вот видишь, Василий, — «и русский»».
В голосе великого князя прозвучала глубокая и, казалось, искренняя горечь. Теперь он заговорил медленно и печально, будто на похоронах;
— Одна земля, один язык, одна вера, и два великих князя. Хорошо ли это?
Медведев молчал.
Колокол медленно и осторожно начали поднимать на звонницу.
Великий князь некоторое время наблюдал за неторопливым, плавным движением колокола вверх, потом вздохнул и решительно повернулся к Медведеву:
— Ты вырос на рубеже, и его обычаи тебе хорошо известны. Я посылаю тебя на другой рубеж.Самый западный. Твои земли вдаются клином в земли Великого княжества Литовского, а рубежом служит река Угра. Твои соседи на том берегу —князья Вельские и их люди. Не скрою — будет трудно. Каждый день там полыхает пламя порубежной войны — войны необъявленной, но жестокой и беспощадной, как все войны. Земля, которой я тебя жалую, прошлой осенью лишилась хозяина. Он поссорился с кем-то на той стороне, и вот — ты знаешь, как это бывает — наследников не осталось. Теперь это будет твоя отчина. Надеюсь, ты не допустишь, чтоб тебя постигла участь прежнего владельца. А когда окажешься на месте, помни главное — за Угрой тоже русская земля и русские люди. И если они служат королю Казимиру… то это лишь по их неразумению и не более…
Великий князь помолчал, наблюдая, как поднятый колокол втаскивают под арку звонницы, затем продолжал, будто беседуя сам с собой:
— Я ведь не могу пойти на Казимира войной,чтобы огнем и мечом вернуть наши земли… Я говорю «вернуть», ибо эти земли испокон веков бы ли русскими… И даже не потому, что, оттянув войско к западу, я обнажу южные рубежи… Не потому.Просто это снова означало бы усобицу — отец на сына, брат на брата смерть и разорение… Бог не простит мне этого. Нет-нет… Я же в молитвах моих уповаю на великую мудрость Всевышнего…
Убежден, что Господь наш всемилостивый вразумит заблудших и они вскоре сами поймут, где и с кем им надлежит быть. А если рядом с ними в трудную минуту выбора окажется добрый человек, который поможет мудрым советом…
Колокол укрепили на звоннице и решили проверить — звук одинокого удара повис на миг в воздухе и растаял в весеннем небе.
Великий князь будто очнулся от размышлений.
— О чем это я? Ах, да…
Он быстро направился в темный угол гридни и вернулся с маленькой, туго свернутой трубкой серого пергамента.
—Это послание ты передашь своему соседу за Угрой князю Федору Ивановичу Вельскому. Но запомни — только наедине и в собственные руки.
Письмо тайное и важное, потому храни его так, чтобы никто не смог увидеть и прочесть в случае, если тебя пленят, ранят или даже убьют. Ну, а когда останешься с Вельским наедине, сделай так, чтобы он при тебе письмо прочел, затем возьми обратно и уничтожь сразу, чтобы никаких следов от него не осталось! Я не желаю, чтобы кто-то когда-нибудь мог сказать, будто я тайно пересылался с литовскими князьями.
— Я понял, государь. Все будет исполнено точно, — сказал Медведев с поклоном, и ничего не отразилось на его лице, будто он выслушивал и исполнял такие поручения ежедневно.
— Дай-то Бог! А теперь — главное. Если Бельский даст ответ сразу — привезешь немедля. Если нет… Подождешь, пока даст. Раньше или позже, но он должен ответить. ДОЛЖЕН, слышишь! Дело это может оказаться непростым, потому даю тебе сроку на его исполнение… ну, скажем, полгода. Жду тебя с ответом Бельского в начале октября.
Великий князь протянул письмо и пристально наблюдал за тем, как Василий Медведев с поклоном принял послание, деловито проверил, цела ли маленькая красная печать с великокняжеским гербом, осторожно вложил ее внутрь пергаментной трубки и, расстегнув кафтан, аккуратно спрятал свиток где-то на груди.
Похоже, он не понимает, что его ждет. Темхуже для него. Лучший кремлевский дьяк незрякорпел над этим письмам целую неделю. Оно таксоставлено, что, если даже и попадет в чужиеруки, ничего особо худого не случится… ДворянинМедведев умрет, а дело чуток задержится.Нестрашно. Пошлем другого. Лучше действоватьмедленно и осторожно, но наверняка. Во всехслучаях виноват будет Иван Юрьевич… Нехорошо, братец, ох, нехорошо — не сумел ты, милый,найти нужного человека… А таких, как этот Медведев, мы отыщем в Московском княжестве тысячи…
И в этот миг на пороге появился Патрикеев. (Всегда ведь знает, когда надо появиться, — неужто подслушивает?) В руках он держал поднос, на котором лежали золотой крест и грамота, с кругляшком чистого воска на длинных шелковых шнурках. Великий князь взял грамоту, подошел к столу, аккуратно вывел подпись, оттиснул на мягком воске личную печать — изображение святого Георгия, пронзающего копьем змия, — величественным шагом направился к Медведеву и, не глядя в грамоту, привычной скороговоркой произнес заученный с детства текст пожалования:
— Я, Иван Васильевич, Божьей милостью Великий князь Владимирский и Московский, и Новгородский, и Тверской, и Югорский, и Пермский, и Болгарский и всея Руси, данной грамотой, льготной, заповедной и несудимой 1, жалую холопа и слугу своего Василия Иванова сына Медведева и всех потомков его дворянским званием, а в кормление даю ему отчину — имение Березки, что, на берегу Угры, с пашенными землями и сеножатья-ми, с реками и озерами, с бобровыми гонами и ловами, с борами, лесами, рощами и дубравами, с мельницами и ставами, с людьми тяглыми, данниками и слободичами, что намоле сидят. А дабы укрепить волю мою и силу в местах порубежных,
'Льготная грамота — освобождающая на определенный срок от уплаты податей и повинностей, «заповедная» — запрещающая государевым гонцам, послам и прочим" лицам приезжать и ночевать в данном имении, а также требовать себе кормов, проводников и подвод, и «несудимая» — дающая право судить на своей земле подданных, а самому быть подсудным только великому князю.
где власть великокняжеская не близко, даю ему право пять лет дани в казну не возить и самому в своей земле порядок держать: людей и слуг в пределах имений своих по личному усмотрению — казнить и жаловать. Твори в отчине своей суд честный и правый, согласно законам моим и воле Господа нашего, а мне служи не за грош, а за совесть — верой и правдой!
Патрикеев протянул поднос с большим золотым крестом, и Василий Медведев опустился на одно колено.
— Тебе, матушка, земля русская, и тебе, батюшка, государь мой Иван Васильевич, служить буду словом и делом, верой и правдой, не щадя здоровья и живота своего, до последнего вздоха, до последней кровинки. Чести отчизны моей, княжества Московского, не уроню нигде ни чином, ни помыслом, а силу державную и власть великокняжескую укреплять буду везде и всегда, да детям и внукам своим так же накажу. На том и целую этот крест.
Новый дворянин московский Василий Медведев почтительно прикоснулся к холодному гладкому золоту, до блеска отполированное! несметным числом подобных прикосновений,, и в эту минуту, взволнованный нежданным поворотом судьбы: еще вчера — простой безвестный воин, а нынче — дворянин великого князя, исполнитель дела державной важности, — он вовсе не думал, не гадал, как часто потом будет вспоминать эту так складно сказавшуюся и столь тяжкую для исполнения клятву…
Но великим промыслом Господним не дано человеку знать грядущего.
Не дано…
…После сумрака терема яркое мартовское солнце больно сверкнуло в глаза, Василий зажмурился, и вдруг на кремлевской звоннице ударили сразу все колокола. Им тут же ответили другие, где-то рядом, потом еще, и еще подальше, и вот уже над всей Москвой повис густой, разноголосый колокольный звон. И внезапно мелькнула в голове Медведева шальная, тщеславная мысль, что это в его честь, но он тут же догадался, в чем дело…
А в гридню великого князя вбежал запыхавшийся Патрикеев и громко, восторженно объявил:
— Государь! Сын!.
Иван Васильевич радостно встрепенулся и тут же направился в палаты супруги своей, великой княгини Софьи, в девичестве греческой княжны, племянницы Константина Палеолога, последнего императора некогда могучей Византии.
Придворные бояре, князья и вельможи улыбались и кланялись, а сами боязливо жались к стенкам, отступали на всякий случай подальше, опасаясь, не дай Бог, невольно вызвать его гнев, ибо хорошо знали еще одно прозвище великого князя, которое забудут потомки — ИванIII СТРОГИЙ…
А он шел длинными коридорами, миновал широкие палаты, спускался и поднимался по лестницам большого кремлевского терема, с упоением слушал колокольный звон, и казалось ему, что в многозвучном медно-бронзовом хоре он хорошо различает голос того единственного колокола, который совсем недавно звал на вече строптивых смутьянов, а сейчас смиренно и послушно, вместе с тысячами своих покорных братьев бьет здравицу в честь рождения его сына…
Но вовсе не об этом, втором, сыне от второго брака думал великий князь Иван Васильевич, — он думал сейчас о судьбе своего первенца Ивана,уже нареченного его наследника, уже коронованного на будущее великое княжение, и в эту минуту он не мог бы даже вообразить, что вовсе не Ивану, а именно этому, второму, который только что увидел свет, суждено стать владельцем шапки Мономаха, московского престола и верным продолжателем начатого отцом дела…
Но великим промыслом Господним не дано человеку знать грядущего.
Не дано…
Глава вторая
«ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, ДОРОГОЙ ХОЗЯИН!»
Совсем недалеко от Москвы проходила граница Великого княжества Литовского, всего каких-то сто восемьдесят верст 1 по Калужской дороге, через Боровск, Кременск, Медынь, и вот он — рубеж на Угре, — если скакать во весь опор да менять лошадей, — за неполных шесть часов управиться можно, и в последующие годы жизни Медведеву не раз так и придется мчаться, а однажды, спасаясь от погони и увозя из-под топора палача одного знатного вельможу, он проделает это расстояние и вовсе за четыре часа…
Однако все это произойдет еще не скоро, а сейчас, в середине апреля 1479 года, впервые проделывая этот путь, Медведев ехал очень медленно, не торопясь, внимательно изучал новую дорогу и старался запомнить все, что может пригодиться впоследствии, а спокойный, размеренный шаг вороного низкорослого, но крепкого коня вполне его устраивал.
За год до своей гибели подарил отец двенадцатилетнему Василию жеребенка. «Сейчас он такой
Верста равна пятистам саженям, или 1,06 километра.
же малыш, как ты, — сказал, — воспитаешь старательно — вырастет для тебя добрым товарищем». В маленькой степной крепости дел у мальчика, растущего без матери, немного было, вот он и тратил все свое время на коня любимого — чему только его не выучил, и часто потом бывало, в опасных южных степях, где смерть прячется в каждом овраге и за каждым кустом, они в такие засады и переделки попадали, что расскажешь кому — не поверят, и не раз уже спасал жизнь Василию мудрый отцовский подарок; хотя самого отцавот уже шесть лет как нет в живых, и так трудно сэтим смириться, и так его не хватает, да чтоуж поделаешь — он достойно прожил свою жизньвоина, а теперь Василий совсем один остался навсем белом свете, и сам за себя стоять нынче должен,и дело свое мужское, воинское, исполнять счестью…
В тот год весна пришла рано, и теплые днинаступили сразу после мартовских заморозков. Всеготри дня неторопливого пути с отдыхом иночевками понадобились Медведеву, чтобы достичьМедыни, откуда до его новых владений оставалосьуже совсем рукой подать, и чем ближе подъезжалон к литовскому рубежу, тем меньше встречалосьна дороге путников, мирные селения принималивсе более воинственный вид, — из небольшихбойниц в прочных деревянных частоколах выглядывали, поблескивая на солнце, гладкие стволыпищалей, а недалеко от Медыни он миновалобугленные развалины, где, вспугивая стаи ворон, вылиодичавшие псы, да чуть поодаль, на холме,светлела горстка еще не успевших почернеть отвремени могильных крестов.
В Медынь Василий прибыл к середине третьегодня и решил было заночевать на здешнем постоялом дворе, чтобы завтра с утра выехать и еще до полудня быть дома, однако, прикинув, что до границ его владений осталось всего каких-то тридцать верст, передумал, тем более что постоялый двор более походил на разбойничий притон, чем на уютное тихое место, где можно спокойно провести ночь.
Не успел Медведев войти, как наглый бродяга подозрительного вида (молодой, тело крепкое, одет в слишком нарочитые лохмотья) стал приставать с расспросами: кто он, мол, таков, откуда, да куда путь держит, давно ли в этих краях и не. собирается ли часом за рубеж. Василию это не понравилось, и он коротко, но ясно (молчаливым пинком) объяснил, что не расположен к беседе. Бродяга сверкнул глазами, но задираться не стал и правильно сделал, потому что Медведев сразу увидел, что здесь лишь два человека, которые могут представлять опасность, ас двумя он шутя бы справился. Кроме того, было ясно, что этот бродяга вместе со своим оборванцем-товарищем, который сидел в темном углу, прикрывая лицо, и точно так же походил на ряженого, ожидали вовсе не Медведева, и, наверно, было у них какое-то свое дело, ход которого они не хотели нарушать непредвиденными стычками с неизвестным исходом, а потому оба предпочли отступить в темноту и оттуда еще некоторое время внимательно наблюдали за Медведевым, который, казалось, не обращал на них никакого внимания, хотя и не упускал обоих из виду в продолжение всего обеда.
Как часто впоследствии Медведев, вспоминая во всех подробностях этот момент, корил себя за то, что не придал должного значения подозрительным бродягам! Быть может, тогда много дурного не случилось бы, десятки людей остались живы и все-все пошло бы совсем по-другому. Но не было ему тогда никакого тайного знака свыше, не было озарения, не было решительно ничего, что предсказало бы, как важнейшие события его грядущей жизни окажутся связанными с этим мелким и незаметным будничным происшествием.
Редко, очень редко рождаются люди, которым Господь позволяет разглядеть некоторые образы будущего, и то эти образы обычно неясны и многозначны.
Но обычному человеку не дано такой привилегии. Не дано…
Пообедал Василий не спеша и основательно, проследил за тем, чтобы Малыш был накормлен хорошим овсом, щедро расплатился с хозяином остатками жалованья, полученного от сотника Дубины при расчете с войском, оставив себе на черный день лишь золотой, пожалованный на прощанье великим князем («А это тебе, Василий, для развода, береги и приумножь этот золотой в тысячу крат, дабы семья и потомки твои жили в достатке!»), и, не обращая внимания на любопытные взгляды обитателей постоялого двора, отправился в дальнейший путь.
Все, что он до сих пор увидел, вовсе его не удивило, — в сущности, южные рубежи на Дону и Дикое поле, где прошли его детство и юность, находились отсюда не так уж далеко, — чуть дальше, чем Москва, только южнее> а люди, нравы и обычаи, должно быть, на всех рубежах схожи, тем более что этот западный рубеж — прямое продолжение южного, с той разницей, что там — дикие кочевники — татары, а здесь как-никак братья по крови, литвины, того же языка, и в большинстве той же веры, так что наверняка все будет легче и проще.
Вскоре за Медынью поля и луга кончились, и теперь пришлось медленно пробираться по пустынной и грязной лесной дороге, стараясь держаться ближе к обочине, где в тени деревьев еще оставались серые островки полурастаявшего рыхлого снега. Солнце клонилось к закату, и Медведев проехал уже верст двенадцать, когда впервые на этой дороге увидел человека.
Пожилой мужчина высокого роста и могучего сложения, сильно забрызганный грязью, мчался навстречу во весь опор, однако, увидев впереди всадника, слегка придержал коня и привычным движением подтянул саблю поближе к правой руке, а когда Медведев со сдержанной вежливостью посторонился, уступая дорогу человеку, который явно торопится, тот, поравнявшись, внимательно взглянул на него и даже, казалось, хотел что-то сказать, но, должно быть, передумал и лишь как-то странно кивнул головой, не то в знак приветствия, не то благодарности, затем резко пришпорил коня и понесся дальше.
То ли потому, что этот всадник оказался первым человеком, встреченным в местах, уже как бы близких к дому, а может, из-за странного взгляда, как бы напряженного и даже тревожного, Медведев запомнил его лицо, и вдруг столь хорошо знакомое, тайное предчувствие грядущей опасности легким холодком пробежало по телу. Медведев проверил свое снаряжение и успокоился — все было в полном порядке: сбруя из дубленой кожи, прошитая крепкими воловьими жилами, хорошо подтянута; удобное татарское седло, украшенное бисером, закреплено прочно; кожаная сумка, пристегнутая к седлу слева (в ней все имущество нового дворянина), и острый топорик в чехле справа — на своих местах; поднятая к плечу левая рука мгновенно нащупывает прочный боевой лук в чехле за спиной, поднятая правая сразу попадает на оперение одной из двух дюжин разнокалиберных стрел, легко различимых на ощупь: тут и охотничьи — на птицу и на крупную дичь, — и боевые, в том числе легкие, с точностью попадания до трехсот шагов, и тяжелые, что пробивают кольчугу и доспехи; ну и, наконец, особые, фигурные: с серповидным наконечником, если надо, скажем, издали перерубить натянутую веревку; с наконечником продувным, полым, куда можно вложить горящий уголек, если потребуется, скажем, вдали что-нибудь поджечь, короче говоря, — здесь стрелы на все случаи, которые могут подвернуться в полной опасностей и неожиданных поворотов жизни порубежного воина, причем большинство этих стрел мало кому известны и порой собственными руками изготовлены. Кожан — плотно облегающая грудь, подбитая теплым мехом куртка, затянута широким поясом, на котором крепится множество предметов боевого оснащения: здесь и знаменитый дедовский меч (узкий, длинный, острый и не такой уж тяжелый, каким кажется на первый взгляд), спрятанный в кожаных, прошитых серебряной нитью ножнах с длинным металлическим наконечником; здесь и поясной нож с резной рукояткой из кости рыбьего зуба 1; здесь, наконец, ряд мелких, но очень полезных вещей, вроде рожка с порохом или мешочка с кремнием и трутом; и завершают снаряжение короткие сапоги с острыми шпорами,
1 Рыбий зуб —бивень моржа или мамонта.
(русские воины употребляли шпоры редко, но Медведева научил многим полезным штучкам с ними хитроумный грек Микис), причем в правом сапоге спрятан еще один нож — засапожный, который не раз выручает- в трудную минуту, когда всадник вдруг оказывается выбитым из седла, — тренируясь в метании этого ножа с пятилетнего возраста, Медведев добился того, что теперь мог на спор попадать в заранее назначенное яблоко дички с десяти шагов, стоя при этом перед броском спиной к яблоне. Была еще, наконец, плетка-нагайка, висящая на левом мизинце, но Медведев очень редко ею пользовался, —- Малыш понимал хозяина по малейшему движению поводьев, снабженных петлей и закрепленных на среднем пальце левой руки, что позволяло в случае необходимости стрелять из лука на полном скаку.
Убедившись, что снаряжение в полной готовности и любые неожиданности не застанут его врасплох, Медведев вернулся к своим размышлениям, — а что еще можно делать, когда медленно пробираешься по грязной и пустынной лесной дороге, объезжая глубокие лужи и каменные валуны, время от времени возникающие на пути? Тем более что тема размышлений волновала новизной и необычностью — ведь в его жизни впервые появилось нечто, чего прежде никогда не было: собственный дом. И не просто дом — целое имение «…с пашенными землями и сеножатьями, с реками и озерами, с бобровыми гонами и ловами, с борами, лесами, рощами и дубравами, с мельницами и ставами, с людьми тяглыми, данниками и слобо-дичами, что на воле сидят…»
Вот эти-то «люди тяглые, данники и слободи-чи» больше всего и беспокоили Медведева.
Как они там прожили целый год без хозяина?Не иначе как распустились совсем… Пьют, должно быть, беспробудно… Растаскивают потихоньку хозяйское добро. Порядка, верно, нет. Домнебось за зиму совсем отсырел…
Тут мысли Василия прервало какое-то странное поскрипывание в такт ритмичного чавканья копыт, которое послышалось откуда-то издали, спереди. Солнце уже скрылось за лесом, тени исчезли, и все вокруг постепенно становилось серым.
Из-за поворота лесной дороги медленно выползла скрипучая телега, ее тащила худая кляча, а сморщенный маленький мужичишка в дырявом армяке плелся рядом, держа в руках вожжи. Увидев Медведева, он испуганно остановился, и тотчас остановилась его жалкая лошаденка.
Медведев подъехал ближе, и мужичок, сняв шапку, начал поспешно кланяться.
Вот, пожалуйста. Может, это как рази естьодин из тех «тяглых»…
— Бог в помощь, мил человек! Ты, случаем,не из Березок?
— Нет, хозяин… Я тут, под Медынью, в Даниловке живу.
Интересно, почему это он так дрожит?
— А далеко еще до Березок, не знаешь?
И губы как мел. Чего боится?
— Как не знать — знаю… Версты две по этой дороге проедешь, а там мосток будет через Черный ручей. А прямо за мостком и начинаются вла
дения хозяина, что убили в ту осень, царство ему небесное, — мужичок перекрестился.
— А от мостка до хозяйского дома далеко еще?
— Да чего ж далеко? Версты три по дороге, а после забирай правее и увидишь дом близ самого берега Угры-речки, на холме в березовой роще, — мужичокстал успокаиваться, но бледность не сходила с его лица.
Медведев спешился, чтобы немного размяться, а заодно успокоить мужичка, но тот испугался ещебольше и поспешно отступил, прячась за своюлошадку. Василий не торопясь расстегнул сумку у седла и вынул оттуда большую бутыль с греческим вином — прощальный подарок грека Микиса: еще когда покидал Медведев Донскую засечную полосу, отправляясь на службу в великокняжескую рать, почти два года назад. «Возьми, — сказал Микис, — такого вина нигде не найдешь, за ним великий князь нарочно своих купцов в Византию шлет!» Медведев, помня наказы покойного отца, в употреблении вина довольно сдержан был, однако, не желая обижать Микиса, который многим боевым хитростям его научил, бутыль с благодарностью принял, а потом как-то забыл о ней и лишь после встречи с великим князем, собирая в дорогу свои нехитрые пожитки, обнаружил.
Он из вежливости отпил небольшой глоток и протянул бутыль мужичку. Мужик смущенно улыбнулся, но бутыль взял, осторожно протянув руку из-за лошадки. Пока он прикладывался к бутыли, Медведев внимательно оглядел телегу. В ней кто-то прятался, лежа на соломе лицом вниз и укрывшись с головой длинной рогожей, но из-под самого ее края выглядывала грязная босая пятка.
Ишь, хитрец какой*..
— Небось страшно одному в лесу? — лукаво
спросил Медведев. Мужичок причмокнул и вернул
бутыль.
— Страшно, — признался он, вытащил откуда-
то краюшку хлеба и, разломив, предложил поло
вину Василию.
Медведев протянул руку, но вместо того, чтобы взять хлеб, резким, неожиданным движением откинул рогожу, готовый тут же отразить нападение того, кто прятался в телеге, — скорее всего, он бросится с ножом или кистенем…
Но человек, лежащий ничком на соломе, был давно мертв — меж его белых, окостеневших лопаток торчало оперение стрелы.
Василий взял протянутый ему хлеб и откусил.
— Кто это?
Мужичок горестно вздохнул.
— Зять. Дочка гостила на Рождество. «Давай, говорит, пришлю тебе Ваньку крышу починить, а то потечет по весне». «Не надо, говорю, самкак-нибудь». Не послушалась — послала. Взял он вчера топор: «Поеду, говорит, вырублю в лесу покойного хозяина Березок пару бревен избупоправить — лес-то пока вроде ничейный. Ну и поехал на моей телеге… А теперь вот ни топора, ни телеги, ни самого… Вообще-то они мужиков простых никогда раньше не трогали, да зять мой очень строптивого нрава был, может, сказал чего не так.. А может, это и не они вовсе.- Кто ж теперь правду узнает? Одному Господу сие ведомо,— онснова перекрестился.
— А кто это — «они»? — поинтересовался Медведев.
Мужичок огляделся по сторонам, будто опасаясь,что его кто-то услышит, и произнес почтишепотом:
— Много тут развелось всяких, аки псов окаянных— что на том берегу, что на этом. Не зря,видать, нынче лес покойного барина иначе как Татим 1 и не зовут…
Тать — разбойник, преступник, вор.
— Ну, ты подал бы челобитную хозяину своему или наместнику великокняжескому в Медыни…
Мужичок вздохнул и поглядел на Медведева как-то странно.
— Видать, недавно ты в наших местах, барин.
Ой, берегись, пропадешь зазря! Ну, ладно, пора мне, — вдруг заторопился он, — а то, не приведи Господь, дочка, мужа лишившись, еще и без отца останется. Прощай, мил человек, и храни тебя Бог в пути! А Березки легко узнаешь — по конскому хвосту над воротами…
Он резко ударил лошадку вожжами и засеменил рядом с телегой, стараясь как можно быстрее удалиться.
Медведев некоторое время глядел ему вслед.
Что это за вздор? Какой еще конский хвост?
Он пожал плечами, спрятал в сумку бутыль и вынул оттуда кольчугу дедовской работы с длинными рукавами, но не надел ее, а лишь накинул на спину, завязав рукава узлом на груди.