Почти десять лет прошло с тех пор, как Дёрзлеи, проснувшись, обнаружили на пороге своего племянника, но Бирючиновая аллея практически не изменилась. Солнце поднималось над теми же аккуратными садами и освещало табличку с номером «4» на парадной двери Дёрзлеев; забиралось в их гостиную, бывшую почти такой же, какой она была в ночь, когда господин Дёрзлей увидел те судьбоносные новости о совах. Только фотографии на каминной полке действительно показывали, сколько прошло времени. Десять лет назад было много фотографий чего-то, казавшегося большим розовым пляжным мячом, носящим разноцветные вязаные шапки, но Дадлей Дёрзлей больше не был младенцем, и теперь фотографии отображали огромного светловолосого мальчика на своём первом велосипеде, на прогулке по ярмарке, играющим в компьютерную игру со своим отцом, обнимаемым и целуемым своей матерью. В комнате не было никаких признаков того, что в доме жил ещё один мальчик.
Однако Гарик Гончаров по-прежнему был там, пока что спящим, но недолго. Его тётя Петуния уже встала, и её пронзительный голос стал первым звуком дня.
– Подъём! Вставай! Сейчас же!
Гарик вздрогнул и проснулся. Его тётя вновь постучала по двери. «Подъём!» – провизжала она. Гарик услышал, как она идёт в сторону кухни, и затем звук сковородки, помещаемой на плиту. Он перевернулся на спину и попытался вспомнить сон, который ему снился. Это был хороший сон. В нём был летающий мотоцикл. У него было необычное чувство, что ему это уже снилось.
Его тётя вновь появилась перед дверью.
– Ты уже встал? – спросила она.
– Почти.
– Ну, поторопись, я хочу, чтобы ты присмотрел за беконом. И только попробуй позволить ему подгореть, я хочу, чтобы в день рождения Даддика всё было идеально.
Гарик застонал.
– Что ты сказал? – грубо спросила его тётя с той стороны двери.
– Ничего, ничего…
День рождения Дадлея, как он мог забыть? Гарик медленно поднялся с кровати и начал искать носки. Он нашёл пару носков под кроватью и, достав из одного из них паука, надел их. Гарик привык к паукам, поскольку чулан под лестницей был полон их, а он спал именно там.
Одевшись, он прошёл в кухню по коридору. Стол был почти полностью скрыт под всеми подарками Дадлея. Похоже, Дадлею достался новый компьютер, который он хотел, не говоря уже о втором телевизоре и гоночном велосипеде. Почему Дадлей хотел именно гоночный велосипед, было загадкой для Гарика, поскольку Дадлей был очень толстым и ненавидел упражнения – конечно, если в них не входили удары по кому-то. Любимой мишенью у Дадлея был Гарик, но он редко мог поймать его. По виду Гарика этого нельзя было сказать, но он был очень быстрым.
Возможно, это было как-то связано с проживанием в тёмном чулане, но Гарик всегда был маленьким и худым для своего возраста. Он выглядел ещё более маленьким и худым, чем он был на самом деле, поскольку единственной его одеждой была бывшая одежда Дадлея, а Дадлей был примерно вчетверо больше его. У Гарика было узкое лицо, узловатые колени, чёрные волосы и ярко-зелёные глаза. Он носил круглые очки, удерживаемые большим количеством скотча из-за множества ударов по носу от Дадлея. Единственным, что Гарику нравилось в его внешности, был тонкий шрам на его лбу в форме разряда молнии. Этот шрам был у него, сколько он себя помнил, и первый вопрос, который он, по своим воспоминаниям, задал тёте Петунии, был то, откуда у него взялся этот шрам.
– В автокатастрофе, в которой погибли твои родители, – сказала она тогда. – И не задавай вопросов.
«Не задавай вопросов», – это было первое правило мирной жизни с Дёрзлеями.
Дядя Ве́рнет[xi] вошёл на кухню, когда Гарик переворачивал бекон.
– Причешись! – рявкнул он в качестве утреннего приветствия. Примерно раз в неделю дядя Вернет смотрел поверх своей газеты и кричал, что Гарика нужно постричь. Гарика, должно быть, стригли чаще, чем всех остальных мальчиков из его класса, вместе взятых, но это ничего не меняло: его волосы просто так росли – во все стороны.
Гарик жарил яичницу к тому времени, как Дадлей прибыл на кухню со своей матерью. Дадлей был внешне во многом похож на дядю Вернета. У него было крупное розовое лицо, короткая шея, крохотные бледно-голубые глаза и жёсткие светлые волосы, аккуратно лежавшие на его жёсткой толстой голове. Тётя Петуния часто говорила, что Дадлей был похож на маленького ангелочка – Гарик часто говорил, что Дадлей был похож на свинью в парике.
Гарик поставил тарелки с яичницей и беконом на стол, что было трудно из-за отсутствия там места. Дадлей в это время считал свои подарки. Его лицо вытянулось.
– Тридцать шесть, – сказал он, поднимая взгляд на своих родителей. – Это на два меньше, чем в прошлом году.
– Дорогой, ты не посчитал подарок тётушки Марго́, видишь, он вот здесь, под этим большим от мамочки и папочки.
– Ладно, значит, тридцать семь, – сказал Дадлей, багровея. Гарик, заметив приближение огромной истерики Дадлея, начал заглатывать свой бекон как можно быстрее на случай, если Дадлей перевернёт стол.
Тётя Петуния, очевидно, тоже почуяла опасность, поскольку она быстро сказала:
– И мы купим тебе ещё два подарка, пока мы будем гулять сегодня. Как насчёт этого, пупсик? Ещё два подарка. Это сойдёт?
Дадлей задумался. Похоже, ему это было тяжело. В конце концов, он медленно сказал:
– То есть у меня будет тридцать… тридцать…
– Тридцать девять, сладенький, – сказала тётя Петуния.
– О, – Дадлей тяжело опустился на стул и схватил ближайший пакет. – Тогда ладно.
Дядя Вернет усмехнулся.
– Маленький нахал хочет получать своё, весь в отца. Вот это по-нашему, Дадлей! – он взъерошил волосы Дадлея.
В этот момент зазвонил телефон, и тётя Петуния отправилась ответить на звонок, пока Гарик и дядя Вернет смотрели, как Дадлей распаковывает гоночный велосипед, кинокамеру, радиоуправляемый самолёт, шестнадцать новых компьютерных игр и видеомагнитофон. Он разрывал обёртку золотых наручных часов, когда тётя Петуния вернулась, выглядя одновременно разъярённой и взволнованной.
– Плохие новости, Вернет, – сказала она. – Госпожа Фи́гга[xii] сломала ногу. Она не может взять его, – она дёрнула головой в сторону Гарика.
Рот Дадлея распахнулся в ужасе, но сердце Гарика ёкнуло. Каждый год на день рождения Дадлея его родители брали его и его друга на прогулку на весь день в парк аттракционов, в закусочные с гамбургерами или в кино. Каждый год Гарика оставляли с госпожой Фиггой, безумной старухой, жившей через две улицы от них. Гарик ненавидел быть там. Весь дом пах капустой, а госпожа Фигга заставляла его смотреть фотографии всех кошек, которые у неё когда-либо были.
– Что теперь? – спросила тётя Петуния, яростно глядя на Гарика, как будто он спланировал это. Гарик знал, что ему следует сожалеть, что госпожа Фигга сломала ногу, но это было непросто, когда он напомнил себе, что пройдёт целый год, прежде чем ему придётся смотреть на Пузатика, Снежка, господина Лапы и Хохолка вновь.
– Мы могли бы позвонить Марго, – предложил дядя Вернет.
– Не глупи, Вернет, она ненавидит мальчишку.
Дёрзлеи часто говорили о Гарике вот так, как будто его не было рядом – или, скорее, как будто он был чем-то очень противным, что не могло их понимать, вроде слизняка.
– Как насчёт как-её-там твоей подруги… Евгении?
– Отдыхает на Майорке, – грубо отозвалась тётя Петуния.
– Вы можете просто оставить меня здесь, – встрял Гарик с надеждой (он смог бы посмотреть по телевизору для разнообразия то, что хочет он, и, может быть, даже пробраться к компьютеру Дадлея).
Тётя Петуния выглядела так, как будто она только что проглотила лимон.
– А потом прийти домой и обнаружить дом в руинах? – прорычала она.
– Я не взорву дом, – отозвался Гарик, но его не слушали.
– Полагаю, мы могли бы взять его в зоопарк, – медленно сказала тётя Петуния, – и оставить в машине…
– Эта машина новая, он не должен оставаться в ней один…
Дадлей начал громко плакать. На самом деле он не плакал, с тех пор, как он на самом деле плакал, прошли годы, но он знал, что, если он скривит лицо и повоет, мама даст ему всё, что он захочет.
– Маленький Дадлейчик, не плачь, мамочка не позволит ему испортить твой особенный день! – прокричала она, обвивая его руками.
– Я… не… хочу… ч-ч-чтобы… он… ехал! – вопил Дадлей между сильными фальшивыми всхлипываниями. – Он вс-всегда всё портит! – он показал Гарику злобную усмешку сквозь промежуток между руками своей матери.
Ровно тогда прозвенел дверной звонок. «О Всеблагой Господь, они приехали!» – отчаянно произнесла тётя Петуния, и мгновением позже лучший друг Дадлея, Прони́с По́ллобз[xiii], вошёл вместе со своей матерью. Пронис был тощим мальчиком с лицом, похожим на крысу. Обычно именно он держал руки людей за спиной, пока Дадлей бил их. Дадлей мгновенно перестал притворяться плачущим.
Спустя полчаса Гарик, не веря своему счастью, сидел на заднем сиденье машины Дёрзлеев с Пронисом и Дадлеем на пути в зоопарк в первый раз за свою жизнь. Его дядя и тётя не смогли придумать ничего другого, что можно было бы сделать с ним, но перед отъездом дядя Вернет отвёл Гарика в сторону.
– Я предупреждаю тебя, – сказал он, помещая своё огромное багровое лицо очень близко к лицу Гарика, – я предупреждаю тебя, парень: любые необычные дела, вообще что угодно – и ты будешь в этой каморке отныне и до Рождества.
– Я ничего не собираюсь делать, – отозвался Гарик, – честно…
Но дядя Вернет не поверил ему. Никто и никогда ему не верил. Дело было в том, что в связи с Гариком часто случались странные вещи, и было просто бесполезно говорить Дёрзлеям, что они случались помимо его воли.
Однажды тётя Петуния, устав от того, что Гарик возвращается из парикмахерской, выглядя так, как будто он там не был, взяла кухонные ножницы и постригла его так коротко, что он был почти лысым, за исключением чёлки, которую она оставила, «чтобы скрыть этот ужасный шрам». Дадлей глупо смеялся над Гариком, который провёл бессонную ночь, представляя реакцию, которая на следующий день будет в школе, где его уже высмеивали за мешковатую одежду и заклеенные скотчем очки. Однако на следующее утро, встав, он обнаружил свои волосы точно в таком же состоянии, как они были до того, как тётя Петуния постригла их. Его на неделю заперли в чулане за это, даже несмотря на то, что он пытался объяснить, что не может объяснить, как они выросли обратно так быстро.
В другом случае тётя Петуния пыталась насильно засунуть его в отвратительный старый джемпер Дадлея (коричневый с оранжевыми кисточками). Чем сильнее она пыталась натянуть его Гарику на голову, тем меньше, казалось, он становился, пока, в конце концов, он не стал скорее подходить перчаточной кукле и уж точно не Гарику. Тётя Петуния решила, что он, должно быть, сел при стирке, и, к своему большому облегчению, Гарик избежал наказания.
С другой стороны, у него были серьёзные проблемы, когда его обнаружили на крыше школьного пищеблока. Банда Дадлея преследовала его, как обычно, когда, к не меньшему удивлению Гарика, чем всех остальных, он очутился на дымоходе. Дёрзлеи получили чрезвычайно гневное письмо от директора школы Гарика, в котором говорилось, что он лазил по школьным зданиям. Но он всего лишь пытался (как он кричал дяде Вернету через закрытую дверь чулана) запрыгнуть за большие баки около дверей в пищеблок. Гарик предположил, что, должно быть, ветер подхватил его в прыжке.
Но сегодня ничто не должно было пойти не так. Даже быть с Дадлеем и Пронисом стоило того, чтобы провести день где-то, кроме школы, своего чулана или пахнущей капустой гостиной госпожи Фигги.
Ведя машину, дядя Вернет жаловался тёте Петунии. Он любил жаловаться на разные вещи: на людей на работе, на Гарика, на совет, на Гарика – банк и Гарик были лишь одними из его любимых тем. Этим утром речь шла о мотоциклах.
– Проносятся мимо с рёвом, словно маньяки, юные бандиты, – сказал он, когда какой-то мотоцикл обогнал их.
– Я видел сон о мотоцикле, – отозвался Гарик, внезапно вспомнив об этом. – Он летел.
Дядя Вернет едва не врезался в машину перед ними. Он развернулся на своём сиденье и проорал Гарику, в то время как его лицо стало похожим на гигантскую свёклу с усами: «МОТОЦИКЛЫНЕ ЛЕТАЮТ!» Дадлей и Пронис захихикали.
– Я знаю, что не летают, – отозвался Гарик. – Это был всего лишь сон.
Но он уже жалел, что заговорил. Если и было что-то, что Дёрзлеи ненавидели больше, чем его вопросы, это были его упоминания о чём-то, что действовало неподобающим образом, неважно, было ли это во сне или даже в мультфильме: похоже, они думали, что он может обрести опасные идеи.
Это была очень солнечная суббота, и зоопарк был полон семей. Дёрзлеи купили Дадлею и Пронису большие шоколадные мороженые у входа и затем, поскольку улыбающаяся женщина за прилавком спросила у Гарика, чего он хочет, прежде чем они успели увести его, они купили ему дешёвый лимонный фруктовый лёд. «Это тоже было неплохо», – подумал Гарик, облизывая его, пока они смотрели на гориллу, чешущую свою голову и выглядящую удивительно похоже на Дадлея, за исключением того, что она не была светловолосой.
У Гарика было лучшее утро за долгое время. Он был достаточно осторожен, чтобы идти на некотором расстоянии от Дёрзлеев, чтобы Дадлей и Пронис, которым ко времени обеда начали казаться скучными животные, не вернулись к своему любимому развлечению избиения Гарика. Они поели в ресторане при зоопарке, и, когда Дадлей закатил истерику, поскольку его мороженое было недостаточно большим, дядя Вернет купил ему другое, а Гарику разрешили доесть первое.
Позднее Гарик чувствовал, что он должен был понять, что это было слишком хорошо, чтобы продлиться долго.
После обеда они пошли в террариум. Там было холодно и темно, с подсвеченными окнами повсюду на стенах. За стеклом все виды ящериц и змей ползали и скользили по кускам дерева и камням. Дадлей и Пронис хотели посмотреть на больших, ядовитых кобр и толстых питонов, способных раздавить человека. Дадлей быстро нашёл самую крупную змею в террариуме. Она могла бы дважды обернуть своё тело вокруг машины дяди Вернета и смять его до размеров мусорного ведра – но, похоже, она не была в настроении. Вообще-то, она крепко спала.
Дадлей стоял, прижав нос к стеклу, уставившись на сверкающие коричневые кольца.
– Заставь её двигаться, – проныл он своему отцу. Дядя Вернет постучал по стеклу, но змея не пошевелилась. – Сделай так ещё раз, – приказал Дадлей. Дядя Вернет постучал костяшками пальцев по стеклу, но змея просто продолжала дремать. – Скучно, – простонал Дадлей и зашаркал прочь.
Гарик встал перед резервуаром и внимательно посмотрел на змею. Он не удивился бы, если бы она умерла от скуки сама по себе: никакой компании, кроме глупых людей, стучащих пальцами по стеклу, пытаясь расшевелить её, весь день. Это было хуже, чем пользоваться чуланом в качестве спальни, где единственным посетителем была тётя Петуния, стучащая кулаком по двери, чтобы разбудить: по крайней мере, ему удалось посетить остальную часть дома.
Змея внезапно открыла свои глаза-бусинки. Медленно, очень медленно она поднимала голову, пока её глаза не оказались на уровне глаз Гарика.
Она подмигнула.
Гарик уставился на неё. Затем он быстро оглянулся, чтобы посмотреть, не смотрит ли кто. Никто не смотрел. Он вновь посмотрел на змею и подмигнул в ответ.
Змея дёрнула головой в сторону дяди Вернета и Дадлея, затем подняла глаза к потолку. Она бросила на Гарика вигляд, говорящий вполне ясно: «Я постоянно сталкиваюсь с этим».
– Я знаю, – прошептал Гарик через стекло, хотя он не был уверен, что змея могла его слышать. – Это, должно быть, ужасно раздражает, – змея решительно кивнула. – Ладно, откуда ты? – спросил Гарик. Змея указала своим хвостом на маленькую табличку рядом со стеклом. Гарик впился в неё взглядом. «Удав обыкновенный, Бразилия». – Тебе там понравилось? – Удав указал своим хвостом на табличку вновь, и Гарик продолжил читать: «Эта особь выращена в зоопарке». – А, я понял: то есть, ты никогда не был в Бразилии?
Едва змея помотала головой, оглушающий крик за спиной Гарика заставил их обоих подпрыгнуть:
– Дадлей! Господин Дёрзлей! Идите и посмотрите на эту змею! Вы не поверите, что она делает!
Дадлей заковылял к ним так быстро, как только мог.
– С дороги, ты, – сказал он, ударяя Гарика по рёбрам. Захваченный врасплох, Гарик больно упал на бетонный пол. То, что случилось дальше, произошло так быстро, что никто не заметил, как это произошло: в одну секунду Пронис и Дадлей наклонялись поближе к стеклу, в следующую они уже отклонились назад с воплями ужаса.
Гарик сел и ахнул; передняя стеклянная стенка резервуара удава исчезла. Огромная змея стремительно разворачивала кольца, выскальзывая на пол, а люди по всему террариуму кричали и начинали бежать к выходам.
Гарик мог бы поклясться, что, когда змея быстро скользила мимо него, низкий шипящий голос сказал: «Бразилия, я иду… спас-с-сибо, ами́го[xiv]».
Владелец террариума был в шоке. «Но стекло, – повторял он, – куда исчезло стекло?»
Директор зоопарка лично сделал тёте Петунии чашку крепкого сладкого чая, вновь и вновь извиняясь. Пронис и Дадлей могли только невнятно бормотать. Насколько Гарик заметил, змея не сделала ничего, кроме как игриво нацелилась на их пятки по пути, но к тому времени, как они все вернулись в машину дяди Вернета, Дадлей рассказывал им, как она чуть не откусила ему ногу, а Пронис клялся, что она пыталась выжать его до смерти. Но, что было хуже всего, по крайней мере, для Гарика, Пронис успокоился достаточно, чтобы сказать: «Гарик разговаривал с ней, не так ли, Гарик?»
Дядя Вернет дождался, пока Пронис покинет дом, и начал приближаться к Гарику. Он был столь разгневан, что едва мог говорить. Он сумел выдавить: «Иди… в чулан… оставайся… без еды», – прежде чем рухнул в кресло, и тёте Петунии пришлось побежать ему за большим бокалом коньяка.
Много позже Гарик лежал в своём тёмном чулане, жалея, что у него нет часов. Он не знал, который час, и не мог быть уверен, что Дёрзлеи уже спали. Пока они не уснут, он не мог рисковать пробираться на кухню за едой.
Он жил с Дёрзлеями почти десять лет, десять несчастных лет, сколько он себя помнил, с тех самых пор, как он был ребёнком, а его родители погибли в той автокатастрофе. Он не помнил, чтобы он был в машине, когда его родители умерли. Иногда, когда он напрягал свою память в течение долгих часов в своём чулане, ему приходило странное виде́ние: ослепительная вспышка зелёного света и обжигающая боль в его лбу. Это, как он предполагал, и была эта авария, хотя он не мог представить, откуда взялся весь этот зелёный свет. Он совсем не помнил своих родителей. Его дядя и тётя никогда о них не говорили, а ему, естественно, запрещено было спрашивать. В доме не было их фотографий.
Когда Гарик был младше, он мечтал о каком-нибудь неизвестном родственнике, который придёт и заберёт его, но этого так и не случилось. Дёрзлеи были его единственной семьёй. Однако иногда он думал (или, возможно, надеялся), что, казалось, незнакомцы на улице узнаю́т его. Это были очень странные незнакомцы. Крохотный мужчина в фиолетовой рубашке поклонился ему однажды, когда он ходил по магазинам с тётей Петунией и Дадлеем. Разъярённо спросив Гарика, знает ли он этого мужчину, тётя Петуния быстро увела их из магазина, ничего не купив. Выглядящая дико старушка, полностью одетая в зелёный цвет, однажды радостно помахала ему в автобусе. Какой-то лысый мужчина в очень длинном фиолетовом пальто даже пожал ему руку на улице на следующий день и ушёл, не сказав ни слова. Самым странным в этих людях было то, как они все, казалось, исчезали в тот момент, когда Гарик пытался разглядеть их ближе.
В школе у Гарика не было друзей. Все знали, что банда Дадлея ненавидит этого странного Гарика Гончарова в мешковатой старой одежде и сломанных очках, и никому не хотелось возражать банде Дадлея.