Это было ее ответом.
ТРУДНОСТИ ПЕРЕВОДА
Не знаю, как все было, когда она уходила, — я был пьян. Валялся на кровати в грязных носках — просто лежал без движения, как будто меня сюда скинули с крыши.
Когда я открыл глаза — сначала один, затем постарался справиться с другим, — на улице пели птицы. Я лежал, прислушиваясь к чириканью за окном, пытаясь понять, о чем могли переговариваться птахи — их гвалт не казался бессмысленным. Что-то заставляло их разевать гортань. Тогда-то я и понял, что она ушла окончательно.
Полежав еще немного и попробовав пошевелить конечностями, я все же решился встать. Мне было очень плохо — примерно так должен чувствовать себя огурец, когда его шинкуют для салата.
Квартира была пуста. По крайней мере, по дороге в туалет мне никто не попался. Я добрался до унитаза, обнял его и попробовал с ним поговорить. Так, рассказать ему, каково тому, кто просыпается утром в одном носке. Я представил эту картину со стороны — распростертый на кровати человек, как Иисус на кресте, с волосатыми ногами, лежит, зажмурив глаза, и боится их открыть. Боится вместо потолка увидеть мебельный шкаф, например, набитый корзинками и одеждой. Тяжелый, готовый в любой момент сорваться и придавить.
Холодный кафель спасительно холодил лоб.
Когда я смыл, капли воды попали мне на лицо — это было приятно.
Поднявшись на ноги, я умылся, сунув голову под ледяную струю, потом долго пил из-под крана. Все это было невыразительно, похоже на сон — после примерно сотого глотка я очнулся и, не вытираясь, вышел из ванной.
Да, жена ушла, как и предупреждала, но это ничего не значило. Вернее, кое-что означало, но жизнь на этом не останавливалась. У меня сегодня было много дел.
Натянув штаны и футболку, я прошел на кухню, попытался настроить старенькое радио, попутно разжигая на плите газовые горелки. О том, чтобы похмелиться, не было и речи. Именно этого добивалась моя жена, когда хлопала дверью, — чтобы ее муж после ее ухода ударился в запой, как она в бега.
«Хрен тебе», — сказал я себе и ей, ложкой помешивая в кастрюле. Хрен вам всем.
Мне нужно было забрать мебельную стенку из магазина. Три секции, с антресолями. Пусть это уже было в некотором роде бессмысленно, но я хотел довести дело до конца. Тем более деньги были проплачены.
На улице была весна. Снег еще лежал, вперемешку с грязью серел тут и там. Я поднялся на четвертый этаж и позвонил в черную, будто обугленную дверь. Я звонил долго, пока мне, наконец, не открыли. На пороге стоял мой сосед. Я звал его Джон.
— Помоги мне мебель перевезти, — сказал я ему. — Я заплачу.
Джон бессмысленно смотрел на меня.
— What? — сказал он, пошатываясь.
— Мебель, — повторил я. Потом развел руками, очерчивая перед ним большой прямоугольник. — Help me, please.
— Ме…бе…? — вопросительно заблеял он. Джон стоял пе редо мной в трусах и майке, худой и какой-то весь разобранный, как поломанный спиннинг.
— Мани, — сказал я, поднимая брови в нетерпении. — I'll give you money.
Наконец, кажется, он понял.
Поднял руку и костлявым пальцем помотал в воздухе.
— Money to hell. It is better to drink.
— Акей, — кивнул я. — Будет тебе тудринк. Давай одевайся, мы опаздываем. Гоу.
Он пошел вглубь квартиры, не закрывая дверь. Я переступил порог, однако внутрь не прошел, остановившись в прихожей. Не очень хорошо зная Джона, я был уверен, что он нуждается в деньгах, — никогда я не видел его трезвым. Держа в руке полуторалитрушку крепкой «Охоты», он обычно приставал к женщинам. Они бежали от него, едва завидев.
Джон мне нравился. Он появился, едва мы сюда переехали. До меня его не было — я слышал, как шептались об этом между собой соседки. Два раза он заливал нас водой — все три квартиры по стояку, — когда засыпал в ванне. И оба раза я отказывался подписывать коллективную жалобу, а без моей подписи ею можно было лишь подтереться. «Нам всем иногда нужен холодный душ», — думал я, закрывая перед жалобщиками дверь, так будьте же благодарны тому, кто вам его устраивает.
— Drink. Right now, — прохрипел он, едва мы вышли из подъезда.
Прямо сейчас? Я посмотрел на него внимательнее. Черт, он был прав. У него был такой вид, словно он собирался вот-вот отдать концы.
Мы завернули в магазин, и я взял нам по бутылке пива.
— The rest then, — сказал я ему, и он кивнул головой. Остальное потом. Пробка полетела в грязь. Острый кадык на его шее заходил, как каретка швейной машинки.
Мы приехали в мебельный салон перед обедом.
Я протянул выписанный мне неделю назад квиток и оплаченный чек.
— Сами забирать будете? — подняла на меня глаза девчушка.
— Ес, — сказал я. — То есть, да.
Она покачала головой.
— Тогда после обеда, — она виновато, но решительно поджала губы.
Я улыбнулся.
— Мы заберем сейчас.
Служащая магазина перевела взгляд на стоящего рядом Джона. Тот не улыбался.
— Хорошо, — сказала она. — Только быстро.
Я повернулся к Джону.
— Она сказала quickly.
Тот, наконец, сдвинул губы.
— Funny, — обнажил он ряд неровных прокуренных зубов.
На кого мы были похожи, когда, обнимая шкафы худыми немытыми руками, мелко перебирая ногами, пятясь и напирая, вытаскивали их на улицу? С каким снисходительным презрением смотрели на нас тугие, словно надутые хорошим насосом, грузчики, как мы, напрягаясь лицами, пыхтим в полировку так, что потом можно легко написать на ней пальцем что-то навроде «go away». Или «пошло все к черту». На наших лицах также была написана печаль, если даже не скорбь, — с такими лицами выносят гробы, но никак не мебель, только что приобретенную, красивую, можно даже сказать — элегантную.
Конечно, сразу же пошел снег с дождем. Или дождь со снегом. Такая вот каша. На мне была куртка и кепка, на Джоне тоже что-то болталось с капюшоном на спине, только вот мебель была совершенно голой. Джон бы сказал, что она была defenseless. Беззащитной. Она стояла перед магазином, как будто ей там, внутри, не хватило мес- та. Так же как и нам в чьих-то жизнях не досталось свободного угла. Или как в чьих-то словарях появились ненужные слова и их выкинули в грязь.
Хотелось материться сразу на всех языках, перемешивая мат во рту и выплевывая на снег.
«На хрена мне эта мебель?» — клял я себя, тормозя машины. Вместо грузовиков останавливались малолитражки. Пока Джон рядом с мокрыми шкафами сосал пиво, мне удалось тормознуть самосвал.
Мы кое-как закинули стенку в кузов и уже через каких-то полчаса стояли у нашего подъезда. Шустрый водила за дополнительную плату помог сгрузить на снег добро и укатил, махнув папироской на прощанье.
Как мы заносили эти шкафы — об этом невыносимо даже рассказывать. Лестничные пролеты были узкие, мы никак не могли в них вписаться, Джон пару раз спотыкался, рис- куя уронить шкаф и прокатить его на себе по ступеням. Мы втаскивали их в квартиру и просто кидали посреди комнаты, даже не заботясь, не перепутан ли верх и низ. Сек- ретер и книжный — еще туда сюда, а вот с платяным я наверняка заработал себе грыжу. Она вылезла из моих глаз, я ничего не видел, обливаясь потом. Мне хотелось бросить его тут же, на площадке между этажами. «Господи, — стенал я, промаргиваясь, чтоб хоть что-то разглядеть за темной пеленой, надвигавшейся откуда-то изнутри, — что все это значит? Зачем мне это, если я прекрасно могу обойтись? Без секретеров, посудомоечных, стиральных и швейных машин, кроватей, диванов… Даже без жены, которая может обходиться без меня, я тоже, пожалуй, устроюсь. Зачем тогда из последних сил я пру все это в свою собственную жизнь?»
Клянусь, если бы не Джон, я бы сломался. Но он проявил удивительную стойкость. Он не ныл, не бормотал ругательства, только кряхтел, тяжело отдувался и один раз громко выпустил газы. Когда мы почти волоком затолкали едва не ставший моим гробом чертов шкаф в квартиру, последние силы оставили меня.
— Дринк, — махнул я рукой Джону и поплелся на кухню. Достал из холодильника бутылку водки и упал на табуретку.
Джон сел напротив.
Я дотянулся до шкафчика и достал два стакана. Затем опять пришлось вставать за какой-то закуской. Первая стопка пролетела со свистом, будто ее засосало пылесосом.
— Кайф, — выдохнул я, занюхивая огурцом.
— Indescribably, — отозвался Джон, жуя колбасу.
— Непередаваемо, — перевел я, разливая по новой.
— Neperedovaemo, — повторил сосед.
— Чем ти занимаисшся? — спросил я его на ломанном русском.
— Таг-сяг, — смущенно ответил он.
— О! — сказал я.
— Yes, — ответил он.
Через полчаса мы расстались. К тому времени мы прекрасно понимали друг друга без слов. «Если что, — сказал он выражением своего лица, — ты меня зови. Я помогу». «Хорошо, — ответил я. — Спасибо тебе, Джон». Он потопал к себе наверх, а я поехал отдать долг своему приятелю. Было около семи часов вечера, когда мы встретились с ним у входа в кинотеатр. Заодно мы решили сходить на фильм — шла ретроспектива известного режиссера. Мы купили билеты, но, преж- де чем войти в зал, я предложил ему промочить горло.
— Купим в магазинчике напротив и во время сеанса выпьем, — сказал он.
Мы так и сделали.
Начался фильм, пошли первые кадры, какой-то длинный план с заходящим солнцем. Мы передавали друг другу бутылку коньяка, отхлебывая прямо из горлышка и закусывая кусками шоколада. Фильм был не дублирован, перевод — синхронный, женский голос едва поспевал за реп- ликами героев. Моего приятеля явно раздражал такой непрофессионализм.
— Блядь, как она переводит? — ворчал он негромко, прикладываясь к бутылке. — Это же ужас, как она переводит!
Меня никак не интересовало, что там шло на экране. Чем может вообще задеть выдуманное одним человеком, пусть даже самолично пережившим все это, другого человека, если они, эти люди, изначально говорят на разных языках? Что-то ведь должно объединять у самого истока, откуда вода только-только начинает пробивать себе дорогу? Вся эта гармония должна из чего-то складываться. Почему, например, мы с женой, говорящие на одном языке, не можем найти понимания, пути друг к другу? Не раз переплетавшие языки в страстных поцелуях, почему порой опускаемся до нестерпимого словесного поноса? В таком случае как же должно быть трудно Джону жить и работать в чужой стране, приняв вместо языка образ жизни ее народа. Какое нужно иметь доверие к людям, чтобы, не понимая, не отталкивать, а стараться жить той жизнью, которой живет подавляющее большинство. Но сила здесь или слабость — вот в чем вопрос? Как перевести одно в другое, чтобы в случае необходимости поменять местами эти два понятия?
— Да, блядь, как она переводит-то! — за размышлениями я не заметил, что мой приятель уже орет на весь зал, сверкая во тьме большими, как у взбешенной кобылы, белками.
На нас оборачивались.
Из темноты с разных сторон к нам уже спешили женщина-билетерша и мужчина-администратор.
— Тихо, — шипел я приятелю, пытаясь его успокоить. — No need to cry. Не шуми. Черт, да угомонись же ты!
— Неправильно! — орал он во весь рот. — Все неправильно! I do not believe!
— Ну-ка, выйдите отсюда, — мужчина больно схватил нас за плечи. — Пошли вон!
Он поднял нас с кресел и повел по проходу, как еретиков и отступников. Фильм продолжался, и приятель, пытаясь вырваться из железных пальцев администратора, напоследок взвизгнул:
— Вас обманывают! Вы ничего не понимаете!
Нас вытолкали из кинотеатра, но мой спутник долго еще не мог успокоиться. Заикаясь и захлебываясь, он пытался объяснить мне про смысл, который теряется при переводе, и то, как это его убивает, — смысл и заодно приятеля, — а я только кивал в ответ. Наконец, он присмирел, трезвея на холодном ветру. Мы порядком замерзли, проясняя ситуацию, и нам пришлось еще раз посетить недавний магазинчик.
Все последующее за этим уходило в затемнение.
Временами мое сознание прояснялось, и в эти моменты я находил себя бредущим по какой-то ничейной земле, еле освещенной огнями вдали. Глядя на эти огни, я брел в их сторону, и мое сердце сжималось от какой-то непонятной тоски — находясь в самом ее эпицентре, мои ноги вязли в ее грязи. Когда же отчаяние накрывало меня с головой, сознание отключалось. Я ничего не чувствовал. Мой язык обретал первозданную чистоту, когда слово еще не родилось, когда оно только корчилось в муках, пытаясь выйти наружу и както выразить себя в этой оглушающей вселенской немоте.
В следующий раз, когда я очнулся, я обнаружил себя лежащим в постели. Я был одет, — на мне были не только носки, — ложась, я не смог снять даже ботинки. Вокруг было темно. Я поднял голову и не узнал контуры темноты. Вокруг чернели, возвышаясь, непонятные пугающие меня предметы. «Господи, где я? — колыхались во мне воп- росы. — С кем я?»
Рядом со мной кто-то спокойно сопел под одеялом, в то время как я валялся поверх него. Осторожно приблизив лицо к спящему, я узнал дыхание жены.
Все было в порядке. Но что-то было не так с моим лицом. И с волосами. Чтобы выяснить, что с ними произошло, я аккуратно, как мог, начал вставать и сразу напоролся на шкаф.
Вся темнота была заставлена шкафами.
«Стенка», — вспомнил я.
Я сам загрузил эту темноту тогда, когда еще было светло. Я сам ее построил, и вот теперь, словно по лабиринту, на ощупь, я пробирался между пахнущих настораживающей новизной мебельных секций, ища выход средь этих новых запахов. Каждый шаг давался с трудом, тело ныло и болело, но спокойствие уже проникало в душу.
Наконец я выпутался и уже без труда добрался до ванной.
Включив свет и взглянув в зеркало, я не узнал себя.
Я был весь в засохшей грязи — все лицо, уши, шея. Мои волосы были вылеплены наподобие мотоциклетного шлема. Стараясь не думать сейчас о перепачканной подушке, я начал стаскивать с себя одежду. Когда я уже шагнул в ванну и протянул руку, чтобы настроить душ, с потолка вдруг полилось. Температура была не идеальной, но вполне приемлемой.
— Thank you, John, — пробормотал я и взял с полки шампунь. — Тебе не стоило так беспокоиться, но все равно спасибо.
КУБА
Я пил третью неделю. Или четвертую — считать дни давно потеряло смысл. Каждый вечер клялся себе завязать и, пока помнил об этом, был уверен в завтрашнем дне.
— Все просто, малыш, — твердил я восьмилетнему сыну, который боялся посмотреть мне в глаза. — Все просто.
Жена спала в большой комнате. Я просыпался среди ночи, один, но мне совсем не было страшно. Мне было неуютно, сиротливо, да, но страхом это чувство не назовешь. Я вставал и брел в ванную, включал там свет и первым делом смотрел на себя в зеркало.
Мне было тридцать лет, и впереди у меня была целая жизнь. Возможно, где-то впереди меня еще ждала слава, почему нет, я искренне на это надеялся, но вот мое лицо переставало мне нравиться. Оно было похоже на лицо боксера ближе к окончанию поединка — раунду эдак к десятому. Алкоголь особо не церемонился в ближнем бою. Он знал свое дело.
В темноте я шел в большую комнату и садился на краешек дивана.
Лунный свет падал на подушку рядом с лицом жены.
— Оль, — я дотрагивался до ее плеча. — Оля.
Она, не открывая глаз, поворачивалась ко мне спиной.
— Слышишь?
— Нет.
Я делал паузу, вспоминая, что хотел сказать.
— Оля.
Она молчала.
Я знал, что, если она захочет, она может промолчать до конца жизни. Как и моя мать. Они были похожи в этом. Но не поэтому же я женился на ней!
Однажды давно, когда я учился в пятом классе, отец пришел с работы и сказал, что ему предложили поехать на Кубу. По обмену опытом как специалисту. Естественно, вместе с семьей. Я задыхался от восторга. Из заснеженного мухосранска оказаться в солнечной Гаване — это было сродни чуду. «Я найду там себе девочку», — думал я. Конечно, тогда я думал как-то иначе, но смысл оставался примерно похожим. Я найду себе девочку и увижу океан.
Но мама сказала: «Нет». Ничего не объясняя, она произнесла одно слово и потом молчала до тех пор, пока эта тема с Кубой не отпала сама собой…
Я шел обратно в осиротевшую (это слово уже звучало) супружескую постель. Проходя мимо детской, я думал, что нужно бы зайти поправить на младшем сыне одеяло, но гнал эту мысль: разыгрывать перед собой заботливого отца было отвратительно.
Я ложился на кровать, но сон не спешил возвращаться. Чувствовал я себя пока сносно — принятый перед сном алкоголь еще бродил во мне вместе с кровью, растворяясь в ней или растворив ее в себе — какая разница. Чем дольше я пил, тем по херу мне становилось.
По утрам было хуже. Это мое сердцебиение. Когда заканчивалась алкогольная анестезия, сердце, как сумасшедший паровоз, набирало ход. В поисках утраченного оно начинало гонять кровь так, что я вынужден был тут же что-нибудь принять, чтобы его угомонить. Обычно для таких случаев я оставлял заначку на утро. Не дожидаясь родео, отменял его в самом начале.
Ольга молчала.
Что ж, молчал и я.
Старший сын, счастливый или не очень, сваливал в школу.
Кое-как позавтракав, я тоже уходил из дома…
В агентстве, как всегда, меня ждали звонки. Я никому не давал домашнего телефона — эта территория была неприкосновенна, поэтому клиенты обрывали здешние номера.
Оператор Ирина, заглядывая в глаза, протянула внушительную портянку с телефонами и комментариями к ним.
В ее взгляде читалось… Нет, я не собирался ничего читать!
— Потом, — сказал я, пробегая. — Потом, потом, потом.
С этой Ириной меня связывало одно обстоятельство. Совсем одно, и не хер раздувать из этого проблему.
Войдя в комнату менеджеров, я уселся напротив одного из них.
— Привет, Наташ.
Она подняла взгляд с бумаг на меня. Я улыбался. В верхнем ряду справа не хватало зуба.
— Ты себя в зеркало видел?
— И?
Она глядела на меня, как на таракана. Но я был хорошим тараканом. Таким, без которого она не могла обойтись.
— Сергей, я не знаю, что я с тобой сделаю.
Наклоняясь над столом, я приблизился к ее лицу.
— Обожаю ролевые игры. Ты госпожа, я раб. Все, что угодно.
— О-почки! — сзади кто-то засмеялся.
Наталья встала, обошла стол и, взяв меня за воротник, выдернула в пустой холл.
— Если ты думаешь, что ты пуп земли, я завяжу тебя на другом месте, — ее лицо исказилось от бешенства.
— Пусти, — попросил я. — Слышишь?
Она разжала пальцы.
— Че ты заводишься, Наташ? Че случилось?
— Да пошел ты, — сказала она, складывая руки на груди. — Документы готовы?
Я кивнул.
— Ес.
— Где?
— В машине.
Она снова посмотрела на меня. Теперь уже как на ненормального.
— Ты что, в таком состоянии машину водишь?
— А что? — пожал я плечами.
Она открыла рот, собираясь убить меня каким-нибудь словом, но нужное либо не нашлось, либо в этот момент было еще занято.
— Серег, — охранник Олег выглянул из коридора, ведущего на улицу. — Там тебя спрашивают.
— Окей, — кивнул я. — Сейчас.
Потом снова обернулся к Наташке.
— Наташ…
— Иди ты… и зажуй свой перегар, — она уже успокоилась и сейчас в чем-то незримо напоминала мне мою мать. Может быть, поэтому я никак не мог сделать в ее сторону последнего шага…
На улице меня дожидался мой давний клиент. Иваныч.
С последней нашей сделки он сильно сдал.
— Иваныч, ты ли это? — я пожал его грязную ладонь.
На нем была хрен знает какая куртка, хрен пойми какие штаны и ботинки. Он выглядел очень плохо.
— Дело есть, Сережа. Давай где-нибудь присядем.
Его голос был под стать его виду.
Я с тоской посмотрел на часы.
— Иваныч, у меня через час нотариат.
— Сереж, умоляю. Ты должен меня понять.
— Ну, хорошо.
Мы познакомились с ним примерно год назад. У него была двухкомнатная квартира в центре. Престижный район, окна на канал, все дела. Не знаю, как это получилось, но он остался совсем один. Пятидесятилетний тихий мужик, сирота, в роскошной квартире. Казалось, что еще нужно для полного счастья? Но вот он пришел в наше агентство — я в тот день был дежурным — и попросил помочь поменять его жилье на однокомнатную (тоже в центре) с доплатой. Вариант нашелся реактивно — все были довольны, и мы расстались с ним друзьями. Через три месяца он нарисовался снова — ему опять нужны были деньги. Алкоголь высасывал их из него, как пылесос. Я подыскал ему убитую однушку на окраине спального района. «Остановись, — сказал я ему тогда. — Иваныч, ты смотришь в пропасть. Попридержи лошадок». Лошадками он управлял ровно два месяца. Комната, в которую он в результате последней операции с недвижимостью заехал, должна была стать последним в его жизни пристанищем. Она была неразменная, как копейка.
И вот он снова стоял перед моими очами.
— Сережа, — Иваныч горячо шептал мне в самое ухо. — Последний раз, Сережа.
Я качал головой. Последним разом был предыдущий. Я не мог своими руками открыть дверь ада и запнуть его туда. Пусть этим займется кто-нибудь другой.
Мы стояли за круглым столиком в шалмане недалеко от места, где я работал. Я взял ему триста водки, сам же, морщась, цедил отвратный коньяк.
— Ты горишь, Иваныч, — внушал я ему. — Ты же, блядь, дымишься весь!
— И что, — он хлебал водяру, как простую воду. — И пусть.
Сережа, помоги!
— Я не могу. Ты будешь потом приходить ко мне каждую ночь.
— Не буду, Сереж. Клянусь, не буду!
С другой стороны, если ему отказать, он найдет другого, который с удовольствием отнимет у него последнее.
С-с-сука! Он загонял меня в угол, и я ненавидел его, себя и свою работу.
— Ладно, Иваныч, вот что… Давай, заходи завтра, хорошо? Что-нибудь придумаем.
Дав ему немного денег, я поспешил в агентство, по дороге купив и перелив во фляжку нормального коньяка. Приближалось время нотариата…
Сделка была большая. В цепочке было семь звеньев, три из которых вел я.
Клиенты уже начали собираться.
Я работал с ними вплотную три месяца и кое с кем успел породниться.
— Привет, Серж, — ко мне подходила улыбчивая толстушка.
— Привет, дорогая, — я убрал ее ладошку (с ума сошла!) со своего живота. — Тихо, держи себя в руках.
— Ты мне не звонишь. Не пишешь.
— Ты что, пьяна? — я оглянулся и заметил брезгливый взгляд Наташи.
— На себя посмотри.
Что правда, то правда. Я был немного того.
Но у меня была уважительная причина.
Меня накрывала тоска.
Процедура нотариата довольно утомительна, кто через нее проходил, тот знает, о чем я говорю. Единственным удобством было то обстоятельство, что нотариус оформлял сделку не в конторе, а прямо в нашем агентстве. А так как участвующих в ней сторон было много, ближайшие четыре часа я был очень занят.
Наконец, все закончилось. Три месяца работы подошли к концу, меня ждал солидный гонорар. Я мог хоть сейчас получить свои деньги, послать всех к чертям и купить билет на Кубу.
«Найду себе девочку и увижу океан».
Я зашел в туалет и допил остатки из фляжки.
— А теперь прошу всех отметить окончание нашей сделки, — пригласила Наташа всех участников в нашу столовую, где уже был накрыт стол. Еще ни один счастливый клиент не отказался от такого приглашения. Еда и напитки были из ресторана, все отменного качества.
Под одобрительный гул все потянулись туда.
— А тебе, — менеджер преградила мне дорогу, — уже хватит.
— Ну что вы, Наталья Юрьевна, — со всех сторон посыпались голоса. — Это же главное лицо. Как можно без Сергея?
Вот так. Я нагло щерился в ее сторону и виновато поднимал брови. Видишь, девочка, как меня ценят люди? Смот- ри, милая, может это хоть чему-то тебя научит.
Мы расселись за столом, и понеслись тосты. Я знал сценарий от и до, и мне было скучно. Сидел между собачниками, которые из городских квартир переезжали в частные дома, и мысли о Кубе крутились в моей башке. «Я могу улететь хоть завтра», — думал я.
— Сергей, ты почему не пьешь? — кричал мне в ухо уже пьяный в хлам собачник, тот, что сидел от меня слева. — Так не годится, — грозил он пальцем.
Как-то он быстро напился. Я кивал ему и опустошал свою рюмку. Собачник чему-то радостно смеялся. Он еще не представлял, что его ждет впереди, а я уже видел этого мужика сидящим на рельсах, обхватившим в отчаянии руками свою лысеющую голову.
Сколько я перевидал таких бедолаг. Они что-то меняли в своей жизни в надежде на лучшую участь, но не могли понять, что меняться нужно было им самим.
— Сереженька, дай я тебя поцелую.
Они целовали меня так, как будто я был главным звеном в их цепи. Как будто, целуя меня, они прикасались губами к той легкости и удачи, которые, как им казалось, я нес в себе. Они и не подозревали, над какой помойной ямой они склонялись. Я наливал и пил снова.
Потом кто-то из операторов включил музыку, и все стали приглашать друг друга танцевать. Все уже были пьяны и раскованы. Это могло закончиться довольно грубо, и я каждый раз спрашивал себя: на хрена все это было нужно?..
— Сергей, ты сейчас отдашь мне ключи от машины.
Мы стояли с Наташкой в тесном коридорчике перед туалетом. Она требовательно смотрела мне в глаза. Ключи? Ей нужны ключи? Не вопрос. Но вот ключи ли ей были нужны на самом деле?
Мне хотелось взять ее за локоть, затолкать в туалет и закрыться с ней изнутри. Будь на ее месте кто-нибудь другой, я сделал бы это не раздумывая.
Вынув ключи из кармана, я покачал ими перед ее носом.
— За поцелуй.
— Перебьешься.
Вдруг мне пришла мысль, что мы можем махнуть на Кубу с ней вдвоем. Плюнуть на все и махнуть. Почему нет?
— Нет, — сказала она, когда я взял ее за локоть.
— Что «нет»? — не понял я.
— Все нет, — холодно глядя мне в глаза, ответила Наташка. — О чем бы ты ни подумал.
Но я уже не думал ни о чем…
Открыв глаза, я сразу понял, что со мной что-то не так.
Что произошло что-то страшное.
Я попробовал сориентироваться.
Было темно.
Я напряг зрение.
Я лежал на каменном полу.
В камере.
Обе руки ныли от боли в запястьях.
Левая была туго перевязана, правая — прикована к металлическому кольцу в стене.
До двери было метра три.
В ней было вырезано маленькое круглое отверстие, через которое проникал свет.
Я попытался вспомнить, как сюда попал, но в голове зияла пустота.
Пустота, рождающая ужас.
Натянув цепочку наручников, я сел и прислонился к стене.
Так. Сомнений, что я в мусарне, у меня не было.
Но почему?
Страшась всяческих предположений, ни одно из которых меня не устраивало, я превратился в камень… Сколько прошло часов, я не знал.
Очень хотелось пить.
Ко всему прочему, просыпалось мое сердце, и это могло стать моей основной проблемой.
Я подождал еще немного, потом не выдержал.
— Эй, — сказал я.
Ответа не последовало.
— Эй! Кто-нибудь! — заорал я что есть мочи. — Здесь есть кто-нибудь?!
Мое бедное сердце, подпрыгнув, пустилось вскачь. Я разбудил его своим криком, а вместе с ним — его голод.
Зато и за дверью тоже проснулись. Я услышал тяжелые шаги.
Глазок потемнел.
— Че орем? — голос был груб и в то же время бесстрастен. Это почему-то вселяло надежду.
— Я пить хочу.
— Перетопчешься.
Господи, это уже был твой знак. «Перетопчешься», — так обычно говорил мой отец.
— Командир, я сейчас обоссусь. Будь другом, выведи, а? — я постарался вложить в просьбу сыновние нотки.
За дверью несколько секунд длилось молчание, затем я услышал это знакомое мне слово.
— Нет.
Дверь открылась в тот самый момент, когда я уже решил, что не выйду отсюда живым.
Такого со мной еще не было. Я не мог сказать ни слова — сердце, сорвав якоря, бултыхалось в районе глотки. Казалось, еще немного, и оно выскочит в рот.
Меня отстегнули и вывели в помещение дежурки.
Я еле шел.
Затем плюхнулся на первый попавшийся стул.
— Встать!
Я кое-как поднялся, но выпрямиться не смог.
— Эй, ты чего это?.. Слышишь?.. Чего это с тобой?
Подняв глаза, я увидел прямо перед собой чье-то растерянное лицо.
— Водки, — прохрипел, не надеясь ни на что.
Но чудо произошло — мне протягивали наполненный до краев стакан.
— Держи.
Я протянул руку.
Стакан выпал и разбился у моих ног.
Резко запахло спиртом.
— Да ебаный ты в рот, — разочаровано протянул кто-то сбоку. — Ему как человеку, а он…
— Погоди, — перебил тот, кто стоял рядом со мной. — Дай другой.
Этот я уже взял двумя руками, осторожно, как своего ребенка (тогда, первый раз у роддома). Этот стакан должен был даровать мне продолжение жизни…
— Спасибо, — сказал я сидящему за столом капитану. Он быстро заполнял какие-то бумаги.
— Не за что, — не отрываясь от записей, ответил капитан. — У меня брат так умер.
— А, — только и смог сказать я. Сердце на веслах возвращалось в родную гавань.
— Значит так, — капитан отложил ручку и уставился на меня. — На Пряжку будем тебя оформлять.
— Зачем сразу на Пряжку, — я попытался улыбнуться. — Вы же мне жизнь только что спасли.
Капитан нахмурился.
— Ты хоть помнишь, как здесь оказался?
— Ну-у, — протянул я и замолчал.