НОРФОЛКСКАЯ РАПСОДИЯ № 1




Джонатан Коу

Круг замкнулся

 

Клуб Ракалий – 2

 

Джонатан Коу

Круг замкнулся

 

Посвящается Филиппу Оклеру

 

От автора

 

Среди ряда книг, которыми я пользовался, работая над этим романом, хотелось бы особо выделить «ООО „Лейбористская партия“» Дэвида Ослера, «Белый бунт: Подлинная история „Комбэт 18“» Ника Лоулза, а также «Мы не уйдем! Битва за Лонгбридж» Карла Чинна и Стивена Дайсона.

 

Название первой части романа позаимствовано у группы The High Llamas — так называется одна из песен в их альбоме Beet, Maize and Corn.

 

«Круг замкнулся» является продолжением «Клуба Ракалий». Краткое содержание «Клуба Ракалий» дано в конце этого тома для тех, кто не читал книгу либо, прочитав, по неким абсолютно загадочным причинам запамятовал, о чем она.

Джонатан Коу

 

ВЫСОКО НА МЕЛУ

 

Высоко на Мелу Этрета

Вторник, 7 декабря 1999 г.

Утро

 

Сестричка, милая!

Вид с меловых скал потрясающий, но здесь слишком холодно, чтобы расписывать красоты природы. Пальцы с трудом удерживают ручку. Но я обещала себе, что начну это письмо до того, как вернусь в Англию, и дальше откладывать уже некуда.

Итак о чем же я думаю, покидая континентальную Европу?

Пристально вглядываюсь в горизонт в поисках предзнаменований. Море спокойно, синее небо чисто. Это определенно должно что-то значить.

Уж не приходят ли сюда, чтобы покончить с собой? Чуть дальше по тропе, у самого края скалы, стоит паренек и, похоже, именно это у него на уме. Он уже был здесь, когда я садилась на скамью, и все продолжает стоять, а на нем только футболка и джинсы. Он наверняка мерзнет.

Я, по крайней мере, руки на себя еще не накладываю, хотя порою приходится туго. Порою кажется, что я совершенно запуталась и ни с чем не могу справиться. Тебе ведь случалось переживать нечто подобное? Знаю, что ответ положительный… Но теперь все позади. Теперь только вперед и вверх.

Подо мной лежит Этрета: широкий пляж с неровными краями, остроконечные башенки гостиничного замка, где я вчера ночевала. Город я так и не обследовала. Забавно, что когда ты вольна делать что хочешь, в итоге почти ничего не делаешь. «Огромный выбор» означает в переводе его полное отсутствие. Я могла бы отведать рыбы соль по-дьепски, а потом налечь на бесплатный кальвадос и пококетничать с официантом. Я же весь вечер просидела в номере: смотрела старый фильм с Джином Хэкманом, дублированный на французский.

Двойка с минусом за такое поведение. Но на мне еще рано ставить крест. Я еще развернусь, вот увидишь. Как люди начинают новую жизнь? Они знают какой-то способ?

И в самом ли деле я начинаю новую жизнь? А может, просто возобновляю старую — после долгого и в общем бессмысленного перерыва.

 

Паром «Гордость Портсмута»

В ресторане

Вторник, 7 декабря 1999 г.

Ближе к вечеру

Интересно, окупается ли этот рейс в такое время года? Кроме меня и человека за стойкой — как мне его называть, стюардом, старпомом или как-нибудь иначе? — в ресторане ни души. Снаружи темно, иллюминаторы испещрены каплями дождя. Или водяной пылью. Глянешь на них и хочется поежиться, хотя в помещении тепло, даже жарко.

Я пишу это письмо в тетради, которую купила в Венеции. У тетради твердая шелковистая синяя обложка с мраморным рисунком и приятные на ощупь, толстые, грубо обрезанные страницы. Когда закончу — если вообще закончу, — можно вырвать исписанные страницы и вложить в почтовый конверт. Но стоит ли? Пока я только ною и жалуюсь на жизнь — не слишком занимательное чтение. Скажешь, пора бы мне набить руку на письмах любимой сестре, ведь за последние годы я написала тысячи и тысячи слов, адресованных тебе. По, как ни странно, каждый раз мне кажется, будто я пишу впервые.

У меня такое чувство, что это письмо выйдет самым длинным.

 

Когда я сидела над Этрета, на скамье средь меловых скал, я еще не знала, кому напишу — тебе или Стефано? Выбрала тебя — можешь мною гордиться! Дело в том, что я твердо решила больше не возвращаться туда, откуда бегу. Я пообещала порвать со Стефано, а обещание, данное самой себе, самое крепкое. Хотя исполнить его нелегко, Ведь за четыре месяца не было ни дня, когда бы мы с ним не разговаривали, не обменивались письмами или, на худой конец, эсэмэсками. От этой привычки трудно избавиться. Но я знаю, скоро мне полегчает. Надо лишь перетерпеть ломку. Па столике рядом с кофейной чашкой лежит мой мобильник, я смотрю на него и чувствую себя завязавшей курильщицей, перед носом которой трясут пачкой сигарет. Как было бы просто отправить ему сообщение. В конце концов, именно он научил меня посылать эсэмэски. Но это было бы безумием. Звонок может его разозлить, причем по равным причинам. А я не хочу, чтобы он на меня злился, — боюсь этого больше всего на свете. Глупо, правда? Какая мне разница, если я рву с ним навсегда?

Составлю-ка я список. Составление списков, как известно, — очень эффективный терапевтический прием.

Уроки, которые я извлекла из катастрофы со Стефано:

1. Женатые мужчины редко оставляют своих жен и дочерей ради незамужних женщин под сорок.

2. Можно быть по уши влюбленной в кого-нибудь, даже если у тебя с ним нет секса.

3.

 

Не могу придумать, что бы такое написать в пункте три. Но и то, что есть, уже хорошо. Два весьма поучительных вывода. В следующий раз, когда я опять вляпаюсь в такую же историю, этот список, поможет мне не наломать дров. Точнее, поможет (я надеюсь) вовсе избежать этого следующего раза.

Что ж, на бумаге все выглядит замечательно — особенно на дорогой, плотной, кремовой венецианской бумаге. Но я припомнила фразу, которую любил повторять Филип. Некий матерый столп британского общества, впав в старческое слабоумие, заявил: «Да, я учился на своих ошибках и, уверен, могу повторить их с блеском». Ха-ха. Уж не про меня ли это сказано?

 

Четвертая чашка кофе за день

Кафе в Кинотеатре отечественного фильма

Лондон, Саутбэнк.

Среда, 8 декабря 1999 г.

После полудня

 

Я опять с тобой, дорогая сестрица. С предыдущей записи прошло часов двадцать. Утро я провела более-менее бесцельно, бродя по улицам и задаваясь вопросом: кто эти люди и чем они занимаются?

Похоже, я успела подзабыть Лондон, ведь я не была здесь шесть лет. Но я помню (или думала, что помню), где находятся мои любимые магазины. В боковых улочках между Ковент-Гарденом и Лонг-Эйкром был магазин одежды, где я покупала красивые шарфы, а через три двери торговали керамикой, расписанной вручную. Я хотела подарить отцу пепельницу в качестве знака примирения. (Знаю, я размечталась: для примирения потребуется много больше, чем одна-единственная пепельница…) Словом, этих магазинчиков больше нет. На их месте теперь кофейни, обе набиты под завязку средь бела дня. В Италии я привыкла к тому, что люди с утра до вечера болтают по мобильным телефонам, и я не раз говорила весьма безапелляционным тоном: «Уверена, в Британии так никогда не будет, — во всяком случае, не до такой степени». Вечно меня тянут за язык. Вечно я лезу со своим мнением, ни на чем не основанном, словно какой-то международный эксперт. Господи, да здесь теперь у каждого есть мобильник! Прижав телефон к уху, люди шагают по Чаринг-Кросс-роуд, бормоча что-то себе под нос, будто полоумные. А у некоторых наушнички, и не сразу сообразишь, что человек, разговаривает по телефону, — первая мысль: этого явно выпустили из психушки под опеку родни. (Таких здесь, впрочем, тоже хватает.) Ладно бы только мобильники. Самое загадочное: кто они, эти люди, и чем занимаются? Наверное, нельзя делать обобщения только по той причине, что два магазинчика прекратили свое существование (а может, я перепутала улицу), но на первый взгляд складывается впечатление, что огромное число людей в городе больше не работает, в смысле, ничего не производит и не продает. Эти виды деятельности, похоже, отжили свой век. Люди теперь встречаются, чтобы поговорить. А когда они не встречаются для разговора, они говорят по телефону, и обычно эти звонки сводятся к назначению встречи. И вот хотелось бы мне знать, встретившись наконец, о чем они говорят? Похоже, живя в Италии, я предавалась иллюзиям. Там я твердила на каждом углу, какой сдержанный и молчаливый народ англичане. Но выясняется, что мы теперь совсем другие — мы превращаемся в нацию говорунов. Становимся беспредельно общительными. Правда, я пока не уловила, о чем все-таки идет разговор. Похоже, вся страна участвует в некой всеобщей беседе, и только я одна не знаю, как в эту беседу вклиниться. Что они обсуждают? Вечерние телепередачи? Запрет на британскую говядину? Способы одолеть вирус-2000?

И вот еще что, пока не забыла: это идиотское громадное колесо, что выросло на берегу Темзы, рядом с Каунти-холлом. Для чего оно понадобилось, кто бы мне объяснил.

Но хватит на сегодня комментариев по социальным вопросам. У меня есть что тебе рассказать и помимо этого. Начну с главного: я решила нырнуть головой в омут, отдать себя на заклание, подставить щеку и т. д. и т. п. — вечером отправляюсь в Бирмингем. Во-первых, потому, что цены в здешних гостиницах феноменальные, и мне просто не по карману остаться в Лондоне хотя бы еще на день. Во-вторых, суток, не минуло, как, я вернулась в Англию, а прошлое уже настигло меня. В виде листовки, которую я подобрала в Королевском фестивальном зале. В понедельник, там состоятся выступления на тему «Прощание со всем этим». Шестеро (цитирую) «известных авторов» поведают народу, с чем им более всего жаль расставаться и от чего они только счастливы избавиться с окончанием второго христианского тысячелетия. И кто же значится в этой листовке под номером четыре? Нет, не Бенжамен (хотя все думали, что он-то как раз и станет известным автором), но Дуг Андертон, отрекомендованный как «журналист и политический комментатор». Надо же.

Опять предзнаменование? Намек, на то, что я вовсе не совершаю смелый прорыв в будущее, — наоборот, делаю первые вялые шаги по дороге назад? Нет, серьезно, я не видела Дуга пятнадцать лет. Последний раз это было на моей свадьбе. Помнится, надравшись, он зажал меня в углу и объявил, что я выхожу замуж не за того парня. (Разумеется, Дуг был прав, хотя и не в том смысле, какой ему виделся.) А теперь представь эту диковатую ситуацию: я сижу в фестивальном зале и слушаю, как, Дуг вещает о смятении умов в канун третьего тысячелетия и грядущих, преобразованиях в обществе. Сиречь, талдычит ровно то же самое, чему мы покорно внимали двадцать лет назад на заседаниях редакции школьного журнала. Только теперь у нас седеют головы и побаливают спины.

Я ты седеешь, Мириам? Или такие проблемы тебя больше не волнуют?

Поезд на Бирмингем отходит через пятьдесят минут. Пора рвать когти.

 

Вторая чашка кофе за день

«Республика кофе»

Нью-стрит, Бирмингем

Пятница, 10 декабря 1999 г.

Утро

 

Ох, Мириам, этот дом! Этот чертов дом. Он все такой же. Ничего не изменилось, с тех пор как ты его покинула (почти четверть века назад), разве что стал холоднее, просторнее, печальнее и чище. Отец платит какой-то женщине за сдувание пылинок; дважды в неделю она приходит убираться, и, по-моему, он ни с кем больше не общается теперь, когда мамы не стало. Он купил домик во Франции, где подолгу живет. Весь вечер в среду он показывал мне фотографии бака для обеззараживания воды и новенького бойлера, которые он там установил, — насколько это было увлекательно, думаю, тебе легко вообразить. Раз или два он обронил, что я непременно должна туда приехать, погостить у него недельку-другую, но я видела, что на самом деле он этого не хочет. Дa и я не хочу. И оставаться под его крышей дольше, чем требуют приличия, я тоже не намерена.

Вчера вечером я ужинала с Филипом и Патриком.

Уф… Я не видела Филипа два с лишним года, и думаю, на моем месте любая бывшая жена, глянув на бывшего мужа, спросила бы себя с великим изумлением: что же, ради всего святого, свело нас когда-то? Начнем с физического влечения. Помнится, в бытность студенткой я подолгу жила в Мантуе; тогда, в 1981 году (вывожу цифры и сама не верю в то, что проступает на бумаге, — с ума сойти!), я была окружена молодыми итальянцами, преимущественно роскошными, и все до единого умоляли с ними переспать. Банда юных Мастрояни в самом расцвете сексуальной привлекательности исходит слюной, глядя на меня, — какова картина, a? Дa, я в курсе: по причине английского происхождения я для них была экзотикой (в Бирмингеме, понятно, ничего экзотичного во мне бы никто не обнаружил), потому и могла выбирать любого, какой приглянется. А то и взять всех по очереди. И что же я предпочла? Точнее, кого предпочла? Филипа. Филипа Чейза, ботаника в роговых очках, с кожей цвета сыворотки и клочковатой рыжей бородкой. Он приехал в гости на неделю и уже на второй день непостижимым образом уложил меня в постель, в итоге изменив всю мою жизнь — не навсегда, надеюсь, но радикально… фундаментально… ну, не знаю, трудно подобрать подходящее слово. Впрочем, иногда и любое сойдет. Так почему это произошло? По молодости и глупости? Нет, в том, что касается Филипа, такое объяснение несправедливо. Из всех парней, которых я тогда знала, он был самым разумным, самым отзывчивым и максимально лишенным самонадеянности. (Дуг и Бенжамен тоже ребята неплохие, но они были заняты исключительно собой, каждый на свой лад, разумеется!) В придачу фил — человек, невероятно порядочный, честный и надежный. Благодаря ему наш развод обошелся без драм, — понимаю, комплимент сомнительный, но если ты хочешь развестись с кем-нибудь, Филип — тот, кто тебе нужен.

А Патрик… Мне определенно хочется видеться с моим сыном как можно чаще, пока я здесь. Он сильно повзрослел. Конечно, мы постоянно переписываемся, и в прошлом году он приезжал ко мне в Лукку на несколько дней, и все же каждый раз, взглянув на него, я вздрагивала. Не передать, какое это особенное чувство, смотреть на мужчину — пусть лишь пятнадцатилетнего, но с виду вполне мужественного, — смотреть на этого высокого (довольно тощего, бледного и невеселого) мужчину и знать, что когда-то он был… у меня в животе (высокие слова прибережем для иного случая). Должна признать, у него прекрасные отношения с отцом. Я позавидовала той непринужденности, с которой они болтают друг с другом, смеются. Обычный мужской треп? Возможно. Но нет, пожалуй, это нечто большее. Не стану отрицать, Филип с Кэрол хорошо заботятся о моем сыне. Никаких претензий. Разве что я немного ревную. Но это было мое решение снова попытать счастья в Италии, оставив ребенка с отцом. Я так решила и никто другой.

Я теперь последняя новость и в некотором роде самая потрясающая — а может, и тревожная. Я встретила Бенжамена. Около часа назад. И вдобавок, при самых любопытных обстоятельствах.

Накануне вечером Филип с Патриком выдали мне сводку на Бена. Работает в той же фирме, где его повысили до старшего партнера, — пора уже, после стольких-то лет, — и по-прежнему женат на Эмили. Детей нет, и все уже прекратили задавать вопросы на эту тему. Фил утверждает, что Бен с Эмили перепробовали все, включая процедуру усыновления. Медицинская наука посрамлена и все такое прочее. Никто из супругов не виноват (то есть, скорее всего, втихомолку каждый винит другого). С творчеством у Бенжамена ситуация та же, что и с детьми: годами он трудился в поте лица, чтобы произвести на свет умопомрачительный шедевр, но пока никто не видел ни строчку. Впрочем, его друзья до сих пор пребывают в трогательной уверенности, что шедевр вот-вот народится.

Итак, околачиваюсь я в историческом отделе «Уотер-стоунза» на Брод-стрит, будто мне больше заняться нечем. Я лишь полтора дня как вернулась в Бирмингем, и, по идее, дел у меня невпроворот, меня же понесло в книжный. Ладно. Стою неподалеку от той части магазина, которую отвели для настырных кофеманов. Краем глаза замечаю девушку: она сидит лицом ко мне, девушка очень хорошенькая — такая тонкая графическая красота, — а напротив нее, спиной ко мне, седой мужик, которого я поначалу принимаю за ее отца. Девушке на вид лет девятнадцать-двадцать, и одета она в готическом стиле, но без наворотов, — в тон к, волосам, красивым волосам, черным, густым и длинным, ниже плеч. Жгучего интереса эта пара у меня не вызывает, но, когда я приближаюсь к рекламному столику, чтобы взглянуть на новинку, девушка нагибается к своей сумке и у нее оголяется спина, и тут я вижу, что и он тоже смотрит на ее голую спину — искоса, украдкой, и внезапно узнаю его: да это же Бенжамен! В костюме (прежде я никогда не видывала его в костюме, но, с другой стороны, у него ведь рабочий день, и он, наверное, выскользнул из офиса на полчасика), и вид у него… Как же это сказать? На сей раз я уверена, что существует точное слово для описания мужчины в таком состоянии…

Ага, вспомнила. «Одурманенный». Именно так Бенжамен и выглядит.

И тут он видит меня, и время словно замедляется — как всегда, когда перед тобой вдруг возникает человек, которого ты не ожидал встретить и который давно не появлялся на твоем горизонте, и в каждом из вас что-то переключается, и день приобретает какие-то иные, незапланированные измерения… Я подхожу к их столику, Бенжамен встает, протягивает руку — надо же, мне протягивать руку! Разумеется, я ее не жму, но целую Бена в щеку. Он смущается, теряется и торопливо знакомит меня со своей подружкой; она тоже встает, а зовут ее, как, выясняется, Мальвина.

Так чmo тут, собственно, происходит? Через пять минут отрывочной беседы — из которой я не помню ни слова — я по-прежнему в недоумении. Но — и это за последнюю пару дней уже становится доброй традицией — в моей ладони откуда ни возьмись бумажка. Листовка. Приглашение на еще одно мероприятие, и состоится оно, опять же, в понедельник, 13 декабря. Группа Бенжамена выступает в пабе.

— Я думала, вы давным-давно распались, — говорю я.

— Воссоединились ради особого случая. Паб празднует годовщину — двадцать лет живой музыки. Мы когда-то там играли, и они попросили нас вернуться на один вечер.

Я снова гляжу на листовку и улыбаюсь, вспомнив название группы Бенжамена — «Утроба рока». Забавно было бы снова увидеть их, хотя музыка, которую они играют, мне никогда особо не нравилась. Поэтому в ответ я говорю чистую правду:

— Приду, если еще буду в городе. Я в Бирмингеме ненадолго.

— Пожалуйста, — упрашивает Бенжамен. — Приходи.

Затем неловкое прощание, как обычно в таких ситуациях, — мол, здорово было повидаться, — и спустя минуту я выхожу из магазина, ни разу не оглянувшись. Хорошо, вру: один раз я таки оглянулась. И этого хватило, чтобы увидеть, как Бенжамен тянется к Мальвине (которую он представил мне как, своего «друга» — кратко, в подробности не вдаваясь), показывает ей листовку и что-то объясняет. Их лбы практически соприкасаются над столешницей. А у меня, норовящей побыстрее убраться, одна мысль в голове: «Бенжамен, Бенжамен, за что ж ты так с Эмили, ведь вы прожили вместе целых шестнадцать лет!»

 

В моей прежней спальне

Сент-Лоренс-роуд Нортфилд

Суббота, 11 декабря 1999 г.

Ночь

 

Мои скитания преподносят все больше дурных сюрпризов. Последний случился три часа назад, но меня до сих пор трясет. Папа сидит внизу, читает очередной жуткий роман Алистера Маклина. Он не проявил ни малейшего сочувствия. Похоже, счел, что это я во всем виновата. Не желаю дольше оставаться в его доме. Завтра же съеду. Придется заняться поисками жилья.

О том, что произошло, постараюсь рассказать покороче. Мне страшно хотелось увидеться сегодня с сыном. Утром он должен был играть в футбол за школу — выездной матч против команды из Малверна. Я вызвалась подбросить Патрика в Малверн. Отец с крайне недовольной миной разрешил взять его машину.

Мы двинули по Бристольской дороге, у Лонгбриджа свернули направо и через Рубери выехали на шоссе M5. Мы были вдвоем в машине, один на один, и я чувствовала себя не слишком уютно — не так, как следовало бы. Он очень молчалив, мой сын. Возможно, он смолкает, когда я рядом, но думаю, дело не только в этом. Патрик определенно интроверт — что ж, бывает. Но — именно это потрясло меня — когда он заговорил, то выбрал совершенно неожиданную тему. Он спросил о тебе, Мириам. Поинтересовался, когда я видела тебя в последний раз и как дедушка с бабушкой пережили твое исчезновение. Поначалу я онемела. Просто не знала, что сказать. Ладно бы эти вопросы возникли естественно, в ходе беседы, но он начал с места в карьер. И что мне было делать? Я ответила, что с тех пор минуло много-много лет и вряд ли мы когда-нибудь узнаем правду, но с этим надо как-то жить, как-то притираться к обстоятельствам, что дается нам нелегко, но мы стараемся изо всех сил — я и дедушка, каждый по-своему, — и так изо дня в день. А что еще я могла сказать?

Он затих, и я тоже некоторое время не открывала рта. Признаться, этот обмен репликами выбил меня из колеи. Я думала, мы обсудим школьные дела, шансы на победу в футбольном матче. Но никак не его тетку, сгинувшую без следа за десять лет до его рождения.

Пытаясь выбросить этот разговор из головы, я сосредоточилась на дороге.

И вот, Мириам, что еще я подметила с тех пор, как всего несколько дней назад вернулась домой. Самочувствие нации можно определить по тому, как люди ведут себя за рулем, и в этом отношении в Британии за мое отсутствие кое-что изменилось. Имей в виду, я жила в Италии, на родине агрессивных водителей, и я привыкла к их манерам. Привыкла, что меня подрезают, обгоняют в неположенном месте, орут, обзывая моего брата сыном шлюхи, если я еду слишком медленно. Я почти не обижалась. Они ведь не всерьез. Но и здесь началось нечто похожее — похожее, да не очень, с одной существенной разницей: здешним водителям не до шуток, они действительно думают то, что говорят.

Месяца два назад я читала статью в Corriere della Sera [1] под заголовком «Апатичный британец». В статье утверждалось, что теперь, когда Тони Блэра избрали с таким огромным перевесом голосов и сам он кажется симпатичным парнем, который знает, что делает, британцы как один с облегчением выдохнули и прекратили судачить о политике. Сюда же автор приплел смерть принцессы Дианы, с которой эти настроения каким-то образом связаны. Не помню точно ход его рассуждений, но мне они показались несколько натянутыми. Хотя доля истины в них, наверное, присутствовала. И все же, полагаю, до сути дела автор так и не добрался. Потому что если поскрести эту апатию, то под ней, подозреваю, обнаружится нечто совершенно противоположное — редкое недовольство.

Мы недолго катили по шоссе — всего минут двадцать, — но и этих двадцати минут хватило, чтобы поднабраться свежих впечатлений. Водители теперь ведут себя иначе. Они не просто ездят быстрее, чем раньше, — я сама люблю быструю езду, — но зарулем теперь сидят сердитые люди. Они наседают друг другу на пятки, не соблюдая дистанции, а если кто-то, пусть на секунду, замешкается на повороте, гневно мигают фaрами. Появилась новая разновидность водителей, которые, обосновавшись на средней полосе, не покидают ее ни при каких обстоятельствах, и это бесит всех остальных. За «среднеполосниками» сначала едут в пяти ярдах, намекая, что надо бы посторониться, а когда те упорно не сторонятся, машина, идущая сзади, проворно съезжает на боковую полосу и снова возвращается на среднюю, втискиваясь впереди «обидчика» и плюя на безопасность. А еще есть такие, кто безмятежно катит со скоростью семьдесят миль в час, но при любой попытке их обогнать увеличивают скорость до восьмидесяти или до восьмидесяти пяти, словно подержанный «пунто», обгоняющий новенький «меган», — для них личное оскорбление, которого они не потерпят, причем оскорблены они в самых лучших и нежных чувствах. Возможно, я преувеличиваю, но не чересчур. Мы ехали субботним утром, и большинство водителей, скорее всего, отправились по магазинам или просто покататься, — над шоссе, однако, ощутимо сгущалась коллективная ярость. Напряжение было настолько сильным, что казалось, соверши кто-нибудь и впрямь серьезный промах, как нам всем откажут тормоза.

Как бы то ни было, до Малверна мы благополучно добрались — и началась жестокая битва. Патрик играл в центре поля, и ход матча не позволял ему отвлекаться. Он, конечно, не забывал, что я наблюдаю за ним, и старался выглядеть крутым, взрослым, но сдвинутые от усердия брови сбавляли ему лет пять, а заодно умиляли меня до глубины души. Играл он хорошо. То есть, я ничего не смыслю в футболе, но, по-моему, сын был на высоте. Его команда победила со счетом 3:1. Я едва не околела, пока полтора часа топталась у кромки поля, подернутого инеем, но оно того стоило. Мне нужно наладить отношения с Патриком, и матч послужил хорошим началом. Я полагала, что после игры мы поедем куда-нибудь обедать, но выяснилось, что у него другие планы. Патрик захотел вернуться обратно на автобусе вместе с командой, чтобы потом зайти в гости к своему другу Саймону, вратарю. Конечно, я его отпустила, хотя и не без сожалений. Не прошло и десяти минут, как мальчики приняли душ и автобус отчалил, а я внезапно оказалась одна в Малверне, не представляя, как убить время до вечера.

В общем, вернулась к, своему нормальному состоянию — маете одинокой женщины. Свободного времени слишком много, общения явно недостаточно. И чем я могла заняться? Отправилась в паб на Ворчестер-роуд, съела сэндвич, немного выпила, а потом отправилась гулять на холмы. Это меня успокоило, в голове прояснилось. Наверное, я из тех, кто чувствует себя счастливым, только когда карабкается на гору. Несомненно, в последнее время я только и делаю, что взбираюсь на различные обзорные площадки. Наверное, я нахожусь в такой точке моей жизни, где широкий обзор просто необходим. Наверное, связавшись со Стефано, я настолько утратила ориентиры, что вновь обрести их можно, лишь увидев окружающую действительность в полном объеме. То, что я сегодня увидела, было очень даже объемным. Вспомнишь ли ты эти места, Мириам, если когда-нибудь снова окажешься здесь? Детьми мы часто ездили сюда, ты, я, мама с папой. Мерзли, глотая застывшие бутерброды с ветчиной и чай из термоса, укрываясь под нависающей над склоном скалой, а внизу, под серыми мидлендскими небесами, простирались поля. В дальней части холмов находилась пещера. Мы называли ее «пещерой великана», и где-то у меня хранится фотография, на которой мы стоим с тобой у входа в нее в одинаковых зеленых куртках, капюшоны крепко завязаны под подбородком. Отец выбросил почти все снимки, на которых есть ты, но кое-что мне удалось сберечь… Обломки кораблекрушения… По-моему, мы обе жутко боялись отца — всегда, и этот страх сблизил нас. Однако мои воспоминания вовсе не пропитаны горечью. Напротив, я так дорожу ими, что невыносимо щемит сердце, когда начинаю их перебирать.

Не верится, что ты просто бросила все и ушла. Ты не могла так поступить, правда, Мириам? Не могла бросить меня защищаться в одиночку. Ни за что в это не поверю — хотя альтернатива куда страшнее.

В половине четвертого начинает темнеть. Пора собираться с силами и возвращаться домой, чтобы провести еще один вечер с папой. Последний вечер, я так решила. Я подумывала остаться на Рождество, но обстановка не располагает. Нам с отцом никогда не ужиться. Надо куда-то переезжать. Может быть, вместе с Патриком. Там видно будет.

А пока направляюсь домой. Я обещала папе, что привезу что-нибудь к ужину, поэтому заворачиваю в Вустер и покупаю стейки. Отец любит стейки. Считает своим патриотическим долгом поглощать их — прежде как можно реже, а сейчас, когда французы отвергли нашу говядину, как можно чаще. В этом весь папа. Не успеваю выехать из города — и настроение портится: на развязке поцапалась с одним типом, пытавшимся обогнать меня, и снова возникает ощущение, что все, кто зарулем, постоянно на взводе. Ближе к окраине Вустера передо мной возникает машина, которая едет очень медленно, фонари уже горят, и я вижу, что водитель — мужчина, вроде не очень старый, и больше в салоне никого нет, а едет он медленно потому, что разговаривает по мобильнику. Иначе бы он несся во весь опор — ведь у него классный автомобиль, спортивная «мазда». Но телефонный разговор неведомой степени важности его явно отвлекает. Руль он держит одной рукой, поэтому автомобиль слегка заносит влево. На дороге скорость ограничена до сорока миль в час, но он тащится на двадцати пяти. Впрочем, больше всего меня раздражает не то, что он меня задерживает, но то, что водила ведет себя так рискованно, так абсолютно безответственно. Разве это не нарушение правил? Или в Британии другие законы? (В Италии — да, нарушение; правда, там это никого не волнует.) А если ребенок выбежит на дорогу перед его машиной? На секунду он увеличибает скорость, потом опять сбавляет — резко и по непонятной причине, и я едва не врезаюсь ему в зад. Насколько я могу судить, меня он даже не замечает. Жму на тормоза, и пакет с продуктами, который я положила рядом, на пассажирское сиденье, падает, его содержимое вываливается на пол. Отлично. Тип в «мазде» опять набирает скорость. Не остановиться ли, думаю, и не собрать ли стейки с пола? Но отказываюсь от этой мысли, продолжая как загипнотизированная наблюдать заэтим водилой. Его телефонная беседа достигает эмоционального пика, он начинает жестикулировать — обеими руками! Он отпустил руль. Решаю, что пора сматываться отсюда, и поскорее: если случится авария, я не желаю принимать в ней участие — ни в какой роли. Мы все еще в пригороде, дорога здесь всего в две полосы, на встречной, кажется, пусто, и я иду на обгон. Конечно, это не безопасно, но я сыта по горло клоуном в «мазде». Вклюгаю поворотник и пытаюсь объехать его справа, не сомневаясь, что управлюсь занесколько секунд, ведь он опять еле колеса переставляет.

Но во время обгона он наконец меня замечает, и ему не нравится то, что я делаю. Не выпуская телефона из ладони, он жмет на педаль, затевая гонки. У меня пока скорость выше, но папин «ровер» не может похвастаться достойной мощностью, и обгон занимает больше времени, чем я рассчитывала. А тут еще навстречу фургон. Проклиная про себя тупое упрямство этого идиота-мачо зарулем, я переключаюсь на четвертую передачу, давлю на газ, рву вперед со скоростью сорок пять, а то и пятьдесят миль в час и выныриваю перед «маздой» как раз в тот момент, когда фургон проносится мимо, слепя меня фарами для острастки.

Но все, слава богу, обошлось. Точнее, обошлось бы, не сотвори я две большие глупости. Обгоняя «мазду», я повернула голову, на миг встретилась глазами с водителем, а потом просигналила.

Просигналила так коротко, тоненько, по-девчачьи. Даже не знаю, что я этим хотела сказать. Наверное, пропищать: «Сам дурак!» Но эффект мой сигнал произвел мгновенный и незабываемый. Прервав разговор, водила отшвыривает мобильник, и уже через три секунды оказывается прямо позади меня — дюймах в шести, не больше. Далее он врубает фары на полную мощность, и я уже ничего не могу разобрать в зеркале заднего вида, только слышу вой его двигателя. Настоящий свирепый вой. И тут мне становится страшно. Дo жути. Пробую удрать от него, быстро набрав какую-то дикую скорость вроде шестидесяти миль в гас, но он не отстает ни на шаг. По-прежнему едет впритык, бампер в бампер. Не притормозить ли, думаю, чтобы он очухался и осадил слегка, но не отваживаюсь на этот трюк, потому что вовсе не уверена, что он сработает. Скорее мужик, просто врежется в меня.

Вероятно, преследование длилось меньше минуты, но мне чудилось, что много дольше. А потом удача опять изменяет мне. Мы подъезжаем к светофору, там, где дорога разветвляется на две полосы; горит красный. Я останавливаюсь на внутренней полосе, тип в «мазде» со скрежетом тормозит рядом, дергая за ручной тормоз, и не успеваю я глазом моргнуть, как он выскакивает из машины. Я ожидала увидеть здоровенного бугая с шеей толще головы, но этот «мачо» — субтильный дохляк, росточком он тоже не вышел. Впрочем, я толком не помню, как он выглядит, потому что все, что происходит потом, я воспринимаю словно сквозь туман. Сперва он принимается стучать в мое окно. На секунду я поворачиваюсь к нему, вижу искаженную бешенством физиономию, после чего смотрю только прямо перед собой: скорей бы загорелся зеленый — и сердце мое колотится так, будто вот-вот разорвется. Теперь он уже кричит — обычный набор: дура, сука долбаная; я не разбираю слов, они для меня просто шумовая завеса… И внезапно я больше не могу ждать, пока сменится свет, а, поскольку никого не вижу на поперечной дороге, еду прямо на красный, но вдруг слева появляется автомобиль, и водителю приходится резко сворачивать, чтобы избежать столкновения со мной, визжат тормоза, клаксон орет дурным голосом, но все это скоро остается позади, потому что я мчусь как сумасшедшая, уже не обращая внимания, на какой скорости еду, и лишь оказавшись далеко за городом, я обнаруживаю, что стекло с моей стороны мокрое, хотя дождя нет, и тут я понимаю, мто тот тип успел оплевать его, прежде чем я рванула прочь. Вот это номер.

Вдоль шоссе встретилось несколько парковок, но я не свернула ни на одну, боялась, а вдруг он бросился в погоню и, если увидит меня на парковке, остановится и постарается довершить начатое. Так что я ехала и ехала, что, конечно, было безумием, ведь всю дорогу до Бирмингема я плакала, и тряслась, и беспрестанно оглядывалась, не подбирается ли ко мне сзади спортивная «мазда», пылая фарами, изготовившись к бою.

Другая женщина на моем месте, возможно, не стала бы спасаться бегством, но ответила бы обидчику тем же. Но честное слово, открой я окно, думаю, он ударил бы меня. Он был не в себе, абсолютно не соображал, что делает. Никогда прежде я не видела…

Стоп. Хотела написать, что никогда прежде не видела мужчину в таком состоянии, а это неправда. Верно, я лишь на долю секунды задержала взгляд на орущей физиономии водилы, но этого хватило, чтобы встретиться с ним глазами, — да, я видела прежде такую же ненависть в глазах мужчины, один раз в жизни. Случилось это в Италии каких-нибудь полгода назад. Но это совсем другая история, и я приберегу ее до завтра: у меня уже пальцы одеревенели.

Как тихо в доме. Только сейчас заметила. Только сейчас поняла, что скрип моей ручки был единственным звуком, нарушавшим тишину.

Спокойной ночи, Милая Мириам. До свидания.

 

В моей прежней спальне

Сент-Лоренс-роуд Нортфилд

Воскресенье, 12 декабря 1999 г.

Позднее утро

 

Итак, моя «большая» сестра, угадай, где сейчас папа и почему весь дом оказался в моем полном распоряжении на целых два часа? Разумеется, ты с ходу догадаешься. Отец в церкви! Полирует свои человеческие качества. И я бы только приветствовала его старания, если бы от них был хоть какой-нибудь толк. Вот уже шестьдесят лет каждую неделю без пропусков папа посещает воскресную службу (о чем он напомнил мне утром за завтраком), и, по-моему, результат нельзя назвать выдающимся. По правде говоря, если это все, чего церковь сумела добиться за шестьдесят лет, пора требовать деньги назад.

Но нет, вмешиваться в папины дела мы не станем — пустая трата времени. К тому же мне осталось высидеть лишь одну трапезу в его компании — кошмарный воскресный обед, — после чего меня здесь уже не будет. Я вздумала себя побаловать и сняла номер в «Хайят-Риженси» на двое суток, в новом и самом шикарном отеле Бирмингема: двадцать с лишним этажей, возведенных вплотную к, Симфоническому залу и комплексу «Бриндли». В пятницу я гуляла в этой части города, с трудом ее узнавая, настолько все тут переменилось по сравнению с семидесятыми. Раньше вокруг каналов тянулись пустыри, куда ни посмотри. Теперь же бары и кафе стена к стене, и каждое заведение блестит, сверкает — глаз не оторвать. И опять я повсюду наблюдала эти таинственные встречи и переговоры.

Но может, тебе лучше меня известно, что здесь творится. Может, ты была тут год или два назад. А то и в пятницу утром пила к



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2016-04-12 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: