Однажды я наблюдал, как тигрица подкрадывалась к месячному козленку. Местность была совершенно открытая, и козленок, заметив тигрицу на некотором расстоянии, начал блеять, после чего тигрица перестала подкрадываться и направилась прямо к нему. Когда она приблизилась на расстояние нескольких ярдов, козленок пошел к ней навстречу. Подойдя к тигрице, он вытянул шею и поднял голову, чтобы обнюхать ее. Несколько мгновений месячный козленок и королева лесов стояли нос к носу. Затем тигрица повернулась и ушла в том направлении, откуда появилась.
В конце войны против гитлеровской Германии в течение одной недели я прочел отрывки из речей трех самых видных деятелей Британской империи. Они осуждали зверские методы ведения войны и обвиняли противника в том, что он пытался строить отношения между воюющими сторонами на основе «закона джунглей». Если бы создатель установил для человека те же законы, что и для обитателей джунглей, войн не было бы.
БРАТЬЯ
Долгие годы обучения мальчиков искусству охоты остались позади. Однажды утром, после завтрака, мы сидели на веранде нашего коттеджа в Каладхунги. Сестра Мэгги вязала мне пуловер цвета хаки, а я заканчивал ремонт моего любимого спиннинга, который испортился оттого, что долго лежал без употребления. В это время по ступенькам веранды поднялся человек, одетый в чистый, но со множеством заплат бумажный костюм. Лицо его озаряла широкая улыбка. Поздоровавшись, он спросил, помним ли мы его.
Много людей, опрятных и не очень опрятных, старых и молодых, богатых и бедных (но в основном бедных), индусов, мусульман и христиан поднималось в разное время по этим ступеням, ибо наш коттедж стоял на перекрестке дорог, у подножия гор, на границе между пашней и лесом. Здесь находили приют больные и обездоленные, все те, кто нуждался в помощи, человеческом участии или просто в чашке чаю. Это были крестьяне, жившие в земледельческих районах, или же рабочие, трудившиеся в лесах, а подчас путники, направлявшиеся из одного места в другое. Если бы на протяжении всех лет мы записывали имена только больных и раненых, которым была оказана помощь, этот список включил бы тысячи имен. Мы лечили различных людей, ставших жертвой болезней, свирепствовавших в этой местности с нездоровым климатом, или пострадавших в лесу от нападения диких зверей.
Однажды утром к нам пришла женщина с жалобой на то, что ее сыну очень трудно есть припарку из льняного семени, которую ей накануне вечером дали для того, чтобы приложить к нарыву. Она просила заменить лекарство в связи с тем, что припарка не помогала мальчику. Был и такой случай, когда поздно вечером пришла старая женщина-мусульманка и, заливаясь слезами, умоляла Мэгги спасти ее мужа, умиравшего от воспаления легких. С сомнением разглядывая таблетки, она спросила: «И это все, что следует дать умирающему человеку, чтобы ему стало лучше?» На следующий день она вернулась и, сияя, сообщила, что ее муж поправился. Она просила дать такое же лекарство пришедшим с нею четырем знакомым женщинам, у которых тоже были старые мужья, могущие в любое время заболеть воспалением легких. В другой раз восьмилетняя девочка, с трудом дотянувшаяся до задвижки на воротах, подошла к веранде, крепко держа за руку мальчика примерно на два года моложе ее, и попросила лекарство для его больных глаз. Она села на землю, заставила мальчика лечь на спину и, зажав его голову между колен, сказала: «Теперь, госпожа, вы можете сделать с ним все что хотите». Девочка была дочерью старосты деревни, расположенной в шести милях от нас. Увидев, что у товарища по школе болят глаза, она решила привести его к Мэгги для лечения. В течение целой недели, до тех пор пока глаза у мальчика не были вылечены окончательно, эта юная самаритянка ежедневно приводила его к нашему коттеджу, хотя ей надо было проделать лишние четыре мили.
Однажды к нам пришел, сильно хромая, пильщик леса из Дели. Его правая нога была распорота кабаньим клыком от пятки до подколенной впадины. Все время, пока мы занимались его ногой, он, будучи правоверным мусульманином, проклинал нечистую тварь, нанесшую ему ужасную рану. Этот человек рассказал, что, когда утром он подошел к сваленному накануне дереву, чтобы распилить его, из ветвей выскочил кабан и бросился на него. Когда я сказал, что не надо было попадаться на пути кабана, он с негодованием воскликнул: «Зачем ему надо было нападать на меня? Ведь он мог бегать по всем джунглям. Я не трогал его и даже не видел».
Приходил и другой пильщик леса. Он переворачивал бревно, когда скорпион, «вот такой большой», ужалил его в ладонь. Мы сделали все необходимое, но пильщик катался по земле, громко жалуясь на судьбу и уверяя всех, что лекарство ему не помогло. Однако вскоре после этого видели, как он стоял подбоченившись и задыхался от смеха. В этот день проводился ежегодный детский праздник, на который мы пригласили пострадавшего. Когда игры и развлечения окончились и две сотни детей, а также их матери наелись сладостей и фруктов, они образовали круг. Мальчик с завязанными глазами должен был сбить бумажный мешок, наполненный всевозможными лакомствами. Мешок висел на веревке между бамбуковыми палками, которые держали двое мужчин. Когда мальчик ударил своей палкой по голове одного из них, громче всех смеялся человек, укушенный скорпионом. Его спросили, болит ли рука. Он ответил, что боль прошла и что он готов вытерпеть сколько угодно укусов скорпионов, лишь бы ему позволили еще раз участвовать в таком празднике, как этот.
Я не могу припомнить, как давно члены нашей семьи начали выступать в роли докторов-любителей. Индийцы, особенно бедные, никогда не забывают любое проявление доброты к ним, пусть даже самое незначительное. Не все люди, поднимавшиеся по ступеням нашего коттеджа в Каладхунги, были пациентами. Многие по нескольку дней шли по плохим дорогам и в любую погоду для того, чтобы поблагодарить нас за небольшую помощь, оказанную им в прошлом году или даже несколько лет назад. В их числе был шестнадцатилетний юноша, который вместе с матерью несколько дней прожил в нашей деревне, пока Мэгги лечила его мать от гриппа и острого воспаления глаз. Потом он проделал многодневный путь, чтобы передать Мэгги благодарность матери и подарить несколько гранатов, которые она сорвала для нее «своими собственными руками». И в этот же день, за час до появления человека в залатанном костюме, к нам вошел старик и сел на веранде, прислонившись спиной к одной из колонн. Поглядев на меня, он покачал головой, выражая неодобрение, и сказал: «Вы выглядите гораздо старше, господин, чем в тот день, когда я вас видел в последний раз». «Да, — ответил я, — все мы выглядим старше спустя десять лет». «Нет, не все, господин, — возразил он, — я выгляжу и чувствую себя не старше, чем в то время, когда в последний раз сидел на вашей веранде, и притом не десять, а двенадцать лет назад. Я тогда возвращался пешком после паломничества в Бадринат. Я ужасно устал и к тому же очень нуждался в десяти рупиях. Поэтому, увидев ваши ворота открытыми, я попросил разрешения передохнуть и обратился к вам за помощью. Теперь я возвращаюсь из другого паломничества — в священный город Бенарес. Я не нуждаюсь в деньгах и пришел лишь для того, чтобы поблагодарить вас и сказать, что тогда я благополучно добрался до дома. Я немного покурю, отдохну, а потом пойду к своей семье, которую оставил в Халдвани». И для этого он проделал путь в двадцать восемь миль! Несмотря на его утверждения, что двенадцать лет нисколько не состарили его, это был болезненный, хилый старик.
Итак, перед нами на веранде стоял человек, одетый в залатанный бумажный костюм. Хотя его лицо и казалось знакомым, мы не могли вспомнить ни его имени, ни обстоятельств, при которых встречались. Он догадался, что его не узнали. Тогда он снял пиджак, расстегнул рубашку и обнажил грудь и правое плечо. И мы сразу вспомнили: это Нарва, занимавшийся изготовлением корзин. Неудивительно, что мы не сразу узнали его: шесть лет назад, когда мы видели этого человека в последний раз, он был страшно истощен — кожа да кости. Он с большим трудом передвигал ноги и был вынужден опираться на палку. Сейчас мы смотрели на его изуродованное плечо, раздробленные и переломанные кости которого неправильно срослись, на сморщившуюся и побледневшую кожу на груди и спине, а также на частично высохшую правую руку. Мы, которые в течение трех месяцев наблюдали за мужественной борьбой этого человека со смертью, теперь восхищались тем, насколько хорошо он выдержал это тяжкое испытание. Поднимая и опуская руку, сжимая и разжимая ладонь, Нарва сказал, что рука становится сильнее с каждым днем. Вопреки нашим опасениям, пальцы не потеряли гибкости и он мог снова заняться своим ремеслом. Он сказал, что пришел для того, чтобы показать нам, что уже совсем здоров, и поблагодарить Мэгги — он склонил голову к ее ногам — за то, что она содержала его с женой и ребенком в те месяцы, когда он находился между жизнью и смертью.
ИСПЫТАНИЕ НАРВЫ
Нарва и Хария, вопреки их утверждениям, не были родными братьями. Они родились и выросли в одной и той же деревне около Алморы. Когда они подросли настолько, что могли работать, оба выбрали одно и то же ремесло — изготовление корзин. Это означает, что они были из касты «неприкасаемых», поскольку в Соединенных провинциях этим занимаются только «неприкасаемые». В летние месяцы Нарва и Хария плели корзины в родной деревне около Алморы. Зимой они спускались в Каладхунги, где был большой спрос на огромные корзины, до пятнадцати футов в диаметре. В этих корзинах крестьяне наших деревень хранили зерно. В своей горной деревне около Алморы Нарва и Хария изготовляли корзинки из рингала, карликового бамбука толщиной в дюйм и длиной до двадцати футов, растущего в горах на высоте от четырех до десяти тысяч футов. Из него, между прочим, лучше всего делать спиннинги. В Каладхунги они плели корзины из обычного бамбука.
Бамбук в Каладхунги растет в охраняемых государственных лесах. Земледельцам, живущим около этих лесов, разрешается ежегодно срезать некоторое количество бамбука для своих личных потребностей. Те же, кто использует бамбук в коммерческих целях, должны получать лицензии у местного лесничего, уплачивая ему по две анна за связку бамбука и небольшую сумму в пользу лесничего за беспокойство, связанное с выписыванием лицензии. Патент выдается на одного человека и фактически предоставляет право срезать такое количество стволов бамбука, какое владелец лицензии сможет унести. Для плетения корзин больше всего подходит двухлетний бамбук.
На рассвете 26 декабря 1939 года Нарва и Хария вышли из дому. Им предстояло пройти восемь миль до деревни Нални, получить там у лесничего патент, затем нарезать две связки бамбука на участке леса около Нални и в тот же вечер возвратиться в Каладхунги. Когда они вышли из дому, было ужасно холодно и каждый закутался в грубую хлопчатобумажную ткань. Около мили они шли вдоль берега канала. Преодолев несколько высоких стен головного сооружения канала, они свернули на тропинку, пересекающую участки густых зарослей кустарника и каменистое ложе Кабаньей реки, где рано утром можно видеть пару выдр и где с восходом солнца можно спиннингом поймать махсира весом до четырех фунтов.
Пройдя две мили, они перешли вброд на левый берег реки и вступили в густые заросли джунглей, где по утрам и вечерам можно встретить небольшие стада читалов и замбаров, а иногда каркера, леопарда или тигра. Еще через милю по этим джунглям они пришли к месту, где горы сходятся и где за несколько лет до этого Робин обнаружил следы «Повальгарского холостяка». Здесь начинается долина, известная всем, кто пасет скот, браконьерствует или охотится в этом районе, под названием Самал-Чаур. По долине следует ходить осторожно, поскольку на здешних тропинках можно встретить тигра почти так же часто, как человека.
В верхней части долины тропинка на протяжении двух миль круто поднимается в направлении деревни Нални, пересекая участок, заросший травой. Трава достигает здесь восьми футов в высоту и занимает пространство шириной тридцать ярдов. Справа и слева от тропинки травяные заросли простираются примерно на пятьдесят ярдов. Зная, что впереди крутой подъем, Нарва снял с себя ткань, в которую был закутан, сложил ее в несколько раз и перекинул через правое плечо. Хария шел впереди, а Нарва следовал за ним в нескольких шагах. Углубившись на три-четыре ярда в травяные заросли, Хария услышал рев разъяренного тигра и одновременно крик Нарвы. Он бросился назад и на открытом участке перед зарослями травы увидел Нарву лежащим на спине. Поперек него наискось лежал тигр. Ближе всего к Хария находились ноги Нарвы. Схватив его за щиколотки, он начал вытаскивать его из-под тигра. Тогда тигр встал, повернулся к нему и зарычал. Оттащив Нарву на некоторое расстояние, Хария обхватил его тело руками и поставил на ноги. Но Нарва был тяжело ранен и ужасно потрясен. Он не мог ни стоять, ни ходить. Хария снова обхватил его руками и то волоком, то на руках дотащил по открытому пространству возле травяных зарослей до тропы, ведущей в деревню Нални. Тигр тем временем продолжал рычать. Прилагая нечеловеческие усилия, Хария в конце концов доставил Нарву в Нални. Здесь обнаружили, что, несмотря на сложенную в несколько раз ткань, которую Нарва положил на правое плечо, тигр поломал ему плечевые кости и разорвал мышцы, в результате чего обнажились кости на груди и спине.
Все четыре клыка тигра прокусили сложенную в восемь раз ткань. Если бы не это препятствие, клыки тигра вонзились бы глубже и рана оказалась бы смертельной.
Ни лесничий, ни жители Нални ничем не могли помочь Нарве. Хария нанял за две рупии вьючного пони, посадил на него Нарву и отправился в Каладхунги. До Каладхунги, как я уже выше говорил, было восемь миль, однако Хария, не желая вторично встречаться с тигром, сделал большой крюк через деревню Масабанга, что удлинило мучительный для Нарвы переезд на десять миль. В Нални не нашлось седла, и Нарва сидел на жестком вьюке, используемом для перевозки зерна. Первые девять миль пути проходили по невообразимо крутой и плохой дороге.
Мэгги пила чай на веранде нашего коттеджа, когда у порога дома верхом на пони появился окровавленный Нарва, поддерживаемый Хария. Одного взгляда было достаточно, чтобы определить, что в данном случае она не справится своими силами. Прежде всего Мэгги немедленно дала Нарве большую дозу нюхательной соли, поскольку он явно терял сознание, и сделала перевязь для его руки. Затем она приготовила бинты, разорвав для этого простыню, и написала записку младшему хирургу, возглавлявшему больницу в Каладхунги, с просьбой немедленно принять Нарву и сделать для него все возможное. Записку она дала старшему слуге и приказала ему сопровождать Нарву в больницу.
В тот день я охотился на птиц с друзьями, проводившими рождественские каникулы в Каладхунги. Когда я вернулся поздно вечером, Мэгги рассказала мне о Нарве. На следующий день рано утром я был в больнице. Очень молодой и очень неопытный доктор сообщил мне, что он сделал все, что мог. Но поскольку он мало верил в его выздоровление и у него не было возможности оставить Нарву в больнице, он отправил его домой. В большом общем доме, где жило около двадцати семейств с рекордным количеством маленьких детей, я нашел Нарву лежащим на подстилке из соломы и листьев. Нельзя было придумать более неподходящего места для человека в таком тяжелом состоянии: его раны уже начинали гноиться. В течение недели Нарва лежал в углу шумного и грязного дома. Временами он бормотал что-то в горячечном бреду, временами впадал в бессознательное состояние. За ним присматривали его плачущая жена, преданный «брат» Хария и друзья. Даже для моего неопытного глаза было ясно, что, если гноящиеся раны Нарвы не вскрыть и не прочистить, предсказание доктора наверняка сбудется. Поэтому, договорившись об уходе за больным во время лечения, я переправил его в больницу. Надо отдать доктору должное: взявшись за дело, он справился с ним хорошо. Многие длинные шрамы на груди и спине Нарвы, с которыми он не расстанется до самой смерти, были следами не когтей тигра, а ланцета доктора, которым тот действовал весьма свободно.
За исключением профессиональных нищих, бедняки в Индии могут прокормить себя только до тех пор, пока работают. Поскольку все время жены Нарвы было занято (она должна была навещать мужа в больнице и ухаживать за ним после того, как он вернулся в общий дом, а также заботиться о трехлетней дочке и грудном ребенке), Мэгги давала Нарве и его семье все необходимое.[39]Через три месяца Нарва, от которого остались кожа да кости, с правой рукой, по всей вероятности навсегда выведенной из строя, приполз из своего дома к нам, чтобы попрощаться и отправиться на следующий день вместе с Хария и своей семьей в их деревню около Алморы.
Посетив Нарву в первый раз в общем доме и выслушав рассказ очевидца этого случая — Хария, я пришел к убеждению, что встреча тигра с Нарвой была случайной. Однако я хотел убедиться в том, что правильно восстановил ход событий. Если же все произошло иначе, то я застрелю тигра. Я прошел тем же путем, по которому до этого шли братья, направляясь в деревню Нални. На протяжении нескольких ярдов дорога проходит вдоль заросшего травой участка у подножия горы Нални, а затем поворачивает под прямым углом и пересекает травяные заросли. Незадолго до того, как Нарва и Хария подошли к этому месту, тигр задрал замбара-самца и затащил его в траву возле правой обочины дороги. Когда Хария вступил в травяные заросли, тигр услышал шелест и, выйдя из зарослей, бросился на Нарву, который шел в нескольких ярдах за Хария и находился в одном-двух ярдах от поворота. Встреча произошла случайно, поскольку трава была слишком густой и высокой и тигр не мог видеть Нарву до того, как столкнулся с ним. Кроме того, тигр больше не стал трогать Нарву и даже позволил Хария вытащить его из-под себя. Поэтому тигру была дарована жизнь. Впоследствии я упомянул о нем в главе «Просто тигры» в моей книге «Кумаонские людоеды».
Я был свидетелем многих смелых поступков, о некоторых из них читал или слышал, но самым замечательным поступком я считаю поступок Хария, спасшего Нарву. Одинокий безоружный человек в огромных джунглях откликнулся на призыв о помощи и вытащил своего товарища из-под рассерженного тигра, лежавшего на нем, а затем нес его две мили по крутому склону горы, думая, что тигр идет за ними. Для этого нужно обладать редким мужеством, которому всякий может позавидовать.
Я записал рассказ Хария — впоследствии он был во всех деталях подтвержден Нарвой — с целью, о которой он даже не догадывался: добиться награды для него. Хария был настолько далек от мысли о том, что он совершил нечто заслуживающее поощрения, что, когда я кончил свой опрос, он сказал: «Господин, ведь я не сделал ничего такого, что могло бы причинить неприятности мне или моему брату Нарве?» Несколько дней спустя я записывал рассказ Нарвы, который, я опасался, мог бы оказаться его последней волей. Говоря почти шепотом, голосом, искаженным от боли, он сказал: «Господин, сделай так, чтобы у моего брата не было неприятностей. Ведь он не виноват в том, что тигр напал на меня. Он рисковал своей жизнью, спасая меня».
Мне бы хотелось закончить свой рассказ сообщением о том, что мужественный поступок Хария и героическая борьба Нарвы за жизнь в исключительно неблагоприятных условиях были оценены по заслугам и этим беднякам были вручены небольшие награды. К сожалению, я не смог преодолеть бюрократические препоны. Английское правительство отказалось выдавать награду в тех случаях, когда подлинность обстоятельств дела не может быть подтверждена данными под присягой показаниями независимых и объективных свидетелей.
Таким образом, один из самых мужественных поступков не получил признания, поскольку отсутствовали «независимые и объективные свидетели». Из двух братьев Хария находится в худшем положении, поскольку он ничем не может подтвердить своего участия в этом деле, в то время как у Нарвы есть шрамы на теле и ткань, прокусанная во многих местах и обагренная кровью.
Долгое время я вынашивал идею обратиться по этому поводу к его величеству королю, однако после того как началась мировая война, я, к сожалению, был вынужден отказаться от своего намерения.
СУЛТАНА
В условиях такой огромной страны, как Индия, с ее многочисленным населением, находящимся все время на грани голодной смерти, с ее большими лесными массивами и плохими средствами сообщения, правительству приходится сталкиваться с большими трудностями в борьбе с преступностью. В Индии существуют племена, которые, как считают, целиком состоят из преступников. Эти племена живут в специальных поселениях, выделенных правительством, и подвергаются ограничениям в зависимости от характера преступлений, на которых они специализируются.
Во время Второй мировой войны, занимаясь работой по улучшению культурно-бытовых условий жизни населения, я часто посещал одно из таких поселений. Его обитатели не подвергались строгим ограничениям, и я имел много интересных бесед с ними, а также с правительственным чиновником, управляющим поселением. Стремясь отучить людей этого племени от преступного образа жизни, правительство предоставило ему в безвозмездное пользование большой участок аллювиальной земли на левом берегу реки Джамны в округе Мирут. Эта плодородная земля давала небывалые урожаи сахарного тростника, пшеницы, ячменя, рапса и других культур, однако преступления по-прежнему совершались. Правительственный чиновник винил в этом девушек, которые, по его словам, выходили замуж только за успешно действовавших преступников. Мужчины племени специализировались на кражах и грабежах. Старики, жившие в поселении, за определенную долю награбленного обучали воровскому ремеслу молодежь. Мужчинам позволялось покидать поселение по специальному разрешению на указанный в нем срок, женщины же вообще не могли уходить из поселения. Старейшины племени требовали строгого соблюдения следующих правил: во-первых, все кражи должны совершаться в одиночку, во-вторых, воровать следует как можно дальше от поселения и, в-третьих, при совершении кражи ни в коем случае нельзя прибегать к насилию.
Метод, которым неизменно пользовался молодой человек, закончивший курс обучения воровскому ремеслу, состоял в следующем. Устроившись в качестве слуги в дом богатого человека в Калькутте, Бомбее или другом отдаленном городе, он крал у своего хозяина вещи, которые легко можно спрятать: золото, украшения, драгоценные камни. Однажды, когда я расплачивался с несколькими молодыми людьми, которые вспугивали для меня черных куропаток в зарослях сахарного тростника, правительственный чиновник сообщил мне, что молодой человек, только что получивший от меня условленную плату, за несколько дней до этого вернулся в поселение после годового отсутствия, принеся бриллиант стоимостью в тридцать тысяч рупий. После того как специалисты племени оценили бриллиант, он был спрятан, а самая лучшая невеста пообещала выйти замуж за удачливого вора в следующий брачный сезон. Я узнал, что другой человек, стоявший рядом и не принимавший участия в охоте на куропаток, придумал такой способ поразить воображение избранной им девушки: он пригнал в поселение по ужасной проселочной дороге новый автомобиль, украденный в Калькутте. Для того чтобы реализовать свой план, ему потребовалось сначала оплатить уроки вождения автомобиля.
Некоторые члены племен профессиональных преступников, не подвергавшихся строгому надзору, устраивались ночными сторожами в частные дома. Такому «сторожу» достаточно было оставить свою обувь на пороге дома, где он служил, чтобы гарантировать хозяев от грабежа. Это похоже на шантаж, но шантаж дешевый, поскольку месячная плата «сторожу» колебалась от трех до пяти рупий в зависимости от ранга вора. Деньги эти, однако, доставались легко, так как обязанности «сторожа» состояли лишь в том, чтобы вечером поставить свою обувь на пороге дома, а утром забрать ее.
Одно из племен, обитавших в Соединенных провинциях, — бханту, содержалось под строгим контролем ввиду склонности членов племени к преступлениям, связанным с насилием. К этому племени принадлежал Султана — знаменитый лесной разбойник, которого правительство тщетно пыталось поймать на протяжении трех лет. О нем, о Султане, и будет мой рассказ.
Когда я впервые побывал в Найя-Гаон, это была одна из самых богатых деревень Тераи и Бхабара, расположенных у отрогов Гималаев. Каждый ярд плодородной земли, отвоеванной у девственного леса, интенсивно использовался арендаторами — зажиточными, довольными и счастливыми людьми. Сэр Генри Рамзей, которого называли королем Кумаона, переселил этих сильных и выносливых людей из горных районов Гималаев.
В то время малярию называли бхабарской лихорадкой. Несколько врачей, разбросанных на огромной территории и ответственных за здоровье народа, не имели ни возможностей, ни средств для борьбы с этим бедствием, поразившим район предгорий. Жители деревни Найя-Гаон, расположенной среди лесов, одними из первых пострадали от малярии. Все больше полей оставались невозделанными из-за смерти арендаторов. В конце концов осталась лишь горстка крепких поселенцев, и, когда им дали землю в нашей деревне, джунгли вновь поглотили Найя-Гаон. В последующие годы только один раз была предпринята попытка вновь вспахать заброшенные поля. На этот раз отважным пионером оказался врач из Пенджаба. Но вскоре от малярии умерла его дочь, потом жена, а затем и он сам. И тогда Найя-Гаон вторично поглотили джунгли.
На земле, с таким трудом расчищенной от леса, когда-то созревали богатейшие урожаи сахарного тростника, пшеницы, горчицы и риса. Теперь же она заросла густой травой. Привлекаемый этим богатым кормом, скот из нашей деревни, расположенной в трех милях, регулярно пасся на заброшенных полях Найя-Гаон. Когда скот длительное время пасется на открытом пространстве, окруженном джунглями, он неизменно привлекает хищников. Поэтому я не удивился, услышав однажды, что в джунглях, недалеко от этого пастбища, поселился леопард и стал нападать на наш скот. На заросшем травой участке не было деревьев, на которых я мог бы устроить засаду. Поэтому я решил застрелить леопарда либо рано утром, когда он направляется в густую чащу, где лежит днем, либо вечером при его возвращении к убитому ранее животному, либо во время нападения на новую жертву. Для успешного осуществления любого из этих вариантов необходимо было установить, в каком месте джунглей, окружающих пастбище, находится логово леопарда. Поэтому как-то утром мы с Робином отправились в путь, чтобы собрать необходимые сведения.
С южной и западной стороны к Найя-Гаон, которую называют деревней и по сей день, хотя земли ее уже много лет не возделываются, подходят густые джунгли. На севере границей Найя-Гаон служит дорога, известная под названием Канди-Сарак, а на востоке старая магистраль, которая до появления железной дороги связывала равнины Соединенных провинций с внутренними районами Кумаона.
В настоящее время мало кто пользуется дорогой Канди-Сарак и магистралью. Я решил сначала отправиться этим путем, а затем уже испробовать более трудные подходы с юга и с запада. На перекрестке, там, где в былые времена находился полицейский пост, охранявший путников от разбойников, Робин и я обнаружили следы самки леопарда. Мы с Робином хорошо ее знали, поскольку она несколько лет жила в густых зарослях лантаны у нижнего конца нашей деревни. Эта хищница не только не трогала скота, но даже отпугивала кабанов и обезьян, портящих урожай, поэтому мы не пошли по ее следу, а направились дальше, по магистральной дороге в направлении к Гаруппу. С вечера предыдущего дня здесь никто не проходил, и поэтому следы животных были ясно видны на пыльной поверхности дороги.
Робин был умной собакой, и уже по тому, как я держал ружье, знал, что мы вышли охотиться не на птиц, и поэтому не обращал внимания на павлинов, время от времени перебегавших через дорогу, или других лесных птиц, разгребавших сухие листья у обочины. Все его внимание было сосредоточено на следах тигрицы и двух тигрят, которые прошли по дороге за час до нас. Временами на широкой дороге попадались участки, заросшие невысокой травой. В этой мокрой от росы траве тигрята катались и кувыркались, и Робин вволю надышался свежим и пугающим запахом тигра. Семейство тигров шло по дороге на протяжении мили, а затем свернуло в восточном направлении на звериную тропу. В трех милях от перекрестка и в двух милях от Гаруппу дорогу пересекает по диагонали тропа, которой пользуется много животных. Здесь мы увидели свежие следы крупного леопарда-самца. Итак, мы нашли то, что искали. Леопард пришел со стороны пастбища и пересек дорогу. Этот хищник мог убить взрослую корову, и представлялось маловероятным, чтобы в одном районе могли обитать два таких леопарда. Робину хотелось пойти по следу леопарда, однако густые джунгли, заросшие кустами, те самые джунгли, где несколько лет назад чуть не погибли Кунвар Сингх и Хар Сингх, — неподходящее место для выслеживания зверя, обладающего таким прекрасным зрением и слухом, как леопард. Кроме того, у меня возник более простой план обнаружить леопарда, и мы пошли домой завтракать.
После завтрака Мэгги и я в сопровождении Робина вновь отправились по дороге в Гаруппу. Накануне леопард не убил ни одного животного из нашего стада, однако он мог убить читала или кабана, приходивших на то же пастбище. Даже если он никого не убил, он вполне мог прийти на обычное место своей охоты. Мэгги, я и Робин, лежащий между нами, заняли позицию за кустом на краю дороги в сотне ярдов от звериной тропы, по которой леопард прошел утром. Мы сидели в засаде уже около часа, прислушиваясь к голосам многочисленных пернатых обитателей джунглей. В это время павлин во всей красе своего оперения величественно пересек дорогу и пошел по звериной тропе. Немного погодя десять — двенадцать читалов начали предупреждать лесных обитателей о присутствии леопарда. Их зов доносился из района густых джунглей, где, по нашим предположениям, должен был залечь леопард. Через десять минут немного ближе к нам одинокий читал повторил предупреждение. Леопард покинул свое логово и пошел в нашу сторону. Поскольку он не пытался скрываться, вероятно, он шел к ранее убитому животному.