СОДЕРЖАНИЕ
Предисловие............................................................................ 5
Часть I. Казарменный коммунизм древности
1. Три типа интеграции социума: реципрокация, редистрибуция, товарно-денежный обмен......................... 13
2. Две парадигмы общественного развития.......................22
3. Почему редистрибуция доминировала на Востоке?......40
4. Структура редистрибутивных отношений.....................45
5. Редистрибуция живого труда — экономическая
основа КК...........................................................................55
6. Казарменная квазиобщина — основная социальная единица КК.............67
7. Социальная структура КК.............................................81
Часть П. «Второе издание» казарменного коммунизма
8. Маргинальная ситуация: на рубеже двух типов социальности.............107
9. Социальная энтропия.................................................. 119
10. В чем отличие «нового» казарменного коммунизма от «древнего», или Является ли тоталитаризм исторической новинкой?............................ 127
11. Феномен тоталитарной партии.................................. 134
12. «Энтропийная личность»: «сяо-жэнь»
против «цзюнь-цзы»......................................................... 140
13. К обществу-машине, или «Прусский»
и «американский» пути развития.................................... 148
14. Казарменный коллапс................................................ 158
Часть III. «Идеальный заключенный»: личность в системе казарменного коммунизма
15. Человеческая свобода в историческом контексте...... 171
16. Поле Личной Автономии........................................... 176 17.
17. От Поля Личной Автономии — к «личности-нулю»
18. Цель — «идеальный заключенный».......................... 212
Часть IV. Русский путь
19. Домонгольская Русь — Запад или Восток?............... 235
20. Социальный генотип: мутация первая — татаро-монгольский шок.......263
21. Мутация вторая — опричный шок............................ 286
22. Петр I модернизирует «парадигму Бату — Ивана»............................... 301
23. Холопы....................................................................... 311
24. Община: от русской «марки» к уравнительным переделам.................. 325
25. Хроника инволюции.................................................. 367
26. Мутация третья — окончательная?........................... 384
«Русофобия» (вместо заключения).....................................391
Список цитируемой литературы.........................................400
ПРЕДИСЛОВИЕ
...У него не было никакого светлого будущего.
Мы шли в мир разума и братства,
он же с каждым днем уходил навстречу Николаю Кровавому,
крепостному праву, расстрелу на Сенатской площади и
— кто знает? — может быть,
навстречу аракчеевщине, бироновщине, опричнине.
А. Н. и Б. Н. Стругацкие.
Понедельник начинается в субботу
Толчком к написанию этой книги послужил факт поразительной схожести всех режимов, называемых обычно «казарменно-коммунистическими», не только в их общих проявлениях, но даже в отдельных деталях. Причем далеко не всегда это сходство может быть объяснено заимствованием. Подобная повторяемость социальных структур позволяет сделать предположение о существовании особой, довольно жесткой логики развития подобных режимов, своеобразной матрицы, проявляющейся в разные времена и в разных частях света. Автор задается вопросами: в чем причина того, что эти примитивные структуры имеют странное свойство возрождаться тысячелетия спустя после своего первого появления в раннегосударственных образованиях Древнего Египта, Шумера времен III династии Ура, Спарты, империи инков — через «иезуитский эксперимент» в Парагвае XVII-XVIII вв.— до современных «лево»-тоталитарных диктатур Сталина, Мао, Пол Пота и др.? Чем объясняется несомненное сходство этих диктатур с древневосточными деспотиями — поверхностными ли аналогиями, или же в основе этого сходства есть нечто глубинное, существенное? А если да, то что? Автор ставит перед собой задачу вычленить это «нечто» как глубинную модель, своеобразную «кристаллическую решетку», общую и для Древнего Египта, и для «реального социализма».
Различие чисто внешних аксессуаров, вызванное огромной временной дистанцией, не должно смущать: сквозь вполне «модерновую» упаковку (в виде современной индустриальной техники) выпирают столь древние, архаично-варварские отношения (государственное рабовладение и крепостничество), что обыденный здравый смысл попросту отказывается верить самоочевидному: «Да нет, здесь что-то не то, обман зрения какой-то: ведь не могут же, в
самом деле, современные технологии базироваться на рабском труде!»
Откроем недавно вышедший сборник «История социалистических учений. 1989». Читаем: «Под понятие „казарменный коммунизм" подводятся вещи столь различные, что создается впечатление, будто перед нами дивный феникс, который восстает из пепла в любую эпоху: в античных прожектах, средневековых монастырях, в требованиях мятежных крестьян, у анабаптистов и левеллеров, в ренессансных утопиях, во времена Просвещения и Великой французской революции, в первых заговорщических организациях пролетариев и в трактатах ученых уравнителей — на Западе и на Востоке, в парагвайском „коммунистическом государстве" иезуитов и в уставах тайпинского восстания. Все свалено в одну кучу...» Далее автор — А.Э.Штекли — пишет, что таким понятиям, как «казарменный коммунизм», «придают чуть ли не „надысторическое значение", столь всеобъемлющее, что они оказываются одинаково пригодными для самых различных стран и эпох...». Тех, кто занимается подобного рода проделками, А.Э.Штекли обвиняет в «отсутствии чувства историзма» [329, с. 7-8].
Привожу столь объемную цитату потому, что здесь выражена позиция, характерная для целого направления в советском обществоведении. Его отличительная особенность — наложение запрета на такой методологический прием в научном исследовании, как сравнение разных исторических эпох (компаративистика) и нахождение таким образом исторических инвариантов, общих социологических закономерностей развития.
Не скрою своего весьма негативного отношения к подобного рода методологическому табуированию, к широко распространенным в научной среде предубеждениям против так называемой «модернизации древней и средневековой истории» и, соответственно, против поисков формообразующих оснований современной реальности в глубокой древности. Всякие найденные таким путем изоморфизмы заранее объявляются натяжками, «опрокидыванием древности в современность», или наоборот, инварианты исторического развития рассматриваются как поверхностные аналогии чисто конъюнктурного свойства, попытки сравнения архаичных и современных структур априори считаются ненаучными, не учитывающими «качественно иной уровень развития», «несопоставимость уровней производительных сил» и т. д. и т. п.
Однако исследования многих видных представителей советской и зарубежной этнографии и востоковедения доказывают принципиальную однотипность многих процессов (например, в сфере
социальной дифференциации и классообразования), протекающих в обществах, разделенных тысячелетиями.
Можно считать доказанной и принципиальную возможность глубоких попятных движений, возрождения в современном обществе многих архаизмов не в качестве рудиментов или «пережитков прошлого», а как новообразований, вызванных к жизни своеобразной инверсией в развитии производственных отношений, когда последовательные этапы развития сменяются как бы в обратном порядке, приводя к возрождению все более архаичных общественных структур. Одним из таких допотопных чудовищ, прорвавшихся в современность из глубин дремучей архаики, и является феномен «казарменного коммунизма».
В настоящий момент все больше ученых, и не только ученых, задаются вопросом: «Что же это было?» Или, говоря по-научному, как произвести формационную типологизацию таких явлений, как сталинизм, маоизм и т. п.? Эмпирическое их описание уже достигло такой степени насыщенности, при которой должен начаться процесс кристаллизации эмпирии в теорию, но на пути этого процесса мощной стеной стоит табу, зафиксированное в приведенной выше цитате: «нельзя», «ненаучно», «неисторично», «не моги сравнивать».
Кстати сказать, это методологическое табу очень удобно для тех, кто сравнивать действительно не может в силу узкой специализации на каком-нибудь одном отрезке пространственно-временного исторического континуума. А историческая компаративистика требует сравнения обществ, лежащих на самых разных, зачастую крайних точках этого континуума.
Трудности подобного сравнения осложняются еще и тем, что понятийные аппараты, которыми пользуются историки, политэкономы, социологи, изучающие современные и архаичные общества, довольно сильно различаются. Соответственно, сильно разнятся и методики исследования. Описывать архаичное общество в терминах политэкономии, созданных на основе изучения капиталистической экономики — дело абсолютно бессмысленное, так же как применять эти термины к обществам «реального социализма». В этом, кстати, главная причина того, что «политэкономия социализма» так и не была создана. Я, конечно, имею в виду не нормативно-фантастическое описание того, что должно было бы быть, сделанное по принципу «Если при капитализме так, то у нас — наоборот», а вполне серьезное исследование экономических реалий того, что действительно было построено,— называй это общество «социалистическим» или как-нибудь иначе. Но ведь оно реально существует, и надо же в конце концов разобраться, что это за
формация-цивилизация такая. Ясно одно: нормативным описаниям этой «формации» в рамках «научного коммунизма» и «политэкономии социализма» — грош цена в базарный день. А серьезные попытки действительно научного исследования натыкаются на трудности с концептуальным инструментарием: понятийно-логическая сетка, предназначенная для описания капитализма, попросту не накладывается на этот самый «социализм».
Инструментарий для подобного исследования есть, но он малоизвестен. Выработан он в рамках экономической антропологии крупнейшим ее представителем Карлом Поланьи. В настоящее время этот инструментарий используется узким кругом советских востоковедов и этнографов применительно к докапиталистическим обществам. Это обусловлено традицией, начало которой положил сам К. Поланьи, занимавшийся исследованиями исключительно архаичных и древних социумов. Однако сам автор этого метода считал его принципиально применимым к современным индустриальным обществам.
Тем не менее до сих пор никто из исследователей не пытался этого сделать. По моему мнению, концепция К. Поланьи исключительно плодотворна в применении к феномену «казарменного коммунизма» и является наиболее «работающей», то есть обладающей наибольшей объясняющей силой. То, что понятийная конструкция, апробированная на древних обществах, оказалась изоморфной реалиям современного «социализма» — факт, уже сам по себе свидетельствующий о многом. У двух «казарменных» обществ — древнего и современного — оказалась общая «парадигма», то есть та самая «несущая конструкция» или «кристаллическая решетка», о которой написано в самом начале данного предисловия. Описание обоих социумов в рамках единой теоретической концепции — не натяжка, не метафора и не публицистический прием: вскрываемые законы функционирования этих обществ, разделенных тысячелетиями, оказываются подчиненными одной и той же логике. То есть сходство не поверхностное: древняя и современная «казармы» построены по одному и тому же проекту!
Автор не тешит себя иллюзиями относительно участи этой книги. Специалисты, прочитав ее, удивятся научной «несолидности» и публицистичлости некоторых пассажей на общем фоне вполне (а может, и чересчур) научного терминологического оформления. Неспециалисты посетуют на то, что при наличии вполне удобочитаемых, а может быть, даже интересных (как надеется автор) мест книга «захламлена» узкоспециальным жаргоном, понятным лишь для «избранных». И по-
советуют они автору «перевести» книгу с социологической «вульгарной латыни» на нормальный русский язык. Но парадоксальность ситуации в том, что в обоих случаях труд сей потеряет очень многое: существует определенный предел упрощения сложного, за которым изложение научной проблематики превращается в профанацию, а доступность оборачивается примитивизацией. И наоборот — проблемы, о которых пишется в этой книге, настолько болезненно задевают повседневную жизнь каждого из нас, что писать о них в отрешенно-академической манере попросту невозможно.
От примитивизации сложных вопросов мы уже настрадались. Со взрослыми людьми говорить надо по-серьезному, о научных проблемах — по-научному. Кто захочет увидеть корни своих сегодняшних бед, тот «продерется» сквозь дебри терминов,— чертыхаясь и нелицеприятно поминая автора, но «продерется». Со своей стороны, автор сделает все для облегчения этого процесса: нигде терминология не «городится» ради нее самой, а там, где она есть, тут же (а не в «хвосте» книги) дается ее расшифровка. Сам автор в бытность свою молодым человеком находил особое удовольствие в чтении книг по истории средневековья, где занимательный сюжет был густо пересыпан словечками типа «коммендация», «майорат», «бенефиций», «фьеф-рента», «аллод» и тому подобной феодальной терминологией. В этом была какая-то раздражающая прелесть — «глотать и переваривать» по ходу чтения новые экзотические понятия (далеко не всегда расшифрованные в самой книге).
Итак, тем, кто взялся за эту книгу, предстоит нелегкое чтение: где-то придется преодолевать сопротивление материала, «прогрызая» эшелонированную оборону какого-нибудь особо сложного проблемного узла, но затем — выход на «оперативный простор» и ощущение легкости занимательного чтения. И вдруг — снова концептуальный «укрепрайон» с терминологическими «рвами и надолбами». Вот так: от научного чтения — к публицистике, от сложного — к занимательному, от архаики — к современности (а чаще наоборот),— все время в «пограничье» и порубежье разных проблем, на стыке двух, трех, а то и более наук. Для чего все это, какова конечная цель научного путешествия?
Отвечает на этот вопрос последняя, четвертая часть книги. Посвящена она выяснению исторических причин, приведших Россию в объятия варварской архаики. Почему страна, двигавшаяся до татаро-монгольского нашествия в общем русле европейского развития, резко поворачивает в XVI веке к
созданию азиатской деспотии? Почему в то время, как на Западе происходят первые буржуазные революции, в России усиливается закрепощение всех сословий, низводящее их до положения рабов? Почему реформы П. А. Столыпина, «чуть было» не вернувшие нашу страну в число развитых европейских государств, завершились чудовищным прыжком из цивилизации в варварство, в дремучую архаику? Почему этот трагический путь повторили затем многие страны Востока? Есть ли во всем этом какая-то закономерность?
Итак, ядром IV части книги является исследование вопроса о причинах нашего «развития наоборот» (инволюции, инверсии в развитии) — от высшего к низшему, от свободы — к рабству, от европейских общественных структур — к азиатскому «казарменному коммунизму». Есть люди, для которых даже упоминание об этих проблемах — табу, а попытка их решения — «русофобия». Персонально им посвящен последний раздел работы — «Русофобия (вместо заключения)». Борьба вокруг вопроса о выборе путей дальнейшего развития страны захлестнула сейчас наше общество. Если стародавний спор между «почвенниками» и «западниками» ведется и сейчас (причем на очень уж повышенных тонах), значит, предмет спора не только не исчез, но стал для страны сверхактуальным. Книга — и об этом тоже. Даже, скорее всего, именно об этом.
Часть 1
КАЗАРМЕННЫЙ КОММУНИЗМ ДРЕВНОСТИ
Зоолог не должен ненавидеть сколопендру,
когда он ее изучает.
Э.И.Котляр. Думы о былом
1. Три типа интеграции социума: реципрокация, редистрибуция, товарно-денежный обмен
Не испытывая никаких симпатий к «торгашеству»,
я все же хочу знать, почему желание
поставить себя выше него
заканчивалось до самого последнего времени
погружением в варварство?
И.М.Клямкин.