Существующий в обществе обмен деятельностью (и распределение произведенного продукта) может проявляться в трех основных формах, являющихся одновременно и историческими типами экономической интеграции социума. Это реципрокация, редистрибуция и товарно-денежный обмен.
Реципрокация (от лат. reciprocare — возвращать назад, двигать взад и вперед) — термин, введенный крупнейшим этнографом, антропологом и социологом Брониславом Малиновским. Реципрокация — наиболее ранний тип интеграции экономики, зародившийся еще в эпоху присваивающего хозяйства. Это добровольный обмен материальными благами и услугами между равноправными членами общества на основе взаимных обязательств. Характерные признаки реципрокации — симметричность и горизонтальность.
Редистрибуция (от лат. redistributere — перераспределять) — термин, введенный основоположником субстантивистского направления в экономической антропологии Карлом Поланьи. Отношения редистрибуции возникают на таком этапе развития производящего хозяйства, когда появляется избыточный продукт. Редистрибуция — натуральный неэквивалентный вертикальный продуктообмен в виде принудительного изъятия и концентрации центральной властью прибавочного (а иногда и части необходимого) продукта с целью его последующего натурального перераспределения. Поскольку при редистрибуции не может быть симметрии и горизонтальности отношений, то есть равенства между партнерами, то появление редистрибуции знаменует собой раскол общества на иерархически ранжированные статусные группы с неравенством в правах и обязанностях, с властью одних над другими, а в более дальней перспективе — и с отношениями эксплуатации и имущественного неравенства. Редистрибуция — мощнейший стимул к появлению государства. В настоящее время все более пробивает
себе дорогу среди советских ученых мнение, впервые четко сформулированное К. Поланьи, о том, что «зарождающееся государство — в большей мере редистрибутивный аппарат, нежели орган обороны или классового господства» [353, с. 41]*.
Третий, наиболее известный тип циркуляции материальных благ и услуг — товарообмен. Зародившись еще в первобытном обществе в виде меновой торговли, товарные отношения превращаются в товарно-денежные в условиях античного способа производства, а своей высшей формы достигают при капитализме. Товарно-денежный обмен — это добровольный, горизонтальный (ибо товар — всеобщий левеллер), основанный на законе стоимости, то есть эквивалентный обмен между суверенными субъектами-товаровладельцами, облекающий отношения людей в безлично-вещную форму.
Понятия реципрокации, редистрибуции и товарообмена являются ключевыми в созданном К. Поланьи субстантивистском направлении экономической антропологии. Сами по себе эти явления были хорошо известны и до их исследования Карлом Поланьи. Даже его терминологическое нововведение — редистрибуция — служит для обозначения феномена, описанного еще К. Марксом и Ф. Энгельсом в рамках их концепции азиатского способа производства (АСП), изученного затем советскими и зарубежными востоковедами, а применительно к современным индустриальным обществам известного на Западе под названием экономического «дирижизма», а у нас — как административно-командная система. Тем не менее научная заслуга К. Поланьи велика и несомненна. Она заключается в высокой степени концептуализации известных до него эмпирических данных и сведении их в стройную теорию, позволяющую по-новому взглянуть на роль и функции государства, на этапы становления товарно-денежных отношений и постепенное развитие функций денег, на закономерности социальной дифференциации в обществах с редистрибутивной экономикой, на их политические и ментальные структуры.
Весьма интересно и вот что: К. Поланьи не придавал трем основным формам экономической интеграции характера исторической стадиальности. «Формы интеграции,— писал он,— не представляют из себя необходимых „стадий развития". Несколько подчиненных форм могут присутствовать наряду с господствующей, которая сама может возникнуть снова после
* В самой общей форме подобное понимание функций зарождающегося государства мы встречаем у Ф.Энгельса в «Анти-Дюринге» (см.: [191, т. 20,' с. 152]).
временного исчезновения. Племенные общества — по большей части реципрокативные, хотя до некоторой степени они также дают простор для товарообмена. Реципрокация, которая играет главную роль в большинстве племенных сообществ, выживает в качестве важной, хотя и подчиненной черты в редистрибу-тивных архаичных империях, где внешняя торговля была все еще по большей части организована по принципу реципрокации. В самом деле, в период критического положения она была введена вновь в большом масштабе в двадцатом веке под названием „ленд-лиз" между обществами, в которых рынок и товарообмен были в других отношениях доминирующими. Редистрибуция — принцип племенных и архаичных обществ, где товарный обмен играл сравнительно незначительную роль,— приобрела огромное значение в поздней Римской империи и даже сейчас добивается все большего перевеса в некоторых современных индустриальных государствах» [353, с. 42-43]. Подтверждение написанному Карлом Поланьи мы как будто бы находим в выводах относительно структуры современной капиталистической экономики эпохи НТР, сделанных в 1988 г. завсектором ИМЭМО АН СССР Ю.А.Васильчуком, который выделяет в рамках «смешанной экономики» развитого капитализма 5 секторов. И если 2..3 и 4-й секторы относятся им к товарным видам производства, то 1-й сектор — «это централизованный, квазитоварный сектор», не зависящий от рынка благодаря «подпитке» из государственного бюджета,— это базисные, инфраструктурные и военные отрасли, отличающиеся массовостью («валом») производства предельно стандартизованной продукции [46, с. 63]. Описанный Ю.А.Васильчуком сектор полностью подпадает под то, что К. Поланьи именует редистрибуцией. 5-й сектор — это «нетоварный сектор домашних хозяйств». Автор очень высоко оценивает результаты «того непосредственного эмоционального или нравственного удовлетворения, той радости, которую семья обеспечивает человеку, т. е. это по самой своей природе свободное и непосредственное общественное производство. И оно дает сегодня до 40% дополнительно к ВНП развитых капиталистических стран» [46, с. 65]. Домашнее хозяйство всегда и во всех странах основывалось на отношениях реципрокации. И то, что с таким энтузиазмом описывает Ю.А.Васильчук,— это, несомненно, реципрокация.
Итак, три формы циркуляции материальных благ и услуг — «вечные» и вневременные, стадиально равноправные? Джордж Дальтон — ближайший сподвижник Карла Поланьи, его неутомимый последователь и комментатор — считает
иначе. Во «Введении» к одному из посмертных сборников своего друга он пишет: «В том же самом смысле, в котором мы можем утверждать, что рыночный товарообмен интегрирует капиталистическое хозяйство, мы можем также сказать, что реципрокация и редистрибуция интегрируют примитивные и архаичные хозяйства» [355, с. XXXVI]. Отсюда вывод: три вышеописанные формы — последовательные стадии экономического прогресса, его типы, привязанные к определенным историческим эпохам. Так кто же прав — Поланьи или его коллега?
На наш взгляд, для всех трех форм не может быть одного общего ответа. Так, реципрокация связана прежде всего (за некоторыми исключениями) с отношениями между людьми в контактных группах — таких, как узкий круг друзей, знакомых, соседей и, прежде всего, в рамках семьи. Отличительная черта реципрокации — ее «погруженность» в ткань социальных отношений в микрогруппах, «растворенность» в социально-психологических, эмоциональных структурах, которые придают ей смысл. Ценность отношений реципрокации для участвующих в ней лиц заключается не только (и зачастую не столько) в получаемых благодаря ей материальных благах и услугах, сколько во взаимной эмоциональной связи, которая устанавливается и поддерживается, пока функционирует реципрокация как материальное выражение, материальный носитель этих самоценных человеческих связей. Без учета этого глубинного заложенного в реципрокацию социально-психологического смысла мы ничего не поймем в ней, а чисто внешнее эмпирическое описание циркуляции материальных благ и услуг в системе реципрокации без сопутствующей такому описанию психологической интроспекции может вообще сбить нас с толку. Так, один из антропологов-субстантивистов Приводит следующий пример: женщина дарит мужчине интимную близость, мужчина, в свою очередь, оделяет женщину деньгами или иными материальными ценностями. Что это за отношения? Чисто эмпирическая констатация фактов ничего не дает для их понимания, ибо за внешне одинаковыми явлениями могут скрываться как семейно-брачные отношения, основанные на реципрокации, так и акт купли-продажи человеческого тела, совершаемый между проституткой и ее «клиентом» (товарно-денежный обмен). Так что понять суть реципрокации и выделить ее из прочих форм ьодкугяции материальных благ и услуг можно лишь с учетом социально-психологического, личностно-эмоционального фактора, неотделимого от фактора чисто экономического. И поскольку на обозримое будущее
семья предстадт как «вечная» форма человеческих взаимоотношений (так же как и дружеские или соседско-земляческие коллективы), то и реципрокация тоже оказывается вечной общечеловеческой формой интеграции социума — не только экономической, но и социально-психологической.
Реципрокация — материальный субстрат морально-этических отношений, понижение ее удельного веса в жизни общества тут же приводит к кризису морали, деградации семьи и общества в целом. Так произошло, например, в Нововавилонском царстве, где товарно-денежные отношения, глубоко проникнув в семью, сильно потеснили в ней реципрокацию. «Каждая ъделка, будь она самой незначительной и с кем бы она ни заключалась — с близким соседом, родственником, братом, женой, мужем, сыном, дочерью, отцом,— фиксировалась письменно. Когда дело доходило до денег, голос крови, дружбы, любви и привязанности у вавилонян замолкал. Поэтому вавилонское общество производило отталкивающее впечатление на многих иноземцев, которые близко соприкасались с ним. Не случайно в Библии Вавилон стал синонимом неуемной корысти и бессердечия» [26, с. 147]. Ранние формы капитализма дают нам образцы явлений того же порядка, что нашло отражение в западноевропейской художественной литературе XIX века. Сходное явление имело место и в империи инков, только там реципрокация была в значительной степени заменена не товарно-денежными отношениями, как в- Вавилонии, а редистрибуцией («инкский феномен» будет подробнее рассмотрен ниже). Результат тот же — деградация морали, распад общества. Живой пример на ту же тему — наши сегодняшние ИТК. Если не считать мелких неформальных групп (на лагерном жаргоне — «семья», «кентовка»), выполняющих функции взаимопомощи и психологической защиты и основанных, т. о., на отношениях реципрокации, в лагерях господствует тотальная редистрибуция, порождающая все прелести архаичного общества с его кастовой иерархией, полным подчинением личных интересов групповым и т. д. Вот как описывает эту «неофициальную» редистрибуцию социолог: «Каждый осужденный... должен сдать все, что имеет, в общий котел, лишаясь права индивидуального пользования своим имуществом. „Общий котел" — это материальная база сплочения группы, паразитирующей на идеях коллективизма и товарищеской взаимопомощи. Наличие „общего котла" предполагает всеобщую деятельность по поддержанию его изобилия, установлению норм распределения, отражающих существующую иерархию» [168, с. 48-49]. Результат подобной «экономичес-
кой интеграции по-лагерному» нам хорошо известен — волчьи законы лагерного «общежития», социальное одичание и моральное вырождение.
Из всего вышесказанного следует, что реципрокация — одна из базисных форм человеческого общежития, лежащая в основе любой социально-экономической формации, столь же вечная, как и общечеловеческие нормы нравственности. Чем выше удельный вес реципрокации в обществе, тем оно здоровее, моральнее, чище. Идея коммунизма в изложении К. Маркса — это прекрасная мечта о всеобщей реципрокации, вытеснившей все другие формы обмена деятельностью. Ведь коммунистическое «непосредственно общественное производство» с его прямым продуктообменом по принципу «от каждого по способностям, каждому по потребностям» — не что иное, как реципрокация, вышедшая за пределы семьи и охватившая весь земной шар. Совсем иное дело — незаметная подмена принципов реципрокации принципами редистрибуции — лагерного «общего котла», произошедшая в нашем обществе и в других странах «соцлагеря». Но об этом — позже. Пока же отметим, что относительно реципрокации прав оказался К. Поланьи — она действительно вечна и свойственна (в той или иной пропорции) всем эпохам.
Иначе, на наш взгляд, обстоит дело с редистрибуцией и товарообменом. Обе эти формы циркуляции материальных благ могут вырастать как из реципрокации, так и друг из друга, взаимопревращаясь и переходя одна в другую.
Товарообмен зарождается на периферии общин. «Вообще ошибочно,— пишет К. Маркс,— принимать обмен внутри одной и той же общины за первоначально конституирующий элемент. Напротив, вначале обмен возникает чаще между различными общинами, чем между членами одной и той же общины» [191, т. 46, ч. I, с. 39].
Связано это как с тем, что в период господства коллективной собственности обмен мог иметь место лишь между разными общинами, так и с тем, что товарообмен всегда предполагает наличие разных потребительных стоимостей, противостоящих друг другу как товары. Одни и те же вещи, производимые внутри данной общины, могут быть объектом реципрокации или редистрибуции, но ни в коем случае не товарообмена. Короче говоря, товарообмен предполагает производство различными общинами разных потребительных стоимостей, т. е. общественное разделение труда. Переходной ступенью от реципрокации к примитивному меновому товаро-
обмену является дарообмен. Недаром первые торговые контакты между общинами всегда выступали как обмен подарками.
Если появление избыточного продукта вело на периферии общин к постепенному превращению реципрокации в товарообмен, то внутри общин избыток однородных потребительных стоимостей требовал не товарообмена, а концентрации в виде общественных фондов, предназначаемых на случай неурожая, а также для потребления на праздниках и в религиозных целях, для обмена с другими общинами, для помощи нетрудоспособным и на прочие общественные нужды. Функцию централизованного сбора, хранения и перераспределения избыточного продукта выполнял старейшина общины. За этот управленческий труд — на основании принципа реципрокации — он получал определенную долю богатства общины. Ни о какой эксплуатации простых общинников речи пока не шло. Более того, «настоящие вожди всегда умирали бедными» [310, с. 158], ибо «имущество такого лидера — нечто вроде страхового банка для коллектива, а подношения ему — тип кредита, причем накопление этого имущества требовало спорадического его потребления, которое традиционно выражалось в форме щедрых раздач, особенно в экстраординарных случаях. Однако это ни в коей мере не меняло того, что старейшина общины тем самым приобретал новое и чрезвычайно важное право — право редистрибуции» [44, с. 70]. И первоначальные эгалитаристские качества, унаследованные юной редистрибуцией от породившей ее реципрокации, не могут заслонить главного — потенциальных возможностей превращения редистрибуции из средства выравнивания имущественных различий в мощнейшее орудие установления социального неравенства. Забегая вперед, скажем, что эти потенции со временем были реализованы, превратив редистрибуцию в систему жесточайшей эксплуатации трудящихся государственным Левиафаном.
Итак, реципрокация порождает из себя как редистрибуцию, так и товарообмен. Последние могут взаимно переходить друг в друга (об этом позже). Следует ли из этого, что обе формы экономической интеграции стадиально равноправны? На наш взгляд, нет, и здесь мы солидаризируемся с точкой зрения Дж. Дальтона. Но ведь во временном континууме они встречаются вроде бы настолько бессистемно, многократно и вразнобой сменяя друг друга, что трудно вычленить какую-то тенденцию, указывающую на большую прогрессивность одной формы по отношению к другой,— могут возразить нам. На это мы можем в качестве контраргумента привести многочисленные примеры того, как более прогрессивные общественные
отношения могут встречаться в седой древности (капитал в своих торговых формах — у финикийцев и других «торговых народов», элементы феодализма — в античной Фессалии и в доримской Галлии) и наоборот, явно пережиточные, реакционные формы могут вновь и вновь возрождаться в более поздние времена («второе издание» крепостничества в Восточной Европе, рабство в североамериканских южных штатах). Означает ли такое временное «смешение» древних и современных общественных форм их стадиальную равноценность? Ответ ясен. Но почему возможно возрождение архаики в более позднее историческое время? На наш взгляд, главная причина этого малосимпатичного явления в том, что на определенных, довольно узких с исторической точки зрения временных отрезках возникают такие ситуации, когда определенные технико-технологические особенности производства, а также обмена и распределения оказываются как бы созвучными ушедшим в прошлое социальным структурам, и возрождение этих структур дает кратковременный (!) положительный эффект, но ^в долговременном плане приводит к гораздо более тяжелым последствиям, ни в коей мере не компенсируемым этим эффектом. Так, потребность в больших объемах («вал») однородной продукции, вырабатываемой в базовых отраслях (горнорудных, сельском хозяйстве и т. д.) путем массового применения неквалифицированной рабочей силы, как бы провоцирует возрождение рабовладельческих производственных отношений (разработка благородных металлов в испанских колониях Южной Америки, колониальное плантационное хозяйство, крепостничество в царской и ГУЛАГ в советской России и т. д.). Точно так же обстоит дело и с редистрибуцией. Где и когда на протяжении нынешнего века встречаем мы редистри-бутивные «вспышки»? — Период экстенсивного внедрения индустриальной, прежде всего конвейерной технологии, связанный с доминированием крупных монополий и крупных предприятий с агрегатами больших единичных мощностей и нетоварным, директивным распределением продукции внутри частнокапиталистических или государственных монополий (например, родные для нас «фонды» и «лимиты»). С этим этапом, приходящимся на первую половину XX в., связаны идеи фордизма-тэйлоризма, «общества — единой фабрики», «революции управляющих» и прочие авторитарно-управленческие, государственно-бюрократические ментальные структуры, наиболее полно реализовавшиеся в тоталитарных режимах фашистского и сталинского типа. Этот технико-технологический этап в развитии производительных сил спровоцировал в
первой половине нашего века взрыв средневековья и азиатчины в самом центре Европы. Означает ли этот «ренессанс» вассально-ленной системы («фюрер-принцип») в фашистской Германии и бюрократической азиатской деспотии в СССР стадиальное «равноправие» этих редистрибутивных пережитков варварства и средневековья с демократическими и рыночными структурами современного типа? И достойна ли военизированная экономика кайзеровской Германии с ее карточной редистрибуцией того восхищения, которое выражал по отношению к ней В.И.Ленин в 1918 г. [179, т. 36, с. 301]? Встречалось усиление редистрибутивных структур и в 30-50-е годы в странах третьего мира (особенно при популистских режимах в Латинской Америке) на этапе так называемой импортзамещающей стадии индустриализации. Все приведенные выше примеры показывают, что усиление редистрибуции в нашем веке имело место в связи с определенной, ныне уже пройденной технико-технологической фазой индустриального развития и сопутствующим ей этапом индустриальной гигантомании, экстенсивного расширения производства за счет поточного выпуска огромных масс качественно однородной стандартизованной продукции, значительного расширения базовых отраслей — металлургических, горнодобывающих, инфраструктурных. (Не случайно опорой фашизма в Италии и Германии, военно-фашистского режима в Японии были монополии, подвизавшиеся именно в тяжелой индустрии, а в СССР наиболее свирепый разгул сталинщины падает на начальный период индустриализации.) Если на эту технико-технологическую фазу накладываются различные экстремальные состояния социума (война или подготовка к ней, форсированное «догоняющее» развитие и т. д.) плюс наличие в обществе авторитарных и дотоварных традиций, то реанимация редистрибутивных структур гарантирована. Но то, что хронологически они появились в XX веке, отнюдь не означает, что их историческое время относится к XX веку, что стадиально они ничуть не устарели. В XX веке захват редистрибуцией ведущей роли в экономике той или иной страны — это явный прорыв архаики в современность (или откат современности в архаику, что в общем-то одно и то же).
И здесь вдумчивый читатель может задать автору как минимум два вопроса. Вопрос первый: а можно ли под одно понятие «редистрибуция» подводить столь разные вещи, как функционирование примитивного общинного хозяйства, основанного на кирке и лопате, и сложнейшую систему индустриального производства с его машинной техникой и рацио-
нализированной системой управления? Не поверхностны ли аналогии? И вопрос второй: а с чего автор, собственно говоря, взял, что редистрибуция — более низкая стадия развития, нежели товарно-денежный обмен? Не закладывает ли автор в свои утверждения в качестве аксиомы то, что еще нуждается в доказательстве?
На первый вопрос автор мог бы ответить следующим образом: к счастью, полного возврата к уже пройденным этапам развития быть не может, и встречающиеся в истории «рецидивы архаики» не могут даже ценой пролития рек крови вырваться из общего контекста современной эпохи и осуществить стопроцентный реакционный откат. Так что современная редистрибуция (даже в своих наиболее варварских формах) и редистрибуция древняя — не одно и то же. Но, с другой стороны, сходство между ними далеко не поверхностное, а существенное. Инвариантность экономических, социальных, политических и ментальных структур, связанных с редистри-буцией, проходит сквозь тысячелетия, а это позволяет констатировать наличие особой, довольно жесткой объективной логики развития и функционирования подобных структур, своеобразной всемирной парадигмы. Эти исключительно древние структуры представляют собой своеобразную «кристаллическую решетку», на которую могут «навешиваться» разные современные аксессуары в виде индустриальных средств производства, новейших способов манипуляции общественным сознанием и т. п., оставляя саму «решетку» (т. е. парадигму) неизменной. Именно неизменность данной парадигмы дает нам основание именовать ее единым термином «редистрибуция». Доказательства правильности подобного ответа на первый вопрос мы представим в ходе дальнейшего изложения. А сейчас попытаемся дать ответ на вопрос второй, а для этого сравним два типа экономической интеграции — редистрибу-цию и товарообмен.
2. Две парадигмы общественного развития
Что лучше - страна, где «все продается»,
или страна, где не продается ничего?
Никита Богословский
Заметки на полях шляпы
Товарообмен — формообразующее основание европейской (точнее, западноевропейской) парадигмы общественного развития в противовес редистрибуции — структурной матрице
неевропейского («азиатского») типа развития. Этот взгляд, ранее «еретический», все более пробивает себе дорогу в марксистском обществоведении, умножая своих сторонников. Среди советских востоковедов наиболее четко и последовательно отстаивает эту точку зрения Л. С. Васильев. Первоначально — почти одиночка, избиваемый увесистыми аргументами как теоретического, так и идеологического свойства, ныне он приобретает среди ученых все больше последователей (см.: [41-45]).
Оба вида обмена деятельностью причинно обусловливают глубокое несходство структур европейского и неевропейского («восточного», «азиатского») типа. Принципиально, качественно отличаются сами типы связей, типы социальности на Востоке и Западе. Социальные отношения на Востоке — непосредственно личностные, коллективистские; на Западе — опосредованные вещной формой социальной связи, собствен-ническо-индивидуалистические. При господстве «естественных», непосредственно-личностных связей на Востоке собственно экономические отношения как бы «растворяются» в отношениях социальных, экономика как бы «погружена», «встроена» в более широкий круг общественных отношений. «Выдающимся открытием последних исторических и антропологических исследований,— пишет К. Поланьи об исследованиях обществ дотоварного типа,— является то, что хозяйство человека, как правило, погружено в его социальные отношения. Он не действует так, чтобы защитить свои личные интересы в обладании материальными благами; он действует так, чтобы защитить свое социальное положение, свои социальные требования, свои социальные добродетели. Он ценит личные блага лишь постольку, поскольку они служат этой цели» [355, с. 7]. При вещном же типе социальности экономическая сфера вычленяется в качестве особой, автономной, отделяется в виде базиса общества. Характерные для Запада горизонтальные связи, базирующиеся на эквивалентном рыночном обмене между суверенными субъектами-товаровладельцами, предполагают господство частной собственности и, соответственно, выросших на ее основе экономических классов, формирующих гражданское общество. Гражданскому обществу подчинено государство, играющее роль выразителя интересов господствующего класса и являющееся элементом политической надстройки. Это классическая, так сказать, эталонная схема, хорошо знакомая всем нам по учебникам обществоведения.
Совсем иная картина на Востоке. Лежащая в основе восточной парадигмы редистрибуция, вызывающая необходимость в волевом, внеэкономическом перераспределении общественного богатства, приводит к концентрации распределительных функций в руках государства, к слиянию властно-политических отношений с отношениями собственности (феномен «суверенитета-собственности» [191, т. 25, ч. II, с. 354]), т. е. к превращению государства в решающий элемент базиса, в верховного собственника всех средств производства. Но собственность эта особого рода. В своей структуре она имеет очень мало общего с классической полной частной собственностью, юридически оформленной римским правом. Прежде всего, сам огромный масштаб государственной собственности, множество ее элементов не позволяют реально отправлять все отношения собственности (пользование, владение, распоряжение) из одного центра: это попросту физически невозможно. И если в классической частной собственности все эти три отношения проецируются на одного субъекта — полного собственника, то в условиях государственной собственности происходит как бы «расщепление», «разбрасывание» этих отношений на несколько носителей, находящихся в иерархической подчиненности друг к другу, причем ни один из них не является полным субъектом собственности. В этом заключена принципиальная особенность экономических структур восточного типа. Попытка интерпретации экономических реалий Востока в категориях, применимых лишь к развитой частной собственности, ставит исследователей, занятых поисками реального субъекта собственности в редистрибутивных экономических структурах, в ту же ситуацию, что и «английских юристов, которые,— пишет Ф. Энгельс,— в Индии так же тщетно бились над вопросом:" „Кто здесь земельный собственник?", как тщетно ломал себе голову блаженной памяти князь Генрих LXXII Рейс-Грейц-Шлейц-Лобенштейн-Эберсвальде над вопросом: „Кто здесь ночной сторож?"» [191, т. 20, с. 181]. Ответ на вопрос, подобный этому, вряд ли может быть получен при пользовании категориальным аппаратом, разработанным применительно к западноевропейскому обществу, а не к обществу восточного типа, где отсутствие частной собственности, по словам К. Маркса,— «настоящий ключ даже к восточному небу» [191, т. 22, с. 215].
Типичная для государственной собственности иерархизация бюрократического аппарата (и всего общества, пронизанного этим аппаратом сверху донизу) внешне напоминает вассалитет в феодальных обществах. Недаром для характеристики бюро-
кратическо-иерархических систем К.Маркс употребил выражение «иерархическая инвеститура» [191, т. 17, с. 344]. И следует отметить, что сходство здесь не только внешнее. Весьма сходны и отношения собственности: и для бюрократических деспотий Востока, и для феодального средневековья Запада характерно уже упомянутое выше «расщепление» собственности на иерархические уровни, ее «многослойность», когда верховная собственность, или собственность-суверенитет, делегирует на нижние иерархические уровни часть своих прав, формируя подчиненную (условную или податную) собственность. Недаром в средневековой Европе при рецепции римского права было введено понятие «разделенной собственности», неизвестное классическому римскому праву, знавшему лишь полную частную собственность и разные виды аренды. Правда, в отличие от стран Востока в Западной Европе к концу средневековья произошло слияние верховной и подчиненной собственности и возврат к единой — полной частной собственности. Это было связано с возрождением товарно-денежных отношений и рынка. На Востоке же, где всегда господствовала редистрибуция, иерархическая пирамида разделенной собственности сохранилась, ибо представляла собой систему передачи прибавочного продукта в его натуральной форме с нижних на более высокие иерархические уровни.
И еще одна особенность социально-экономических структур восточного типа: если европейская модель ставит уровень потребления в прямую зависимость от сферы производства (наличие собственности на средства производства или трудовое участие в производственном процессе), то восточная модель выводит уровень материального благосостояния из отношений власти (место в бюрократической табели о рангах). Таким образом, редистрибутивная экономика, основанная на отношениях «суверенитета-собственности», характеризуется рентным типом присвоения. Редистрибуция задает тип отношений, при котором сфера производства рассматривается лишь как пассивный источник выколачивания прибавочного продукта, а «главная» деятельность протекает в сфере его распределения. Экономические отношения производства и рыночного обмена «подминаются» внеэкономическими (т. е. властно-политическими, основанными на господстве и подчинении) отношениями перераспределения-редистрибуции. Характерные для западной модели «горизонтальные» связи, базирующиеся на эквивалентном рыночном обмене между суверенными субъектами-товаровладельцами, облекающем отношения людей в безлично-вещную форму, на Востоке почти отсутствуют.
Здесь доминируют иные — «вертикальные» связи принудительного перераспределения, когда отношения людей, по выражению К.Маркса, «не облекаются в костюм общественных отношений вещей, продуктов труда» [191, т. 23, с. 88], а приобретают характер личной зависимости. Если свести все вышесказанное к краткой формуле, то она будет выглядеть так: рынок = равенство субъектов, редистрибуция = иерархия объектов.
Перемещение акцентов из сферы производства (где коренятся основные классообразующие признаки) в сферу распределения, из базиса в надстройку (политизация экономических отношений) означает принципиально иную, нежели классовая, систему социальной дифференциации. Из рынка и частной собственности органично и естественно вырастают экономические классы. Являясь вначале лишь классами «в себе» (К. Маркс), т. е. большими аморфными совокупностями людей с объективно существующей, но субъективно не осознаваемой общностью положения в системе производственных отношений, они затем, по мере осознания людьми общности своих классовых интересов и налаживания внутриклассовых связей, превращаются в организованные ряды классов «для себя». Классы «для себя» могут существовать лишь в рамках гражданского общества, т. е. совокупности добровольных, самодействующих организаций по «группам интересов», созданных на основе свободно устанавливаемых «горизонтальных» связей. Характерная черта этих «горизонтальных структур» — равноправие множества входящих в них субъектов, баланс прав и обязанностей. Матрицей подобных горизонтальных связей гражданского общества являются порожденные товарно-денежными отношениями горизонтальные связи свободных товаровладельцев на рынке, облеченные в безличную форму права, где каждый человек является юридическим лицом, субъектом.
Редистрибутивные структуры, основанные на личной зависимости, не знают права в собственном смысле этого слова, то есть системы отношений равных и независимых субъектов, основанной на равном для всех законе. Редистрибуция предполагает односторонне-волевой характер «разверстки» сверху вниз обязанностей, носящих принудительный характер только для нижестоящих, но не для верхов. В рамках подобной структуры невозможно существование гражданского общества. У него из-под ног выбита экономическая почва — нет субъектов собственности. Соответственно, нет и субъектов права. Горизонтальные связи равенства полностью исключаются и заменяются вертикально-пирамидальными структурами, состоящими
из множества унифицированных пирамид разного уровня, причем нижнеуровневые «пирамидки» полностью копируют структуру пирамид более высокого уровня, в состав которого они («пирамидки») входят.
Таким образом, обмен деятельностью в рамках редистрибу-ции осуществляется при посредстве бюрократа-распределителя. В этом случае «правила игры» задает он сам. Как пишет А. М. Яковлев, «у него в руках сила, власть, так скажите, зачем ему право? Право как средство принуждения подчиненных и зависимых — это да, это ему еще нужно. Но право как мерка поведения равных и независимых субъектов... В такой системе отношений, где нет прямого торгового обмена, фактически нет места и для права» [210, с. 15]. Понятия «свобода» и «право» в условиях редистрибуции попросту не имеют смысла. И «„провозглашение" их не сможет ничего изменить в той среде, где еще нет самого примитивного права — личной собственности... и самой элементарной свободы — своим добром и трудом располагать по своему усмотрению и в своих интересах» — так еще в начале нашего века рассуждал член II, III и IV Думы правый кадет В.А.Маклаков [300, с. 49]. Весьма здраво рассуждал.
В условиях рынка, когда посредником в продуктообмене выступают деньги — всеобщий эквивалент стоимости,— отпадает надобность в фигуре бюрократа-распределителя. На место произвольно творимого бюрократом ситуативного «права»-про-извола заступает «автомат» закона стоимости. Обезличенно-вещный характер отношений рынка — огромное преимущество перед непосредственно-личными отношениями зависимости при редистрибуции. Впервые это осознали первопроходцы в деле становления рыночного хозяйства — древние греки. Именно они впервые истолковали право как равенство всех перед законом (isonomia) и осознали зависимость этого правового равенства от рынка. Так, Архит, государственный муж-пифагореец, считал, что следствие открытия денежного счета «есть лишь равенство (isotes). Благодаря ему на договорной основе происходит обмен» (цит. по: [48, с. 119]).
И еще одно отличие редистрибутивных структур от рыночных: возникнув как механизм концентрации и <