«Бочонок амонтильядо»
Тема инкапсуляции (замуровывания) часто встречается в произведениях о мести. Рассказ Аллана По (1846) «Бочонок амонтильядо» является классическим примером сюжета о мести и отражает описанную выше динамику. Рассказчик/мститель начинает историю со слов о том, что он перенес множество издевательств и унижений со стороны своего друга Фортунато и решил отомстить ему, когда его поведение стало оскорбительным. Именно в этот момент, когда появилась фантазия о намеренном и осознанном унижении со стороны друга, начинает оформляться план мести. (При этом в рассказе нет никаких пояснений о том, как именно и чем он оскорбил его.) Рассказчик бессознательно ощущает нанесенное ему оскорбление как садистическую инкапсуляцию, что становится очевидным именно в выбранном способе мести: он играет на нарциссизме Фортунато, который считал себя большим экспертом по винам,заманивает его в винный погреб и замуровывает заживо в одной из ниш.
Рассказ также намекает нам о существовании мучительной связи между желанием нарцисса быть признанным и его уязвимостью перед тем, что его могут забыть и «замуровать». Мститель должен очень близко подойти к объекту, почувствовать взаимопонимание и «заключенность» в сознании другого. Для этого могут быть две причины: ощущение наличия дистанциив отношениях с объектом мести или ее «непробиваемости»;либо желание мстителя получить недостижимое чувство единения с другим. Не зависимо от причины, мститель встраивается в фантазию объекта мести, видит ее слабые места; далее некоторые аспекты его Я исключаются из разыгрываемой ситуации и внимания объекта мести, что позволяет начать создавать оборотную сторону садистичной фантазии об инкапсуляции. С этой точки зрения мститель является тем, кто ощущает себя в постоянной опасности из-за потери своего индивидуального смысла. Если он отдаляется от воображающего родителя, то теряет ощущение единения с тем, кто подтверждает смысл и значение его индивидуального опыта; если же он приближается, то болезненно переживает, как его история сплетается с воображением другого, теряется в ней и размывается окончательно.
Кузина Бетта
Роман Бальзака «Кузина Бетта» (1846) позволяет еще глубже рассмотреть психологию хронической мести. Практически каждый герой книги ощутил на себе ее влияние в том или ином виде, а сюжет романа со всеми его хитросплетениями и встроенными мини историями является очень сложным. Тем не менее, главной героиней является Бетта, бедная старая дева, которая разрабатывает более-менее успешный план уничтожения всей семьи Хуло в качестве мести за то, что Аделина (ее двоюродная сестра) «присвоила» себе Венсислава, молодого человека, которому Бетта отдала всю свою душевную любовь и «заключила» в роль сына и поклонника.
В Бетте Бальзак отразил многие черты человека, одержимого местью.Ее детстсво было наполнено завистью и несчастьями. Она была обделена талантами и способностями в отличие от ее кузины Аделины, ее обучают выполнять тяжелую работу, а Аделину берегут для более высоких целей. В детстве Бетта направляет на Аделину всю свою злость и ярость. Далее она подавляет свою зависть к кузине и с горечью наблюдает, как она выходит замуж за богатого барона Хуло.При помощи родственников, которых она практически ненавидит, Бетта пытается открыть свое дело, но все разваливается из-за текущих политических событий, которые привели Бетту к «сознанию своего собственного ничтожества в этом вечном круговороте людей, их интересов и дел» (с. 36). Она вернулась к положению обозлившейся эксцентричной старой девы.
Гнев и ярость Бетты набирают силу, когда она узнает, что Венсислав влюбился в дочь Аделины, что и положило начало движению колеса мести. Те проклятия и муки, которые она желает своим жертвам, отражают те мучения и унижения, которым подвергалась она. Она желает им бедности, унижений, предательства со стороны любимых. Ее желание отомстить становится ненасытным и, как часто бывает, самодеструктивным, поскольку разные хитросплетения ее плана вступают друг с другом в противоречие.
В романе Бальзака, как и в случае г-жи А, мы слышим мотивы инкапсуляции и расщепления. Описание Бетты оставляет ощущение обманчивой оболочки, которая едва ли отражает ее внутреннее содержание. Ее гнев предстает как примитивный и животный. Она переживает его, как неудержимый приступ, угрожающий затопить и уничтожить ее в прямом смысле слова. И тем не менее, она способна надеть маску инграциации и спрятать под ней свою ярость — хитрость срабатывает, поскольку другие люди не проявляют к ней искреннего интереса.
Чувство расщепления внутреннего и внешнего и его последствия помогают Бетте разработать план мести: она управляет сознанием жертв изнутри, разжигая их собственную злость и заставляя нападать друг на друга. Она не действует открыто, в глазах других героев Бетта поддерживает образ слабой женщины с незначительными возможностями. Несмотря на то, что для реализации ее замысла требуется подробный план действий, он остается скрытым не только от героев произведения, но и от читателя, которому иногда удается увидеть те или иные его части.
В произведении также присутствует мотив цивилизованного способа мщения, который на самом деле основан на более примитивном, что неоднократно повторяется в самой структуре романа, где одна история переплетается с другой. Также важен тот факт, что вся структура произведения, его некоторые сцены являются переплетением (инкапсуляцией) истории Бетты и Адалин. Главной героиней является Бетта, но роман начинается и заканчивается историей жизни Адалин.
Он начинается с описания событий в семье Хуло: барон Хуло увел девушку у другого молодого человека по имени Кревель и потратил на нее все деньги семьи. Кревель замышляет месть и расстраивает свадьбу дочери барона Хуло, Гортензии, сказав ее жениху, что у ее семьи тяжелое финансовое положение. Далее он решает соблазнить Аделин, жену г-на Хуло, предложив ей некую деловую сделку в обмен на секс, тогда у семьи снова будут деньги, и свадьба дочери состоится. Действие романа начинается, когда Кревель приезжает в дом семьи Хуло, чтобы сделать Аделин данное предложение.
Первые страницы становятся сценой для разворачивания многочисленных связанных между собой историй. Бальзак проводит читателя по улицам и дому барона Хуло, когда приходит Кревель. Бетта и Гортензия выходят из комнаты, в которой происходит разговор Аделин и Кревеля. Когда план Кревеля проваливается, нас проводят по саду, где Бетта и Гортензия разговаривают с Венсиславом. Далее Бальзак продолжает разворачивать историю жизни Бетты и ее переживания.
Стены дома и сада символично «отгораживают» друг от друга разные истории. Снаружи дома находится сюжет о том, как Хуло увел девушку у Кревеля. В центре дома (в комнате) разворачивается треугольник Кревель-Хуло-Аделина, а в саду происходит более простая линия Бетты-Гортензии-Венислава. В тоже время, приход Кревеля запускает череду событий, которые созвучны с переживаниями, связывающими все три пространства историй воедино. Кревель приносит в дом барона Хуло рассказ о том (и информирует об этом его жену), какую беду навлек на их семью барон Хуло. Отказ Аделины от предложения Кревеля окончательно расстраивает свадьбу ее дочери Гортензии и заставляет ее начать поиски подходящего мужа, что запускает историю отношений между Гортензией, Венсиславом и Беттой.
Бальзак использует Аделину и Бетту как катализаторы историй друг друга, они своего рода антагонисты, по-разному обращающиеся со злостью и болью. Аделина предстает перед нами как человек без какой-либо тайной злобы, сохраняющий верность своему мужу, несмотря на его предательство. Бетта же описывается как злобная, язвительная, мстительная, без доли сострадания к тем, кто обидел ее. Кажется, будто обе героини являются частями одного персонажа. Сам стиль повествования, при котором истории обеих женщин вписаны одна в другую, но тем не менее, разведены, может быть отражением единой сложной системы фантазий одного человека, одержимого идеей мести.
Если рассмотреть Аделин в качестве главного персонажа, то мы увидим, что героиня Бетты – это тот самый способ обращения с гневом, при котором происходит его расщепление и удержание внутри себя. С этой точки зрения начало романа – реакция Аделин на новость об измене мужа - носит символический характер. Кревель становится посредником в этой истории предательства; барон Хуло не присутствует в данной сцене вообще. Тем не менее, гнев и шок Аделины слишком сильны и не могут быть удержаны при помощи спокойствия и прощения, она направляет свои чувства внутрь, на ту историю, которая кажется не имеет к ней никакого отношения, и гнев оживает в образе мстительной Бетты.
В этом контексте центральное положение героини Бетты можно рассмотреть, как регрессивное переключение в более примитивное и агрессивное состояние, скрыто действующее при нанесении нарциссической травмы такому человеку, как Аделин –та самая динамика «падения в ненависть».В системе регрессивной фантазии – мир глазами Бетты – рассказ Бетты, который вписан в историю Адалин и в тоже время отделен от нее, обретает несколько иной смысл. Ощущение, что ее собственная история вписана в историю кузины и остается не признанной как отдельная, отражает переживаемые Беттой беспомощность и незначительность, которые и становятся причиной желания отомстить. Фантазия о том, что ее история вплетается в историю Аделины, заставляет Бетту чувствовать себя оскорбленной и обиженной: в мире существует обидчик, виновный, а не простая череда несвязанных событий ее жизни. Бальзак акцентирует важность данной мысли тем, что Бетти наблюдает поведение Гортензии, начинает что-то подозревать и находит виновного во всех своих бедах - Аделин.
История Аделин является основой для истории Бетты, но они «разведены» друг от друга в произведении, что соответствует образу родителя, фантазирующего что-то о своем ребенке. Аделина является частью Я, которая идентифицируется с фигурой дистантного, неведающего родителя, а Бетта – это часть Я, которая идентифицируется с ребенком, чьи чувства и переживания должны были оставаться в секрете. Описание обеих героинь подтверждает наше предположение: чтобы справиться со своими чувствами Аделине «закрывать глаза и затыкать уши» (с. 30). А необходимость Бетты встраиваться в истории других привело к появлению травмы, которая помешала ей создать свою отдельную историю. Как описал Бальзак: «Зависимое положение бедной девушки уже само по себе как бы обрекало ее на бессловесную роль» (с. 39).
РасщеплениеЯмстителянапослушноеизлопамятное, мстительноесогласуетсясописанием Wurmser (2000) расщепленного представления о себе, которое диктуется ригидным и осуждающим суперэго.Темнеменее, моевниманиекрасщепленнойфантазиимстителяовоображающемивоображаемомприводитнаскпониманиюсложностиструктурыкаждойстороныЯрепрезентацииитогоспособа, которымэтисторонысвязанысобразомвоображающегородителя, которыйпереживаетсякакцентральная фигура, от которой зависит выживание и непрерывность смысла.
Хотянапроизведениялитературынеследуетсмотретьтолькокаккакнаисториюопатологиичеловека (Spitz 1988), в романе Бальзака мы находим маркеры примитивной агрессии и представление о мире объектов мстителя. ПерсонажБеттыописанмеждустрок, онавсегдавиднасловнонанекоторомрасстоянии. Онапредстаетпереднамивобраземонстра, еебезграничнаяненавистьпросто не поддается описанию. Ход размышлений других героев произведения описан не очень детально, они скорее являются отражением личной истории и характера писателя. ХотяначалоисторииБеттыоченьнапоминаетдетствоБальзака: онбылоторванотсвоейсемьипрактическиспервыхднейжизни, емупришлосьжитьвнесколькихсемьяхипансионатах, а его младшие братья и сестры жили дома с родителями. Емубылозапрещеновозвращатьсядомой, покаунегонеслучилсянервныйсрыввшколеввозрасте 17 лет.
Всвоихписьмахонписалобужасномчувствеотверженияисвоейчувствительности. СвоеотлучениеотсемьиБальзаксвязывалисключительносматерью, которуюонописывалкакчудовище, отецжежелалсынутольколучшего(Zweig 1946).
Возможно, чудовищностьматерибылаописанаБальзакомвобразеБетты, аотецявлялсяпрообразомбаронаХуло. Именно измены барона стали отправной точкой всего романа и сюжета мести, который даже после смерти Бетты привел к кончине Адалин. Однакочитательбольшесимпатизируетоступившемусябарону, а не сломленной и раздавленной Бетте.
УГАСАНИЕЖАЖДЫМЕСТИ
Как же могла бы разрешиться история мести? На примере литературы и клинической практики мы увидели фантазию о садистичном воображающем родителе, которая появляется в ответ на болезненные переживания Я, связанные с разрывами смыслов у ребенка, о котором воображает этот родитель. Фигурасадистичноговоображающегоявляетсяотражениемобратной (темной) сторонырасщепленнойфантазии о деструктивном воображающем родителе и подавленном Я ребенка, которая служит защитой для фантазии об идеальном родителе и ребенке. Втожевремяфантазия о садистичном родителе сама по себе является отражением опыта разрыва смыслов, который переживал ребенок. Фантазияоместивключаетвсебявариациюфантазииосадистичномродителе, вкоторойраненоеЯидентифицируетсясфигуройсадистичногородителяипытаетсяпередатьемусвоюбольотнанесенной травмы и чувство ненависти за то, что воображающий родитель предал его.
Отказ от жажды мести требует от мстителя признать свой гнев и беспомощность, которые отрицаются им при помощи идентификации с садистичным родителем. Он также должен интегрировать ощущение своего разорванного Я, которое и запускает желание отомстить. Даннаяинтеграциятребуетотмстителясовместитьсвоепривычное (повседневноеЯ) ирепрезентациювоображающегородителя. Процессинтеграциидовольносложенизависитотсилыжаждымести, котораянасамомделеможетбытьхронической.
Чащевсегообычноежеланиеместивыстраиваетсявокругбессознательнойфантазииотом великом Я, которое видит фантазирующий о ребенке родитель. Травматические переживания, не вписывающиеся в подобное грандиозное переживание себя, разрывают эту фантазию о воображающем и воображаемом и приводят к оживлению изначальной расщепленной фантазии. ОтпусканиежеланияместивключаетпризнаниеналичияпрерывногоощущениясвоегоЯ, злости и беспомощности. Обычныймстительпереходитотмысли «этонеможетпроисходитьсомной» к «этомоглослучитьсясомной», тем самым расширяя свои переживания и допуская, что иногда его могут не услышать, не узнать, не оценить.
Подобнаяпеременавсамоощущенииприводиткизменениюобразавоображающегородителя, будтооплакиваниезащитныхкачествидентификациисобразомвоображающегоиегожежестокостьпоотношениюкребенкусовмещаются, что приводит и к изменению качеств нанесенной когда-то травмы.Ееневозможно «забытьипростить» (Smith 2002), поскольку она больше не переживается как чуждая и непонятная (Cavell 2004).
ХроническиймстительвыстраиваетсвоепривычноеЯвокруграсщепленнойфантазииовоображающемивоображаемом, котораяявляетсяосновойдлямногихвнутреннихпроцессов, вособенности в области управления своей агрессией. Данная фантазия очень сложная и тщательно разработанная, расщепление происходит не между идеальной и очень плохой версиями, а между двумя более-менее неудовлетворительными вариантами. Каждаясторонарасщепленнойфантазиисодержитаспектывоображающего, которые были важны для выживания Я ребенка. Болеехорошая, умнаяфигура(высокого уровня) ощущаетсякакумелыйрассказчик, которыйстановитсявэтихотношенияхтретьимипозволяетразмышлятьнадопытомсвоегоЯ. Кроме этого фантазия о воображающем другом, существующая отдельно от Я, служит надежным барьером от осознания и допущения примитивной агрессии. Фигураболеенизкогоуровняпереживаетсяплохойизаряженнойагрессией, нотемнеменее, содержащейвозможностьсозданияаффективнойсвязи.3[3]Соединение обеих расщепленных фантазий становится угрозой существованию ее составляющих, особенно фантазии о более умном родителе (высокий уровень). Фантазияобинкапсуляцииисопровождающиееечувствоцелостностии изоляции усиливаетощущениеглубокого неизбежного расщепления. Травма, запускающаяжеланиемести, приводиткусилениюизначальноприсутствовавшегозащитногорасщепления, что делает процесс интеграции более сложным.
Травмахроническогомстителяявляетсяотражениемогромногоколичествазлости, тогосамогопримитивногослоя, которыйудаляетсяизфантазииболеевысокогоуровняиЯ. Поэтойпричинепризнаниесуществованиятравмыилидаже обидчика, ставшего причиной мести, менее эффективно в случае терапии хронического мстителя. РешениеданнойпроблемытребуетнетолькопризнаниянеизвестныхранееиболезненныхпереживанийЯ, ноиработысорганизующейфантазией, котораяиговоритотом, почемунепризнанныевоображающимродителемчастиЯребенка и родителя, должны оставаться неузнанными и непризнанными.
Ванализе, какивжизни, мстительностьнепроходитбыстроилегко.Steiner (1996) отмечал, чтооннеможетнайтиклиническийматериал, которыйточнобыпроиллюстрировализбавлениеотместичерезинтерпретации, посколькутакое случается в кабинете, но описать данный процесс очень сложно. Хотяместьпоявляетсяипереживаетсяяркими и сильными вспышками, сложнаяструктуралежащей в основе фантазиипоявляется и разбирается очень и очень медленно. Анализ мести подразумевает интерпретацию деструктивной части системы фантазий (которая видна очень явно), тем не менее, большая часть работы должна быть выстроена вокруг разбора отщепленной фантазии о более умном воображающем родителе (высокий уровень). Этотпроцессанализахорошеговоображающегородителяисвязанногоснимвоображаемогоребенкаи есть тот процесс, который Lansky (2001) описывает, когда говорит о переработке Я идеала, которая требуется для остановки процесса жажды мести.
Ванализег-жиА. качестваболеепозитивнойстороныотщепленнойфантазиисталидоступнынапозднемэтапетерапии, когдамыподошликконцунашейсовместнойработы (фантазии). Толькотогдаоназаговорилаожеланиижить (бытьзаключенной) вмоейголовеителеисталаспрашивать, каконапопалатудаикакейтеперьоттудавыбраться. Ясвязалаеефантазиюсощущениемвнимательногобеспрерывногослушания, котороеяпредоставлялаейнакаждойвстрече. Кромеэтого, явспомнилаотойистории, когдагоданазадг-жаАпрактическиконтролироваламоимысли, нотолькосейчасясоединилатотопытсданнойфантазией.
Аналитическаяработапозволилаг-жеА. закончить терапию с ощущением того, что она теперь знает себя, а я знаю и понимаю ее, даже если наши отношения завершены. Тем не менее, фантазия о мести запускалась каждый раз, когда она была слишком расстроена или ее кто-то обижал. Втакиемоментыонапросила о возвращении в терапию нанекотороевремя, хотя анализ был завершен.
Возможно, отщепленнаяфантазияболеевысокогоуровнямоглабытьосуществленаг-жойА. тольковконцетерапии. Спустямноголетмневсежекажется, чтоямоглабыраспознатьеенамногораньше, еслибыобратилавниманиенаощущениеспутанности, котороепоявлялосьиногдауменявовремяработысг-жойА. Я смогла сложить эти моменты воедино только после мести с ее стороны. Когдаяначаларазмышлятьопроизошедшем, тосвязалаэтуспутанностьсвосприятиемг-жиА. какнезнакомогомнечеловека, после чего я вспомнила свои контрпереносные ощущения себя как кого-то незнакомого, неспособного понять других.
Сейчасмнекажется, чтомоипереживанияотражалименеетоксичнуюиболееглубокуюотщепленнуюфантазиюосадистичномвоображающемродителе, котораятакяркопроявиласьвактевозмездиясостороныг-жиА. Если бы я обратила внимание на это, то могла бы раньше заговорить с ней об ощущении себя неуслышанной, неузнанной, и посмотреть на роль этих переживаний для защиты опыта несвязности смысла.
Еслижеланиеместипроходитбесследно, топроисходитэтопостепенно. ИкакотмечалLansky (2001) месть необязательно подразумевает и достигается через прощение. Мститель перестает ощущает бремя своего желания и боль нанесенной травмы, что позволяет ему расстаться с необходимостью поквитаться. Одна пациентка описала этот процесс как переход от гнева к злости. Гнев заставлял ее чувствовать, что на карту поставлена вся ее жизнь, а месть становилась смыслом существования. Злость была менее сильной, ее жизнь не вращалась вокруг нее и позволяла посмотреть на происходящее более внимательно и либо изменить ситуацию, либо принять свое горе и разочарование, попрощаться со злостью и пойти дальше.
REFERENCES
Akht ar, S. (2002). Forgiveness: origins, dynamics, psychopathology, and technical relevance. Psychoanal. Q., 71:175-212.
Anonymous (At t r ibut ed t o Tour neur). (1606). The revenger’s tragedy. In Four Revenge Tragedies, ed. K. E. Maus. New York: Oxford, 1995, pp. 93-173.
Arlow, J. (1980). The revenge motive in the primal scene. J. Amer. Psychoanal. Assn., 28:519-541.
Bal zac, H. (1835). Pere Goriot, trans. B. Raffel. New York: Norton, 1994.
———- (1843). Lost Illusions, trans. K. Raine. New York: Modern Library, 1997.
———- (1846). Cousin Bette, trans. S. Raphael. New York: Oxford, 1992.
Bion, W. R. (1958). On arrogance. Int. J. Psychoanal., 39:144-6.
Br it t on, R. (1998). Belief and Imagination. London: Routledge.
Cavel l, M. (2004). Freedom and forgiveness. Int. J. Psychoanal., 84:515-531.
Gal dst on, R. (1987). The longest pleasure: a psychoanalytic study of hatred. Int. J. Psychoanal., 68:371-378.
Got t l ieb, R. M. (2004). Refusing the cure: Sophocles’ Philoctetes and the clinical problems of self-injurious spite, shame and forgiveness. Int. J. Psychoanal., 85:669-689.
Gr ot st ein, J. (2004). The seventh servant. Int. J. Psychoanal., 85:1081-1101. Ker nber g, O. (1984). Severe Personality Disorders. New Haven, CT: Yale Univ. Press.
Kyd, T. (1587). The Spanish tragedy. In Four Revenge Tragedies, ed. K. Maus. New York: Oxford, 1995, pp. 1-91.
LaFarge, L. (1995). Transferences of deception. J. Amer. Psychoanal. Assn., 43:765-792.
——— (2004). The imaginer and the imagined .Psychoanal. Q., 73:591-625.
Lansky, M. (2001). Hidden shame, working through, and the problem of forgiveness in The Tempest. J. Amer. Psychoanal. Assn., 49:1005-1033.
———- (in press). Modification of the ego-ideal, forgiveness, and the resolution of hate in Sophocles’ Philoctetes. Psychoanal. & Contemp. Thought.
Mal col m, R. (1970). The mirror: a perverse sexual phantasy in a woman seen as a defense against psychotic breakdown. In Melanie Klein Today, Vol. 2, ed. E. B. Spillius. London: Routledge, 1988, pp. 115-137.
Poe, E. A. (1846). The cask of Amontillado. In Great Tales and Poems of Edgar Allan Poe. New York: Washington Square, 1940, pp. 7-14.
Rivier e, J. (1932). Jealousy as a mechanism of defence. Int. J. Psychoanal., 13:414-424.
Rosen, I. C. (2004). Revenge: the hate that dare not speak its name. Paper presented at Panel on Revenge, Amer. Psychoanal. Assn. Meeting, January 24.
Rosenfeld, H. (1971). A clinical approach to the psychoanalytic theory of the life and death instincts: an investigation into the aggressive aspects of narcissism. Int. J. Psychoanal., 52:169-178.
Searles, H. F. (1956). The psychodynamics of vengefulness. In Collected Papers on Schizophrenia and Related Subjects. New York: Int. Univ. Press, 1965.
Smit h, H. F. (2002). A footnote on forgiveness. Psychoanal. Q., 71:327-329.
———- (2004). The analyst’s fantasy of the ideal patient. Psychoanal. Q., 73:627-658.
Socarides, C. (1966). On vengeance—the desire to “get even.” J. Amer. Psychoanal. Assn., 14:356-375.
Spit z, E. H. (1988). Art and Psyche. New Haven, CT: Yale Univ. Press.
St einer, J. (1996). Revenge and resentment in the “Oedipus situation.” Int. J. Psychoanal., 77:433-444.
Wil son, M. (2003). The analyst’s desire and narcissistic resistances. J. Amer. Psychoanal. Assn., 51:70-99.
Wur mser, L. (2000). The Power of the Inner Judge. Northvale, NJ: Aronson.
Zweig, S. (1946). Balzac. New York: Viking.
239 Central Park West, Suite 1-BE
New York, NY 10024 e-mail: lafzim@earthlink.net
[1]Гротштейн (2004) описываетданнуюфигурукакконтейнирующегородителя, обращенного в реальность и не видящего правду.
[2]Готтлиб (2004) описалподобныйхроническийконтрпереноскакпомехувработеаналитикасмстительнымпациентоми потребность переключаться между данными состояниями для успешного анализа.
[3]Я описывала соответствующее расщепление мира объектов психопата, при котором каждая часть плохого объекта содержит важные аспекты Я и объекта (LaFarge 1995)