наместником трех губерний при Екатерине. После обеда я напомнил ему о моих
подчиненных; он отвечал мне: "Бог меня забудет, если я вас забуду", - и
велел подать о них записку. Я ковал железо, пока горячо, и представил
каждого офицера к двум награждениям. Светлейший беспрекословно все
подписал, и я, откланявшись ему, поехал в корчму села сего, где ожидали
меня партия моя и брат мой Евдоким, которого я не видал от самого Бородина.
Спустя два часа времени мы выступили в Волково. Извещенный мною из-под
Смоленска, а может, вместе со мною и другими партиями о решительном
направлении всей французской армии к Красному, светлейший намеревался
атаковать ее на марше и поспешил к окрестностям сего города.
Между 1-м и 4-м ноября расположение партизанов было следующее.
Второго граф Орлов-Денисов, соединясь со мною, коснулся корпуса Раевского в
Толстяках; мы продолжали путь в Хилтичи, куда прибыли к ночи. Отдохнув три
часа, мы пошли к Мерлину.
Третьего отряд графа Ожаровского подошел к Куткову, а партия Сеславина,
усиленная партиею Фигнера[47], - к Зверовичам.
Сего числа, на рассвете, разъезды наши дали знать, что пехотные
неприятельские колонны тянутся между Никулиным и Стеснами. Мы помчались к
большой дороге и покрыли нашею ордою все пространство от Аносова до
Мерлина. Неприятель остановился, дабы дождаться хвоста колонны, бежавшего
во всю прыть для сомкнутия. Заметив сие, граф Орлов-Денисов приказал нам
атаковать их. Расстройство сей части колонны неприятельской способствовало
нам почти беспрепятственно затоптать ее и захватить в плен генералов
Альмераса и Бюрта, до двухсот нижних чинов, четыре орудия и множество
обоза. Наконец подошла старая гвардия, посреди коей находился сам Наполеон.
Это было уже гораздо за полдень. Мы вскочили на конь и снова явились у
большой дороги. Неприятель, увидя шумные толпы наши, взял ружье под курок и
гордо продолжал путь, не прибавляя шагу. Сколько ни покушались мы оторвать
хотя одного рядового от сомкнутых колонн, но они, как гранитные,
пренебрегали все усилия наши и остались невредимыми... Я никогда не забуду
свободную поступь и грозную осанку сих всеми родами смерти угрожаемых
воинов! Осененные высокими медвежьими шапками, в синих мундирах, в белых
ремнях с красными султанами и эполетами, они казались как маков цвет среди
снежного поля! Будь с нами несколько рот конной артиллерии и вся регулярная
кавалерия, бог знает для чего при армии влачившаяся, то как передовая, так
и следующие за нею в сей день колонны вряд ли отошли бы с столь малым
уроном, каковой они в сей день потерпели.
Командуя одними казаками, мы жужжали вокруг сменявшихся колонн
неприятельских, у коих отбивали отстававшие обозы и орудия, иногда отрывали
рассыпанные или растянутые по дороге взводы, но колонны оставались
невредимыми.
Видя, что все наши азиатские атаки рушатся у сомкнутого строя европейского,
я решился под вечер послать Чеченского полк вперед, чтобы ломать мостики,
находящиеся на пути к Красному, заваливать дорогу и стараться всяким
образом преграждать шествие неприятеля; всеми же силами, окружая справа и
слева и пересекая дорогу спереди, мы перестреливались с стрелками и
составляли, так сказать, авангард авангарда французской армии.
Я как теперь вижу графа Орлова-Денисова, гарцующего у самой колонны на
рыжем коне своем, окруженного моими ахтырскими гусарами и ординарцами
лейб-гвардии казацкого полка. Полковники, офицеры, урядники, многие простые
казаки бросались к самому фронту, - но все было тщетно! Колонны валили одна
за другою, отгоняя нас ружейными выстрелами, и смеялись над нашим вокруг
них безуспешным рыцарством.
В течение дня сего мы еще взяли одного генерала (Мартушевича), множество
обозов[48] и пленных до семисот человек; но гвардия с Наполеоном прошла
посреди толпы казаков наших, как стопушечный корабль между рыбачьими
лодками.
В сумерках Храповицкий едва не попался в плен шедшей близ дороги
неприятельской кавалерии. Приняв ее за нашу, он подъехал к самому фронту
неприятельскому так близко, что, будучи весьма близорук, мог уже приметить
медные одноглавые орлы на киверах солдат и офицеров и услышать шепот их. Он
бросился прочь во всю прыть; офицеры - за ним, стреляя из пистолетов, и
хотя ранили лошадь его, но так легко, что он успел невредимо перелететь,
так сказать, чрез яр, в сем месте находящийся, и соединиться с нами. В сем
деле у Бекетова была убита лошадь ядром и несколько казаков было ранено.
После сего поиска мы отошли в Хиличи, где граф Орлов-Денисов сдал отряд
свой присланному на его место генерал-майору Бороздину. Из Хиличи я пошел в
Палкино и послал сильный разъезд к Горкам с повелением пробираться в
Ланники, куда я взял свое направление. В день дела нашего под Мерлином
Сеславин напал на Боево и Ляды, где отбил два магазина и взял много в плен;
но в ту же ночь Ожаровский поражен был в селе Куткове. Справедливое
наказание за бесполезное удовольствие глядеть на тянувшиеся неприятельские
войска и после спектакля ночевать в версте от Красного, на сцене между
актерами. Генерал Роге, командовавший молодою гвардиею, подошел к Куткову
во время невинного усыпления отряда Ожаровского и разбудил его густыми со
всех сторон ружейными выстрелами. Можно вообразить свалку и сумятицу,
которая произошла от сего внезапного пробуждения! Все усилия самого
Ожаровского и полковника Вуича, чтобы привести в порядок дрогнувшие от
страха и столпившиеся в деревне войска их, были тщетны! К счастью, Роге не
имел с собою кавалерии, что способствовало Ожаровскому, отступя в Кутково,
собрать отряд свой и привести оный в прежде бывший порядок, с минусом
половины людей.
Четвертого, в ночи, он прибыл в Палкино, откуда по прибытии его я выступил
чрез Боево к Лядам. Около сего места партия моя снова столкнулась с
французами. Тогда подходил к Лядам корпус вице-короля Италианского.
Расстройство, понесенное оным на Вопе и между Смоленском и Красным,
дозволило нам отбить большое число обозов и взять четыреста семьдесят пять
пленных, между коими находилось несколько офицеров. Ночью на 6-е число
явились ко мне в Боево Вильманстрандского пехотного полка майор Ванслов и
капитан Тарелкин, ушедшие из плена. Они объявили мне, что Наполеон при них
въехал в Дубровну. Я их отослал в главную квартиру и в три часа пополуночи
выступил в Ланники.
От самой Вязьмы образ нашей жизни совершенно изменился. Мы вставали в
полночь. В два часа пополуночи обедали так плотно, как горожане обедают в
два часа пополудни, и в три часа выступали в поход.
Партия шла всегда совокупно, имея авангард, арьергард и еще один отряд со
стороны большой.дороги, но все сии отделения весьма близко от самой
партии. Я ехал между обоими полками иногда верхом, иногда в пошевнях,
которые служили мне ночью вместо квартиры и кровати.
Когда не было неприятеля, то за полчаса до сумерков оба полка спешивались и
от того приходили на ночлег с выгулявшимися лошадьми, коих немедленно
становили к корму. По приведении в устройство всей военной предосторожности
мы немедленно ложились спать и во втором часу садились снова за трапезу, на
конь и пускались в погоню.
Кочевье на соломе под крышею неба! Вседневная встреча со смертию!
Неугомонная, залетная жизнь партизанская! Вспоминаю о вас с любовью и
тогда, как покой и безмятежие нежат меня, беспечного, в кругу милого моего
семейства! Я счастлив... Но отчего тоскую и теперь о времени, когда голова
кипела отважными замыслами и грудь, полная обширнейших надежд, трепетала
честолюбием изящным, поэтическим?
По отступлении неприятеля от Красного размещение партизанов было следующее.
Отряд Бороздина, заняв Ляды 7-го и Дубровну 8-го, шел к Орше. Отряд графа
Ожаровского, пройдя возле большой дороги от Нейкова до Козяков, обращен был
к Горкам, 9-го Сеславин из селения Грехова, что около Корытни, шел в
направлении к Копысу. Как тот, так и другой - в намерении атаковать
кавалерийское депо, о коем я узнал только в Ланниках чрез разъездных,
посланных мною из Палкина в Горки.
В ночь на 6-е число разъездные мои, посланные в селение Сыву, перехватили
рапорт к маршалу Бертье от начальника означенного депо - майора Бланкара.
Узнав о числе войск его по ведомости, приложенной при рапорте, я рассудил,
что поиски, предпринимаемые партизанами против отступающих колонн главной
армии, могут без осуждения быть неудачными (плетью обуха не перешибешь), но
что нападение на отдельную часть, столь необходимую французской армии,
каково кавалерийское депо, надлежит произвести с полною уверенностию в
успехе, дабы тем лишить кавалерию неприятельскую лучших всадников и почти
всего имущества - генералов, штаб- и обер-офицеров армии.
Рассуждение сие понудило меня, во-первых, отсрочить нападение на депо,
ровно вшестеро сильнее моей партии, во-вторых, немедленно отослать
перехваченные мною бумаги в главную квартиру, подходившую тогда к Романову
(в шестнадцати верстах от меня, то есть от Ланников, где я находился),
в-третьих, просить у светлейшего одного полка пехоты и двух орудий на
подкрепление и, наконец, в-четвертых, употребить все способы до прибытия
требуемых мною войск, чтобы не спускать с глаз означенное депо, дабы, в
случае движения его за Днепр, напасть на него с тем, чем бог послал.
В ночь на 8-е число засада, поставленная мною на дороге, из Орши в Горки
лежащей, перехватила прежде курьера, а через два часа жида[49], посланных
от маршала Бертье к Бланкару с повелением идти наипоспешнее за Днепр. В ту
же минуту дали мне знать, что один из разъездов моих, ходивший из Савы к
Горкам, вступил беспрепятственно в сие местечко, что вместо депо встретил
там отряд графа Ожаровского и что, по известиям от жителей, неприятель
пошел к Копысу. Немедля мы пустились, чрез Горяны и Бабиники, к сему же
городу.
На походе узнал я, что депо прибыло в Копыс и заняло его, со всею воинской
предосторожностию, половинным числом пеших кавалеристов, дабы назавтра
прикрыть ими переправу тягостей, защищаемых другою половиною сей сволочи.
Обстоятельство это понудило меня остановиться скрытно в шести верстах от
Копыса при селе Сметанке, с намерением не прежде предпринять нападение, как
по переправе половины депо чрез реку, и тогда разбить поодиночке: одну
часть на сей, а другую - на той стороне Днепра. Река сия не была еще
схвачена льдом, одни края оной были легко замерзшими.
Девятого, поутру, мы помчались к Копысу. Почти половина депо была уже на
противоположном берегу; другая половина, оставшаяся на сей стороне,
намеревалась вначале защищаться против вскакавших в главную улицу гусаров
моих и донского полка Попова 13-го; но коль скоро Чеченский с Бугским своим
полком пробрался вдоль берега и явился в тылу оной, среди города, у
переправы, - тогда все стало бросать оружие, отрезывать пристяжки у
повозочных лошадей и переправляться где попало вплавь на противоположный
берег. Мгновенно река покрылась плывущими и утопающими людьми и лошадьми.
Берега оной и сама она завалилась фурами, каретами и колясками. В улицах
началась погоня и резня беспощадная, а с противного берега открылся по нас
сильный ружейный огонь. Желая дать время рассыпанным по городу казакам моим
окончательно очистить улицы от неприятеля, я остановился с резервом на
площади у самого берега и велел привести ко мне мэра (городничего),
определенного в город сей французами. По дошедшим ко мне слухам, он
притеснял и даже убивал пленных наших в угождение полякам. Привели пред
меня какого-то рябого и среднего роста человека. Он на чистом русском языке
просил у меня позволения объясниться, в одно время как жена его с
престарелой матерью своей бросились к ногам моим и просили ему помилования.
Пули осыпали нас. Я им сказал, что тут не их место, и просил удалиться, дав
честное слово, что господин Попов (так звали сего мнимого мэра) нимало не
пострадает, если он невиновен, и отдал его под стражу до окончания дела.
Вскоре наездники мои очистили от неприятеля улицы. Я собрал полки и,
невзирая на стрельбу, производимую с противного берега, пустился двумя
толпами вплавь чрез Днепр, оплывая, так сказать, справа и слева линию
стрелков, защищавших переправу. Еще мы не коснулись до берега, как большая
часть сих стрелков пришла в смятение, стала бросать оружие и кричать, что
они сдаются. Мы переправились. Я отрядил сотню казаков для забрания
сдавшихся в плен, скрывавшихся в Александрии[50] и бежавших в разброде чрез
столбовую Белорусскую дорогу. Вся партия пустилась за остатками депо,
направление которого показывали нам брошенные фуры, повозки и отставшие
пехотинцы от главной массы, состоявшей уже не более как в двести пятьдесят
рядовых и офицеров, ибо все разбрелось по лесам, погибло в реке, поколото
казаками и захвачено ими в плен. Сих последних было шестьсот рядовых и,
помнится, около десяти офицеров.
Оконча преследование в нескольких верстах от берега, я послал поручика
Макарова со ста казаками по дороге к Толочину, а подполковника Храповицкого
со ста пятьюдесятью казаками в Шклов. Сам же с остальною частью партии
воротился в Копыс, где удостоверился, что господин Попов не только не
исполнял должности мэра, но даже скрывался с семьею своею в лесах во время
властвования в сем краю неприятеля. Видя невинность сего чиновника, я
поручил ему временное управление городом и велел открыть магистрат
по-прежнему. Истинного же мэра отыскал и отослал в главную квартиру с
описанием его неистовств с русскими пленными и лихоимства с жителями.
Не прошло двух часов, как прибыл в Копыс Шамшева казачий полк с ста
пятьюдесятью Мариупольского полка гусарами, под командою подполковника
Павла Ржевского. Сей офицер известил меня, что граф Ожаровский, не застав
неприятеля в Горках и видя невозможность догнать его целым отрядом, отрядил
часть оного к Копысу, а сам обратился к Шклову, занимаемому, по слухам,
дошедшим до графа, сильным неприятельским отрядом. Хотя я верно знал, что в
Шклове было не более шестидесяти человек неприятеля, при всем том не мог я
чрез Ржевского не пожелать графу Ожаровскому победы и славы тем
чистосердечнее, что сражение с шестьюдесятью человеками исполняло если не
все, то по крайней мере первую часть моего желания. Обеты мои остались
втуне, но когда 10-го числа отряд генерала сего готовился уже
переправляться чрез Днепр для атаки на Шклов, Храповицкий явился к нему из
сего местечка и объявил, что он накануне еще занял оное своими казаками без
сопротивления.
Спустя несколько часов после прибытия Ржевского в Копыс, прибыл туда же и
Сеславин. Он немедленно переправился чрез Днепр и, простояв в Александрии
до 11-го числа, выступил оттуда чрез Староселье, Круглое и Кручу вслед за
французскою армиею.
В ожидании отряда, посланного с поручиком Макаровым к Толочину, я принужден
был пробыть в Копысе день более, нежели Сеславин. Тут меня оставили мичман
Храповицкий, титулярный советник Татаринов, землемер Макаревич и Федор,
приставший ко мне из Царева-Займища. Отдав долг свой отечеству, они
возвратились на родину с торжествующей совестию после священного дела!
Исключая Храповицкого, два последние были бедные дворяне, а Федор -
крестьянин; но сколь возвышаются они пред потомками тех древних бояр,
которые, прорыскав два месяца по московскому бульвару с гремучими шпорами и
с густыми усами, ускакали из Москвы в отдаленные губернии, и там, - пока
достойные и незабвенные соотчичи их подставляли грудь на штык врагов
родины, - они прыскались духами и плясали на могиле отечества! Некоторые из
этих бесславных беглецов до сих пор воспоминают об этой ужасной эпохе, как
о счастливейшем времени их жизни! И как быть иначе? Как действительному
статскому советнику забыть генеральские эполеты, а регистратору - усы и
шпоры?
Двенадцатого я получил повеление оставить прикомандированный ко мне 11-й
егерский полк на переправе при Копысе. Хотя по сей только бумаге узнал я,
что, вследствие просьбы моей, полк сей был ко мне назначен, - при всем том
я с сожалением переслал оному данное мне повеление. Мы подходили к лесистым
берегам Березины; пехота была необходима, а пехоту у меня отнимали; что
было делать? Я прибегнул к прибывшему в город генералу Милорадовичу,
который на время одолжил меня двумя орудиями конной артиллерии и тем
несколько исправил мое положение.
С вышесказанной бумагой я получил другую следующего содержания: "Полагая
генерал-адъютанта Ожаровского весьма слабым, чтобы одному предпринять
поиски на Могилев без генерал-лейтенанта Шепелева, имеете, ваше
высокоблагородие, немедленно присодиниться к нему и состоять в команде его
до овладения Могилевом. По овладении же, отделясь от него, идти
форсированными маршами к местечку Березине, где остановиться, ибо вероятно,
что около сего места удастся вам многое перехватить, и для того, прибыв
туда, отрядить партию в сторону Бобра и Гумны. Генерал-лейтенант
Коновницын. 11-го ноября. На марше к деревне Лещи".
Сия бумага довершила неприятность! Я всегда был готов поступить под
начальство всякого того, кого вышняя власть определяла мне в начальники;
скажу более: под Ляховым и Мерлином я сам добровольно поступил в команду к
графу Орлову-Денисову, потому что я видел в том пользу службы; но тут
обстоятельства были иные. Отряд графа Ожаровского достаточен был по силе
своей для овладения Могилевом, хотя бы город сей и не был 9-го оставлен
отрядом неприятельским, состоявшим в тысячу двести человек польских
войск[51]. Я видел ясно, что направление, данное мне к местечку Нижнему
Березину, и предписание наблюдать за неприятельскою армиею к Бобру и Гумнам
основывались на предположении, что армия эта склонится к Нижнему Березину и
Гумнам и чрез то совершенно прекратит фланговое преследование наше, столько
пользы нам принесшее! Конечно, я не в состоянии был преградить путь целой
армии слабым моим отрядом, если бы дело пришло до драки: но при бедственном
положении неприятеля необходимо нужно было считать и на расстройство
нравственной силы оного: часто сто человек, которые нечаянно покажутся на
дороге, по коей отступает неприятельская армия, напугают ее более, нежели
несколько тысяч, когда дух ее еще не потрясен неудачами. Рассуждение сие
решило меня идти прямо на Шклов, Головнино и Белыничи, о чем я
предварительно известил как графа Ожаровского, так и Коновницына, и принял
на себя ответственность за непослушание.
Тринадцатого, к ночи, партия моя прибыла в Головнино. Я узнал, что местечко
Белыничи занято отрядом польских войск, прикрывающих гошпиталь, прибывший
туда из Нижнего Березина, по причине появления у местечка сего отряда графа
Орурка от Чичагова армии.
Рано 14-го числа мы выступили к Белыничам. На походе встретили мы
Ахтырского гусарского полка поручика Казановича, который, полагая край сей
очищенным от неприятеля, ездил из полка к родителям своим для свидания с
ними и во время скрытного двухдневного пребывания у них видел дом
родительский, посещаемый несколько раз грабителями из Белыничей. Он, узнав
о приближении моем к сему местечку, сел на конь и поскакал ко мне
навстречу, чтобы уведомить меня о пребывании неприятеля в местечке, о числе
оного и вместе с тем чтобы быть вожатым моим по дорогам, более ему, нежели
мне, известным.
Местечко Белыничи, принадлежащее князю Ксаверию Огинскому, лежит на
возвышенном берегу Друцы, имеющей течение свое с севера к югу. По дороге от
Шклова представляется поле плоское и обширное. За местечком - один мост
чрез Друцу, довольно длинный, потому что берега оной болотисты. За мостом,
на пути к местечку Эсмонам, частые холмы, покрытые лесом; от Эсмонов до
Березнны лес почти беспрерывный.
Мы подвигались рысью. Неприятельская кавалерия выехала из Белыничей и была
подполковником Храповицким и маиором Чеченским немедленно опрокинута в
местечко, занятое двумя сильными баталионами пехоты. Ярость в преследовании
увлекла нас на баталионы. Они встретили нас, как следует встречать
нападающих, когда хочешь защищаться с честью. Видя затруднение пробиться
сквозь местечко, я думал, что можно обойти его справа от стороны фольварка
Фойны, но вскоре уверился, что, по причине несколькодневной оттепели и
болотистых берегов реки, еще более найду затруднения в обходе, нежели в
прямом ударе. Обстоятельство это решило меня вломиться в главную улицу.
Чтобы облегчить мое предприятие, я велел открыть огонь из орудий вдоль по
оной улице. Неприятельская колонна расступилась направо и налево, но,
пользуясь местностию, не переставала преграждать вступлению нашему в улицу
густым ружейным огнем из-за изб, плетней и заборов. Я не умею отчаиваться,
но было отчего прийти в отчаяние. Тщетно я умножал и усиливал покушения
мои, чтобы вытеснить неприятеля из засады, им избранной: люди и лошади наши
падали под смертоносным огнем, но ни на шаг вперед не подавались. это был
мой Аркольский мост! Однако медлить было некогда: с часа на час граф
Ожаровский мог прийти от Могилева и, посредством пехоты своей, вырвать у
меня листок лавра, за который уже я рукой хватался! Мы разрывались с
досады! Брат мой Лев[52], будучи моложе всех, менее других мог покоряться
препятствиям. Он пустился с отборными казаками вдоль по улице и, невзирая
на град пуль, осыпавших его и казаков, с ним скакавших, ударил на резерв,
показавшийся в средине оной, и погнал его к мосту. Но и удар этот ни к чему
не послужил! Получа две пули в лошадь, он принужден был возвратиться к
партии, которой я удержал стремление за ним, ибо долг ее был вытеснить
неприятеля из местечка, а не проскакивать чрез оное, оставляя его полным
неприятельскою пехотою.
Между тем подполковник Храповицкий с отрядом гусар и казаков занял с боя
гошпиталь и магазин, возле мастечка находившиеся, и ожидал дальнейшего
повеления. К счастью, я его не отозвал назад по совершении данного ему
препоручения, ибо прибывший из графа Ожаровского отряда казачий полковник
Шамшев, желая впутаться и дело, стал уже занимать гошпиталь и магазин в
славу собственную. Храповицкий выгнал его вон, как хищника чужой добычи. Он
оставил оную и остановился с полком своим в поле, не желая нисколько
помогать нам и содействовать к овладению местечком.
Неприятель продолжал упорствовать в главной улице. Отдавая должную
справедливость храбрости противников моих, но кипя желанием истребить их
прежде прибытия всего отряда графа Ожаровского, коего авангардом был
вышесказанный казачий полк, я решился зажечь избы брандкугелями. В самое то
время неприятель начал собирать стрелков своих и строиться на улице в
колонну, как казалось, для ухода. Оставя намерение зажигать избы, я
немедленно приказал садить в него картечами, что ускорило выступление его
из местечка. Он потянулся чрез мост по дороге к Эсмонам.
Пропустя колонну далее в поле, мы объехали оную со всех сторон, не
переставая разрывать ее пушечными выстрелами. Командующий артиллериею моею
поручик Павлов стрелял из одного орудия картечами и ядрами, а из другого
гранатами. Хвост колонны лоском ложился по дороге, но сама она смыкалась и
продолжала отступление, отстреливаясь. Наконец, в намерении воспользоваться
закрытым местоположением, дабы вовсе от нас отделаться, хотя с
пожертвованием части своих товарищей, начальник колонны отделил в стрелки
около половины колонны. Едва войска сии успели отделиться, как
командовавший отборными казаками брат мой Лев ударил на оных из-за леса,
обратил их в бегство, отхватил в плен подполковника, двух капитанов и
девяносто шесть рядовых, прочих частию поколол, а частию вогнал обратно в
колонну, - и запечатлел кровию отважный свой подвиг[53].
Как ни прискорбно было мне видеть брата моего жестоко раненным на поле
битвы, но, победя чувство родства и дружбы высшим чувством, я продолжал
преследование. Еще от села Мокровичей я отрядил сотню казаков к Эсмонам с
повелением разобрать столько моста на реке Ослике, сколько время позволит,
и потом скрыться в засаде у переправы. Намерение мое было сделать
решительный натиск у сего пункта и тем прекратить бой, стоящий уже мне
весьма дорого. И подлинно, неприятель, подшед к Эсмонам, встретил и
препятствие для переправы и ружейный огонь казаков, засевших у моста.
Выстрелы оных были сигналом для нашего нападения: мы со всех сторон
ударили. Колонна разделилась: одна половина оной стала бросать оружие, но
другая, отстреливаясь из-за перилов моста и из-за ив, растущих вокруг
оного, набросала несколько досок, разбросанных казаками моими,
переправилась чрез реку и отступила лесами к Нижнему Березину.
В сем деле мы овладели магазином и гошпиталем в Белыничах. В первом найдено
четыреста четвертей ржи, сорок четвертей пшеницы, двести четвертей гречихи
и пятьдесят четвертей коноплей, а в последнем взяли двести девяносто
человек больных и пятнадцать лекарей. Взят один подполковник, четыре
капитана и сто девяносто два рядовых, весь обоз и сто восемьдесят ружей.
Справедливость велит мне сказать, что брат мой Лев был героем сего дела.
Возвратясь в село Мокровичи, я немедленно послал выбрать лучших двух
хирургов из пятнадцати лекарей, отбитых нами в белыничевском гошпитале,
приставил одного из них к брату, другого - к раненым казакам, и отправил
весь сей караван в Шклов 15-го поутру.
Грустно мне было расставаться с страждущим братом моим и отпускать его в
край, разоренный и обитаемый поляками, чуждыми сожаления ко всякому, кто
носит имя русское! К тому же, если б урядник Крючков не ссудил меня
заимообразно двадцатью пятью червонными, я принужден был бы отказать брату
и в денежном пособии, ибо казна моя и Храповицкого никогда не превышала
двух червонных во все время наших разбоев: вся добыча делилась между
нижними чинами.
Я велел в тот же день сдать под расписку пана Лепинского, управителя графа
Огинского имения, отбитые нами у неприятеля магазин, гошпиталь, ружья, обоз
и пленных, послал с рапортом об сем деле курьера в главную квартиру,
находившуюся в Круглом, и выступил сам по данному мне направлению.
Между тем на берегах Березины совершались громадные события. Наполеону, в
первый раз испытавшему неудачу, угрожала здесь, по-видимому, неизбежная
гибель. В то время как обломки некогда грозной его армии быстро следовали к
Березине, чрез которую им надлежало переправиться, сюда стремились с разных
сторон три русские армии и многие отдельные отряды. Казалось, конечная
гибель французов была неминуема, казалось, Наполеону суждено было здесь
либо погибнуть с своей армией, либо попасться в плен. Но судьбе угодно было
здесь еще раз улыбнуться своему прежнему баловню, которого присутствие духа
и решительность возрастали по мере увеличения опасности. С трех сторон
спешили к Березине Чичагов, Витгенштейн, Кутузов и отряды Платова,
Ермолова, Милорадовича, Розена и другие. Армия Чичагова, которую Кутузов
полагал силою в шестьдесят тысяч человек, заключала в себе лишь тридцать