Глава шестая.
Гоняйтесь за дикими зверями сколько угодно: эта забава не для меня.
Я должен вне государства гоняться за отважным неприятелем,
а в государстве моем укрощать диких и упорных подданных.
(Петр Первый)
Прощальная церемония началась с восходом. Жрецы под предводительством Эйолуса зажигали свечи, окуривали вестибюль дворца пахучим дымом и раскладывали цветы, завершая последние приготовления перед выносом тела Клавдия. Понтифекс Руф держался в стороне, не принимая участия в этой суетливой толкотне, сопровождавшейся пением нений[1]. Паукопоклонник молился сидя, держа руки накрест, что означало неутешное горе.
Мертвец лежал ногами к выходу на отделанных слоновой костью носилках под палудаментумом и пурпурной с золотой бахромой тканью. Рабы обмазывали ладони покойного кедровым маслом, солями и амомом[2], препятствующими гниению. Лицо зесара все еще скрывала погребальная маска.
У дверей толпились невольники с еловыми и кипарисовыми ветвями, глашатаи, музыканты, факелоносцы и нанятые плакальщицы. Промеж них сновал распорядитель похорон, негромко раздавая приказы. Он ждал появления Мамурры, его свиты мимов, танцоров и хора сатиров, которым предстояло исполнить сиккиниду[3] прямо на ступенях дворца.
По лестнице спустились прислужники с картинами, изображавшими деяния Богоподобного, восковыми масками предков зесара и исписанными двустишиями лентами, после чего в огромном вестибюле стало невыносимо тесно. Воздух, пропитанный запахами горящей смолы, ладана и шафрана, казался горше полыни.
Первожрец Туроса дал знак распорядителю и рабы открыли тяжелые двери, пропуская вперед глашатаев. Мужчины надели на головы капюшоны, платки и шерстяные повязки.
После мероприятий, запланированных на Дворцовой площади, носилки Богоподобного должны были отнести на Форумную. Там уже возвышалась ростра[4], с которой советникам, архигосам, анфипатам и прочим государственным мужам высочайшего ранга надлежало произнести хвалебные речи. Рядом был возведен двухступенчатый помост для хоревтов – сотне знатных юношей, удостоившихся чести публично исполнить прощальные Гимны.
Затем процессию ожидали на Храмовой площади, где культисты накрыли столы для раздачи пищи всем желающим. Оттуда под охраной вооруженных копьями легионеров тело павшего зерара долженствовало отбыть к последнему пристанищу – мраморной четырехугольной гробнице со сводчатым, расписным потолком. Душа же отправлялась в путешествие по иному миру, уже не слыша ни скорбного плача, ни веселых шуток живых.
Понтифекс молча следовал за носилками неподалеку от музыкантов: флейтистов, трубачей и горнистов, опережавших вопящих, рвущих на себе волосы и царапающих ногтями лица плакальщиц.
Наступил девятый час утра. Сатиры в трико телесного цвета с хвостами, бородами и рогатыми масками кривлялись, подпрыгивая. Один из них всячески корячился, оттопыривая зад, по которому с чувством хлопал изображавший Клавдия архимим Мамурра.
Это похабное действо отвлекало Руфа от размышлений о грядущем. Вечером Тацит окончит многодневную молитву, Паук примет в свои объятья Богоподобного и назначит нити, которые вскоре будут перерезаны… Тягостные предчувствия мучили Плетущего Сети. Что-то уже шло не так… В его тщательно создаваемой паутине имелась брешь. Понтифекс не мог ее обнаружить, но ощущал незримое присутствие рядом Зла, которое, таясь, тянуло к нему холодные, черные пальцы…
Племянник наместника Именанда, шестнадцатилетний Сефу Нехен Инты, седьмой царевич Земли и Неба обладал поджарым мускулистым торсом воина и красивым, немного вытянутым лицом.
Эбиссинец носил парик, поверх которого был наброшен кусок прозрачной ткани, прикрепленной к золотому обручу в форме поднявшей голову кобры. Глаза и брови Сефу очерчивали жирные линии, нанесенные краской из перетертого в порошок кохля[5]. Губы покрывала темно-вишневая помада. Тени из свинца, меди и малахита придавали взгляду таинственность. Массивные серьги имели вид ширококрылых птиц, почти касающихся длинными хвостами легкой накидки на бронзовых от загара плечах молодого царевича. Его ускх[6], браслеты и перстни переливались на солнце. Юноша облачился в несколько схенти, закрепленных на талии невероятно дорогим поясом – подарком Именанда. Расшитая золотом обувь эбиссинца отличалась закрученными кверху носами и витыми пряжками. Траурная лента из плиссированной ткани на груди Сефу была скреплена застежкой – янтарным жуком-скарабеем.
Посол южной колонии сидел в паланкине, окруженный охраной и свитой, поглядывая то на пустующую пока ростру, то на занимающих свои места хоревтов, то на собравшуюся попрощаться с Клавдием толпу горожан. Соколу предстояло выступить с похвальной речью, насквозь лживой, так как он не был знаком с усопшим и ничего хорошего о нем сказать не мог. Именанд уважал силу Империи, славу ее оружия, однако правителей считал надменными и недальновидными.
Едва прибыв в Рон-Руан, Сефу получил множество приглашений в дома местной знати и теперь раздумывал, к кому заявиться вечером, после поминального ужина.
Нобили стекались на Форумную площадь в богатых повозках и лектиках, занимая кресла у трибуны. Там встречались старые знакомые, слышались приветственные возгласы, сопровождаемые крепкими объятьями, дружескими поцелуями и рукопожатиями.
На некоторое время эбиссинец отвлекся, разглядывая свое отражение в серебряном зеркале, а когда снова окинул жадным взором площадь, не смог скрыть удивления. Темно-карие глаза царевича вспыхнули от неподдельного интереса, крашенные охрой ногти хищно сдавили край занавески.
Горожане расступались, пропуская идущего с запада черноволосого юношу. Он простирал вперед руки, точно вознося молитву Веду, и милостиво кивал восхищенным квиритам. Когда нищие бросались к его ногам, раб-геллиец, сопровождавший брюнета, швырял на землю мелкие монетки. Сиреневая туника выдавала в незнакомце человека знатного и лучших кровей, но ни ликторов, ни телохранителей при нем не наблюдалось.
Сокол Инты был в восторге от щегольской поступи нобиля, его смелости и непринужденности, изящных жестов и уверенных манер.
– Кто это? – громко спросил Сефу, высовываясь из паланкина.
Слуга-номенклатор[7] втянул голову в плечи и боязливо ответил:
– О, Солнцеликий Владыка Земли и Неба, Простирающий Длани Над Тростником, Повелевающий Водами Инты, Парящий Над Пустынями, Немеркнущий, перед тобою смертный, родом из Поморья, облаченный в цвет Правящего Дома, единственный сын почтенного отца…
– Имя? – требовательно перебил царевич.
– Полагаю, что это Мэйо, наследник сара Таркса, Макрина из Дома Морган, – подсказал Юба, внук чати[8] Таира и давний друг Сефу. – Он был в списках хоревтов от будущих Всадников первой рон-руанской медной турмы.
– Я вспомнил! – улыбнулся Сокол. – Нам предстоит служить вместе. Киниф нелицеприятно отзывался о нем.
– Да, – подтвердил Юба. – У этого поморца дурная репутация. Вам рекомендовано избегать бесед с подобными людьми.
– Как ты находишь его поступок? Идти пешком сквозь толпу немытой черни, которая может принять радушно и тотчас бросить в спину камни!
– Весьма странный, но вызывающий долю уважения способ громко заявить о себе в столице.
– О чем он думал в тот момент? – Сефу решительно взял кинжал и закрепил оружие на поясе. – Хочу это узнать.
– Привести сюда поморца? – застыв в поклоне, уточнил Юба.
– Нет. Нужно следовать местным обычаям. Я сам поднимусь к хоревтам и пропою вместе с ними Гимны, таким образом выказав большое уважение к покойному. Нас ждут тяжелые переговоры, и хорошо, если люди, вспомнив мой жест доброй воли, примут в них сторону Именанда.
– Я не могу отпустить вас одного, без охраны…
– Перед тобой бессмертный воин, червь! – Сокол гордо задрал подбородок. – Повелеваю ждать меня здесь.
Выбравшись из паланкина, царевич двинулся через площадь крепкой, размеренной походкой. Сохраняя величавую осанку, он взошел на помост и встал во втором ряду, у левого края, близ весело повествующего о своих приключениях Мэйо.
Поморец был на ладонь ниже рослого эбиссинца, строен и гибок, как лоза. Лицо черноглазого юноши сияло от довольства.
– Соратники! – вдохновенно говорил сын Макрина. – Клянусь вам честью, эта напудренная гетера хоть и берет втридорога, но суха, как барханная гряда! Возжелавшего испить ее сок, подобно мне, ожидает горчайшее разочарование. Ее ныне увядшие бутоны, вероятно, начали цвести еще задолго до рождения того, кого сегодня мы пришли похоронить! Промыкавшись с ней два часа, я уже направился к выходу, но по пути случайно заглянул в малый зал, где прибирались после оргии. Вед Всемогущий, милостивый Бог, там была девушка, прелестнее чем все нимфы разом. Такая нежная и хрупкая, с невинными очами и кротостью, поникшего цветка. Я протянул к ней руки, заключил в объятья и целовал, дойдя до исступления. Она дрожала, как овечка во время первой стрижки, краснела, задыхалась и вся обмякла, но не противилась ни пальцам, ни губам. Я подхватил ее донес, до ложа и… Сперва она смущалась, а затем ответила на ласки. То был фонтан, хлестало, словно у кувшина с теплым молоком пробило дно. Наимощнейшие потоки: ее и мой, вода и лава соприкоснулись, мы закричали, мир заволокло туманом. Пусть провалюсь на месте в царство Мерта, если сейчас сказал хоть слово лжи! В ее подол я высыпал все деньги, что прихватил с собой, но ни миг о том не пожалел. Когда друзья придут спеть надо мной эпиталаму[9], молю всех Небожителей, чтоб рядом оказалась такая же пьянящая струя и жгуче омывала бедра до самого восхода.
Два близнеца-итхальца в белых тогах, стройные юноши, с каштановыми волосами, рыхлые и изнеженные, стоявшие на ступеньку ниже, как раз перед Мэйо, дружно прыснули от смеха. Замерший слева от них круглолицый молодой человек с мягкими чертами и пухлыми губами развернул лицо к отпрыску Макрина и смущенно вопросил:
– В-вы п-потратили в-все д-деньги н-на б-блудниц и п-поэтому ш-шли п-пешком?
– Нет, любезный! У моего раба оставались монеты для найма лектики, но, оказывается, все повозки и носилки расхватали еще вчера! – с улыбкой ответил поморец. – Согласитесь, одолеть два квартала – это вполне посильная задача для будущего легионера. В Тарксе я проходил расстояния во много раз больше и прекрасно себя чувствовал.
– И вам не было страшно там, среди людей низкого сорта? – полюбопытствовал старший из близнецов.
– Ничуть! Меня подобающе встречали и даже говорили комплименты. Я восторгаюсь жителями этого прекрасного города! Вы ведь отсюда, верно?
– Да-да, – в один голос подтвердили итхальцы. – Мы проживаем на востоке центрального квартала.
– Тогда прошу о дружеском совете: где здесь гетеры посвежее, без пудры и накладных локонов?
– Сегодня в нашем летнем доме состоится ужин, посвященный принесению присяги. Отметим это славное событие, чтобы дальнейшая учеба прошла легко и весело. Планируются жертвоприношенья и развлечения для мужчин, – вкрадчиво сказал младший близнец. – Мы приглашаем всех из медной турмы. Вы ведь придете, Мэйо?
– С огромным удовольствием! – заверил поморец. – А когда присяга?
– Вам не сказали? – удивился его молчаливый сосед справа, паренек из Срединных земель, со слегка растрепанными рыжеватыми волосами и остроскулым лицом. – После полудня нас собирают в тронном зале, а завтра предписано явиться в учебный лагерь верхом, с оружием и крепким рабом.
– Мне не понятна их поспешность, – тревожно заметил старший итхалец. – Мало того, что нам предстоит читать клятву пустому креслу, так еще и в день похорон зесара! Ужасно!
– Кощунственно! – кивнул второй близнец.
– Соратники! – зычно произнес поморец. – Судьба свела нас не случайно! Давайте же сплотимся и образуем боевое братство! Не дрогнем перед бедами и храбро устремимся к подвигам! Империи нужны герои! А тут их разом пять!
– Шесть, – мягко поправил эбиссинец. – Я тоже в медной турме.
– Простите! – сын Макрина взглянул на него, слегка смутившись. – Не хотел обидеть. Я – Мэйо из Дома Морган.
– Не стану называть свой полный титул, его сложно запомнить с первого раза.
– У меня прекрасная память! – бодро сказал поморец. – Я даже знаю пару фраз на вашем древнем языке.
– Царевич Сефу, Сокол Инты. Воздержимся от неуместных церемоний.
– Рад знакомству с таким достойным мужем! – Мэйо прижал ладонь к груди, выказывая уважение.
– Огромнейшая честь! – последовал его примеру рыжеголовый юноша. – Плато из Дома Силва, сын Плэкидуса, анфипата Алпирры.
Широколицый молодой человек склонил голову:
– С-светлейший п-посол, я – Д-дий из Д-дома Г-гаста, с-сын архигоса Д-дариуса.
– Рикс и Ринат из Дома Арум, – представились итхальцы. – Наследники квестора священного дворца[10] Рэмируса.
– Владыка Тростников, – добавил старший из братьев. – Мы будем счастливы, если вы найдете время посетить нас…
Эбиссинец пристально посмотрел на Мэйо:
– Ты не изменишь решения и приедешь к ним?
– Да, хочу взглянуть на знаменитые столичные гулянья.
– Я тоже, – прищурился Сефу.
– Н-несут К-клавдия! – Дий поднялся на цыпочки, чтобы лучше видеть.
Толпа зашевелилась. Невольники, стоявшие на коленях возле помоста хоревтов, упали ниц. Рабам, среди которых оказался и Нереус, предстояло провести в этой неудобной позе несколько часов.
– У кого голоса посильнее? Запевайте! – попросил младший итхалец Ринат.
– У Мэйо, – добродушно хихикнул Рикс. – Тут сотня человек и все безмолвствуют, будто онемели.
– Кто-то должен начать… – Плато откашлялся и склонился к поморцу. – Давайте мы попробуем.
– Один я не справлюсь, так что рассчитываю на вашу помощь, – сын Макрина набрал воздуха в грудь и переливчато затянул. – Ве-е-е-еличие-е-е и сла-а-а-ава-а-а!
– Все-е-ех до-о-о-блестных муже-е-ей! – подхватил наследник анфипата Алпирры.
К двум голосам тотчас присоединились остальные и наполненный печалью Гимн полетел над Форумной площадью.
Уткнувшись лбом в каменную плиту и вытянув перед собой руки, Нереус слушал, как поет Мэйо вместе с прочими молодыми нобилями. Островитянин размышлял над событиями минувшей ночи, оставившими в его душе неизгладимый след. Пока хозяин развлекался с гетерами, раб в одиночку добрался до особняка Читемо, чтобы передать несколько устных распоряжений Макрина, касающихся его наследника.
Невзирая на поздний час поджарый, лысеющий вольноотпущенник лично встретил геллийца в вестибюле и с гордостью похлопал юношу по лопаткам:
– Вот так шутка Богов! Гляди, Элиэна, тот ли это мальчик, что частенько прибегал в кухню за сладостями для своего господина?
Пожилая рабыня улыбнулась Нереусу:
– Он вырос и раздался в плечах, но взгляд-то прежний – светлый и добрый.
– Еще лет пять и будет не мужчина, а настоящий геллийский бык! – Читемо шутливо толкнул островитянина в грудь. – Пойдем скорее! Ты, верно, голоден и можешь съесть целого теленка!
– Благодарю, – смутился невольник. – Я ужинал у Литтов.
– Как поживает наш проказник? – Элиэна взяла юношу за локоть. – Ему понравилась невеста? Все прошло гладко? Где он теперь?
Геллиец потупил взор:
– Хозяин отдыхает в доме Креусы. Возможно, он серьезно болен. Сар приказал в ближайшую неделю позвать сюда врача Хремета. Я слышал разговор про «Поцелуй Язмины»…
Рабыня испуганно прижала к щекам ладони. Читемо нахмурился.
– С невестой получилось хуже некуда, – продолжил невольник. – Хозяин действием нанес ей оскорбления. В ответ последовала не меньшая обида. Впредь он не желает иметь ничего общего с семейством Литтов.
– О, милосердная Фиосса! – Элиэна сложила пальцы в охранительный жест, символизировавший огонь домашнего очага. – Нас всех может постигнуть страшное несчастье…
Вольноотпущенник на миг зажмурил красные от недосыпа глаза:
– Давай-ка без истерик. Налей нам доброго вина и отнеси в мою кубикулу[11]. Мы побеседуем немного перед сном, а утром он вернется к господину.
Мужчина повел гостя в одну из четырех маленьких спален, расположенных вокруг атрия. Ее стены украшали яркие цветные панели, отделенные канделябрами с головами сфинксов. Верхний ярус занимали фрески, изображавшие ветви фруктовых деревьев. У самого пола шел фриз[12] с нарисованными на темном фоне кустами роз. Нереус занял стул у кадки с афарским цветком, а Читемо опустился в широкое кресло.
– За что ты получил золотую серьгу? – по-отечески строго спросил он у геллийца.
– Прихоть господина.
– По-прежнему забавляешь его как говорящая игрушка?
– У меня нет выбора. Я стараюсь дать хозяину то, в чем он нуждается…
– Можно служить иначе, – перебил вольноотпущенник. – Быть не шутом, а полезной вещью. Сейчас для Морганов настали тяжелые времена. Мы обязаны сплотиться, защитить семью и, прежде всего, наследника сара.
– Я готов отдать жизнь за Мэйо, – невольник осекся, но Читемо никак не отреагировал на эту дерзость.
– Постарайся понять то, что я сейчас скажу, – мужчина в раздумьях пожевал губами. – Таркс – не бедный, однако и не самый богатый город. В последнее время Владыка существенно увеличил налоги для провинций. Бывали случаи, когда Макрину приходилось оплачивать эбиссинское зерно из своего кармана, чтобы не допустить голода и волнений на вверенной ему земле. За это нашего сара так любит и чтит простой народ. Макрин ведет дела честно, не высасывает кровь из рабов, не обирает до нитки клиентов, не ограничивает сына в тратах. Союз с Литтами – вынужденная мера, которая поправит благосостояние семьи. Если Мэйо не желает вступать в брак с Видой, пускай подыщет другую обеспеченную невесту, а лучше – зажиточного покровителя для себя и Дома. Отец не может содержать этого озорника до бесконечности и жалованье Всадника не сопоставимо с теми расходами, к которым он привык.
Вольноотпущенник немного помолчал, а после сказал усталым голосом:
– Скоро откроются заседания Большого Совета. Проклятый интриган Фирм приложит все усилия, чтобы смешать Макрина с грязью. Если трон займет Лисиус, Морганов ждет незавидная участь. Второй зесарский наушник, Неро, выдвигает Алэйра. Это прямое оскорблением всем носителям ихора. Как ты понимаешь, подчиняться порченой крови никто из них не станет. Желая сохранить честь, семьи скорее отправятся в добровольную ссылку. У Мэйо слабое здоровье и он не сможет жить вдали от моря. Первожрец Эйолус совместно с Литтами поддерживают Лукаса. Для Макрина было бы вполне удобно примкнуть к их партии. Это намного лучше, нежели Пауки с ликкийским блудником. А теперь ответь мне честно, что произошло в доме Амандуса?
Островитянин густо покраснел от стыда:
– Хозяин поцеловал меня в шею на глазах у невесты и ее брата.
– Каков был их ответ?
– Госпожа… выразила желание… подчинить себе Мэйо на любовном ложе.
– Проклятье! – Читемо ударил кулаком по колену. – Он публично осудил это в присутствии Амандуса и Макрина?
– Нет.
– Ну, хотя бы пригрозил, что потребует от нее в качестве компенсации оральные ласки?
– Нет.
– Почему?
– Я не знаю, – медленно сказал Нереус. – Он был ошарашен, растерян и подавлен. Наверное, не ожидал такого от порядочной девушки.
– Тем хуже для него, – буркнул вольноотпущенник. – В столичном пруду все рыбы хищные. Запомни мои слова. Если Литты отвернутся от Морганов, Макрину придется примкнуть к сторонникам Фостуса, которые до сих пор не сформировали единую партию. Это очень шаткое положение, сулящее сомнительные перспективы.
– Мэйо ни за что не согласится на новую встречу с Видой, – осторожно заметил геллиец. – По его мнению, люди становятся рабами, когда смиряются с унижением и несправедливостью. Как скот терпит побои пастуха, так раб покорно принимает замену имени, оскорбление достоинства, пятнание чести, лишаясь за подобное данного от рождения права называться человеком. Если бы обиду нанес мужчина, Мэйо непременно дал бы отпор, но с женщинами он чрезвычайно мягок и предпочтет уйти, нежели заниматься разбирательствами.
– Поговори с ним о покровителе. В Рон-Руане они есть у многих. Это не зазорно, а напротив – весьма почетно. Особенно для начинающего карьеру юноши.
– Если я предложу хозяину лечь с кем-то, подобно кинэду, он изобьет меня…
– Ты будешь передавать ему в точности то, что я велю сказать, – с напором произнес Читемо. – Такова воля Макрина. Мы на одной стороне, Нереус, но надо следовать правилам. Золотая серьга обязывает тебя днем и ночью заботиться о благополучии господина. Вы уже не дети, а здесь не место для потешных игр. Что, помимо беседы с врачом, мне поручил исполнить сар?
Переведя дух, островитянин слово в слово повторил все до одного распоряжения градоначальника…
Когда хоревты завершили исполнение Гимнов, у ростры началось движение. Порядок выступления сановников заранее не определили, и советники зесара, точно два белых голубя, заприметившие рассыпанное зерно, наперегонки устремились к трибуне.
Понтифекс Руф поднялся из кресла, решительно преградив им путь:
– Имейте совесть!
– С дороги! – взвизгнул Фирм.
Неро смолчал и остановился. Он увидел, как по ступеням ростры медленно поднимается Эйолус, опираясь на руку мальчика-послушника.
Убедившись, что пожилой храмовник благополучно добрался до ораторской трибуны, паукопоклонник резко сел в кресло и одарил советников презрительным взглядом.
Первожрец Туроса поправил золотую мантию, наброшенную поверх тоги, воздел над головой короткий жезл, символизировавший молнию, и провозгласил:
– Услышьте Копьеносца, Великого Творца, Охранителя Порядка, Громовержца и Небесного Колесничего! Он – родоначальник Первого из Домов, что правит Империей со дня ее сотворения! Боги милостивы и прозорливы! Они посылают нам испытания, проверяя силу духа и чистоту помыслов. Так случилось с любимым племянником Клавдия, достойным человеком по имени Лукас…
Отец Мэйо восседал в стороне от трибуны рядом с молодым, невысоким мужчиной, чье пухлое и блестящее лицо напоминало обильно смазанную жиром лепешку. Это был сар Тиар-а-Лога, столицы самой северной провинции Аквилии, Нъеррог из Дома Ллойдов.
Со времен зесара Акутиона в Империи считалось хорошим тоном являться на похороны с минимумом украшений, но мясистые пальцы северянина отягощали золотые перстни, запястья – чеканные браслеты, а на его короткой шее болталась толстая желтая цепь. В родных краях Нъеррога бытовало мнение, что состоятельным людям надлежит всячески подчеркивать свое богатство и значимость. Южане, за исключением эбиссинцев, напротив, предпочитали умеренность и в повседневной жизни почти не надевали украшений. Макрин ограничивался или кольцами или браслетами, полагая, что обилие драгоценных побрякушек позволительно только женщинам.
– Гляньте, как все обернулось! Старик ловко заткнул глотки «жабе» и «быку» своим дряхлым, но еще вполне пригодным для этих целей членом! – сар Тиар-а-Лога довольно хлопнул ладонью о подлокотник. – "Паук" спас Фирма! Клянусь левой грудью Аэстиды, еще чуть-чуть и толстяк Неро размазал бы коротышку о нос той старой галеры. Я готов заплатить хорошие деньги за возможность выпустить двух зесарских прихвостней на песок нашей Багровой Арены!
– Вы по-прежнему владеете школой меченосцев? – уточнил Макрин.
– Да, никак с ней не расстанусь. Такова жизнь... Одни разводят лошадок, другие обучают зверей совсем иного склада. К слову, я предлагаю сменять пару-тройку своих хищников на упряжку ваших белых скакунов.
– Я с удовольствием продам вам прекрасных коней за смешную цену, но не могу позволить себе меченосцев. Слишком опасно – держать в доме таких рабов.
– Поморцы разучились делать надежные клетки? – удивленно вскинул брови Нъеррог.
– Думаю, что нет, – улыбнулся его шутке сар Таркса. – Видите ли, мой сын увлекается трудами геллийских философов и имеет блажь использовать мягкие методы при воспитании невольников. Он даже полагает, будто у рабов есть какие-то чувства, помимо низменных потребностей. Конечно, мы с вами знаем, что это не так, но мальчик привык играть с ними будто с куклами, а ваши – могут нанести ему непоправимый вред.
– Пусть приезжает погостить в Тиер-а-Лог! Афары – жалкие котята по сравнению с лютыми псами, рожденными в таежных снегах. Эти дикари – югиры, ванци, лоурвэтты и прочие – тупые, злобные твари, которые безо всякого науськивания рвут друг другу глотки. Их шкуры настолько толстые, что приходится вплетать в кнуты кости и железо. Ублюдков с трудом удается научить человеческому языку, а девок – прилично вести себя в доме. Они хотят только жрать, спать и сношаться. Бьюсь об заклад, ваш сын уже через день понял бы, что у свиней больше чувств и тяги к высшим материям, чем у доброй половины моих рабов.
– Меня безмерно заинтересовало ваше предложение, – твердо сказал Макрин.
– Да сколько старый хрен собрался выступать?! – кривясь, тихо произнес Нъеррог. – Он больше хвалит Лукаса, нежели покойника.
– Лукас – неплохой человек, но он калека. Первожрецу выгоден слабый и легко внушаемый зесар, а для страны прок от такого невелик. Хотелось бы послушать вестника Именанда. Вы получаете зерно из Срединных земель, а мы, как Итхаль и Геллия, почти целиком зависим от поставок из Эбиссинии.
– Когда Клавдий связался с "пауком", Эйолус утратил былую власть и доход. Чтобы поправить дела, он запустил лапу в казну. Не без помощи Олуса, естественно. Скрывая от зесара обстоятельства многочисленных краж и то, что Рон-Руану попросту нечем заплатить Именанду, они спровоцировали ссору с наместником. Возможно, правитель поумнее и вывел бы старика на чистую воду, но точно не богобоязненный сопляк Лукас.
Сар Таркса напряженно обдумывал услышанное:
– Я, как и многие, винил в случившемся понтифекса Руфа...
– Напрасно. Его подставила ваша будущая родня. Литты живут на широкую ногу и даже Дом Арум, именитые богатеи, ушли на вторые роли.
– Откуда вам все это известно?!
– У меня здесь тоже есть родственники, – расплылся в улыбке Нъеррог. – Признаюсь, грязные делишки местной знати мало заботят Север. Клавдий кидал войска в джунгли, а тем временем, мы остро нуждаемся в паре-тройке легионов для защиты Приграничья. Я не уеду из столицы без синих плащей.
– Если сейчас начнется война с Эбиссинией...
– Мы рискуем потерять и Афарию, и Аквилию. Поэтому я ищу сторонников. Союз с Литтами, без сомнения, выгоден вам, но подумайте об Империи.
– Кто ваш кандидат?
– Фостус. Он прекрасно образован, имеет чин Всадника и необходимые навыки дипломатии.
Макрин откинулся на спинку кресла:
– Я должен подумать и действовать не в ущерб интересам сына.
– Ваш сын будет обучаться вместе с посланником Именанда. Он мог бы в частном порядке передать царевичу кое-какие сведения.
– Мэйо нельзя поручить ничего важного. Он слишком легкомысленный и своевольный. Весь в мать.
– Признайтесь, что вы намеренно преуменьшаете его достоинства, – хитро сощурился Нъеррог. – Бросить вызов Фирму... Явиться, подобно пророку, пешком через толпу... Это смелые деяния состоявшегося мужчины.
– Мой сын вырос в достатке, никогда не испытывал нужды, но зачем-то выставил себя нищебродом, у которого нет средств даже на приличную повозку. Из-за него мне стыдно смотреть людям в глаза. Скорей бы уж ему выдали серебряный плащ и за каждую подобную выходку порицали бы перед строем.
– Нобили, которые охотно заигрывают с публикой, как правило, нравятся ей и быстро идут вверх по службе. Помяните мое слово, добившись расположения царевича и Дома Арум ваш сын уже через пару лет станет влиятельнейшим сановником.
– Когда мы уезжали от Литтов, Мэйо клялся, что лязг гладиусов и треск щитов ему милее скрипа стилосов и стука печатей. Возмутительная ложь, но мальчишке непременно нужно сделать все наперекор моей воле. Если я попрошу его наладить отношения с послом Именанда, это гарантированно закончится войной с колонией. Мэйо оскорбит и высмеет эбиссинца так, что потом мне придется плыть в Таир и лично приносить извинения наместнику.
– Гнилой член демона! – ругнулся сар Тиер-а-Лога. – Неужто на трибуну лезет Фирм?! Сейчас начнет петь гимны вечно хмельному богохульнику Лисиусу!
– Отвратительно! – Макрин прикрыл глаза рукой. – Превратили церемонию прощания в арену политических баталий. Неужели настолько трудно потерпеть до завтра и высказаться на заседании Совета?
Взгромоздившись на ростру, Фирм начал с приветственного слова и напомнил собравшимся легенду о трех братьях-богах, сравнив покойного Клавдия с Туросом, Лисиуса – с Ведом, а Фостуса – с Мертом. Коротышка потел, краснел и размахивал кулаками, брызгая слюной.
– Можно покороче! – рявкнул Нъеррог во всеуслышание.
Сидевший в соседнем ряду пожилой северянин с неестественно огромным носом, занимающим едва ли не половину лица, и белесыми от седины волосами, подскочил, будто укушенный, крикнув сару Тиер-а-Лога:
– Соблюдайте тишину!
– Зачем? – не остался в долгу глава Дома Ллойдов. – Чтобы все могли услышать, как ты, дряхлая выхухоль, чавкаешь, вылизывая зад Фирму?!
– От лица Дома Эллов я требую извинений! – взревел седовласый аквилиец.
– Не забудь сперва оттереть это лицо от дерьма! – оскалился Нъеррог. – Живешь в моем городе и постоянно гадишь исподтишка! Рассчитываешь подсидеть, мерзкая скотина?! Хоть Лисиус и старше Фостуса, но на твоем примере видно, что старость является и к полным дуракам!
– Кто пустил сюда эту носатую обезьяну?! Какого она звания?! – грозно поднялся с кресла Плэкидус, анфипат Алпирры. – Тут собрание благородных мужей, а не зверинец!
Нобили загалдели, перекрикивая друг друга и более не глядя на Фирма.
С улыбой повернувшись к выходцу из Срединных Земель, Нъеррог примирительно произнес:
– Нет повода для беспокойства. Это всего лишь слепая землеройка из нашей тундры, которая захотела покопаться в местном навозе! Достаточно кинуть в нее гнилую репу и она тут же удерет прочь!
Смех прокатился над рядами собравшихся. Кто-то прикрыл рот, другие веселились в открытую. Под звуки хохота Фирм слез с трибуны и, сохраняя гордый вид, вернулся в кресло.
Почувствовав настроение толпы, Неро был краток. Он лишь вскользь упомянул достоинства Алэйра, посвятив речь заслугам Клавдия.
– Неслыханно! – возмутился Макрин. – Богоподобный пожалел разгильдяя-племянника и не лишил его Всаднического чина, но выдвигать порченную кровь в зесары – это чересчур. Как низко нужно пасть, чтобы жениться на безродной проститутке?! И такого человека Неро предлагает нам в правители!
– А сам он многим лучше? – подхватил градоначальник Тиер-а-Лога. – Тащит в постель детей от мала до велика. Пора принять закон и обязать храмовников заботиться о сиротах. Нечто подобное однажды выдвигал Руф, но фламины подсуетились и свиток затерялся в кабинете Рэмируса.
– Будь моя воля, приказал бы побить камнями обоих блудников. Впрочем, нам хотят сунуть под нос не только порченную кровь, а даже – кровь убийцы, – в ярости поморец сжал кулаки.
– Вы о Варроне? – скривил губы Нъеррог. – Как ни удивительно, за него выступает мощная коалиция во главе с понтифексом Руфом и легатом Джоувом. У них достаточно сторонников во всех городах. Даже у нас, в Тиер-а-Логе, полно этих отвернувшихся от Ариссы культистов, восхваляющих Паука и проводящих некие мрачные моления. Теперь не знаешь толком, в какого бога выгоднее верить.
– Я верю в Веда, как мой отец и дед, – твердо заявил Макрин. – Хотя и слышал о намерении Руфа построить в Тарксе новый храм. Но Варрон… Пусть Клавдий питал к нему чувства, однако это не дает ликкийцу никаких прав на венец. Я бы не пожал запястье такому человеку, без зазрения совести поднявшему руку на святое. Что ни говори, у Фостуса – наилучшая репутация из всех претендентов. Не считая малолетних наследников.
– Если Руф добьется своего, то нам, возможно, предстоит не только пожимать запястья и гнуться в поклонах, но и раздвинуть ягодицы для принятия зесарской милости. Уверен, что ни понтифекс, ни кинэд не забудут, как мы выступали за другого кандидата...
– Я не страшусь быть в опале у Руфа.
– Весьма опрометчиво, – цокнул языком Нъеррог. – Его здесь все боятся. Просто многие это хорошо скрывают, однако дрожать не перестают.
– И вы боитесь? – удивился поморец.
– Слегка, – ухмыльнулся в ответ северянин. – Даже принимая во внимание то обстоятельство, что сослать меня попросту некуда: я и без того являюсь градоначальником в самой далекой, холодной и занюханной дыре нашей благословенной Империи...
Пройдя по освещенному настенными светильниками коридору, Варрон остановился возле ничем не примечательной двери и, громко кашлянув, толкнул ее.
В маленькой, скудно обставленной комнате за столом сидел мальчик лет семи, светловолосый и болезненно бледный, одетый в черную хламиду послушника. Он что-то рисовал на покрытой воском дощечке, используя стилосы с разными формами наконечников.
– Добрый день, Джэрд! Как поживают твои питомцы? – спросил ликкиец, усаживаясь на аккуратно заправленную постель мальчика.
– Красная пустынная ящерица сожрала белую. Я знал, что так случится, поэтому не расстроился. В зверинце дворца были драконы из джунглей?
– Не помню. А зачем тебе?
– Хочу выяснить, кто сильнее: дракон или росомаха.
– Я бы поставил на росомаху, – задумчиво обронил взысканец.
– Она пьет кровь оленей и лосей. Совсем как дикари Севера.
– Возможно, хотя я впервые о таком слышу.
Сын Руфа опечаленно вздохнул:
– Я просил отца подарить мне меченосца, но он не согласился. Как ты полагаешь, станет ли раб крепче и свирепее, если вместо уксуса давать ему кровь таежной бестии?
– Главное, чтобы он не начал, подобно ей, косолапить, – усмехнулся Варрон. – Я дочитал "Сказания о четырех кораблях" и положил книгу в библиотеке. Можешь взять ее, но непременно верни в целости. Это подарок легата Джоува.
– Обещаю! – радостно кивнул мальчик. – Когда ты станешь зесаром, пустишь меня в свой зверинец?
– Да, пожалуй, – мягко произнес ликкиец.
– Здорово! – Джэрд показал ему рисунок на дощечке. – Гляди! Вот Великий Паук, который избрал тебя. Рядом Сеть, сплетенная моим отцом. А в углу, на страже стоит Восьмиглазый. Похож?
– Несомненно.
– Я рад, что тебе понравилось. Оставлю возле алтаря. Пусть они увидят, когда вернутся.
Как было известно Варрону, понтифекс Руф уехал из храма ночью, желая присутствовать не только на похоронах Клавдия, но и на церемонии подготовки к ним. О местонахождении эбиссинца юноша ничего не знал.
– А, к слову, где сейчас Тацит? – будничным тоном спросил взысканец.
– Возносит молитву.
– Странно. Я только что проходил мимо его комнаты и там пусто.
– Он в подвальной части апсиды[13], – пояснил Джэрд.
– Подвальной части?
– Отец не говорил тебе? Наш храм отличается от других тем, что на поверхности всего несколько помещений. Остальные расположены глубоко под землей.
– Удивительно и… необычайно умно.
– Да, но это еще не все местные чудеса! – мальчик понизил голос. – Ты обязательно уверуешь в Паука, когда их увидишь.
– Я верю в существование Паука. Просто считаю Туроса более древним и могущественным Богом.
– Турос взял в жены сестру и, несмотря на это, прелюбодействовал с Аэстидой. Он насылает молнии, что жгут посевы и дома. Клятвы, даваемые его именем, повсеместно нарушаются, а преступники не получают должного наказания. Он требует кровавых жертв. Он объявил войну эбиссинскому Тину, Богу Солнца, но не добившись желаемого, провозгласил Златоликого младшим братом. Их подлый мир наделил царей Инты привилегией называться Богоравными. В чем его могущество и где столь восхваляемая справедливость?
– У первожреца Эйолуса нашлись бы неоспоримые доводы в пользу Гремящего, я же предпочитаю просто верить тому, кто одним <