Когда я очнулся, был уже рассвет... ... Дождливая, а потому - сырая.

Когда я очнулся, был уже рассвет. Об этом говорили фи­олетовые щели на крыше. Сквозь них сочился холодный ут­ренний свет, позволивший мне быть сильно удивленным тому, что должное было случиться - не случилось. А что же должно было случиться? А случиться должно было то, что вчера или прошедшей ночью я должен был упасть вниз голо­вой на Володеньку или на Майка, сломать себе шею или по­лучить в лучшем случае, нервный шок.

Оказалось, что я спал на краю пропасти. Того, что во всех домах называют потолком, здесь не было. Здесь он суще­ствовал чисто условно, в первом приближении, лишь около стен. Все остальное - большая дыра.

Я посмотрел вниз. Майк с Володенькой лежали без при­знаков сознательной жизни. На лице Майка покоилось не­винное блаженство.

Меня колотила мелкая дрожь. Изнутри и снаружи. Язык надежно прилип к небу, мне было холодно. Ах, как мне было холодно! Как это неприятно - проснуться от дрожи в теле на чересчур свежем воздухе вдали от родного очага! Как это унизительно - мерзнуть безо всякой надежды на тепло. Никакие явления нашей родной природы не оскорбляют че­ловеческого достоинства так, как оскорбляет холод...

На часах было что-то между пятью и шестью. Местные петухи еще не проспались.

Если бы кто-нибудь проходил мимо в тот момент, когда дверь сарая открылась, и я оказался на пороге, то он, наверняка бы решил, что в поселке им. Ж. объявился изверг рода человеческого.

Мне было холодно и плохо. Все вокруг было в ледяной росе. И я был в ледяной росе. И Майк с Воло­денькой были в ледяной росе, но они спали и не знали этого.

Я помнил одно: вчера у костра на берегу было тепло. От­носительную реальность окружающего мира я осознавал еще не до конца, и поэтому к месту, где мы вчера старательно ра­довались жизни, я отправился по прямой линии. Сначала я пересек заброшенный участок, густо зарос­ший травой. Это было все равно, что переходить вброд мел­кую речку, так как трава накопила изрядное количество росы, и эта роса охотно выплескивалась на мои ноги. Но мне было на это наплевать. Я качался, спотыкался, но шел, и, на­верное, смахивал на выходца из свежей могилы,

Когда я оказался уже на соседнем, кем-то старательно вскопанном участке, через который лежала моя прямая, я ос­тановился, так как почувствовал, что на мне чего-то не хвата­ет. Что-то исчезло на мне. Я посмотрел вниз и обнаружил, что на правой ноге нет вельветового тапочка. На левой есть, а на правой нет. Удивленный, я стоял в грязи наполовину боси­ком. Потом я пошел назад по своим следам. Тапочек засасы­вала дряхлая лужа, по которой я только что прошел и которой не заметил. Мне уже было настолько холодно и сыро, что больше уже быть не могло, поэтому я смело вошел в лужу, на­дел тапочек и возобновил движение.

... Потом я искал сухие щепки. Сырых было много, а су­хих не было вовсе. К этому времени мелкую дрожь сменила крупная, и я понял, что если сейчас не получу хоть одного градуса тепла, то мне станет настолько безразлична жизнь с ее проблемами, что я пойду и в одежде искупаюсь в речке на­зло кому-нибудь.

Сухих щепок я так и не нашел, но под какой-то доской обнаружились сухие опилки. Потом я добывал огонь.

Это была битва со стихией, война с законами природы, столкновение миров.

Я работал с тупым упорством насекомого. И победил.

В деревнях люди просыпаются рано. Они просыпаются и всей деревней выходят к реке. Я не знаю, зачем они это делают. Может быть, это зов предков:

просыпаться в страшную рань и всем миром подаваться к ре­ке?

Впрочем, в этот день могло быть и так. Сначала один вы­шел и увидел меня, а потом уже и все остальные за ним вы­шли, чтобы тоже увидеть меня.

Я сидел перед костром. Босиком и почти в позе, именуе­мой в народе "лотосом". Ноги скрещены, руки на бедрах, го­лова и спина прямо, на одной линии. Может быть я даже слегка покачивался из стороны в сторону, пел "Харе Кришна" и говорил слово ОМ. А, может быть, не покачивался, не пел и не говорил, - не помню. Я смотрел прямо перед собой, обра­тившись лицом на северо-запад, к Городу-герою, ощущая приливы то блаженства, то одухотворенности.

Мои тапочки стояли прислонившись к огню, и от них шел пар. И от джинсов шел пар. И, вообще, вокруг был сплошной горячий пар, было тепло и сыро. И голова кружи­лась, и поэтому я долго не мог сосредоточить внимание на ли­цах людей, которые появлялись недалеко от меня. Вступить с ними в контакт я тоже не мог...

А может они и не пытались вступать со мной в контакт? Может быть, они думали: вот сидит человек, впавший в самадхи, не будем его беспокоить, а то он так там и останется, а его дома, может быть, мама ждет. Но возможно, они так и не думали, возможно, они эти самадхи в гробу видали и, может быть, они мне что-нибудь и говорили, а я просто не помню те­перь, что вовсе не удивительно.

Но зато я помню появившееся лицо одного из родствен­ников, который тоже вышел на берег, даром что приезжий, и когда он увидел меня, то чего-то испугался и сделал вид, что пришел на речку подышать свежим воздухом и помыть лицо земляничным мылом. Помывшись, он побежал домой и выдал новый шедевр: опус о том, как мы вчера напились, нам наби­ли морды, как мы просились по дворам на ночлег, всех пусти-. ли, а меня выгнали на улицу - и так мне и надо.

И еще я помню, что появился Витя, и, увидев меня, ис­пытал сильное удивление, решив, что я сижу здесь со вче­рашнего вечера. Он ведь тоже помнил этот вчерашний вечер не так отчетливо, как ему хотелось бы.

Витя сел в лодочку, помахал всем на прощание ручкой и уплыл в Город-герой работать сварщиком. И тут я начал при­ходить в себя, потому что мне пришло в голову, что раз Витя уехал, то времени уже часов восемь и сижу я у костра Бог

знает сколько времени. Солнце уже поднялось. Было сухо и тепло. Самое страшное осталось позади, и мне становилось весело. Правда, кружилась голова и хотелось пить, но это уже было делом поправимым.

Позднее утро - это вам не раннее утро.

Тут ко мне подошла пожилая женщина. Это была Витина бабушка. В одной руке она держала алюминиевый бидон, а в другой небольшую корзинку. В корзинке была картошка, и что-то завернутое в тряпочку,

- Вот, внучек, - сказала она. - Ты бы вот покушал... И товарищам своим снеси, пусть тоже покушают. А то что же это?.. Ах, вы, бедные... Если еще картошки захотите или еще чего, пожалуйста, заходите.

И весь добрый русский народ посмотрел на меня, и мне сделалось стыдно. Ведь это же у него мы вчера воровали кар­тошку, и, небось, истоптали весь огород. Ах, как это нехоро­шо получается! Вот придет она сегодня картошку копать и расстроится, или еще хуже - догадается, что это мы, ибо нет ничего тайного, что не будет явным. И больше никогда и ни­кому не даст картошки и того, что в бидоне. Компота из мали­ны. И того, что завернуто в тряпочку. А там что? Горячие оладьи... И оладьей никому не даст добрый русский народ. И как это она сказала? И товарищам своим.. И тут я вспомнил о товарищах.

В самом деле, а где же Володенька с Майком? Может быть, они уже проснулись, увидели, что меня нет и решили, что я ушел в лес помочиться, заблудился, и меня съел серый волк?

Я взял корзину и бидон, обулся, и поспешил к сараю.

Володенька с Майком спали, ни на миллиметр не изме­нив поз.

Что же это? Пока я боролся со стихией, терпеливо сох, переживая каскад сильных ощущений, они, оказывается, и не просыпались! Вымокли в ледяной росе, высохли, и лежат, как новенькие.

- Подъем! - объявил я страшным голосом.

Хорошо иметь дело с мастером спорта по стрельбе из лу­ка. Володенька, как только открыл глаза, сразу встал. Йотом сел.

Майк из лука стрелять не умел, поэтому он повернул ко мне голову с закрытыми глазами и решил, что для начала до­статочно.

- Вячеслав, - сказал он, - давай поспим. Спать хочется.

- Давай, - сказал я. - Только я лягу на твое место, а ты пойдешь на чердак. Я там уже был. Больше не буду.

- А что это у тебя в бидоне? - спросил Володенька.

- О! - сказал Володенька и надолго приложился к бидо­ну.

Майк не выдержал, проснулся и потребовал бидон себе.

Отдавая должное Витиной бабушке, мы откушали ола­дий, а затем констатировали, что вчера, вроде как, и напи­лись.

Сделав надлежащие выводы, мы стали соображать, чем бы теперь заняться. Во второй половине дня нам предстояла встреча с завклубом, фамилия которого будет странной -т. Пин - и к хунте она решительно не имеет отношения.

Я предложил съездить в город У. Это тридцать - сорок минут езды на автобусе. В этом городе также жили мои родст­венники. Но это были родственники уже по другой линии. До них, конечно, тоже дошли произведения моих сердитых био­графов, но эти родственники не шипели и не скрежетали зу­бами, из ноздрей у них не валил пар и из глаз не сыпались искры, и если им чего-то не нравилось, они так и говорили: нам это не нравится. Они не делали вид, что понимают все, не понимая ничего. Они не видели того, чего не было, и видели то, что видели. И вот я сказал:

- Я не могу находиться радом с местами, где я был сча­стлив когда-то, и не побывать в них. Давайте съездим в город У. Туда и обратно. А потом будем собирать грибы и договари­ваться с т.Пином.

Майк с Володенькой засомневались, стоит ли тащиться неизвестно куда, когда мы и так неизвестно где.

- Да это же совсем близко! - сказал я, - Это же город-памятник! Памятник русского зодчества! Или вот комедия Го­голя "Ревизор". Вы знаете, где все это происходило? Это все происходило в городе У.! А Батюшков? Поэт. Он тоже жил в городе У. И вообще, - это город, это районный центр! Это вам не село в две улицы. В городах, между прочим, население пи­во пьет!

Тут Володенька с Майком заметили, что мне с этого и на­до было начинать, и что раз такое дело, то чего там, можно и съездить.

Но сначала надо было зайти к родственникам, у которых на веранде остались наши вещи.

Не замеченными нам уйти не удалось. Все родственники, почему-то, оказались дома.

Нас пригласили в комнаты и усадили на всеобщее обоз­рение. Все уселись в кружок. На лицах заиграли дипломати­ческие улыбки. Мы смотрели друг на друга с любовью и нежностью.

- А-я-яй, Вячеслав, - сказал ласково один родственник.

- Ну что же вы так? Не заходите. Поужинать. Позавтракать. Вроде, не чужие.

- Ой, что вы, что вы, - сказал я бархатно. - Зачем же-с? Мы так-с. Не извольте беспокоиться. Мы вас стесним. Я ведь не один. С друзьями-с.

- Это ничего, - сказал другой родственник. - Это даже хорошо, что с друзьями, ведь человек не должен быть один. Только он должен был телеграмму об этом дать. И вообще, что едет...

- Ну, да ведь мы думали, что вас предупредили, - ска­зал я. - Впрочем, пустяки. Мы великолепно устроились. Тут недалеко... Дача.

- Это где дача? - насторожились родственники.

- Это недалеко. Там-то и там-то.

- А, это такая-то и такая-то?

- Да, она-с. Не извольте беспокоиться.

- Ага, ну, что ж, ежели вам нравиться... Конечно, дача, мы понимаем. Только отчего же так демонстративно? Нехо­рошо. Вроде, не чужие.

- Что вы, как можно-с? И в мыслях... Мы, как вам луч-ше-с.

- Ну, как же, - Уже появились первые искры и струйки пара. - Не в лесу живем. Соседи вокруг. Подумают, что мы вас не пустили... Вы бы заходили, маячили...

- Конечно зайдем, - сказал я. Ведь не чужие. И вещи... Мы ведь на даче почему? Чтобы мм лучше-с. Мы о вас...

- И мы о вас...

И все дружно засветились.

Майк с Володенькой сидели с пионерскими лицами, чес­тными, правдивыми и непорочными.

- А что грибки? - спросил я. - Растут нынче?

- Есть, есть. Маловато, правда, в этом году, но есть.

- Вот мы за грибками собираемся. Нам бы корзинку-другую...

- Конечно! Хоть десять штук. Обязательно.

- И удочки...

- И удочки! Хоть десять удочек. Вы только заходите, а то соседи...

- Как же, непременно! Вот вернемся и зайдем. Что, ав­тобусы ходят в город У.?

- Ходят, ходят, отчего не ходить⁰

- Ну мы тогда...

- Да-да, конечно... Все кланяются.

На автобусной станции мы узнали, что автобус в город У. отправится примерно через час.

Мы перешли улицу наискосок и оказались возле магази­нов. Их в поселке им.Ж. оказалось три, самых необходимых: продуктовый, промтоварный и винно-водочный. Осмотр ре­шили начать с последнего и обнаружили в нем такое изоби­лие и разнообразие, что не могли прийти к общему мнению, что бы нам такое сейчас купить, чтобы поправить пошатнув­шееся здоровье перед поездкой в автобусе.

В конце концов, купили яблочного, прибалтийского. В бутылках емкостью 0,5 л. Яблочное было удивительно деше­вым, даже по тем далеким временам, рубль с чем-то. Купили по бутылке на гражданина. Осмотр других магазинов решили отложить на потом. Майк предложил сесть посередине улицы и начать пробовать яблочное тут же, не теряя времени даром. Я категорически возражал, так как не известно, какие тут по­рядки, и вообще, зачем сидеть посередине улицы, когда вок­руг лес с миллионом полянок и пеньков.

Майк сказал что-то о занудстве и о том, что я слишком большое значение придаю обстановке, тем более, что речь идет о поправлении пошатнувшегося здоровья, вполне естест­венно! дело.

Однако, пошли в лес.

На полянке, вокруг небольшого холмика, который послу­жил нам столом, мы и расселись. Яблочное было каким-то 32

странным, но вполне заменяло пиво, тем более и бутылки бы­ли такими же. А что касается самого пива, то здесь, как выяс­нилось, оно бывало лишь по поводу очень больших празднеств, в разряд которых наш приезд не попал.

Мы возлежали на холмике и смотрели по сторонам. Нас окружал сосновый лес. Стерильный воздух. Чириканье пти­чек. Начало солнечного дня. Весь лес был пронизан косыми полосками света. В животе весело играло яблочное. Оно рас­полагало к дружеской беседе и радостному восприятию мира.

- А вон гриб, - сказал Володенька. - Моховик.

- А вон еще гриб, - сказал я. - Тоже моховик.

- А вон мухомор, - сказал Майк.

- Раз есть мухоморы, - сообщил я, - значит, есть и бе­лые. Это народная примета.

- А какая погода!

- А как поют птички!

- Слушай, Вячеслав, - сказал Майк. - Ты уверен, что те­бе хочется ехать в город У.? Зачем ехать в какой-то город У., когда и здесь неплохо? Давайте лучше пойдем за грибами.

Действительно, подумал я, может быть завтра съездим? Тем более, что воспоминания детства уже не так меня муча­ют. Конечно, завтра!

- Можно и за грибами пойти, - сказал я, - только жалко, что яблочное кончилось...

Я вот сейчас пишу и не могу вспомнить, когда же это мы ходили за грибами? До того, как сходили в магазин, или по­сле? Или в промежутке между магазинами? Это, конечно, не важно, но интересно.

Мы явились к родственникам и объявили, что желаем идти за грибами, и нам бы хотелось корзинку-другую.

- Конечно, - сказали родственники, - хоть десять штук, только сейчас как раз нету ни одной. Все взяли по корзинке, а кто и по две и уехали за реку, тоже за грибами.

В конце концов грибы мы собирали в корзинку и бидон витиной бабушки.

Но когда? Нет, решительно не помню.

В общем, лежим мы на пригорке, греемся на последнем солнышке, не обращая внимания на тучи, что над лесом сгу­щаются, и пробуем местный портвейн. Володенька портвейн поначалу не пил, объявив, что не желает травиться раньше

времени, а пил "гымзу" из гигантской бутылки в плетеной корзиночке. Потом он немного подумал, отставил "гымзу" и потребовал себе портвейна.

Рядом на траве сумка. В ней что-то мощно позвякивает. Перед этим мы, видимо, еще попробовали яблочного, потому что направились к клубу с недопитым портвейном в сумке. И мы еще не догадывались, что уже сделались пьянеькими. Свежий воздух, напитки местного производства... Попробуй, рассчитай!

Т. Пина в клубе не оказалось, и мы расположились на лавочках в беседке неподалеку от клуба.

Вот сидим мы на лавочках, а вокруг нас местные подро­стки. Они смотрят на нас с любопытством или даже с восхи­щением. Затем дают Майку покататься на велосипеде, который привели под уздцы.

Когда самые смелые решили, что знакомство состоялось, и попросили закурить, мы их разочаровали, потому что в нас проснулись все самые лучшие чувства, мы любили все чело­вечество сразу и не желали зла его детям. Дав самым крепким пару раз затянуться, мы приступили к воспитанию. Несом­ненно, что никогда еще эти дети не слышали ничего подобно­го о пагубном влиянии никотина и алкоголя на детский организм. Лекторы вещали о гастритах и умственной отстало­сти, о язвах желудка и идиотизме, дымя при этом, как две за­водские трубы, и прихлебывали из горлышка, передавая друг другу бутылку.

...Как мы очутились у реки? И зачем мы полезли через какую-то дурацкую лесопилку? Может быть, мы пошли по­мочиться и случайно вышли к реке? Нет. Зачем надо было за­бираться в такую даль, чтобы помочиться? Значит мы намеренно отправились к реке? Значит, намеренно. А зачем? Водички попить? Может быть, и водички попить. А может быть, купаться захотелось? Может быть, и захотелось. Правда, особой жары в воздухе не ощущалось. Ну, ладно. Вышли мы к реке, и вышли.

А вот куда Володенька девался? Ведь был же. Майка у реки помню, себя помню, а Володеньки не помню. Мох... быть, он в магазин пошел? Или остался в беседке мою сумку сторожить? Вот чего не знаю, того не знаю, все может быть. Короче, мы с Майком вдруг оказались на берегу реки, и Воло­деньки с нами не было.

Берег этот, вообще говоря, был территорией не то лесо­пильного завода, не то еще чего-то в этом духе, в общем, про­мышленной зоной, но мы об этом не знали. Мы стояли на берегу и удивлялись, отчего это вся речка здесь утыкана кате­рами, баржами, цепями и другими железными объектами.

Небо быстро заволокло тучами, но мы были уже вне вла­сти стихии.

- А что, Вячеслав, - сказал Майк, - не искупаться ли нам?

Он лег наземь и полил из реки водички с промышленны­ми отходами.

- Вода теплая.

- Можно, конечно, - сказал я. - Жалко, плавок нет.

- Вячеслав, какие плавки! Это тебе не Сочи. Никого нет!

На противоположном близком берегу стояли дома, ходи­ли люди, жизнь шля своим чередом, но мы уже не восприни­мали дальние объекты, как существующие.

- Да, - сказал я, - сейчас искупаемся, а потом сохни. Или ходи с мокрыми штанами, а я не люблю...

- Л зачем мочить одежду? Вячеслав, не занудствуй! Да­вай искупаемся.

- И то правда, - сказал я. - Как это я сразу не догадался? Зачем мочить одежду? И не плевать ли нам на всех?

- Плевать нам на всех, тем более никого нет.

- Ну, тогда давай искупаемся.

Сделавшись совсем голым, мы начали входить в воду.

- Да, - сказал я. - Совсем забыл. Я ведь плавать не умею.

- Ничего, - сказал Майк, научишься. Какая теплая во­да! Давай поплывем к той барже.

- Давай. Только я плавать не умею Разве что попробо­вать?

У баржи я оказался раньше Майка. Мы уцепились за свисавшие с нее цепи. Или это были канаты? Неважно.

- Эх! - кричал я. - Какой супер!

- А говорил, плавать не умеешь.

- А я и не умею. Это тут вода, наверное, специальная, как в море, сама держит.

- Поплыли назад!

До берега я доплыл так же бодро и смело, словно всю жизнь только и делал, что плавал до баржи и обратно.

Загадка природы, этот наш организм! Сколько скрытых возможностей он в себе таит! А сколько потребностей... Мы вышли на берег.

- Давай обсохнем, - сказал Майк.

- Да, - сказал я. - Спешить некуда. Постояли, посохли.

- Кальсоны продай, а после бани выпей, - сказал я. -Так Суворов учил.

- Правильно учил, - согласился Майк.

- А погодка-то ничего...

- Ничего. Дождик скоро.

- Дождик - это тоже неплохо.

Тут к нам подошел мужик. Из местных. Он, видимо, ре­шил поближе рассмотреть двух идиотов, которые стояли го­лыми среди бела дня на виду у всего поселка, хлопая себя по бокам и говоря "эх" и "ух".

Подойдя вплотную, он внимательно осмотрел нас со всех сторон. В лице его появилась догадка.

- А-а-а, так это вы из Города-героя? - сказал он.

- Да, это мы, - сказали мы. - Вот купаемся.

- А, ну, тогда понятно, - сказал мужик и пошел обратно.

- Что-то мы долго сохнем, - сказал Майк. - давай, что ли, оботремся.

- Да, - сказал я. - По-моему, мы немного в мазуте.

- Да, похоже на то.

Мы не спеша обтерлись футболками и не спеша оделись.

До клуба шли босиком. По металлолому и по колючим шишкам.

Граждане, не купайтесь в нетрезвом состоянии! От пла­вания разгоняется кровь с разбавленным в ней алкоголем, и алкоголь начинает форсированно действовать на организм, что, в последствии, оказывается большой неожиданностью.

Следующая сцена - уже в кабинете т.Пина. В ней уже присутствует Володенька. А откуда Володенька взялся? Ведь не было же его. И в клуб мы с Майком пришли прямо от реки. Сколько неразгаданных тайн, однако, ожидает нас на жиз­ненном пути (выражаясьпоэтически)!

И еще. Чью водку мы пили с т.Пином? Нашу или его? И вообще, сколько же всего было выпито за весь этот долгий и трудный день? И когда грибы собирали? До дождика или по­сле? Днем или ночью?

Расставшись с т.Пином и выйдя из клуба, мы обнаружи­ли, что поселок им.Ж. накрыт ночным мраком. Накрапывало. Вот еще загадка: как мы дойти до сарая? Вернее, не до сарая, а до огромной ямы в виде воронки, что была недалеко от сарая? Впрочем, тут, скорее всего, заслуга Володеньки. Во-первых, зря, что ли, он мастер спорта по стрельбе из лука, во-вторых, он угостился в общей сложности меньше нас, потому как сначала держался, и в-третьих, он не купался в реке. Вот поэтому, видимо, он и нашел дорогу. По звездам ли, или по тусклым желтым лампочкам на редких столбах... И поэтому же он не шел в обнимку с Майком и не орал с ним хором на все окрестные леса куплеты про прекрасную шестнадцати­летнюю дурным голосом и не на родном языке, и ему не каза­лось, что он на Марсе и пора лететь обратно на Землю.

Неизвестно, который был час, но нам не встретился ни один житель поселка. Конечно, людей можно понять. В са­мом деле, когда по улице идут, шатаясь, в обнимку пьян ы е, и орут вместо "бывали дни веселые" или, скажем, "тем­ная ночь" что-то непонятное и совершенно не по-русски, не­известно, что от таких можно ожидать.

Последнее, что я помню, это лежу я на дне ямы. Рядом костер горит, Майк шевелится. Володеньки нет, он к родст­венникам послан, грибы наши жарить.

А с неба крупные капли падают. Дождик идет. Теплый и маслянистый.

Л затем сознание покидает меня, и я растворяюсь в тем­ноте ночи. Дождливой, а потому - сырой.

5. Утро следующего дня было серого цвета......Кто из нас был прав, так и осталось загадкой.

Утро следующего дня было серого цвета. Оно было до­ждливым и ветреным.

Я открыл глаза и обнаружил, что нахожусь в сарае и ле­жу на спинке дивана, накрытый бушлатом. Перед моим ли­цом стояла алюминиевая миска. Из миски на меня смотрели огурцы, вареная картошка и жареные грибы, покрытые поя­вившимся на холоде свиным жиром.

Напротив просыпался Майк. Володенька, как спортсмен, слал на жердочке наверху.

Майк приподнялся на своем ложе, я посмотрел на него и подумал, что выгляжу, вероятно, не лучше. Я хотел об этом сказать, но не смог, отчего удивился и закрыл рот. Майк по­шарил где-то за собой у стенки и извлек на свет... почти пол­ную бутыль "гымзы"!

- О!!! - сказал я.

- Да, - согласился Майк.

- "Гымзу" пьете? - раздался сверху голос, и Володенька спорхнул с жердочки, правда не так бодро и весело, как ему хотелось бы.

- Как это удачно вышло, что мы не выпили вчера "гым-зу", - сказал я. - Однако, когда же это мы ели грибы? Что-то не помню.

- А ты и не ел, - сказал Володенька. - Ты спал.

- А как же я до сарая дошел, коли спал?

- А ты и не шел, - сказал Майк. - Тебя донесли.

- Да?.. Давайте еще попробуем "гымзы".

- Ух!

- Эх!

- Их!

- Ну, и как грибы? Вкусные получились?

- Наверное...

Я взял ледяной гриб, разжевал и с трудом проглотил.

- Ну, и как там родственники? - спросил я Володеньку.

- Нормально. Я пришел - они уже все в доску...

- Это хорошо.

- Ох!

- Эх!

- Ух!

- Однако, никогда не думал, что "гымзу" можно пить с таким кайфом.

- Вячеслав, "гымза" это очень вкусное вино на самом де­ле.

- Да, - сказал Володенька, - и бывает очень кстати.

- Жаль, что все кончилось.

- Ха! Ты представь, если бы, вообще, ничего не было.

- А ты помнишь, как мы вчера купались?

- Помню, очень хорошо купались. А ты помнишь, как рок-н-роллы пели?

- Помню, очень громко пели.

- Вроде как налились вчера...

По крыше стучали капли, в щелях шуршал ветер.

- Что-то стало холодать, - сообщил Володенька.

- Магазин уже открыт, - согласился я.

- Опять напьемся, - сказал Володенька. - Денег нет.

- Что, совсем нет?

- Ну, на яблочное, разве что...

- Спокойно, - сказал я. - У меня же еще трешка... О проклятье? Я же сумку в клубе оставил! А в ней трешка!

- Пойдем в клуб, да заберем, в чем проблема?

- Только сна чала выльем яблочного...

Мы вышли на улицу. Моросил дождик. С сосен срыва­лись крупные капли.

- Экие морозцы, прости Господи, стоят, - процитировал я. - Лапочки от холода совсем свело.

- Как тут не напиться? - спросил Майк. Тут с нами впервые поздоровались.

- Кто это? - спросил Володенька.

- Нас, похоже, уже все знают, - сказал я.

- Хо! Странно было бы нас не знать, - сказал Майк.

Показался магазин. Но мы не предчувствовали беды и даже не обратили внимания на то, что у магазина никого нет. Все стало ясно лишь тогда, когда на двери магазина обна­ружился огромный замок и надпись: ПОНЕДЕЛЬНИК - ВЫ­ХОДНОЙ.

- Вот это да! - ахнули мы. - Понедельник - выходной! Вот это порядочки! Стрелять надо за такие порядочки!

- Что же мы не прочитали раньше, что понедельник -выходной?

- А кому это могло прийти в голову?

- Смотрите: продуктовый работает, промтоварный ра­ботает, а этот, видите ли, выходной!

- Что будем делать?

- Давайте постучим, может откроют...

- Граждане, - сказал я. - Все ясно. Сама судьба велит нам ехать в город У.

- А, может быть, там тоже выходной?

- Володенька, это тебе не поселок им.Ж. с одним мага­зином, да и тот в понедельник выходной. Это, между прочим, районный центр. Это Город-памятник! Не могут же там быть

закрытыми все магазины. Какой-нибудь, да открыт. И ларьки там д о л ж н ы быть...

В землю смачно вливается ливень. Мы стоим под навесом у закрытых дверей клуба и громко стонем. Плохо начался этот день. Все против нас. Эй кто-нибудь! Отдайте нам наши три рубля! Нам холодно и плохо! Эй, мы пива хотим! Мы же не знали, что у вас здесь ПОНЕДЕЛЬНИК - ВЫХОДНОЙ!

Дождь и ветер. Закрытые двери. Сырая поэзия.

Я пью воду, текущую толстой струей с крыши, а Майк говорит, что она грязная, а я говорю, что она не грязная, пото­му что давно уже течет, и вся грязь уже стекла, попробуй го­ворю, очень в кайф, а Майк говорит, сам пей свою грязную воду, как будто вчера из речки воду с мазутом не пил, пил ведь, и ничего, почти, как новенький...

В город У. мы ехали в скрипящем и чавкающем автобу­сике. Мы ехали и уныло молчали. Мы уныло молчали и еха­ли. Когда проезжали мимо водочного завода, по салону прошло оживление.

- А? - сказал я. - А вы говорите!

Приехали мы в город У., город-памятник. Вышли из ав­тобусика.

Мне грустно вспоминать дальнейшие полдня. К исходу. этих дальнейших полдня мы ходили по улицам уже из прин­ципа, и нам давно уже было ясно, что ПОНЕДЕЛЬНИК- ВЫ­ХОДНОЙ - это лозунг если не областного, то уж, наверняка, районного масштаба.

Один раз, правда, у нас появилась слабая надежда. Это когда мы увидели группу мужичков, топчущихся возле безна­дежно закрытого магазина.

- Смотрите, - сказал Майк, - это не просто так.

- Народ явно что-то соображает, - согласился я.

- А давайте пойдем за ними, - предложил Майк. - Мо­жет быть куда-нибудь, да придем?

Но из этой затеи ничего не вышло. Мужички, соблюдая все правила конспирации, разошлись в разные стороны-, па­рами и по одному.

Тогда мы подошли к магазину и постучали. В окне поя­вилось лицо. Нам бы, наверное, открыли бы. И, может быть, даже и пожалели. Если бы мы были не мы. А кто мы такие?

Не знают таких! Может быть, мы не как все люди и вовсе не за этим пришли, а за остатками вечерней выручки?

Вон, вон идите!

Проходите, не задерживайтесь!

- Все, - сказал я, - это конец. Ах, как это все сложно! Давайте теперь зайдем к моим родственникам - и на автобус.

Конечно, не хотелось появляться в местах, где я был сча­стлив когда-то в т а к о м виде, да что было делать...

Встретили нас. Накормили. Задерживать не стали. А что нас задерживать? Трое с квадратными глазами. Говорят, что приехали на гастроли. Музыканты, мол. Артисты. Это уж точно. Особенно вон тот (Володенька) в своих кальсонах (спортивных штанах). От поезда, небось, отстал, продал шта­ны и теперь ходит в подштанниках, артист... И об Вячеславе, вон, что говорят. Может, и врут. А может, и нет.

Пошли мы на автовокзал, размышляя по дороге, дожи­вем мы до завтрашнего утра или не доживем.

Ах, какой грустный день! Как холодно и сыро...

Неужели мы только позавчера приехали?

Послушайте, а, может быть, нет никакого Города-героя? Может быть есть только сарай на берегу реки, грибы в лесу и магазин, закрытый в понедельник, и этот понедельник веч­ный?

Наш автобусик, поскрипывая и покашливая, разинул двери, и в него полез народ с мешками и узлами.

Когда мы оказались внутри, зажатые со всех сторон спи­нами и грудями, выяснилось, что автобусик в поселок им.Ж. ехать раздумал, и поедет теперь в какой-то другой поселок. Этой новости почему-то никто, кроме нас, не удивился, и все преспокойно остались на своих местах, а мы едва успели продраться сквозь спины и груди и выскочить наружу. Авто­бусик уехал. Больше автобусов на вокзале не было.

- Женщина!!! - закричали мы в дырку в стене. - Когда же автобус в поселок им.Ж!?

- А автобус в поселок им.Ж. завтра, - сказали нам из дырки. - В шесть тридцать утра, по расписанию.

Давайте снимем шляпы и побудем минуту в молчании. И давайте запомним, что понедельник - день тяжелый. Особен­но он тяжел в Вологодской области.

Делать было нечего, предстояло с позором возвращаться к родственникам и проситься переночевать... Ах, как непри­ятно. И грустно.

- А знаете что, - сказал вдруг Володенька. - У меня есть один знакомый, он служил в армии...

- Ну и как там, в армии? - спросил я.

- В армии тяжелее. Здесь магазины хоть и закрыты, но есть. А там их и вовсе нет.

- Ага, знаю, они намазывают на хлеб сапожную ваксу и р у б а ю т...

- Нет, - сказал Володенька, - они пьют ПОМОРИН.

- Точно! - сказал Майк. - Я тоже слышал об этом. Гово­рят, в кайф. Только его разбавлять надо... Володенька, ты ги­гант!

- Послушайте, - сказал я, - ну, какой может быть кайф от поморина?

- Ну... наверное, в нем спирт есть, - сказал Володенька. - Мой знакомый сам пробовал.

- Все пошли за поморином, - сказал Майк. - Хуже не будет. Чего только не сделаешь в понедельник - выходной! Можно даже купить тюбик поморина. И бутылку воды боржо­ми. Потом подумать и купить граненый стакан. И магазины оказываются открытыми, и торгуют они во всю поморянами, боржома ми, гранеными стаканами...

- И где же мы будем... зубы чистить? - спросил Воло­денька. Майк опять предложил сесть тут же, посередине ули­цы, и начать разбавлять, не теряя времени даром.

- Нет, - сказал я. - Есть тут одно место, где я тоже был счастлив когда-то. Это парк сказочной красоты. Я играл в нем в прятки и в войну. А еще там течет речка. Она чистая и про­зрачная. В ней я умывался по утрам. В ней даже щуки водят­ся.

И мы пошли в парк. А парк этот находился рядом с т е м домом, где нам предстояло ночевать... Нет, это грустный день!

Вот он, парк. А вот и танцплощадка.

Эх, прошу прощения, граждане. Я сейчас, пожалуй, по-ударяюсь в воспоминания и вернусь в шестидесятые годы XX века. Именно тогда я и был здесь в последний раз. Беззабот­ная жизнь десятилетнего человека, любящие родственники, новые игрушки. Ночлег - на сеновале. Прохладно и темно.

Одуряющий запах сена. Лежишь и слышишь все, что проис­ходит ют на этой танцплощадке.

Каждый вечер: "Жил в горах целый век человеееек!" "О, Марко-марко-марко По-лоооооо!" "Вечером эээхо зааа ре-кооооюГ "Мааа бэби дуу ми хэнки пээнки!" "А ты люби ееооо, свою девчооонку! "Селене ене ап! "Ооопять от меня сбежа-лааа последняя электричка!" "Загадал мне попугай..." "Е.Е.Е-е.ЕГ

Или кто-то на аккордеоне наяривает. Или на саксе под аккордеон с барабанами. Бит!

А парни в клешах с цепочками шейк л о м а ю т. А я лежу на сеновале, слушаю и мечтаю скорее вырасти, надеть штаны с клешами и с цепочками и пойти ломать шейк. И я боюсь, что может случиться так, что, когда я выра­сту, шейк ломать уже не будут, не будут продавать сигарет с фильтром, запретят штаны с цепочками, и мне будет ужасно обидно, что я не успел попасть в это золотое время...

И вот, нам предстояло ночевать (если еще пустят) на этом самом сеновале с неубитым чувством похмелья, потому что из этого поморика ни хрена не выйдет, а родственники будут смотреть на меня и думать, что нет у меня ничего свято­го, раз я являюсь сюда вот так, с хаером, с квадратными гла­зами, неизвестно откуда и неизвестно с кем...

Кстати, как выяснилось немного позже, я оказался прав, предположив, что родственник, который мылся у реки земля­ничным мылом, помчался домой и соорудил очередное пове­ствование, раскрывающее тайный смысл нашего приезда в поселок им.Ж Вытершись полотенцем, он отправился в город У., где и изложил свою версию местным родственникам. Ну, а затем появились мы, живое доказательство его выводов.

- Это и есть твой парк сказочной красоты? - спросил Майк и поддел ногой ржавую консервную банку

- Сказка погребена под плевками и мусором, - сказал я. - Атомный век.

- А где речка со щуками? - спросил Володенька.

- А вон за теми кустиками в конце аллеи, - сказал я. -. На ее берегу мы и отдохнем. Кстати, боржоми можно было и | не покупать. Вода там чистая, так что...!

Мы остановились.

Между знакомыми берегами текла незнакомая жидкость кирпичного цвета. Она чавкала, хлюпала и пахла дерьмом.

- Все назад! - сказал я. - Проклятое время. Калиюга, од­ним словом.

- Хорошо бы не выражаться, - попросил Володенька.

- Давайте будем трескать поморий, - сказал Майк. -Хоть вон на той скамеечке.

Мы присели на скамеечку, увешанную выплюнутыми беломорными окурками.

- Давай, начинай, - сказали мы Володеньке, - сам пред­ложил, сам и начинай.

Володенька взял тюбик и повертел его в руках.

- А что сначала делать? - спросил он. - Поморий выдав­ливать или боржоми наливать?

Посоветовались и решили, что сначала, наверное, будем боржоми наливать, а потом поморий выдавливать. А разме­шать все можно веточкой барбариса. Куст растет родом.

Так и сделали. Налили в стакан шипящего и негодующе­го боржоми, выдавили длинную колбаску белоснежного по-морина. Размешали веточкой барбариса...

Смесь сердито зашипела, запузырилась и подалась через край. То, что оказалось в стакане, внешне было похоже на молочный коктейль, какие готовят в кафе "Мороженое". Но -и только. Когда я с усилием воли сделал один глоток, тут же понял, что пить этого больше не буду. Хоть буду умирать от похмельного синдрома. Главным отталкивающим фактором было абсолютное несоответствие между внешним видом кок­тейля и его, выражаясь поэтически, внутренним содержани­ем. Это было гадостью солено-сладкого вкуса с запахом ментола.

- Я этого пить не буду, - заявил я. - И вам не советую. Мы еще не в армии. Давайте лучше боржоми попьем.

Но Майк с Володенькой некоторое время не сдавались. Володеньке некуда было деваться, сам предложил, а Майку хотелось любой ценой добыть хоть грамм бодрости духа, и они выпили не то по три четверти стакана, не то по полстака­на. Расплевались. Затем мы дружно допили остатки боржо­ми, сели на лавочку и взгрустнули.

- А, вроде, как и полегчало, - сказал Майк.

- Блажен, кто верует, - сказал я.

- Нет, натурально полегчало! Володенька, а тебе?

- Да нет, - сказал Володенька, прислушиваясь к орга­низму. - Вроде, нет. Хотя, может быть, и да... Как странен человек!

Я вдруг с удивлением обнаружил, что скучаю по нашему сараю. Прямо как по родному дому!

И дернуло меня потащить всех в пород У.! Как хорошо в поселке им.Ж! Уютный сарай, теплые бушлаты. Милые род­ственники. Магазин один. Все понятно. Закрыт, значит за­крыт. Понедельник - значит выходной...

Ночевать, нас, конечно, пустили. Устроил