Менандр (342 – 291 до н.э.) – греческий комедиограф; глава новой аттической комедии, как Аристофан – глава древней.
Мир комедий М. – частные повседневные отношения; его действующие лица – заурядные люди, с мелкими страстями, с обычными вожделениями и ошибками, поставленные в забавные положения; индивидуализации, глубокого анализа характеров и преобладающих личных свойств героев нет ещё, – такова отличительная черта Менандровой комедии. Хоров в комедиях М. не было. Комедии начинались прологом, как трагедии Еврипида. По философским воззрениям М. всего ближе к Эпикуру, а по построению пьес и обилию в них житейских сентенций – к Еврипиду.
С литературным обликом Менандра нас лучше всего познакомит наиболее полно сохранившаяся комедия «Третейский суд» (отрывки комедии составляют в сумме около двух третей всей пьесы).
Подобно тому как в трагедии зритель, знакомый с мифом, заранее знает исход действия, или узнает его из пролога (например у Эврипида), так и комедия не создает никаких тайн для зрителя. Она достигает своих эффектов именно тем, что зритель в полной мере осведомлен о вещах, неизвестных самим действующим лицам.
По мастерству психологической характеристики исследователи единодушно относят комедию к концу творческого пути Менандра.
Перевод Г. Церетели.
Менандр. Комедии. Фрагменты. – М.: Наука, 1982. – (Серия "Литературные памятники"). Издание подготовил В.Н. Ярхо.
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Карион, повар Онисим, раб Харисия.
Смикрин, отец Памфилы Хэрестрат, друг и сосед, Харисия.
Габротонон, арфистка Сириcк, угольщик, раб Хэрестрата.
Дав, пастух, раб Жена Сириска (без слов).
Памфила, жена Харисия Xарисий, молодой человек.
Софpона, кормилица Памфилы (без слов).
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Смикрин
Он взял четыре серебром в приданое
Таланта, но себя слугою жениным
Считать не хочет, дома не ночует он
И в день двенадцать драхм он платит своднику..
…Трижды проклятый,
(При молодой жене) живет с арфисткою!
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Сириcк
Судью третейского
Мы ищем! Ну, так вот, коль нет препятствия,
Ты рассуди нас!
Смикрин
Скажи, мой приговор
Блюсти согласны вы?
Сириcк
О да!
Дав
Раз в зарослях, от этих мест поблизости,
Один стада свои я пас, почтеннейший,
Тому назад дней тридцать приблизительно,
И я нашел - он брошен был! - ребеночка,
И ожерелье с ним, и все обычные
Безделки…
Ребенка поднял я, к себе домой отнес,
Чтоб воспитать его - так я решил тогда.
Но за ночь мысль пришла - бывает с каждым так, -
И начал сам с собой я тут беседовать:
"К лицу ли мне дитя? Ну, мне ль с ним мучиться?
К чему заботы мне? Где столько денег взять?"
Так было дело. Утром скот я вновь погнал.
А тут и он пришел в места те самые,
Увидев, говорит: "Чего ты голову
Повесил, Дав?" - Чего? Да полон рот хлопот!
Как я нашел, как поднял, все я выболтал…
Я кончить не успел, он и начни просить:
"Отдай ты мне дитя!"
Есть у меня жена… У ней ребеночек
Недавно родился, да умер вскорости".
А вот теперь, опять меня увидевши,
Вдруг от меня вещей, с ребенком кинутых -
А вещи - пустяки, ничто… безделица!
Он требует и мнит себя обиженным,
Что не даю, свою в них видя собственность.
Сириcк
Опекуном меня ты сделал, дав дитя!
Теперь, почтеннейший, твой долг, так мнится мне,
Решить, должно ль, согласно воле матери,
Кто б ни была она, блюсти в сохранности,
Пока взрастет дитя, убор и золото…
Смикрин
Решить легко! Все, что с ребенком кинуто,
Принадлежит ему… Таков мой приговор!
Дав
Чудесно! А дитя?
Смикрин
Я присужу его,
Конечно, не тебе, его обидчику,
Но дам защитнику и оборонщику
От всех обид твоих!
Дав
Спаситель Зевс, какой несправедливый суд!
Все я нашел - и вот обобран дочиста!
А тот, кто не нашел, теперь владеет всем!
Сириcк
Вот перстень… позолоченный,
А сам железный… И на нем печатка есть:
Бык иль козел? Не разобрать! Кле_о_стратом
Он сделан, коль о том судить по надписи.
Онисим (подходя к Сириску)
Дай посмотреть!
Сириcк
Ты кто такой?
Онисим
Да, он и есть!
Сириcк
Перстень? Что за перстень? Не пойму…
Онисим
Хозяина, Харисия!
Он обронил его!
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
Сиpиск (Заметив Онисима)
А, давай, почтеннейший,
Кольцо иль покажи, кому ты там хотел!
Судью бы нам! Мне по делам идти пора!
Онисим
Вот дело в чем, приятель... Знаю в точности,
Что перстень твой - хозяина, Харисия!
Да показать боюсь! Коль дам, Харисия
Отцом тому ребеночку я сделаю,
С кем перстень кинут был…
Видишь ли,
На Таврополиях, во время бдения,
Где были женщины, он потерял кольцо!
Вот все и сходится, что изнасиловал
Девицу он… Та родила и кинула
Дитя… Найти б ее, потом Харисию
Кольцо вручить, - и все бы разъяснилося!
А ныне смута выйдет да волнение!
Габротонон (Подходит к Онисиму)
Ах ты, злодей! Коль то сынок хозяина
И будешь ты глядеть, как он рабом растет,
Ну, не достоин ли ты казни всяческой?
Онисим
Но я сказал: никто не знает матери.
Габротонон
Он на ночное бдение,
Где были женщины, ворвался, видимо
Однажды и при мне кой-что похожее
Случилось…
Онисим
А девушку ты знаешь?
Габротонон
Не знаю. Но в лицо ее
Узнала бы, о боги: вот красавица!
Слыхала, что богата!
Как и все, она отправилась
Гулять и вдруг, глядим, назад в слезах бежит,
Рвет волосы… О боги, все изорвано,
И платье у нее повисло клочьями,
А было из тарентской ткани, дивное!
Онисим
Но что же делать мне?
Габротонон
Я припишу себе все происшедшее.
Вот в руки перстень взяв, вхожу к Харисию
Он видит: я - с кольцом… Он станет спрашивать,
Где я взяла? Скажу: "На Таврополиях,
Еще девицею". - Что с той случилося,
Я припишу себе: о том ведь знаю я!
Онисим
Прекрасный план!
Габротонон
Коль он замешан тут,
Прямым путем пойдет он на признание,
И так как выпил он, то первым скажет все…
Когда ж проверкой будет установлено,
Что он - отец, мы без помехи девушку
Отыщем…
Онисим
Лишь одно тобой упущено:
Свободной станешь ты! Тебе, как матери,
Он отпускную даст… без замедления!
Габротонон
Не знаю, но… мне этого хотелось бы!
Смикрин
Хорош приятель наш, - не постыдился он
(Прижить) от твари уличной (ребеночка)!..
Теперь, когда могу забрать с собою дочь?
Я так решил уже - я так и сделаю!
А вы - мне послухи, - вы подтвердить (должны,
Что правда все!). Ведь с вами он и (пьянствовал),
Он, (что осмелился) с моею дочерью
Так подло…
ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Габротонон (подходя к Памфиле)
Хозяйка, подожди!
Памфила
Меня ты знаешь, женщина?
Габротонон
Дай руку мне!
Скажи, хорошая, на Таврополиях
Прошедший год ты не была на бдении?
Памфила (смотря на ребенка)
Скажи мне, женщина, где ты дитя взяла?
Габротонон
А ты на нем чего-нибудь не видишь ли
Тебе знакомого? Бояться нечего!
Памфила
Так ты не мать ему?
Габротонон
Для виду сделалась,
Не целью вред нанесть законной матери,
Но чтоб при случае ее найти, и вот
Нашла… тебя, - ведь я тебя там видела!
Памфила
А кто отец ему?
Габротонон
Харисий!
Онисим
Клянуся Аполлоном, он беснуется,
С ума сошел взаправду, боги, бесится!
О господине речь веду, Харисии!
У дверей сейчас
Стоял он долго, в щель смотря украдкою
И напрягая слух. А за дверьми отец
Его жены о чем-то с ней беседовал…
Как он в лице менялся, описать нет сил!
Потом воскликнул он: "О свет очей моих,
Что слышу от тебя?" И вдруг ударил он
Себя по голове и чрез мгновение
Сказал опять: "И я с такой женой себя
Несчастным мнил, негодник!"
Впрямь сумасшествие… "Так низко пасть, как я, -
Он повторял, - отцом стать незаконного
И не простить жены, над ней не сжалиться
За грех невольный. Стал таким я варваром!
Таким безжалостным!" Проклятья страшные
Себе он шлет, и кровью налились глаза.
Харисий
Недурно божество со мной расправилось,
И поделом… Им вот что мне подсказано:
"Ты смеешь, жалкий, человеком будучи,
Кичиться, важничать и с высоты вещать?
Невольный грех жены невыносим тебе?
Я докажу, что сам ты впал в такой же грех!
И вот, когда с тобой она мягка, топтать
Ты смеешь в грязь ее! И вот увидят все,
Как жалок ты и дик, неблагодарен как!"
Ее слова к отцу, скажи, похожи ли
На то, что думал ты? "Я с мужем жизнь делю
И не должна бросать его в несчастии!"
Габротонон
Не мой это ребеночек.
Ты не скандаль, дружок… Твоей супругою
Ребенок тот рожден, - он не чужой тебе!
Xарисий
Он мой… Памфила - мать…
Надежды не сули ты мне, Габротонон!
ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ
Смикрин
Пусть мне пропасть, коли тебе я голову
Не размозжу, Софрона! Вразумлять меня
Ты собираешься, скажи, старуха мерзкая?
Я, видишь ли, спешу с уводом дочери!
Иль ждать, пока зятек не съест приданого?
Онисим
Кто это там стучит? Ах, это сам Смикрин,
Хозяин строгий, за приданым жалует…
И за своею дочкой!
Хотя на зло ты шел, простой случайностью
Спасен. Иди… Найдешь ты примирение
И прекращенье всех недавних горестей!
Войди и внучка поласкай, взяв на руки!
Смикрин
Какого это внучка, шкура драная?
Онисим
Ты крепколобым был, а слыл за умника!
Хранил да охранял ты дочь на выданье,
И вот, - о чудо! - крошка пятимесячный
У нас…
Смикрин
Я не пойму!
Онисим
Зато, наверное,
Старуха поняла… На Таврополиях
Хозяин мой ее, вдали бродившую
От пляшущих… Софрона, разбираешься?
Софpона кивает головой.
Ну, а теперь они друг другом узнаны
И все наладилось!
Лонг «Дафнис и Хлоя»
Лонг – древнегреческий писатель и поэт предположительно II века нашей эры, автор знаменитого пасторального романа «Дафнис и Хлоя», который обнаруживает большое влияние, оказанное на писателя пастушескими идиллиями Феокрита, Мосха и Биона. В отличие от их произведений, роман Лонга написан прозой с регулярными стихотворными вставками, возникающими спонтанным образом в наиболее поэтических фрагментах текста. Такое соединение поэтического и прозаического нача́л было новым приёмом в истории древнегреческой литературы и выдаёт в Лонге образованного литератора, способного новаторски и, вместе с тем, убедительно совместить в своём произведении традиции различных жанров.
Используя поэтический жанр идиллии с ее несколько манерными описаниями природы, Лонг выводит пастухов в качестве идеализированных героев.
«Дафнис и Хлоя» Лонга – одно из самых законченных художественных произведений позднегреческой литературы. Оно стоит одиноко среди софистических любовных романов, т.к. автор перенес место действия в буколическую обстановку. Оторванная от жизни любовь греческих романистов получает у Лонга оправдание в условной атмосфере буколики, где пастушеские божества приходят в трудные моменты на помощь героям.
И Дафнис и Хлоя в свое время были подкинуты родителями и выросли в среде пастухов. Дафнис и Хлоя – подростки, почти дети; полюбив друг друга, они должны еще пройти незнакомую им «науку любви», и последовательные этапы этого процесса, начиная от первого пробуждения неясных весенних томлений, составляют содержание романа, вместо привычных злоключений странствия. Рост и осознание любовного желания развертываются параллельно жизни природы, по сменяющимся временам года. Похищение, плен, кораблекрушение, все эти обязательные приключения сохранены и у Лонга, но поданы как мимолетные опасности, возникающие благодаря вторжению в пастушескую сферу чуждых ей горожан.
Античный роман. – М.: Художественная литература, 2001.
Перевод с древнегреческого С.П. Кондратьева.
КНИГА ПЕРВАЯ
И сперва задумал было Ламон взять с собой одни только эти приметные знаки ребенка, его ж самого здесь покинуть; но затем устыдился, что козы он даже безжалостней, и, дождавшись ночи, приносит жене своей Миртале. Затем они вещи, что были оставлены при ребенке, прячут, ребенка своим признают, кормленье его козе поручают. А чтобы имя у мальчика было таким, какое у пастухов в обычае, они его Дафнисом назвать решили.
Уже с тех пор прошло два года, и вот с пастухом по имени Дриас, пасшим стада на соседних лугах, то же самое случилось, на такую же находку он напал, такое же диво увидел.
И в эту пещеру нимф одна овца, недавно принесшая ягненка, стала так часто ходить, что не раз думали, будто пропала она совсем. Подойдя, увидал он вовсе не то, что ожидал: овца, как нежная мать, подставляет соски с молоком, текущим обильно, а ребенок без плача жадно хватает то за один, то за другой сосок ротиком своим – чистым и свежим. Девочкой было это дитя, и также лежали с ней рядом приметные знаки: головная повязка с шитьем золотым, золоченые туфельки, браслеты чистого золота.
И тотчас Напа (так звали Дриаса жену) матерью стала ребенку. А чтоб все поверили, что это ее дочка, она тоже обычное имя пастушеское ей дает, Хлоей ее назвав.
Оба эти ребенка выросли быстро, и красотой заблистали они много ярче, чем дети простых поселян. Уже было Дафнису пятнадцать лет от рожденья, а Хлое столько же, только без двух, когда и Дриас и Ламон в одну ночь такой сон видят. Привиделось им, что нимфы той самой пещеры, в которой источник был и где Дриас нашел ребенка, Дафниса с Хлоей передают мальчику, бойкому и прелестному: за плечами крылья, маленький лук и короткие стрелки в руках. И, коснувшись обоих одною стрелой, велел отныне пасти ему козье стадо, а ей – стадо овец.
Увидав этот сон, Дриас и Ламон огорчились – неужели придется пасти этим детям коз и овец? Но все же, подумали, надо богам покориться, раз дело идет о судьбе детей, спасенных богов провиденьем.
А Дафнис и Хлоя обрадовались, словно важное дело им поручили, и своих коз и овец полюбили больше, чем у простых пастухов в обычае было: ведь она овец пасла, виновниц спасенья своего, он же помнил, что его, брошенного, коза вскормила.
И, войдя вместе с Хлоей в пещеру нимф, он став у ручья, принялся мыть свои кудри и все свое тело. Кудри у него были черные и густые, тело – загорелое. Хлое, глядевшей на него, Дафнис показался прекрасным, и так как впервые прекрасным он ей показался, то причиной его красоты она сочла купанье. Когда же она стала омывать ему спину, то его нежное тело легко поддавалось руке, так что не раз она украдкой к своему прикасалася телу, желая узнать, какое нежнее. Хлоя ничего уже больше с тех пор не желала, кроме как вновь увидать Дафниса купающимся.
Она убедила его опять купаться пойти, и вновь увидала его во время купанья, и, увидав, к нему прикоснулась, и ушла опять в восхищении, и восхищение это было началом любви.
Что с ней случилось, девочка милая не знала, ведь выросла она в деревне и ни разу ни от кого не слыхала даже слова "любовь". Томилась ее душа, взоры рассеянно скользили, и только и говорила она что о Дафнисе. И раз, когда она осталась одна, вот какие слова пришли ей на ум: "Больна я, но что за болезнь, не знаю; страдаю я, но нет на мне раны…
Так как и Дафнису пора уже было узнать, какие мученья любовь доставляет, то однажды спор у него с Дорконом возник, кто красивей, и судьей была выбрана Хлоя; наградой же было назначено: кто победит, тот Хлою целует. Первый Доркон стал говорить:
"Милая девушка! Ростом я Дафниса выше, я пасу быков, а он – коз, и настолько я лучше его, насколько быки лучше козлов; молока я белее, и кудри мои золотисты, как колос, поспевший для жатвы. Вскормила меня моя мать, а не зверь какой. А он – мал, безбород, словно женщина, и черен, как волк. Если, как говорят, его молоком вскормила коза, то чем же он лучше козленка?" После него Дафнис стал говорить: "Верно, меня, как и Зевса, вскормила коза; пасу я козлов. Запах козлов ничуть ко мне не пристал: ну да, не пахнет же Пан, а ведь он настоящий козел. Я безбород, но таков и Дионис; темна моя кожа, но темен и цвет гиацинта, а ведь Дионис повыше сатиров, и гиацинт лилий получше. А этот вот – рыжий, как лисица, с бородою козлиной, и бел, как горожанка. И если тебе придется из нас одного целовать, у меня поцелуешь ты губы, у него же щетину. А затем, не забудь, девушка милая: и тебя вскормила овца, а ты ведь красива".
Хлоя не стала уж более медлить, но, вспыхнув от радости, слыша его похвалу, да и сама давно желая Дафниса поцеловать, быстро вскочила и его подарила своим поцелуем – бесхитростным, безыскусным, но таким, что смог он всю душу его воспламенить. Огорченный, быстро ушел Доркон и другого пути стал искать для своей любви.
Об одной только Хлое были речи его. И если один без нее оставался, он так сам с собой, как в бреду, говорил: "Что ж это сделал со мной Хлои поцелуй? Губы ее нежнее роз, а уста ее слаще меда, поцелуй же ее пронзил меня больнее пчелиного жала. О, болезнь небывалая, имени даже ее я назвать не умею! Так говоря, томился Дафнис прекрасный, ведь впервые вкусил он и дел и слов любовных.
Дриас, польстившись на такие дары, чуть-чуть на брак не согласился. Но, сообразив, что девушка достойна жениха получше, и боясь непоправимую нажить беду, когда все раскроется, на брак он согласья не дал, прощенья просил и от всех подарков Доркона отказался.
…радовались – встретившись, расставшись – печалились; желали чего-то, но не знали, чего желают. Одно лишь знали они, что его погубил поцелуй, а ее – купанье в ручье.
Разжигала их и самая года пора. Был конец весны и лета начало, и было все в расцвете.
Кинувшись вперед, оказался он между быками, и, схватив обеими руками двух быков за рога, без труда и забот он поехал, как будто погоняя упряжку. Таким-то образом спасся Дафнис, вопреки всякой надежде избегнув двух опасностей сразу: и от разбойников он ускользнул, и в море не потонул. Выйдя на берег, он Хлою нашел: она и смеялась и плакала разом. Она ему все рассказала: как она кинулась к Доркону; к чему были быки приучены; как было велено ей на свирели играть и о том, что умер Доркон; только, застыдясь, о своем поцелуе ничего не сказала; и решили они почтить своего благодетеля: вместе с его родными пошли хоронить Доркона несчастного.
А вот Дафнис не мог заставить себя быть веселым, увидав Хлою нагой и красу ее, прежде сокрытую, открытой; заболело сердце его, будто яд какой-то его снедал: то дышал он часто и скоро, как будто кто гнался за ним, то задыхался, как будто все силы свои истощил уже в беге.
Книга вторая
Когда они так веселились, предстал перед ними старик, в козью шкуру одетый, в грубые сандалии обутый; на боку у него висела сума, да и та была старая. Подсевши в ним, так он сказал: "Я старый Филет, дети мои; много я в прежнее время этим нимфам песен певал, много я на свирели этому Пану играл, и одной только песней своею управлял я стадом большим быков. Пришел же я к вам, что видал – рассказать, что слыхал – передать… И если не напрасно голова моя побелела и если от старости разум мой еще не ослаб, посвящены вы, о дети, Эроту, и Эрот о вас заботу несет".
И сказал им на это Филет: "Бог это, дети, Эрот, – юный, прекрасный, крылатый; потому-то он юности радуется, за красотою гоняется и души окрыляет. Такова его мощь, что и Зевсу с ним не сравняться… Нет от Эрота лекарства ни в питье, ни в еде, ни в заговорах, разве только одно – поцелуи, объятья, да еще – нагими телами друг к другу прижавшись, лежать".
Оставшись одни и впервые тогда услыхавши имя Эрота, опечалились и ночью, вернувшись домой в свои дворы, стали сравнивать то, что слыхали, с тем, что сами они переносят… "Пожалуй, это и есть любовь; и мы, не зная того, друг друга любим. Если это не любовь и если не любят меня, то чего ж мы тогда мучимся, чего друг к другу стремимся? Все верно сказал Филет. Ведь это дитя из сада явилось некогда во сне нашим отцам и им приказало, чтоб стада мы пасли. Значит, надо прибегнуть к тем лекарствам, что он указал: целоваться, обниматься и нагими вместе лежать на земле".
И вновь бессонная ночь пришла, с мыслями о том, что сделано, с упреками за то, чего не исполнили. "Целовались мы – и без пользы; обнимались – лучше не стало. Так, значит, лечь вместе – одно лишь лекарство от любви. Испробуем и его: верно, в нем будет что-то посильней поцелуев".
…лишь с третьим лекарством еще медлили они. Дафнис сказать о нем не решался, Хлоя первой начать не хотела.
Дафнис в то время не пас своих коз, а резал в лесу зеленые ветки, чтобы зимою кормить козлят; с высоты увидавши этот набег, спрятался в дупле бука сухого, а Хлоя у стад своих оставалась; спасаясь от погони, бежит она к нимфам, врагов умоляя ради богинь ее пощадить и тех, кого она пасет. Но все было напрасно. Поиздевавшись над статуями богинь, метимнейцы погнали стада и Хлою с собой увели, подхлестывая, словно козу иль овцу, хворостиной.
…и во сне предстали пред ним три нимфы, три прекрасные жены высокого роста, полунагие, босые, с распущенными волосами, точь-в-точь как на статуях. Сначала они, казалось, с состраданием взглянули на Дафниса; затем же из них старшая, ободряя его, так ему говорит: "Не сетуй, Дафнис, на нас. Больше тебя о Хлое заботимся мы; ведь это мы над ней сжалились, над младенцем беспомощным, здесь в пещере лежащую вскормили. Ведь нет у нее ничего общего ни с овцами Дриаса, ни с лугами этими. И сейчас о ее судьбе мы уже позаботились: так что не будет она для рабской доли в Метимну доставлена, не станет частью военной добычи. Вон того Пана, что здесь под сосною поставлен, которого вы никогда не почтили даже цветов приношением, мы упросили прийти Хлое на помощь. Больше, чем мы, привык он к походам и немало повоевал, покидая деревенские поля. И ушел уже он, метимнейцам не легкий враг. Итак, ни о чем не печалься. Встав, покажись на глаза Ламону с Мирталой; ведь они, как и ты, от горя на земле, распростершись, лежат, думая, что и ты стал добычей врагов. Завтра вернется к тебе Хлоя с козами, с овцами, и будете стада вы вместе пасти и на свирели вместе играть. Все остальное – дело Эрота, он о вас позаботится".
Потом пошел Дафнис к знакомому буку и, севши под ним, стал расспрашивать Хлою, как сумела она убежать от стольких врагов. Она ж ему все рассказала, – как плющ у коз рога обвивал, как овцы выли по-волчьи, как у ней самой в волосах из сосновых ветвей венок появился, как пошел по земле огонь, а по морю шум; как двоякою песнью пела свирель, то войну, то мир возвещая. О страшной той ночи все рассказала, и как, не зная дороги, шла она за напевом свирели, ведущим ее. Понял тогда Дафнис и сон, ему нимфами посланный, и деяния Пана, и сам рассказывал, что видал, что слыхал: как он хотел умереть и как нимфы жизнь ему возвратили.
Друг с другом спор они завели, ссору любовную, и скоро до клятв в верности дошли. И Дафнис Паном поклялся, к его сосне подойдя, что ни единого дня не будет жить один он без Хлои, а Хлоя поклялась Дафнису, – нимф призвавши и войдя в их пещеру, – любя его, жить и умереть. И Хлоя, совсем еще девочка, так была простодушна, что, выйдя из пещеры, решила еще одну клятву взять с него.
Доволен был Дафнис ее недоверием, и, став среди козьего стада, одною рукой держась за козу, другой за козла, он клялся, что Хлою будет любить, пока она его любит; если ж другого ему предпочтет, тогда убьет он себя, но не ее.
Книга третья
Наступила зима, и была она для Дафниса с Хлоей горше самой войны. Внезапно выпал глубокий снег, завалил все дороги, а всех поселян запер в домах.
А вот Хлоя и Дафнис, вспоминая минувшие радости – как они целовались, как обнимались, вместе как пили и ели, – теперь проводили печально бессонные ночи и ждали весенней поры, как ждут воскресенья из мертвых.
И не раз еще ходил он к ним этой дорогой, придумывая иные предлоги. Так что и зима не совсем оказалась для них лишенной любви.
Начиналась весна, и таял снег. Стала земля обнажаться, стала трава пробиваться, и пастухи погнали стада на пастбища, а раньше других Дафнис и Хлоя, – ведь служили они пастырю могущества несравненного.
За овцами, еще не рожавшими, гонялись бараны, сзади взбирались на них, каждый выбрав себе одну. И козлы гонялись за козами и наскакивали на них с любовной страстью и бились за коз; у каждого были свои, и каждый их охранял, чтоб как-нибудь с ними другой козел тайком не связался. Даже старых людей, случись им это увидеть, к делам любви побудило бы такое зрелище. А тем более – Дафнис и Хлоя, юные, цветущие и давно уже искавшие наслаждений любовных: распалялись они, слыша все это, млели, видя это, и сами искали чего-то получше, чем поцелуи и объятия, – особенно Дафнис. За время зимы, сидя дома без всякого дела, он возмужал; поэтому рвался он к поцелуям, и жаждал объятий, и во всем стал гораздо смелей и решительней.
Жил с ним по соседству землевладелец, по имени Хромис, уже в преклонных годах; привел он к себе из города бабенку, молодую, цветущую, гораздо более изящную, чем поселянки. Звали ее Ликэнион. Видя, как Дафнис каждое утро гнал своих коз на пастбище, а к ночи обратно с пастбища, она загорелась желаньем его своим любовником сделать, подарками соблазнив. Но сказать ему что-либо прямо она опасалась, поняв, что любит он Хлою: заметила – к девушке льнет он. Как-то ранним утром незаметно пошла она следом за ними и, спрятавшись в чаще, чтоб не было видно ее, все услыхала, о чем они говорили, все увидала, что делали. Не ускользнули от взоров ее и слезы Дафниса. Пожалела она этих несчастных и, решив, что ей представился случай удобный сделать сразу два дела – им дать от мук избавление, свое ж удовлетворить вожделение, – такую придумала хитрость.
На следующий день идет Ликэнион к дубу, где сидели Дафнис и Хлоя, и, ловко притворившись, будто она чем-то огорчена, говорит: "Спаси, Дафнис, меня, злополучную! Из моих двадцати гусей самого лучшего орел утащил. Пойди ты со мною туда, – одна я идти боюсь, – спаси моего гуся, не оставь без вниманья ущерба в моем стаде. Может быть, и орла самого ты убьешь, и не будет уж он у вас без конца таскать и ягнят и козлят. Тем временем стадо твое сторожить будет Хлоя. Козы твои хорошо ее знают; ведь всегда вы вместе пасете".
Его уведя возможно дальше от Хлои, когда они оказались в чаще густой близ ручья, она велела ему присесть и сказала: "Любишь Хлою ты, Дафнис: это узнала я ночью от нимф; явившись во сне, они мне рассказали о слезах вчерашних твоих и мне приказали спасти тебя, научивши делам любовным.
Так вот, если хочешь избавиться от мук и испытать те радости, которых ты ищешь, то отдай себя в руки мои, радостно стань моим учеником; я же, в угоду нимфам, всему тебя научу".
Лишь только окончился этот любовный урок, Дафнис, как истый пастух простодушный, стал порываться к Хлое бежать и тотчас же сделать с ней то, чему здесь научился, как будто боясь, что если промедлит, то все позабудет. Но Ликэнион, его удержавши, сказала: "Вот что еще нужно тебе, Дафнис, узнать. Я ведь женщина, и теперь я ничуть от всего этого не пострадала; давно уж меня всему научил мужчина другой, а в уплату взял невинность мою. Хлоя ж, когда вступит с тобой в эту битву, будет кричать, будет плакать, будет кровью облита, словно убитая. Но ты не бойся той крови, а когда убедишь ее отдаться тебе, приведи сюда: здесь, если и будет кричать, никто не услышит, если расплачется, никто не увидит, а если кровью своей замарается, в этом ручье искупается. И помни, что первая я, раньше Хлои, тебя мужчиною сделала".
Задумался Дафнис над сказанным ею, остыл его первый порыв, стал он сомневаться, следует ли ему Хлое докучать и просить во время объятий большего, чем поцелуи. Он не хотел, чтобы кричала она, будто ее схватили враги, или чтоб плакала от боли, или кровью исходила, словно ее убивают. Новичок в любви, боялся он крови и думал, что кровь может литься только из раны. И, твердо решив наслаждаться с нею обычными ласками, вышел из лесу Дафнис.
И опять у них летней порой начались новые радости. И Хлоя легко могла бы женщиной стать, когда б не смущала Дафниса мысль о крови. Однако, боясь, чтоб решенье разумное страсти порывом как-нибудь сломлено не было, не позволял он Хлое сильно себя обнажать; этому Хлоя дивилась, но спросить о причине стыдилась.
Этим летом у Хлои женихов было много, и отовсюду много народу ходило к Дриасу с просьбой отдать ее замуж; иные уже приносили подарки, иные ж много богатых даров обещали, если ее заполучат. Хлоя, узнавши об этом, очень грустила и от Дафниса долгое время скрывала, его огорчать не желая. Когда ж он настаивать стал, спрашивая, что с нею такое, и огорчался, не получая ответа, больше, чем если бы все он узнал, она ему все рассказала: о Напы речах, торопившейся выдать замуж ее поскорее, сказала о том, что Дриас наотрез никому не отказывает, но решенье свое отложил до поры, когда виноград соберут.
От этих рассказов Дафнис стал сам не свой и, севши, заплакал; он говорил, что умрет, если Хлоя больше не будет с ним вместе стада пасти; и не только погибнет он сам, но и овцы, лишившись пастушки такой. Одно смущало его: не был богат Ламон, и это одно делало шаткой надежду. Однако решил он посвататься, и Хлоя с ним согласилась.
И Дафнис на это не мог возразить ничего; видя, что далек он от цели стремлений своих, он поступил, как поступают в несчастьях влюбленные все: плакать он стал и вновь на помощь нимф призывал. И ночью во сне явились они перед ним в том же виде, как прежде являлись, и снова заговорила старейшая: "Забота о браке твоем и Хлои – дело бога другого; дары же, которыми ты Дриаса прельстишь, дадим тебе мы. Корабль молодых метимнейцев, привязь которого некогда съели козы твои, в тот день ветер далеко унес от земли. Ночью ж, когда с моря ветер подул и стало оно бушевать, корабль выброшен был на скалы этого мыса. Сам корабль и многое из того, что было на нем, погибло; но кошелек и в нем три тысячи драхм на берег выкинула волна, там он и ныне лежит, прикрытый морской травой, рядом с трупом дельфина. Никто из прохожих к месту тому не подходит, стараясь уйти поскорей от зловонья гниющего трупа. Ты ж подойди, подойдя же, возьми и, взявши, отдай. Достаточно, если сейчас не будут считать тебя бедняком, а потом и богатым ты станешь".
К Хлое придя, ей свой сон рассказал, показал кошелек, и, поручив стада постеречь, пока он не вернется, быстрым шагом он мчится к Дриасу. Нашел он его на току молотившим вместе с Напой пшеницу и смело с ним начинает беседу о браке. "Отдай ты Хлою мне в жены: жнец я хороший, виноградные лозы могу хорошо обрезать и деревья сажать; умею и землю пахать, и по ветру веять зерно. Как я пасу стада – свидетелем Хлоя; мне дали полсотни коз, я удвоил число их; выкормил я козлов больших и красивых, а прежде мы покрывали своих коз чужими козлами. Кроме того, я молод, сосед ваш, и никто обо мне дурного не скажет; меня вскормила коза, так же как Хлою овца. Насколько других всех я лучше, настолько же и в подарках им уступать не хочу. Они ведь дадут тебе разве что коз и овец, пару паршивых быков и зерна столько, что кур не прокормишь. А от меня – вот вам три тысячи драхм. Только пускай никто об этом не знает, даже и сам отец мой, Ламон".
Увидавши столько денег, сколько им никогда и не снилось, они тотчас же пообещали Хлою отдать за него и заверили, что Ламона добьются согласия. Напа вместе с Дафнисом продолжала работать, быков подгоняла и волочильной доской выбивала зерно из колосьев, Дриас же, спрятав кошель туда же, где у него хранились Хлои приметные знаки, быстро пошел к Ламону с Мирталой, чтоб у них – небывалое дело – сватать жениха.
Только вот что узнай, Дриас: юноши ты добиваешься, родом много нас с тобой выше".
Не пропустил Дриас мимо ушей последних слов Ламона и, домой идя, думал сам про себя: "Кто ж такой Дафнис? Его воспитала коза: значит, боги пекутся о нем. Он очень красив, ничуть не похож на Ламона, курносого, старого, и на лысую бабу его. У него оказалося сразу три тысячи драхм, а ведь столько и диких груш простой пастух не найдет у себя.
Придя же туда и видя, что Дафнис весь в ожиданье того, что услышать ему предстоит, ободрил его, назвавши зятем своим, обещал, что свадьбу сыграют осенью. Правую руку ему протянул в знак того, что Хлоя ничьей не будет женою, кроме как Дафниса.
Книга четвертая
Был некто Лампис, грубый пастух, стороживший коров. Также и он Хлою сватал у Дриаса и много уже передал подарков ему, торопясь с этим браком. Поняв, что на ней женится Дафнис, если получит согласье хозяина, он придумывать стал, как бы устроить так, чтоб господин разгневался на Дафниса и Ламона. Зная, что хозяин особенно любит сад, Лампис решил, насколько возможно, обезобразить его и испортить. Но если деревья рубить, то услышат стук и поймают его; и он набросился на цветы и решил их уничтожить.
Уже ночь наступала, когда пришел к ним Эвдром известить, что старый хозяин прибудет дня через три, а сын его завтра приедет. Толковали они о том, что случилось, поделились своими страхами с Эвдромом и стали спрашивать его мнения; он, к Дафнису благосклонный, посоветовал все рассказать сперва молодому хозяину и обещал сам замолвить перед ним слово: братом молочным ему приходясь, он был у него в чести. И когда день наступил, они так и сделали.
Астил подарки похвалил и отправился на охоту за зайцами; юноша был он богатый, в роскоши живший всегда; и в деревню он прибыл, чтобы новое развлечение себе доставить. Гнатон же, умевший только есть и пить до беспамятства и, напившись, похабничать, у которого только и было всего что широкая глотка, да брюхо, да то, что под брюхом, Дафниса тотчас приметил, когда тот дары подносил. По природе своей был он любителем мальчиков и, найдя красоту, какой и в городе не сыскать, решил тотчас за Дафниса приняться и надеялся легко сладиться с этим простым пастухом. Приняв такое решение, он не отправился вместе с Астилом охотиться, а пошел туда, где пас Дафнис, под предлогом, что хочет коз посмотреть, на самом же деле – на Дафниса полюбоваться.
Когда же Астил стал допытываться, чего ради он делает это, велел ему все рассказать и поклялся, что все сделает для него, тогда Гнатон ему говорит: "Гибнет твой Гнатон, господин! Я, который до сих пор любил только твой стол; я, кто не раз клялся, что нет ничего прельстительнее старых вин; я, кто твоих поваров ценил выше всех митиленских отроков, – я теперь одного только Дафниса считаю прекрасным. К самой изысканной пище я даже не прикасаюсь, сколько бы каждый день ни готовили мяса ли, рыб иль медовых печений; с восторгом я, ставши козою, щипал бы траву и листья, свирель Дафниса слушая, под его надзором пасясь. Своего Гнатона спаси, любовь мою непобедимую победи, а не то, клянусь тобой, богом моим, что, взявши нож и хорошенько наевшись, убью себя перед дверью Дафниса. И уж больше не звать тебе меня Гнатончиком, как привык ты меня шутя называть".
Когда он заплакал и опять стал Астилу ноги целовать, юноша не устоял: от природы был он щедрым, да и с любовными муками сам был знаком; он обещал, что выпросит Дафниса у отца и возьмет его в город с собой, себе – рабом, а Гнатону – любовником.
Но тайно услышал Эвдром все, что было говорено, и, любя Дафниса, которого славным юношей считал, и негодуя на то, что красота его поругана будет Гнатон