Когда 27 февраля Родзянко получил декрет об отсрочке сессии Думы, для этой институции пробил ее роковой час. Тут-то бы и сделать жест, подобный клятве Jeu de Paume[‡], тут-то бы и не подчиниться роспуску. Но ни поведение лидеров думских фракций, собравшихся на неофициальный «совет старейшин», ни поведение большинства депутатов Думы в целом ничем не напомнило этого исторического прецедента11. Они не только не протестовали против декрета, но даже, чтобы не создать впечатления неподчинения, собрались не в зале заседаний Думы, а в примыкающем к нему полуциркульном зале. Правда, раздавались голоса, в которых можно было расслышать нечто вроде желания принять на себя руководство революционным движением. Депутат Думы А.А. Бубликов пишет:
Члены Думы, по получении указа, собрались на частное совещание для обсуждения положения дел, становившегося все более грозным. Члены правых партий уже отсутствовали, но и остальные не проявляли никакой склонности к рискованным решениям. Во всяком случае мое предложение перейти из «полуциркульного» зала в зал общих собраний и тем самым официально установить факт неподчинения формально выраженной воле монарха, не имело ровно никакого успеха, хотя я тут же пророчествовал: «Вы боитесь ответственности? Но от ответственности вы не уйдете, а достоинство свое уроните безвозвратно»12.
Но ни его, ни другие в том же роде выступления (в том числе Керенского) не получили почти никакой поддержки. С одной стороны, явно не хотел, чтобы Дума возглавила революцию, Милюков, опасавшийся, что столь консервативный орган станет препятствием на пути радикальных действий, которым он сочувствовал. С другой стороны — не хотел допускать революционизации Думы Родзянко, чтобы ее работу мог безотлагательно возобновить либо Николай II, которого он уговаривал аннулировать декрет об отсрочке, либо великий князь Михаил, если он согласится на регентство.
Родзянко пошел даже на то, чтобы в качестве возможного премьер-министра был выдвинут Львов, о котором великий князь Михаил упоминал в телеграмме царю. Это, однако, не значит, что Родзянко готов был добровольно отказаться от ведущей роли в политике, если верховная власть перейдет к великому князю Михаилу. В проекте манифеста, объявляющего о создании правительства, ответственного перед Думой, который был 1 марта составлен в Могилеве и ранним утром 2 марта одобрен государем, Родзянко, а не Львов назначался главой нового правительства. В последний момент Родзянко обрел союзника в лице кн. Голицына. Но попытка провозгласить временное регентство великого князя Михаила успеха не имела, ибо Николай II отказался от предложения брата. Поэтому теперь (в ночь с 27 на 28 февраля) Родзянко, вместо того чтобы стать главой первого правительства народного доверия и посредником между монархом и законодательством, был поставлен перед другой альтернативой — примкнуть к мятежу и сделаться видной революционной персоной, но тогда его реальная политическая функция свелась бы к тому, чтобы уговаривать правых, офицеров, землевладельцев и даже высшую аристократию, с которой Родзянко был тесно связан, и убеждать их принять революцию. Какова бы ни была его интеллектуальная ограниченность, Родзянко, конечно, сознавал «capitis diminutio», которому ему предлагалось подчиниться, и поэтому его колебания не удивительны.
После долгих и бесплодных обсуждений, приватное заседание членов Думы решило возложить на «совет старейшин» образование Комитета членов Государственной Думы — «для восстановления порядка в столице и установления контактов с отдельными лицами и учреждениями». Единственным определенным результатом этих обсуждений было то, что в них (днем 27 февраля) подразумевался отказ Думы возглавить революционное движение. Тогда не был даже обнародован личный состав Комитета. Имена членов Комитета были объявлены только к полуночи, председателем Комитета должен был стать председатель Думы. В Комитет вошли почта все члены «совета старейшин» и полковник Энгельгардт, назначенный комендантом революционного петроградского гарнизона, после того, как Родзянко решил предоставить свой авторитет революционному движению как таковому13.
§ 5. Колебания Родзянко.
Колебания Родзянко изолировали его от Временного Комитета Думы председателем которого он официально был. Часами, пока толпы заполняли улицы столицы, освобождали заключенных из тюрем (как немногих политических, так и многих обыкновенных уголовников), жгли и громили здания Окружного суда, тайной полиции и множество полицейских участков, — Комитет Думы заседал, не приходя ни к какому решению.
Эти бесцельные словопрения приводили в отчаяние тех депутатов, которые считали, что Дума немедленно должна взять власть. Упомянутый выше Бубликов ходил от Родзянко к Керенскому, от Чхеидзе к Некрасову, говоря, что произносить речи — занятие совершенно бесполезное и опасное, что пора захватить власть, что в противном случае царь соберет силы, пошлет войска с фронта и быстро подавит восстание. Бубликов полагал, что простейший путь к захвату власти состоит в том, чтобы занять министерство путей сообщения и установить контроль Думы над железными дорогами. Характерно, что Бубликов не смог ничего добиться до утра 28 февраля, когда председатель Думы, уже принявший роковое решение возглавить революцию, наконец ответил на настоятельные требования Бубликова: «Хорошо, если нужно, идите и занимайте его» (т.е. министерство путей сообщения).
В ответ на это [пишет Бубликов в своих мемуарах], я вынул из кармана заготовленное уже мною воззвание к железнодорожникам и предложил председателю его подписать, а также поручение от Комитета Государственной Думы занять министерство путей сообщения. Характерно, что в обращении этом слова: «старая власть пала», которыми оно начиналось, Родзянко заменил словами: «старая власть оказалась бессильной» — настолько еще в это время в Думе не верили, что революция уже совершилась и к прошлому возврата нет. Родзянко так и сказал: «Как можно говорить «пала»? Разве власть пала?»14.
Бубликов прав в этом отношении15. Даже согласившись взять на себя формирование правительства, Родзянко продолжал надеяться, что так или иначе это правительство будет узаконено. Он полагал, что Комитет Думы под его председательством есть, в сущности, locum tenens в политическом вакууме, образовавшемся вследствие отказа великого князя Михаила принять ответственность на себя. Правительство князя Голицына уже не существовало, стране грозила анархия, Думе не оставалось ничего, как назначить правительство в отсутствие верховной власти. Родзянко надеялся, что как только станет ясно, кому принадлежит верховная власть, положение правительства станет законным. Но тем временем события оборачивались против него.
Пока шли совещания в «совете старейшин», или, возможно, в уже сменившем его Временном Комитете Думы, Родзянко часами сидел в своем кабинете. На него, конечно, сильно подействовало то, что, несмотря на его вмешательство, Щегловитов, занимавший аналогичный его собственному пост в верхней палате, был арестован членом Думы в его присутствии16. Милюков и другие члены Комитета постоянно понуждали его действовать. Характерно, что Родзянко в конце концов изменил позицию не под их давлением, а в результате сообщения из офицерской столовой его собственного Преображенского гвардейского полка — офицеры готовы присоединиться к народу и отдают себя в распоряжение Думы. Это, вероятно, было около полуночи с 27 на 28 февраля. С этого момента Родзянко начал развивать лихорадочную деятельность, о которой в памяти его сохранилась весьма смутная картина. Он объявил, что готов взять на себя активное руководство Комитетом Думы, но потребовал полного повиновения членов. Он отправился в комнату, где совещались военные комиссии Совета и Думы и имел там столкновение с представителем Совета Н.Д. Соколовым17. Кажется, он даже подумывал отправиться поездом в Москву, чтобы встретить государя на полпути на станции Бологое и, может быть, арестовать его там. Но из этого ничего не вышло. Ни Милюков, ни Керенский в Комитете Думы не склонны были жертвовать ради председателя свободой действий. С военной комиссией Совета нельзя было договориться. Поездка навстречу государю не состоялась.
Положение Родзянко 28 февраля и в следующие два дня очень трудно себе представить из-за отсутствия документальных данных. В своих мемуарах «Государственная Дума и Февральская революция 1917 года»18 Родзянко сообщает, что 28 февраля генерал Рузский известил его, что государь доверил ему, Родзянко, сформировать правительство, ответственное перед Думой. Милюков доверяет рассказу Родзянко о получении мандата на формирование «ответственного» правительства и по-своему объясняет колебания Родзянко, брать ли курс на революцию19.
Мемуары Родзянко были впервые опубликованы в 1919 году в Ростове-На-Дону и, естественно, определили отношение большинства историков к Революции. И все же нет ни малейшего сомнения, что в этом вопросе Родзянко был более чем неточен. 28 февраля Рузский не посылал ему такой телеграммы и не был уполномочен ее послать. 28-го царь находился в поезде на пути между Могилевом и станцией Малая Вишера Николаевской железной дороги. В продолжение этого дня царь и генерал Рузский не обменивались информацией политического характера. Царь не предполагал его встретить, так как ехал прямо в Царское Село, куда надеялся прибыть рано утром 1 марта. В своих воспоминаниях Родзянко пишет о манифесте уполномачивающем его сформировать кабинет. Такой манифест был действительно составлен в Ставке, о нем государю сообщили 1 марта, после того, как он провел еще один день на железной дороге, направляясь из Малой Вишеры в штаб Рузского в Пскове. Текст манифеста был представлен государю в 10 ч. 20 мин. вечера 1 марта, но Рузскому пришлось долго убеждать государя, чтобы заставить его уступить. Родзянко, возможно, до полуночи того дня слышал о манифесте, но не о согласии государя.
Таким образом, как Родзянко, так и Милюков ошибаются, считая, что поведение Родзянко 28 февраля было следствием царского мандата на учреждение парламентского правительства. Однако эта ошибка памяти подтверждается и рядом заявлений придворных, находившихся в царском поезде, утверждавших после революции, что во время 38-часового путешествия государь был очень близок к тому, чтобы согласиться на парламентское правительство. Один из них, официальный историограф генерал Дубенский, был даже убежден, что телеграмма соответствующего содержания была послана царем уже 27 февраля20.
Начало этой легенде положил генерал Иванов, который, как мы увидим, 27 февраля получил распоряжение отправиться в Петроград и, пользуясь диктаторскими полномочиями, положить конец беспорядкам. После революции генерал Иванов сделал несколько заявлений, в которых видно стремление как-то оправдать свою миссию и рассеять подозрение, что она была направлена против Государственной Думы. Иванов «припоминает», что, расставаясь с Николаем II в царском поезде ранним утром 28 февраля, он намекал государю о необходимости согласиться на конституционные реформы. Государь ответил уклончиво, но можно было понять, что он прекрасно все сознает и примет необходимые меры. На основании этого разговора Иванов позднее утверждал, что уже 27 февраля «Николай II решил ввести систему управления отчизной, осуществляемую министерством народного доверия, согласно желанию большинства членов Государственной Думы и многих слоев населения»21. Дубенский развивает путаные воспоминания Иванова. Однако ни тот, ни другой не может доказать, что царь намеревался поручить формирование правительства народного доверия Родзянко и что последний 28 февраля уже знал об этом.
Единственным несомненным доказательством изменившихся настроений государя может служить его желание встретиться с Родзянко 1 марта. Телеграммы были посланы по железнодорожному телеграфу и через министерство путей сообщения, находившееся тогда в руках комиссара Думы Бубликова. Были приняты меры для встречи с Родзянко, сначала на станции Дно, а затем в Пскове. Однако по причинам, которые мы рассмотрим ниже, путешествие Родзянко так и не состоялось.
Но желание царя встретиться с Родзянко и проконсультироваться с ним вовсе не означало, как думали члены царской свиты, что он изменился в отношении конституции. Да и сам Родзянко 28-го был далек от мысли стать царским премьер-министром. Когда в ночь с 28 февраля на 1 марта он просил государя принять его и предполагал выехать к нему навстречу в Бологое, он считался с возможностью арестовать царя — во всяком случае, так пишет в своих мемуарах член Думы Шидловский, который должен был его сопровождать22.
Ошибки и полные провалы памяти у Родзянко говорят о том, в каком смятении были его мысли 28 февраля. Важно, однако, выяснить, что он реально в этот день делал, так как главным образом его изложение и интерпретация событий склонила высшее военное командование в лице Алексеева и Рузского занять ту позицию, которая повела к отречению 2 марта. Мы видели, что 27-го Родзянко старался воспрепятствовать таким действиям со стороны Думы, которые можно было расценить как неповиновение и бунт против отсрочки. Его телеграммы царю и переговоры с великим князем Михаилом следует скорее интерпретировать как исполненное сознания долга предостережение, нежели чем как попытку насильственного вмешательства. Но, с другой стороны, — он согласился возглавить Временный Комитет Думы, в который вошли Керенский и Чхеидзе, т.е. организаторы революционного движения. Правда, он не принимал участия в совещаниях Комитета до тех пор, пока не рухнула надежда на регентство великого князя Михаила. Когда позднее, около полуночи на 28-е, поколебленный известием из Преображенского полка, Родзянко согласился действовать от имени Комитета и взять на себя власть, то этим он, наконец, нарушил границы законности и перешел, может быть и против желания, в лагерь революции.
Действительно, когда сформировалось Временное правительство, Родзянко утверждал, что способствовал его созданию23, как позднее всегда настаивал, что Временное правительство было сформировано по инициативе Государственной Думы. Другие члены Комитета Думы, особенно Милюков, никогда этого открыто не признавали. 27 февраля Милюков поддержал отказ Родзянко занять враждебную позицию к декрету об отсрочке. Но причины, которые заставляли его желать, чтобы Дума оставалась вне революции, были прямо противоположны причинам Родзянко. Милюков и его единомышленники (или те, которых он считал своими политическими друзьями) были только рады закрытию Думы в тот самый момент, когда они были так близки к министерской власти. Они без симпатии наблюдали за попытками Родзянко убедить царя отменить указ о роспуске. Милюков рассчитывал на революционное правительство, а не на то, которое могло быть сформировано на базе псевдо-конституции 1906 года (плодом которой была Четвертая Дума)24, короче, Милюков рассчитывал на конституционную монархию, номинально возглавляемую несовершеннолетним Алексеем, при регентстве великого князя Михаила, «законченного дурака», по выражению Милюкова. В сени конституционного режима он и его друзья, без препятствий со стороны реакционной Думы, надеялись провести радикальные реформы, которых они так долго и тщетно ждали. Три дня каждый, Милюков и Родзянко, тянул в свою сторону, чтобы реализовать свою собственную концепцию конституционной реформы, — с 27 февраля, когда перестало существовать правительство Голицына, до отречения царя и великого князя Михаила. И реальный смысл потасовки между двумя депутатами Думы никак не может всплыть на поверхность из тех абсолютно фиктивных версий, при помощи которых оба позже пытались объяснить свои поступки.
Родзянко и Алексеев.
Обнаружив, что во Временном Комитете Государственной Думы положение его изолированно, Родзянко, естественно, пытался в своей претензии на власть опереться на какую-либо реальную силу. В предшествующие дни он имел тесные контакты с военными, это толкнуло его искать поддержки в главнокомандовании. В документах, касающихся сношений Родзянко с главнокомандующими 28 февраля, безусловно, есть пробел. Не все сообщения, передававшиеся в этот день из Петрограда в Ставку, стали известны. Однако и имеющегося материала достаточно, чтобы судить, какую важность как раз в этот момент генералы придавали личности Родзянко. Мы видели, что 27 февраля, когда великий князь Михаил предложил назначить новое правительство — если получит согласие брата, — Родзянко выдвинул на пост премьера кандидатуру князя Львова. Когда же 1 марта Ставка составила наконец текст манифеста, который Алексеев умолял государя немедленно подписать, главой правительства был назначен не Львов, а Родзянко25.
До вечера 28 февраля сообщения о событиях в Петрограде, посылаемые Алексеевым главнокомандующим фронтов, довольно точно отражают хаос и анархию в столице26. Но в телеграмме под № 1833, адресованной генералу Иванову и посланной немного позднее, с копиями всем главнокомандующим, Алексеев рисует совершенно другую картину. В ней говорится:
Частные сведения говорят, что 28 февраля в Петрограде наступило полное спокойствие. Войска, примкнув к Временному правительству в полном составе, приводятся в порядок. Временное правительство, под председательством Родзянки, заседая в Государственной Думе, пригласило командиров воинских частей для получения приказаний по поддержанию порядка. Воззвание к населению, выпущенное Временным правительством, говорит о незыблемости монархического начала России, о необходимости новых оснований для выбора и назначения правительства. Ждут с нетерпением приезда Его величества (в Царское), чтобы представить ему все изложенное и просьбу принять это пожелание народа. Если эти сведения верны, то изменяются способы ваших действий, переговоры приведут к умиротворению, дабы избежать позорной междоусобицы, столь желанной нашему врагу, дабы сохранить учреждения, заводы и пустить в ход работы. Воззвание нового министра путей Бубликова к железнодорожникам, мною полученное кружным путем, зовет к усиленной работе всех, дабы наладить расстроенный транспорт. Доложите Его величеству все это и убеждение, что дело можно привести к хорошему концу, который укрепит Россию.
1833 Алексеев.
Эта телеграмма отражает политическую тактику Родзянко гораздо отчетливее, чем опубликованные два года спустя воспоминания. О Родзянко говорится как о главе заседающего в Думе Временного правительства. Ссылка на монархический принцип не могла явиться в результате некоей декларации Временного Комитета Думы, зато верно отражала тогдашние чувства Родзянко. Телеграмма Алексеева явно послана с намерением приостановить какие бы то ни было решительные действия, которые могли последовать со стороны генерала Иванова в смысле вооруженного подавления смуты. Телеграмма признает, что новая власть в Петрограде исполнена доброй воли и готова с новой энергией способствовать военным усилиям, и даже Бубликов, практически всего лишь «комиссар» Комитета Думы, называется в ней министром путей сообщения. Таким образом телеграмма явно предваряет признание нового правительства со стороны главнокомандования.
Телеграмма, в которой Алексеев сообщает текст упоминавшегося выше, но не обнародованного манифеста 1 марта, выдает то же намерение — убедить царя признать революционное правительство Думы и санкционировать его существование:
Поступающие сведения дают основание надеяться на то, что думские деятели, руководимые Родзянко, еще могут остановить всеобщий развал и что работа с ними может пойти. Но утрата всякого часа уменьшает последние шансы на сохранение и восстановление порядка и способствует захвату власти крайними левыми элементами.
Эти цитаты ясно показывают, что Алексеевым руководило впечатление, что Родзянко держит Петроград в руках и что ему удалось сдержать революционный напор, и поэтому следует всячески укреплять его позицию.
Вечером 28 февраля Алексеев перестал быть по отношению к царю послушным исполнителем и взял на себя роль посредника между монархом и его бунтующим парламентом. Только Родзянко, создав ложное впечатление, что Петроград находится под его полным контролем, мог вызвать в Алексееве такую перемену. Самим же Родзянко руководили одновременно две вещи: честолюбие и страх27. 28 февраля члены Комитета Думы все еще понятия не имели о размерах экспедиции генерала Иванова, которая, как они знали, находится на пути к Петрограду. Вслух предполагалось, что любая часть, прибывшая в Петроград, сразу примкнет к революции. Но вряд ли в это серьезно верилось. Дисциплинированные войска легко могли совладать с распоясавшимися солдатами и вооружившимися штатскими, занятыми грабежом, поджогами и насилием на улицах. Суханов признает, что дисциплинированный отряд мог быстро ликвидировать революционное движение. И в таком случае Родзянко оказывался в щекотливом положении. Он был достаточно осторожен в своих личных заявлениях, и его ужас перед революционной толпой был совершенно искренен, но как председатель Комитета Думы, в который входили Керенский и Чхеидзе, он в то же время выглядел бунтовщиком. Поэтому Родзянко был живо заинтересован в том, чтобы остановить экспедиционные войска Иванова, которые он считал гораздо более многочисленными и сильными, чем это на самом деле было. Если бы Родзянко известил Иванова об истинном положении в Петрограде, если бы он сказал ему, как бессилен он сам перед Милюковым и членами проектируемого Временного правительства, если бы он объяснил, что Временное правительство находится в полной зависимости от Петроградского Совета, которому, в свою очередь, приходится потворствовать взбунтовавшимся солдатам, Алексеев, вероятно, счел бы за необходимое остаться верным присяге и попытаться восстановить порядок в Петрограде при помощи экспедиционных войск Иванова28. Смутный, но тем не менее сильный страх перед экспедицией Иванова разделяли с Родзянко и члены Комитета Думы, и даже Петроградский Совет. Употребляя свое влияние на то, чтобы сыграть а колебаниях Алексеева, Родзянко повышал собственные акции в лазах революционеров. В то же время, он устанавливал контакты с командованием, что могло для него оказаться полезно в том случае, если революционная волна спадет. Так или иначе, то, что он 28 февраля сообщал Алексееву, если и не было сознательным обманом, вводило все же в заблуждение. Впоследствии он и сам обманывался подобным образом, утверждая, что 28 февраля царь, через посредство Рузского, поручил ему формирование правительства, ответственного перед Думой.
ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ 11
1 Князь Шаховской вспоминает об одной такой попытке, на которую от имени кадетов ответил Некрасов, потребовав в обмен на поддержку Думы освобождения рабочей группы военно-промышленного комитета. — Шаховской, ук. соч. (см. прим. 4 к гл. 7), стр. 198.
2 Риттих был назначен исполняющим должность министра земледелия 16 ноября 1916 года, а Покровский был министром иностранных дел с 10 ноября 1916года.
3 Шаховской, ук. соч., стр. 199.
4 Шляпников. Семнадцатый год. 2-е изд., М., (года издания нет), стр. 99.
5 В то время упоминалось о некоем генерале Макаренко, но он заведовал военной прокуратурой, что, как считали, могло сделать его непопулярным у либералов.
6 Именно об этом проекте упоминала императрица в письме государю от 2 марта: «Павел, получивший от меня страшнейшую головомойку за то, что ничего не делал с гвардией, старается теперь работать изо всех сил и собирается нас всех спасти благородным и безумным способом: он составил идиотский манифест относительно конституции после войны и т.д....» Оригинальный документ, свидетельствующий об этой попытке великого князя Павла добиться конституционной реформы, хранится в архиве Колумбийского университета. См. га. 15, § 1.
7 Милюков, ук. соч. (см. прим. 5 к гл. 8), т. 2, стр. 273 и далее. — Ср.: Граве, ук. соч. (см. прим. 7 к гл. 1), стр. 21.
8 См. гл. 8, § 6 и далее.
9 См. Шаховской, ук. соч., стр. 186: «Запомните, — сказал государь, — если я когда-нибудь назначу министром человека, который боится смотреть людям прямо в глаза, это значит, что я сошел с ума».
10 В воспоминаниях Милюков пишет: «Заменить председателя Думы председателем Земств было нелегко, согласно планам блока. Но мне это удалось. Разумеется, репутация Львова во всей России значительно облегчила эту задачу — в это время он был незаменим. Я не могу, впрочем, сказать, что Родзянко примирился с этим решением. Он продолжал вести тайную борьбу, ниже мы отметим формы, которые она приняла». — П.Н. Милюков, ук. соч., том 2, стр. 275.
11 «Совет старейшин» был неофициальным органом, в который входили руководители думских фракций, он собирался для обсуждения организационных вопросов. Фактически Временный Комитет Думы в основном был избран этим органом из числа его собственных членов; в него не вошли лидеры правых партий, но были включены Керенский и Чхеидзе (от трудовиков и меньшевиков).
12 А.А. Бубликов. Русская революция (ее начало, арест царя, перспективы). Впечатления и мысли очевидца и участника. Нью-Йорк, 1918, стр. 17.
13 См. гл. 13, § 2 и далее. Перечень членов комитета см.: R. P. Browder and A. F. Ке-rensky. The Russian Provisional Government 1917. Stanford, 1961, p. 47.
14 Бубликов, ук. соч., стр. 20 и далее.
15 В остальном его воспоминания поражают путанностью. Здесь, однако, воспоминания Бубликова сходятся с записью другого мемуариста, проф. Питирима Сорокина, который был в Думе днем 27 февраля:
«—- Дума, — сказал мне депутат Ржевский, — фактически распущена, но назначен исполнительный комитет в качестве временного правительства.
— Значит ли это, что вы присоединились к революции? — спросил я.
— Нет... впрочем, может быть да, — ответил он нервно.
То же смущение и неуверенность я обнаружил и у других депутатов». — Pitirim Sorokin. Leaves from a Russian Diary. London, 1925, p. 8.
16 См. гл. 14, § 3.
17 См. гл. 13, § 2.
18 АРР, VI, стр. 59.
19 Милюков, ук. соч., том 2, стр. 296. Удивительное упущение в мемуарах Милюкова. В своей ранее написанной «Истории второй русской революции» (София, 1921, см. стр. 50) он не упоминает об этом обстоятельстве.
20 Как произошел переворот в России. — «Русская Летопись», III, Париж, 1922, стр. 35.
21 Падение... (см. прим. 6 к гл. 3), т. 5, стр. 318.
22 «Вопрос о поездке был решен поздно ночью в мое отсутствие и разработан был весьма мало. Не были предусмотрены возможность нашего ареста, возможность вооруженного сопротивления верных государю войск, а, с другой стороны, предусматривалась возможность ареста нами государя, причем в последнем случае не было решено, куда его отвезти, что с ним делать и т. д,» (Цитируется по Мельгунову — «Мартовские Дни 1917 года», стр. 53).
23 Рано утром 2 марта, связавшись по прямому проводу с генералом Рузским (сохранилась телеграфная запись), Родзянко сказал: «Анархия достигает таких размеров, что я вынужден был сегодня ночью назначить Временное правительство». Мельгунов совершенно справедливо утверждал, что этот разговор, зарегистрированный аппаратом Хьюза, есть критерий наших знаний о том, что произошло в момент образования Временного правительства. Он гораздо авторитетнее, чем многочисленные воспоминания, заметки и «истории революции», позднее написанные участниками. Он открывает гораздо больше, чем привременные заявления, предназначенные для массового потребителя. Удивительно поэтому, что в своем трехтомном сборнике документов «The Russian Provisional Government» (см. прим. 20 к гл. 12) Броудер и Керенский нашли возможным исключить основную часть разговора, в том числе заявление Родзянко, что «Временное правительство» назначил он.
24 В своих мемуарах Милюков признает, что лично он «не хотел, чтобы государственная власть принадлежала Думе». (Том 2, стр. 294). Его отрицательное отношение к Думе, в которой он создал себе репутацию лидера русского радикального либерализма, объясняется в его воспоминаниях следующим образом: «Это была Дума 3 июня (т. е. 3 июня 1907 года — день столыпинского переворота, сократившего права Думы и изменившего избирательный закон) — это была Дума, опороченная прерогативами самодержавия, основным законом апреля 1906 года, зажатая в тиски Государственного Совета, этой могилы законодательства, введенного Думой. Можно ли было согласиться на то, чтобы такое учреждение играло роль в новой ситуации? Дума стала тенью самой себя». (Том 2, стр. 303).
25 В проекте манифеста говорилось: «Стремясь сильнее сплотить все силы народные для скорейшего достижения победы, я признал необходимым призвать ответственное перед представителями народа министерство, возложив образование его на председателя Государственной Думы Родзянко, из лиц, пользующихся доверием всей России». Манифест не был опубликован, хотя, как мы уже сказали, государь выразил свое согласие в ночь с 1-го на 2-е марта. — АРР, Щ стр. 253.
26 См., например, телеграмму Алексеева № 1813. — АРР, III, стр. 250 и далее.
27 В разговоре по прямому проводу с Рузским, рано утром 2 марта, Родзянко сказал: «Его присылка генерала Иванова с Георгиевским батальоном только подлила масла в огонь и приведет только к междоусобному сражению, так как сдержать войска, не слушающиеся своих офицеров и начальников, решительно никакой возможности нет. Кровью обливается сердце при виде того, что происходит. Прекратите присылку войск, так как они действовать против народа не будут. Остановите ненужные жертвы». Эти противоречивые и истерические речи («приведет только к междоусобному сражению», «войска не будут действовать против народа») говорят не столько о беспокойстве, сколько о панике. Эти фразы были исключены из сборника документов Броудера и Керенского.
28 Несколько раньше, 28 февраля, в телеграмме № 1813, адресованной главнокомандующим, Алексеев извещал о полном разгроме Хабалова в Петрограде и писал: «Сообщая об этом, прибавляю, что на всех нас лег священный долг перед государем и родиной сохранить верность долгу и присяге в войсках действующих армий, обеспечить железнодорожное движение и прилив продовольственных запасов».
Глава 12
ОТРЕЧЕНИЕ
Блуждающий поезд. — Высшее командование и революция. — Первая попытка Рузского: вечер 1 марта. — Родзянко отклоняет царские уступки: раннее утро 2 марта. — Вмешательство генералитета. — Эмиссары Думы: Гучков и Шульгин. — Подписание акта об отречении. — Непосредственные результаты отречения. — Мораль драмы.
§ 1. Блуждающий поезд.
Чтобы понять, как и почему менялось отношение Алексеева к революции между 28 февраля и 2 марта, вернемся к тому, что происходило в Могилеве. Император приехал в Ставку 23 февраля, и «спокойная жизнь», о которой говорит в своем дневнике генерал Дубенский, продолжалась приблизительно до 25 февраля. Конечно, из того, что писала императрица, из сообщений министра внутренних дел, военного министра и начальника Петроградского военного округа царь знал о беспорядках и демонстрациях. На широкое, но неорганизованное брожение указывали все, однако и полиция, и правительство были уверены, что с ним удастся справиться. 26 февраля царь, очевидно, счел, что дело слишком затянулось, и послал генералу Хабалову известную телеграмму с приказом немедленно прекратить беспорядки. 27-го в Ставке была получена телеграмма о мятеже в гарнизоне, но при этом сообщалось, что верные войска действуют решительно и что контроль над положением сохраняется полный1.
И лишь около 8 часов вечера 27 февраля сообщения из военного министерства стали тревожны. В них говорилось о том, что мятеж ширится, что начались пожары, что Хабалов совершенно потерял власть над городом, что необходимо срочно послать действительно надежные войска, притом в достаточном количестве, для одновременных действий в разных частях города. Пришли, кроме того, три телеграммы от императрицы, далеко не успокаивающие. В одной из них говорилось даже о необходимости пойти на уступки2. Непрерывной чередой сыпались адресованные императору срочные послания от председателя Думы. Тон их был чуть не слезный по преданности, но докучали они все одним — надо назначить премьер-министра, «пользующегося народным доверием». Эти призывы, однако, не произвели ни малейшего впечатления. Да и неудивительно, ведь в последнее время Родзянко слишком часто кричал «волк, волк». Отчаявшись добиться какого-нибудь эффекта, Родзянко пошел на беспрецедентный и неконституционный шаг — обратиться за политической поддержкой непосредственно к военному командованию. Так начался нажим на генералов со стороны Родзянко, и это серьезным образом повлияло на характер их действий в дни отречения. Главнокомандующий Северным фронтом генерал Рузский исполнил просьбу Родзянко и послал императору телеграмму, в которой говорилось о необходимости «срочных мер». Кроме того, Рузский вполне определенно высказывался против репрессий, ибо не верил в их действенность и считал, что они лишь до крайности обострят положение3.
Непосредственное окружение императора в Ставке ожидало от него двух вещей: четких указаний, как действовать в связи с мятежом в Петрограде, и программного заявления, которое успокоит страну и хотя бы временно удовлетворит либералов, от которых в большой степени зависело обеспечение транспортом и снабжение армии. По первому вопросу император бесспорно дал начальнику Генерального штаба точные приказания. Вопрос отправки надежных войск с Северного и Западного фронтов решен был поздним вечером 27 февраля, а соответствующие приказы переданы генералам Рузскому и Эверту. Немедленно началось движение войск по двум параллельным железнодорожным путям, ведущим в Петроград. В то же время назначен был своего рода диктатор, в звании главнокомандующего Петроградским военным округом, с чрезвычайными полномочиями и подчинением ему всех министров. На этот пост император, по совету некоторых приближенных из свиты, назначил генерала Иванова, который был тогда одной из самых красочных фигур российского верховного командования.
Иванов, происхождение которого несколько темно (говорили, что он сын сибирского каторжника), сделал блестящую военную карьеру. Во время войны он командовал Юго-Западным и Западным фронтами. Его лояльность и преданность царю были вне сомнений, несмотря на то, что в 1915 году он очень ругал петербургское начальство за недостаток оружия и боеприпасов в армии. Он был популярен среди солдат, с которыми обращался по-свойски, с отеческой строгостью. В 1906 году, во время подавления Кронштадтского восстания, он показал себя безжалостным приверженцем дисциплины. Но теперь и он, как многие в Ставке, разделял ту точку зрения, что наведение порядка при помощи армии должно сопровождаться примирением царя с думской оппозицией и общественными организациями на базе «правительства народного доверия».
Четких инструкций у Иванова не было. Это важно отметить, потому что тут же пошли слухи о «карательной экспедиции генерала Иванова». Для всех в Ставке было очевидно, что порядок в столице может быть восстановлен только с помощью надежных воинских частей. Это не значит, однако, что их собирались использовать в широких карательных операциях. Силы, брошенные 28 февраля на Петроград, были ограничены4. Никто из фронтовых начальников не согласился бы ослабить свои позиции, отсылая большое число людей в тыл на решение внутриполитических проблем. Надеялись, что несколько дисциплинированных и надежных частей произведут в столице нужный психологический эффект, не проливая лишней крови и не прибегая к настоящим военным действиям. Таков был смысл приказа, отданного генералом Алексеевым в ночь с 27 на 28 февраля, в этом приказе главнокомандующим Северным и Западным фронтом предлагалось отправ