Незыблемые перводвигатели 1 глава




Айн Рэнд. Атлант расправил плечи. Книга 1

Книга первая

Перевод с английского Д. В. Костыгина Рэнд Айн Атлант расправил плечи. В 3-х кн. Кн. 1. Пер. с англ. -- СПб: МП РИД"Культ-информ-пресс", 1997. 520 с "Атлант расправил плечи" -- центральное произведение русскойписательницы зарубежья Айн Рэнд, переведенное на множество языков иоказавшее огромное влияние на умы нескольких поколений читателей.Своеобразно сочетая фантастику и реализм, утопию и антиутопию, романтическуюгероику и испепеляющий гротеск, автор очень по-новому ставит извечные нетолько в русской литературе "проклятые вопросы" и предлагает свои вариантыответов - острые, парадоксальные, во многом спорные. СОДЕРЖАНИЕ Предисловие ЧАСТЬ ПЕРВАЯ БЕЗ ПРОТИВОРЕЧИЙ Глава 1. Тема Глава 2. Цепь Глава 3. Вершина и дно Глава 4. Незыблемые перводвигатели Глава 5. Апогей рода Д'Анкония Глава 6. Некоммерческое Глава 7. Эксплуататоры и эксплуатируемые Глава 8. Линия Джона Галта Глава 9. Святое и оскверненное Глава 10. Факел Эллиса Вайета

Предисловие

Как нам реализовать мозги, или шаг вперед - два вперед (несколько слов об очень современной книге) Дорогой читатель, такая уж нам выпала доля - жить в эпоху перемен. Приэтом каждый понимает, что это перемены не только в наших судьбах, в историинашего Отечества, но и в сознании. Хотим мы того или нет, но для большинстваиз нас переориентация сознания становится залогом выживания. И вновь передкаждым встают "проклятые вопросы", так мучившие классиков русскойлитературы: "Что делать?", "Кто виноват?", "Тварь ли я ничтожная или..." У нас есть все основания считать совокупность творчества Айн Рэнд,автора романа "Атлант расправил плечи", одной из самых колоссальных (как пообъему, так и по масштабам воздействия на умы) и нетривиальных попыток внашем веке дать всеобъемлющий ответ на эти столь актуальные ныне вопросы.Несмотря на то, что пять лет мы стараемся по мере сил знакомить читателя спроизведениями этой исключительно самобытной писательницы (ее первый роман"Мы - живые" опубликован на русском языке в 1993 году, а принесший еймировую известность "Источник" в 1995-м), имя ее почти неизвестно в нашейстране. А ведь Айн Рэнд родом из России, из Санкт-Петербурга. Дочерипитерского аптекаря средней руки, в ранней юности вкусившей прелестейреволюционной и послереволюционной российской жизни, удалось, несмотря насомнительное социальное происхождение и антибольшевистские взгляды,закончить ставший уже Ленинградским университет и поработать экскурсоводом вПетропавловской крепости. Цельная и целеустремленная, абсолютнобескомпромиссная и склонная к нравственному максимализму, она оказаласьпарадоксально близка к плакатному типажу комиссара, растиражированномусоцреализмом. Однако взгляды и идеалы ее были противоположныкоммунистическим. При таком сочетании она была в Советской России не жилец,и прекрасно это понимала. В 1926 году ей чудом удалось вырваться сначала вЛатвию, а затем и в США, где она обрела вторую родину и долгую писательскую(и не только писательскую) славу. "Атлант расправил плечи" - самый монументальный по замыслу и объемуроман Айн Рэнд, переведенный на десятки языков и опубликованный десяткамимиллионов экземпляров. Место действия - Америка. Но это Америка условная:элементарный комфорт постепенно становится роскошью для немногих избранных;множатся и разрастаются кризисные зоны, где люди умирают с голоду, в другихместах гниет богатейший урожай, потому что его не вывезти; уцелевшие и вновьнародившиеся предприниматели обогащаются не за счет производства, аблагодаря связям, позволяющим получить государственные субсидии и льготы;последние талантливые и умные люди исчезают неизвестно куда; а правительствоборется с этими "временными трудностями" учреждением новых комитетов икомиссий с неопределенными функциями и неограниченной властью, изданиембредовых указов, исполнения которых добивается подкупом, шантажом, а то ипрямым насилием над теми, кто еще способен что-то производить... Антиутопия? Да, но антиутопия особого рода. Рэнд изображает мир, вкотором человек творящий (будь то инженер, банкир, философ или плотник),разум и талант которого служил единственным источником всех известныхчеловечеству благ, материальных и духовных, поставлен на грань полногоистребления и вынужден вступить в борьбу с теми, кого благодетельствовал напротяжении многих веков. Атланты - одни раньше, другие позже - отказываютсядержать мир на своих плечах. Айн Рэнд ставит жесткие вопросы и с такой же жесткостью дает своиварианты ответов. Возможно, именно страстная бескомпромиссность, пафосучительства, для американской литературы нехарактерные, но очень хорошознакомые нам по литературе русской, и выделили ее из ряда современныхроманистов и философов. Большинство ее героев на первый взгляд вычерченыграфично, почти в черно-белых тонах. Белым - творцы, герои; черным -паразиты, безликие ничтожества, черпающие силу в круговой поруке, вманипуляции сознанием, в мифах об изначальной греховности человека и егоничтожности по сравнению с высшей силой, будь то всемогущий Бог или столь жевсемогущее государство, в морали жертвенности, самоуничижения, ввозвеличивании страдания и, наконец, в насилии над всеми, кто выбивается изряда. А что случится, если немногочисленные в каждом, даже самомдемократическом обществе творцы вдруг однажды забастуют? Что делать, как создать новый, истинно человеческий мир, в которомхотелось бы жить каждой неповторимой личности? Этот вопрос и ставит АйнРэнд. Что мы должны уяснить, чтобы почувствовать себя атлантами? Что нельзяжить заемной жизнью, заемными ценностями. Что можно и нужно изменять себя,но никогда не изменять себе. Что невозможно жить ради других или требовать,чтобы другие жили ради тебя. Что человек создан для счастья, но нельзя бытьсчастливым, ни руководствуясь чужими представлениями о счастье, ни за счетнесчастья других, ни за счет незаслуженных благ. Нужно отвечать за своидействия и их последствия. Нельзя противопоставлять мораль и жизнь, духовноеи материальное. Хваленый альтруизм в конечном счете неизменно оборачиваетсяорудием порабощения человека человеком и только множит насилие и страдания.Но недостаточно принять эти принципы, надо жить в соответствии с ними, а этонелегко. Может быть, у Вас возникает желание резко осудить эгоистичную,безбожную, антигуманную позицию автора и ее "нормативных" героев? Что ж, реакция вполне понятная. Однако стоит задуматься, в чем истокитакой реакции. Уж не в том ли, что страшновато выйти из-под опеки Отца(который то ли на небе, то ли в Кремле, то ли по соседству в Мавзолее),наконец признать себя взрослым и самостоятельным, принять на себяответственность за самые важные жизненные решения? Очень хочется поспорить сфилософом Айн Рэнд, русской родоначальницей американского объективизма, ноне так-то просто опровергнуть ее впечатляющую логику. Так как же творитьмир, в котором не противно жить? Думайте. Сами. Невзирая на авторитеты. Будем очень благодарны за Ваше мнение о книге и о поставленных в нейпроблемах и за отзыв - даже критический. Д. В. Костыгин

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

БЕЗ ПРОТИВОРЕЧИЙ

Глава 1

Тема

-- Кто такой Джон Галт? Вопрос бродяги прозвучал вяло и невыразительно. В сгущавшихся сумеркахбыло не рассмотреть его лица, но вот тусклые лучи заходящего солнца,долетевшие из глубины улицы, осветили смотревшие прямо на Эдди Виллерсабезнадежно-насмешливые глаза -- будто вопрос был задан не ему лично, а томунеобъяснимому беспокойству, что затаилось в его душе. -- С чего это ты вдруг спросил? -- Голос Эдди Виллерса прозвучалдовольно неприязненно. Бродяга стоял, прислонившись к дверному косяку, в осколке стекла за егоспиной отражалось желтое, отливающее металлом небо. -- А почему это вас беспокоит? -- спросил он. -- Да ничуть, -- огрызнулся Эдди Виллерс. -- Он поспешно сунул руку вкарман. Бродяга остановил его и, попросив десять центов, начал говоритьдальше, словно стремясь заполнить один неловкий момент и отдалитьприближение другого. В последнее время попрошайничество на улице сталообычным делом, так что внимать каким-то объяснениям было совсем необязательно, к тому же у Эдди не было никакого желания выслушивать, какименно этот бродяга докатился до такой жизни. -- Вот возьми, купи себе чашку кофе. -- Эдди протянул монету в сторонубезликой тени. -- Спасибо, сэр, -- сказал бродяга равнодушным тоном. Он наклонилсявперед, и Эдди рассмотрел изрезанное морщинами, обветренное лицо, на которомзастыла печать усталости и циничного безразличия. У бродяги были глазаумного человека. Эдди Виллерс пошел дальше, пытаясь понять, почему с наступлениемсумерек его всегда охватывает какой-то необъяснимый, беспричинный страх.Нет, даже не страх, ему было нечего бояться, просто непреодолимая смутнаятревога, беспричинная и необъяснимая. Он давно привык к этому странномучувству, но не мог найти ему объяснения; и все же бродяга говорил с ним так,будто знал, что это чувство не давало ему покоя, будто считал, что онодолжно возникать у каждого, более того, будто знал, почему это так. Эдди Виллерс расправил плечи, пытаясь привести мысли в порядок. "Пора сэтим покончить", -- подумал он; ему начинала мерещиться всякая чепуха.Неужели это чувство всегда преследовало его? Ему было тридцать два года. Оннапряг память, пытаясь вспомнить. Нет, конечно же, не всегда, но он забыл,когда впервые ощутил его. Это чувство возникало внезапно, без всякойпричины, но в последнее время значительно чаще, чем когда бы то ни было."Это все из-за сумерек, -- подумал Эдди, -- терпеть их не могу". В сгущавшемся мраке тучи на небе и очертания строений становились едваразличимыми, принимая коричневатый оттенок, -- так, увядая, блекнут с годамикраски на старинных холстах. Длинные потеки грязи, сползавшие с крышвысотных зданий, тянулись вниз по непрочным, покрытым копотью стенам. Постене одного из небоскребов протянулась трещина длиной в десять этажей,похожая на застывшую в момент вспышки молнию. Над крышами в небосводвклинилось нечто кривое, с зазубренными краями. Это была половина шпиля,расцвеченная алым заревом заката, -- со второй половины давно уже облезлапозолота. Этот свет напоминал огромное, смутное опасение чего-то неведомого,исходившего неизвестно откуда, отблески пожара, но не бушующего, азатухающего, гасить который уже слишком поздно. "Нет, -- думал Эдди Виллерс -- город выглядит совершенно нормально, вего облике нет ничего зловещего". Эдди пошел дальше, напоминая себе, что опаздывает на работу. Он былдалеко не в восторге от того, что ему там предстояло, но он должен был этосделать, поэтому решил не тянуть время и ускорил шаг. Он завернул за угол. Высоко над тротуаром в узком промежутке междутемными силуэтами двух зданий, словно в проеме приоткрытой двери, он увиделтабло гигантского календаря. Табло было установлено в прошлом году на крыше одного из домов пораспоряжению мэра Нью-Йорка, чтобы жители города могли, подняв голову,сказать, какой сегодня день и месяц, с той же легкостью, как определить,который час, взглянув на часы; и теперь белый прямоугольник возвышался надгородом, показывая прохожим месяц и число. В ржавых отблесках заката таблосообщало: второе сентября. Эдди Виллерс отвернулся. Ему никогда не нравился этот календарь. Он немог понять, почему при виде его им овладевало странное беспокойство. Этоощущение имело что-то общее с тем чувством тревоги, которое преследовалоего; оно было того же свойства. Ему вдруг показалось, что где-то он слышал фразу, своего родаприсказку, которая передавала то, что, как казалось, выражал этот календарь.Но он забыл ее и шел по улице, пытаясь припомнить эти несколько слов,засевших в его сознании, словно образ, лишенный всякого содержания, которыйон не мог ни наполнить смыслом, ни выбросить из головы. Он оглянулся. Белый прямоугольник возвышался над крышами домов, глася с непреклоннойкатегоричностью: второе сентября. Эдди Виллерс перевел взгляд вниз, на улицу, на ручную тележкузеленщика, стоявшую у крыльца сложенного из красного кирпича дома. Он увиделпучок золотистой моркови и свежую зелень молодого лука, опрятную белуюзанавеску, развевающуюся в открытом окне, и лихо заворачивающий за уголавтобус. Он с удивлением отметил, что к нему вновь вернулись уверенность испокойствие, и в то же время внезапно ощутил необъяснимое желание, чтобы всеэто было каким-то образом защищено, укрыто от нависающего пустого неба. Он шел по Пятой авеню, не сводя глаз с витрин. Он ничего не собиралсяпокупать, ему просто нравилось рассматривать витрины с товарами --бесчисленными товарами, изготовленными человеком и предназначенными длячеловека. Он любовался оживленно-процветающей улицей, где, несмотря напоздний час, бурлила жизнь, и лишь немногие закрывшиеся магазины сиротливосмотрели на улицу темно- пустыми витринами. Эдди не знал, почему он вдруг вспомнил о дубе. Вокруг не было ничего,что могло бы вызвать это воспоминание. Но в его памяти всплыли и дуб, и днилетних каникул, проведенные в поместье мистера Таггарта. С детьми ТаггартовЭдди провел большую часть своего детства, а сейчас работал на них, как егоотец и дед работали в свое время на их отца и деда. Огромный дуб рос на холме у Гудзона в укромном уголке поместьяТаггартов. Эдди Виллерс, которому тогда было семь лет, любил убегать, чтобывзглянуть на него. Дуб рос на этом месте уже несколько столетий, и Эдди думал, что онбудет стоять здесь вечно. Глубоко вросшие в землю корни сжимали холм мертвойхваткой, и Эдди казалось, что если великан схватит дуб за верхушку и дернетчто есть силы, то не сможет вырвать его с корнем, а лишь сорвет с местахолм, а с ним и всю землю, и она повиснет на корнях дерева, словно шарик наверевочке. Стоя у этого дуба, он чувствовал себя в полной безопасности; вего представлении это было что-то неизменное, чему ничто не грозило. Дуб былдля него величайшим символом силы. Однажды ночью в дуб ударила молния. Эдди увидел его на следующее утро.Дуб лежал на земле расколотый пополам, и при виде его изуродованного стволаЭдди показалось, что он смотрит на вход в огромный темный тоннель.Сердцевина дуба давно сгнила, превратившись в мелкую серую труху, котораяразлеталась при малейшем дуновении ветра. Живительная сила покинула телодерева, и то, что от него осталось, само по себе существовать уже не могло. Спустя много лет Эдди узнал, что детей нужно всячески оберегать отпотрясений, что они должны как можно позже узнать, что такое смерть, боль истрах. Но его душу обожгло нечто другое: он пережил свое первое потрясение,когда стоял неподвижно, глядя на черную дыру, зиявшую в стволе сваленногомолнией дерева. Это был страшный обман, еще более ужасный оттого, что Эддине мог понять, в чем он заключался. Он знал, что обманули не его и не еговеру, а что-то другое, но не понимал, что именно. Он постоял рядом с дубом, не проронив ни слова, и вернулся в дом. Онникогда никому об этом не рассказывал -- ни в тот день, ни позже. Эдди с досадой мотнул головой и остановился у края тротуара, заметив,что светофор с ржавым металлическим скрежетом переключился на красный свет.Он сердился на себя. И с чего это он вдруг вспомнил сегодня про этот дуб?Дуб больше ничего для него не значил, от этого воспоминания остался лишьслабый привкус грусти и -- где-то глубоко в душе -- капелька боли, котораябыстро исчезала, как исчезают, скатываясь вниз по оконному стеклу, капелькидождя, оставляя след, напоминающий вопросительный знак. Воспоминания детства были ему очень дороги, и он не хотел омрачать ихгрустью. В его памяти каждый день Детства был словно залит ярким, ровнымсолнечным светом, ему казалось, будто несколько солнечных лучей, даже нелучей, а точечек света, долетавших из тех далеких дней, временами придавалиособую прелесть его работе, скрашивали одиночество его холостяцкой квартирыи оживляли монотонное однообразие его жизни. Эдди вспомнился один летний день, когда ему было девять лет. Он стоялпосреди лесной просеки с лучшей подругой детства, и она рассказывала, чтоони будут делать, когда вырастут. Она говорила взволнованно, и слова ее былитакими же беспощадно-ослепительными, как солнечный свет. Он слушал ее свосторженным изумлением и, когда она спросила, что бы он хотел делать, когдавырастет, ответил не раздумывая: -- Только то, что правильно. -- И тут же добавил: -- Ты должна сделатьчто-то необыкновенное... я хочу сказать, мы вместе должны это сделать. -- Что? -- Я не знаю. Мы сами должны это узнать. Не просто, как ты говоришь,заниматься делом и зарабатывать на жизнь. Побеждать в сражениях, спасатьлюдей из пожара, покорять горные вершины -- что-то вроде этого. -- А зачем? -- В прошлое воскресенье на проповеди священник сказал, что мы должныстремиться к лучшему в нас. Как по-твоему, что в нас -- лучшее? -- Я не знаю. -- Мы должны узнать это. Она не ответила. Она смотрела в сторону уходящего вдальжелезнодорожного полотна. Эдди Виллерс улыбнулся. Двадцать лет назад он сказал: "Только то, чтоправильно". С тех пор он никогда не сомневался в истинности этих слов.Других вопросов для него просто не существовало; он был слишком занят, чтобызадавать их себе. Ему все еще казалось очевидным и предельно ясным, чточеловек должен делать только то, что правильно, и он так и не понял, каклюди могут поступать иначе; понял только, что они так поступают. Это до сихпор казалось ему простым и непонятным: простым, потому что все в мире должнобыть правильно, и непонятным, потому что это было не так. Он знал, что этоне так. Размышляя об этом, Эдди завернул за угол и подошел к огромномузданию "Таггарт трансконтинентал". Здание компании горделиво возвышалось над всей улицей. Эдди всегдаулыбался, глядя на него. В отличие от домов, стоявших по соседству, стеклаво всех окнах, протянувшихся длинными рядами, были целы, контуры здания,вздымаясь ввысь, врезались в нависавший небосвод; здание словно возвышалосьнад годами, неподвластное времени, и Эдди казалось, что оно будет стоятьздесь вечно. Входя в здание "Таггарт трансконтинентал", Эдди всегда испытывалчувство облегчения и уверенности в себе. Здание было воплощением могуществаи силы. Мраморные полы его коридоров были похожи на огромные зеркала.Матовые, прямоугольной формы светильники щедро заливали пространство яркимсветом. За стеклянными стенами кабинетов рядами сидели у пишущих машинокдевушки, и треск клавиатуры напоминал перестук колес мчащегося поезда.Словно ответное эхо, по стенам изредка пробегала слабая дрожь, поднимавшаясяиз подземных тоннелей огромного железнодорожного терминала, расположенногопрямо под зданием компании, откуда год за годом выходили поезда, чтобыотправиться в путь на другую сторону континента, пересечь его и вернутьсяназад. "Таггарт трансконтинентал"; от океана к океану -- великий девиз егодетства, куда более яркий и священный, чем любая из библейских заповедей. Отокеана к океану, от Атлантики к Тихому, навсегда, восторженно думал Эдди,словно только что осознал реальный смысл этого девиза, проходя черезсверкающие чистотой коридоры; через несколько минут он вошел в святая святых-- кабинет Джеймса Таггарта, президента компании "Таггарт трансконтинентал". Джеймс Таггарт сидел за столом. На вид ему было лет пятьдесят. Привзгляде на него создавалось впечатление, что он, миновав период молодости,вступил в зрелый возраст прямо из юности. У него был маленький капризныйРОТ, лысеющий лоб облипали редкие волоски. В его осанке была какая-торазвинченность, неряшливость, совершенно не гармонирующая с элегантнымилиниями его высокого, стройного тела, словно предназначенного длягорделивого и непринужденного аристократа, но доставшегося расхлябанномухаму. У него было бледное, рыхлое лицо и тускло-водянистые, с поволокойглаза. Его взгляд медленно блуждал вокруг, переходя с предмета на предмет снеизменным выражением недовольства, словно все, что он видел, действовалоему на нервы. Он выглядел уставшим и очень упрямым человеком. Ему былотридцать девять лет. При звуке открывшейся двери он с раздражением поднял голову: -- Я занят, занят, занят... Эдди Виллерс подошел к столу. -- Это важно, Джим, -- сказал он, не повышая голоса. -- Ну ладно, ладно, что у тебя там? Эдди посмотрел на карту, висевшую под стеклом на стене кабинета. Краскина ней давно выцвели и поблекли, и Эдди невольно спрашивал себя, сколькихпрезидентов компании повидала она на своем веку и как долго каждый из нихзанимал этот пост. Железнодорожная компания "Таггарт трансконтинентал" --сеть красных линий на карте, испещрившая выцветшее тело страны от Нью-Йоркадо Сан-Франциско, -- напоминала систему кровеносных сосудов. Казалось,когда-то давным-давно кровь устремилась по главной артерии, но подсобственным напором беспорядочно растеклась в разные стороны. Одна изкрасных линий, извиваясь, врезалась между Шайенном в штате Вайоминг иЭль-Пасо в Техасе. Это была линия Рио-Норт, одна из железнодорожных веток"Таггарт трансконтинентал". К ней недавно добавились новые черточки, икрасная полоска продвинулась от Эль-Пасо дальше на юг. Эдди Виллерс поспешноотвернулся, когда его взгляд достиг этой точки. Он посмотрел на Таггарта исказал: -- Я пришел по поводу Рио-Норт. -- Он заметил, как Таггарт медленноперевел взгляд на край стола. -- Там снова произошло крушение. -- Крушения на железной дороге случаются каждый день. И ради этого надобыло меня беспокоить? -- Джим, ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Рио-Норт разваливаетсяна глазах. Рельсы износились на всем ее протяжении. -- Мы скоро получим новые рельсы. Эдди продолжал, словно ответа не было вовсе: -- Линия обречена. Поезда пускать бесполезно. Люди просто перестаютездить в них. -- По-моему, в стране нет ни одной железной дороги, где какие-то линиине были бы убыточными. Мы далеко не единственные. Такое положение сложилосьпо всей стране, но это, безусловно, временное явление. Эдди стоял, молча глядя на него. Таггарту очень не нравилась егопривычка смотреть людям прямо в глаза. У Эдди глаза были большие, голубые, ив их взгляде постоянно читался вопрос. У него были светлые волосы и честное,открытое лицо, в котором не было ничего особенного, за исключением взгляда,выражавшего пристальное внимание и искреннее недоумение. -- Чего тебе от меня надо? -- рявкнул Таггарт. -- Я просто пришел сказать тебе то, что ты обязан знать, кто-то жедолжен был сказать. -- Что где-то произошло очередное крушение? -- Что мы не можем бросить Рио-Норт на произвол судьбы. Таггарт редко поднимал голову во время разговора. Обычно он смотрел насобеседника исподлобья, слегка приподнимая свои тяжелые веки. -- А кто, собственно, собирается ее бросить? -- спросил он. -- Об этомникогда не было и речи. Мне не нравится, что ты так говоришь. Мне это оченьне нравится. -- Мы уже полгода выбиваемся из графика движения. Ни один перегон наэтой линии не обошелся без аварии -- серьезной или не очень. Одного задругим мы теряем клиентов. Сколько мы еще так протянем? -- Эдди, твоя беда в том, что ты пессимист. Тебе не хватает уверенностив будущем. Именно это и подрывает моральный дух нашей компании. -- Ты хочешь сказать, что не собираешься ничего делать, чтобы спастиРио-Норт? -- Я этого не говорил. Как только поступят новые рельсы... -- Да не будет никаких рельсов, Джим. -- Эдди заметил, как брови Таггартамедленно поползли вверх. -- Я только что вернулся из "Ассошиэйтед стил". Яразговаривал с Ореном Бойлом. -- И что же он сказал? -- Он битых полтора часа ходил вокруг да около, но определенно такничего и не ответил. -- А зачем ты вообще к нему ходил? По-моему, они должны поставить намрельсы лишь в следующем месяце. -- Да, но до этого они должны были поставить их три месяца назад. -- Непредвиденные обстоятельства. Это абсолютно не зависело от Орена. -- А первоначально они должны были выполнить наш заказ еще шестьюмесяцами раньше. Джим, мы уже больше года ждем, когда "Ассошиэйтэд стил"поставит нам эти рельсы. -- Ну а от меня ты чего хочешь? Не могу же я заниматься делами ОренаБойла. -- Я хочу, чтобы ты понял, что мы не можем больше ждать. -- А что об этом думает моя сестрица? -- медленно спросил Таггартнаполовину насмешливым, наполовину настороженным тоном. -- Она приедет только завтра. -- И что, по-твоему, я должен делать? -- Это тебе решать. -- А сам ты что предлагаешь? Только ни слова о "Реардэн стил". Эдди ответил не сразу: -- Хорошо, Джим. Ни слова. -- Орен -- мой друг. -- Эдди промолчал. -- И мне не нравится твояпозиция. Он поставит нам рельсы при первой же возможности. А пока их у наснет, никто не вправе нас упрекать. -- Джим! О чем ты говоришь? Да пойми ты! Рио-Норт разваливаетсянезависимо от того, упрекают нас в этом или нет. -- Все смирились бы с этим. Пришлось бы смириться, если бы не "Финикс-- Дуранго". -- Таггарт заметил, как напряглось лицо Эдди. -- Всехустраивала линия Рио-Норт, пока не появилась их ветка. -- У этой компании прекрасная железная дорога, и они отлично делаютсвое дело. -- Кто бы мог подумать, что какая-то "Финикс -- Дуранго" сможетконкурировать с "Таггарт трансконтинентал". Десять лет назад это былазахудалая местная линия. -- Сейчас на нее приходится большая часть грузовых перевозок в Аризоне,Нью-Мексико и Колорадо. Джим, нам нельзя терять Колорадо! Это наша последняянадежда. Последняя надежда для всех. Если мы не исправим положение, топотеряем всех солидных клиентов в этом штате. Они просто откажутся от нашихуслуг и будут работать с "Финикс -- Дуранго". Нефтепромыслы Вайета мы ужепотеряли. -- Не понимаю, почему все только и говорят о его промыслах. -- Потому что это чудо, которое... -- К черту Эллиса Вайета и его нефть! Эти нефтяные скважины, подумал вдруг Эдди, нет ли у них чего-то общегос красными линиями на карте, похожими на систему кровеносных сосудов? Развене таким же чудом, совершенно немыслимым в наши дни, много лет назадпротянулись по всей стране линии "Таггарт трансконтинентал"? Эдди подумал о скважинах, откуда фонтаном били черные потоки нефти,извергавшиеся на поверхность так стремительно, что поезда "Финикс --Дуранго" едва успевали развозить ее. Нефтепромыслы когда-то были лишьскалистым участком в горах Колорадо, на них давно махнули рукой как нанеперспективные и истощившиеся. Отец Эллиса Вайета до самой смерти покапельке доил пересыхающие скважины, еле сводя концы с концами. А теперь всердце гор будто вкололи адреналин, и оно ритмично забилось, перекачиваячерную кровь, которая непрерывным потоком вырывалась из каменных толщ.Конечно, это кровь, думал Эдди, ведь кровь питает тело, несет жизнь, а нефтьВайета именно это и делает. На некогда пустынных горных склонах забурлилажизнь. В районе, который раньше никто даже не замечал на карте, строилисьгорода, заводы и электростанции. Новые заводы, думал Эдди, в то время какдоходы от грузовых перевозок с большей части традиционно мощных отраслейпромышленности неуклонно падали из года в год. Новые нефтяные разработки --в то время как насосы останавливаются на одном крупном промысле за другим.Новый индустриальный штат -- там, где, как все считали, нечего делать, развечто выращивать свеклу да разводить скот. И все это всего за восемь летсделал один человек. Это было похоже на рассказы, которые Эдди Виллерс читалв школьных учебниках и в которые не мог поверить до конца, -- рассказы олюдях, добившихся невероятных свершений в те годы, когда великая странатолько зарождалась. Ему очень хотелось познакомиться с Эллисом Вайетом. Онем много говорили, но встречались с ним лишь немногие -- в Нью-Йорк онприезжал редко. Говорили, что ему тридцать три года и он очень вспыльчив. Онизобрел какой-то способ обогащать истощившиеся нефтяные скважины и успешноприменял его в деле. -- Твой Эллис Вайет просто жадный ублюдок, которого интересуют толькоденьги, -- сказал Таггарт. -- По-моему, в мире есть вещи и поважней. -- Да о чем ты, Джим? Какое это имеет отношение к... -- К тому же он здорово нас подставил. Мы испокон века занималисьтранспортировкой нефти из Колорадо и без проблем справлялись с этим. Когдаделами занимался его отец, мы каждую неделю предоставляли им состав. -- Но, Джим, дни старика Вайета давно прошли, сейчас "Финикс --Дуранго" предоставляет ему два состава каждый день, и их поезда ходят строгопо графику. -- Если бы он дал нам время, мы бы подтянулись... -- Но время для него очень дорого. Он не может позволить себе терятьего. -- И чего же он хочет? Чтобы мы отказались от всех наших клиентов,пожертвовали интересами всей страны и отдали ему одному все наши поезда? -- С чего ты взял? Ему от нас ничего не надо. Он просто работает с"Финикс -- Дуранго". -- Для меня он всего лишь беспринципный мерзавец, безответственный,самонадеянный выскочка, которого сильно переоценивают. - - Эдди очень удивилвнезапный всплеск эмоций в обычно безжизненном голосе Таггарта. Я не уверен,что его нефтяные разработки такое уж полезное и выгодное дело. Я считаю, чтоон нарушает сбалансированность экономики всей страны. Никто не ожидал, чтоКолорадо станет индустриальным штатом. Как можно быть в чем-то уверенным иличто-то планировать, если все постоянно меняется из-за таких, как он? Божемой, Джим! Он ведь... -- Да, да. Я знаю. Он делает деньги. Но по-моему, это не главныйпризнак, по которому оценивается полезность человека для общества. А чтокасается его нефти, то, если бы не "Финикс -- Дуранго", он приполз бы к намна коленях и терпеливо ждал своей очереди наравне с остальными клиентами, ане требовал, чтобы ему предоставляли больше составов, чем другим. Мы всегдакатегорически выступали против подобной хищнической конкуренции, но в данномслучае мы бессильны, и никто не вправе нас упрекать. Эдди почувствовал, что ему стало трудно дышать, а его виски будто сжалотисками. Наверное, это от нервного напряжения и невероятных усилий, онзаранее твердо решил, что на сей раз поставит вопрос ребром; а сам вопросбыл настолько ясен, что ему казалось, что ничто, кроме его неспособностиубедительно изложить факты, не помешает Таггарту разобраться. Он сделал всечто мог, но чувствовал, что ничего не получилось. Ему никогда не удавалось вчем-либо убедить Таггарта -- всегда казалось, что они говорят на разные темыи о разных вещах. -- Джим, ну что ты несешь? Какое имеет значение, упрекает наскто-нибудь или нет, когда линия разваливается на глазах? На лице Таггарта промелькнула довольная холодная Улыбка. -- Это очень трогательно, Эдди. Очень трогательно -- твоя преданностьнашей компании. Смотри, как бы тебе этак не превратиться в ее раба. -- А я и так ее раб, Джим. -- Тогда позволь мне спросить, входит ли в твои обязанности обсуждатьсо мной эти вопросы? -- Нет, не входит. -- Разве ты не знаешь, что у нас каждым вопросом занимаетсясоответствующий отдел? Почему бы тебе не обратиться к тем, ктонепосредственным образом отвечает за это? Почему ты лезешь с этимипроблемами ко мне, а не к моей разлюбезной сестрице? -- Послушай, Джим. Я понимаю, что моя должность не дает мне праваобсуждать с тобой эти вопросы. Но я не понимаю, что происходит. Я не знаю,что там говорят твои штатные советники и почему они не могут втолковатьтебе, насколько все это важно. Поэтому я и решил, что мне следует самомупоговорить с тобой. -- Эдди, я очень ценю нашу детскую дружбу, но неужели ты думаешь, чтоэто дает тебе право врываться в мой кабинет, когда вздумается? Учитывая твоеположение в компании, не кажется ли тебе, что не следует все-таки забывать,что я -- президент "Таггарт трансконтинентал"? Его слова не произвели никакого эффекта. Эдди смотрел на него как ни вчем не бывало, ничуть не обидевшись. На его лице появилось лишь выражениеозадаченности. -- Так значит, ты ничего не собираешься делать, чтобы спасти Рио-Норт? -- Я этого не говорил. Я вовсе этого не говорил.-- Таггарт повернулся исмотрел на карту, на красную полоску к югу от Эль-Пасо. -- Просто, кактолько пойдет дело на рудниках Сан-Себастьян и наше отделение в Мексикеначнет приносить прибыль... -- Джим, только об этом не надо, прошу тебя, -- резко перебил его Эдди. Таггарт повернулся, пораженный внезапной вспышкой гнева, прозвучавшей вего голосе. Эдди никогда раньше не говорил с ним таким тоном. -- В чем дело, Эдди? -- спросил он. -- Ты прекрасно знаешь, в чем дело. Твоя сестра сказала... -- К черту мою сестру! Эдди не шелохнулся и не ответил. Некоторое время он стоял, глядя прямоперед собой, но ничего вокруг не замечая. Затем слегка поклонился и вышел изкабинета. В приемной клерки Джеймса Таггарта выключали свет, собираясь уходить.Но Пол Харпер, старший секретарь Таггарта, все еще сидел за своим столом,перебирая рычаги наполовину разобранной пишущей машинки. Служащим компанииказалось, что Пол Харпер так и родился в этом углу, за этим столом и несобирался покидать его. Он был личным секретарем еще у отца ДжеймсаТаггарта. Пол Харпер поднял голову и взглянул на Эдди, когда тот вышел изкабинета президента компании. Это был усталый взгляд придавленного жизньючеловека. Казалось, он понимал: появление Эдди в этой части здания означаетпроблемы на линии, но его визит к Таггарту закончился ничем; он всепрекрасно знал и был к этому абсолютно равнодушен. Это было то циничноебезразличие, которое Эдди видел на лице бродяги на улице. -- Послушай, Эдди, ты случайно не знаешь, где можно купить шерстяноебельишко? Обегал весь город и ни в одном магазине не нашел. -- Нет, не знаю, -- сказал Эдди останавливаясь. -- А почему ты спросилменя? -- Да я всех спрашиваю. Может, кто-нибудь да скажет. Эдди настороженновзглянул на седую шевелюру и тощее, равнодушное лицо Харпера. -- В этой конуре довольно прохладно, а зимой будет еще холоднее, --сказал Харпер. -- Что ты делаешь? -- спросил Эдди, указывая на разобранную пишущуюмашинку. Да опять эта хреновина сломалась. Ее уже бесполезно отправлять вмастерскую. В прошлый раз у них ушло на ремонт три месяца, вот я и решилпочинить сам. Но по-моему, без толку. -- Он опустил кулак на клавишимашинки-- Пора тебе на свалку, старушка. Дни твои сочтены. Эдди вздрогнул. "Дни твои сочтены". Именно эти слова он пыталсявспомнить, но забыл, в какой связи. - Бесполезно, -- сказал Харпер. -- Что бесполезно? -- Все. -- Эй, Пол, ты что это? -- Я не собираюсь покупать новую машинку. Новые сделаны из олова иникуда не годятся. Когда все старые машинки развалятся, наступит конецмашинописи. Сегодня утром в метро произошла авария -- тормоза теперь ни кчерту. Эдди, иди домой, включи радио и послушай хорошую, веселую музыку.Выбрось ты все это из головы, парень. Твоя беда в том, что у тебя никогда небыло хобби. У меня на лестнице опять все лампочки повыкручивали. Сердцепобаливает. Утром не смог купить капель от кашля, потому что аптека на нашейулице на прошлой неделе обанкротилась. А месяц назад обанкротилась железнаядорога "Техас вестерн". Вчера временно закрыли на ремонт мост Куинсборо. А,что толку об этом говорить? Кто такой Джон Галт? # # # Она сидела у окна вагона, откинув голову назад и положив одну ногу напустое сиденье напротив. Оконная рама подрагивала на скорости, и крошечныевспышки света изредка мелькали за стеклом, отделявшим ее от царившей заокном темной пустоты. Она была в легких туфлях на высоком каблуке, светлый чулок плотнооблегал ее вытянутую ногу, подчеркивая ее женственность и изящество, такаяножка казалась совершенно неуместной в пыльном вагоне поезда и как-тостранно не вязалась с общим обликом пассажирки. На ней было дорогое, нодовольно поношенное пальто из верблюжьей шерсти, бесформенно окутывавшее ееупруго-стройное тело. Воротник пальто был поднят к полям шляпы, из-подкоторой выбивалась прядь свисавших к плечам каштановых волос. Лицо ееказалось собранным из ломаных линий, с четко очерченным чувственным ртом. Еегубы были плотно сжаты. Она сидела, сунув руки в карманы, и в ее позе былочто-то неестественное, словно она терпеть не могла неподвижность, и что-тонеженственное, будто она не чувствовала собственного тела и не осознавала,что это женское тело. Она сидела и слушала музыку. Это была симфония триумфа. Мелодиявзмывала ввысь, она говорила о полете и была его воплощением, сутью и формойдвижения вверх, словно олицетворяла собой все те поступки и мысли человека,смыслом которых было восхождение. Это был внезапный всплеск звуков,вырвавшихся наружу и заполнивших все вокруг. В них чувствовалисьраскованность освобождения и напряженность целеустремленности. Они заполнялисобой пространство, вытесняя из него все, кроме радости свободного порыва.Только едва уловимый отзв


Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2017-04-04 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: