Глава 5
Апогей рода Д'Анкония
Когда Эдди вошел в ее кабинет, первым, что она заметила, была крепкозажатая в его руке газета. Она подняла голову и посмотрела на него -- еголицо было напряженным и озадаченным. -- Дэгни, ты очень занята? -- А что такое? -- Я знаю, ты не любишь говорить о нем, но здесь есть кое-что, на что,мне кажется, тебе стоит взглянуть. Она молча протянула руку и взяла газету. В статье, помещенной на первой полосе, говорилось о том, что посленационализации рудников Сан-Себастьян правительство Народной РеспубликиМексика вдруг обнаружило: рудники не имеют никакой ценности и абсолютнобесперспективны. Они нисколько не оправдали ни пяти лет, ушедших наразработку, ни многомиллионных затрат. Несколько небольших жил, которые всеже были обнаружены, не представляли никакого интереса для дальнейшейразработки -- стало предельно ясно, что крупных залежей меди здесь не было ибыть не могло. В атмосфере всеобщего возмущения и негодования правительствоНародной Республики Мексика в связи с этим открытием проводило одночрезвычайное заседание за другим. Они чувствовали себя обманутыми, словно ихобокрали. Наблюдая за Дэгни, Эдди заметил, что, закончив читать, она еще долгосидела, глядя на газету. Он знал, что легкий испуг, который он испытал,прочитав эту статью, имел под собой какое-то основание, хотя и не могсказать определенно, что именно напугало его. Эдди ждал. Она подняла голову, но не смотрела на него. Ее пристальный,напряженно-внимательный взгляд был устремлен мимо него, словно 'она пыталасьрассмотреть что-то вдали. Низким, приглушенным голосом Эдди сказал: -- Франциско -- не дурак. Каким бы он ни был и независимо от того,насколько глубоко он погряз в безнравственности и порочности -- а я ужедавно не пытаюсь разобраться, почему это с ним случилось, -- он далеко недурак. Он не мог совершить подобной ошибки. Это просто невозможно. Я этогопросто не понимаю. -- А я, кажется, начинаю кое-что понимать. -- Она резко выпрямилась вкресле, отчего по ее лицу словно пробежала дрожь, и сказала: -- Позвони в"Вэйн-Фолкленд" и скажи этому негодяю, что я хочу с ним встретиться. - Дэгни, -- грустно сказал Эдди с укоризной в голосе, -- это же ФрискоД'Анкония. - Теперь уже не Д'Анкония. Он был им... когда-то. * * * Над городом уже начали сгущаться сумерки, когда она шла по улицам,направляясь к отелю "Вэйн-Фолкленд". Эдди сказал, что Д'Анкония готовпринять ее в любое удобное для нее время. Высоко под облаками, в окнахнебоскребов загорелись первые огоньки. Небоскребы походили на заброшенныемаяки, посылавшие слабые, едва заметные сигналы в пустынные просторы моря,где не осталось ни одного корабля. Несколько снежинок, кружась, пролетелимимо темных витрин пустых магазинов и растаяли в грязи на обочине тротуара.Ряд красных фонарей пересекал улицу, уходя в мрачную, пасмурную даль. Она спрашивала себя, почему ей хочется бежать, почему у нее такоечувство, будто она бежит, но не вниз по улице, нет, -- вниз по склону холмапод лучами палящего солнца, к дороге на берегу Гудзона, откуда начиналосьпоместье Таггартов. Она всегда так бежала, когда, крикнув: "Это ФрнскоД'Анкония", Эдди бросался вниз по холму к машине, ехавшей вдоль берегаГудзона. Он был единственным гостем, чей приезд в пору их детства всегда былсобытием, величайшим событием. Этот забег навстречу друг другу стал для нихтроих своего рода состязанием. На склоне холма, как раз посредине междудорогой и домом, росла береза. Дэгни и Эдди всегда старались добежать доберезы раньше, чем Фриско поднимется к ней вверх по холму. Но каждое лето вдень своего приезда Франциско добегал до березы первым. Им никогда неудавалось обогнать его. Франциско всегда побеждал -- всегда и во всем. Его родители были старыми друзьями Таггартов. Он был единственнымребенком в семье и с раннего детства путешествовал по всему свету; говорили,что отец хотел воспитать его так, чтобы он воспринимал весь мир как свойбудущий дом, свои будущие владения. Эдди и Дэгни никогда не знали наперед,где Франциско проведет зиму, но раз в год, каждое лето, строгий гувернерпривозил его на месяц в поместье Таггартов. Франциско считал само собой разумеющимся, что дети Таггартов егодрузья. Они были наследниками "Таггарт трансконтинентал", а он --наследником "Д'Анкония коппер". Когда ему было четырнадцать лет, он сказалДэгни: "Мы - - единственная аристократия, оставшаяся в мире. Аристократияденег. Это единственная настоящая аристократия, только люди этого непонимают". У Франциско была собственная кастовая система: для него детьми Таггартабыли не Дэгни и Джим, а Дэгни и Эдди. Он редко снисходил до того, чтобызамечать существование Джима. Однажды Эдди спросил его: "Франциско, ты ведьпринадлежишь к благородному роду, правда?" Он ответил: "Пока еще нет. Нашрод просуществовал так долго лишь потому, что никому из нас не позволялосьсчитать, что он родился Д'Анкония. Д'Анкония нужно стать". Он произнес свое имя так, словно хотел одним его звучанием поразитьслушавших. Его предок, Себастьян Д'Анкония, покинул Испанию много веков назад, ещево времена, когда Испания была самой могущественной державой в мире; онпринадлежал к высшему слою испанской знати. Он покинул Испанию, потому чтоглаве святой инквизиции не понравился образ его мышления и на дворцовом балутот посоветовал Д'Анкония пересмотреть свои взгляды. Себастьян Д'Анкониявыплеснул ему в лицо вино из своего бокала и бежал, прежде чем его успелисхватить. Он бросил все: богатство, поместье, мраморный дворец, девушку,которую любил, и уплыл к берегам Нового Света. Его первым поместьем в Аргентине стала деревянная лачуга у подножияАнд. Фамильный герб Д'Анкония, прикрепленный над входом, светился, словномаяк, отражая лучи палящего солнца, в то время как Себастьян Д'Анконияразрабатывал свой первый медный рудник. Долгие годы он вместе с дезертировавшими из армии солдатами, беглымизаключенными и полуголодными индейцами с рассвета до заката долбил киркойскалы. Спустя пятнадцать лет Себастьян Д'Анкония послал за любимой, котораяпо-прежнему ждала его. Приехав, она увидела серебряный фамильный гербД'Анкония над входом в мраморный замок, увидела сады огромного поместья, авдали -- горы и медные карьеры. Он поднял ее на руки и внес в дом. Онвыглядел моложе, чем пятнадцать лет назад, когда она видела его последнийраз. Франциско однажды сказал Дэгни: "Наши с тобой предки, они быпонравились друг другу". Все годы своего детства Дэгни жила в мире будущего, в мире, который онанадеялась найти и в котором ей не пришлось бы испытывать ни презрения, нискуки. Но один месяц в году она чувствовала себя свободной. Этот месяц онамогла жить в настоящем. Когда Дэгни бежала вниз по склону холма навстречуФранциско Д'Анкония, она будто покидала темницу. -- Привет, Слаг! -- Привет, Фриско! Сначала им обоим не понравились эти прозвища. Она сердито спросила его: -- Ты что, собственно, хочешь этим сказать? Он ответил: -- Если ты не знаешь -- слаг означает пламя, пылающее в паровознойтопке. -- От кого ты это услышал? -- От рабочих "Таггарт трансконтинентал". Он знал пять языков и говорил по-английски без малейшего акцента --безупречным литературным языком, который намеренно смешивал со слэнгом. Вответ она прозвала его Фриско. Он рассмеялся, удивленный и раздосадованный: -- Раз уж вы так варварски исковеркали название одного из своихвеличайших городов, ты могла бы хоть со мной воздержаться от этого. Но со временем они привыкли к своим прозвищам. Они им даже нравились. Это началось, когда Франциске гостил у них второй раз. Ему тогда былодвенадцать лет, ей -- десять. Этим летом по каким-то загадочным причинамФранциско каждое утро исчезал. Еще до рассвета он уезжал на велосипеде ивозвращался точно к обеду, когда все собирались на террасе за прозрачным,как хрусталь, столом, всегда подчеркнуто вежливый и совершенно невозмутимый.Когда Дэгни и Эдди начинали его расспрашивать, он лишь смеялся и отказывалсяотвечать. Однажды они попытались последовать за ним в холоднойпредрассветной темноте, но им пришлось отказаться от этой затеи: никто немог уследить за ним, если он этого не хотел. Через некоторое время миссис Таггарт начала волноваться и решилавыяснить, в чем дело. Она так и не смогла понять, как ему удалось обойтизаконы по трудоустройству детей, но обнаружила, что Франциско работаетпосыльным, заключив устный договор с диспетчером одной из местных линий"Таггарт трансконтинентал", находившейся в десяти милях от поместья.Диспетчер был крайне удивлен, когда миссис Таггарт лично пришла к нему. Он ипонятия не имел, что его посыльный -- гость Таггартов. Местные рабочие зналиего как Фрэнки, и миссис Таггарт сочла лишним называть его полное имя. Онапросто объяснила, что он работал без ведома и разрешения своих родителей идолжен немедленно уйти. Диспетчеру было жаль расставаться с ним. Он сказал,что Фрэнки самый лучший посыльный, который когда-либо у него работал. -- Я хотел бы оставить его. Может быть, мы могли бы договориться с егородителями? -- предложил он. -- Боюсь, это невозможно, -- ответила миссис Таггарт. -- Франциско, что сказал бы твой отец, если бы узнал об этом? --спросила она его, вернувшись домой. -- Отец спросил бы, хорошо ли я делал свое дело. Его интересовало бытолько это. -- Перестань, я спрашиваю вполне серьезно. Франциско любезно смотрел нанее, у него были манеры, которые впитывались в кровь Д'Анкония столетиями, но что-то в этомвзгляде заставило ее усомниться в его учтивости. - Прошлой зимой я устроился юнгой на сухогруз, который перевозил медьмоего отца. Отец искал меня три месяца, но, когда я вернулся, он задал мнетолько этот вопрос, -- ответил он. - Так вот, значит, как ты проводишь зимы? -- ухмыльнулся Джим Таггарт.В его ухмылке сквозило превосходство -- превосходство от того, что онобнаружил нечто дававшее повод для презрения. - Это было прошлой зимой, -- любезно ответил Францисконевинно-спокойным тоном. -- До этого я провел зиму в Испании, в поместьегерцога Альба. - А почему тебе захотелось поработать именно на железной дороге? --спросила Дэгни. Они стояли, глядя друг на друга: ее взгляд выражал восхищение, его --насмешку, но это была не злая насмешка, а словно приветственная улыбка. -- Чтобы самому почувствовать, что это такое. И еще -- чтобы сказатьтебе, Слаг, что я работал в "Таггарт трансконтинентал" раньше, чем ты, --ответил он. Дэгни и Эдди проводили зимы, пытаясь научиться чему-то новому, чтобыудивить Франциско и хоть раз в чем-то превзойти его. Им это никогда неудавалось. Когда они показали ему, как играть в бейсбол, -- эта игра былаему незнакома, -- он немного понаблюдал за ними и сказал: "Кажется, я понял,как это делается. Дайте мне попробовать". Он взял биту и так ударил по мячу,что тот перелетел полосу дубов на дальнем краю поля. Когда Джиму подарили на день рождения катер, они все стояли на причале,наблюдая, как инструктор обучает Джима управлять им. До этого никто из нихне катался на катере. Белое, блестящее суденышко в форме пули неуклюжедвигалось по воде, прерывисто фыркая мотором и оставляя за собой неровныйпенистый след, в то время как инструктор, сидевший рядом с Джимом, то и делоперехватывал у него штурвал. Вдруг Джим ни с того ни с сего поднял голову икрикнул Франциско: -- Думаешь, ты сможешь лучше, чем я? -- Смогу. -- Тогда попробуй. Когда катер причалил и Джим с инструктором вылезли на берег, Францископроскользнул к штурвалу. -- Подождите минуточку, я хочу взглянуть, что здесь к чему, -- сказалон инструктору, который все еще стоял на мостике. Инструктор не успел и глазом моргнуть, как катер рванул на серединуреки, словно выпущенная из пистолета пуля. Прежде чем все поняли, чтопроисходит, он стрелой унесся вдаль, навстречу солнцу; Дэгни видела лишьчеткий пенистый след на воде, смотрящего только вперед водителя и слышаламерный гул двигателя. Она заметила странное выражение на лице отца, который смотрел вследисчезавшему вдали катеру. Он ничего не сказал. Просто стоял и смотрел. Онавспомнила, что уже видела однажды на его лице похожее выражение, -- когда оносматривал сложную систему блоков, которую соорудил двенадцатилетнийФранциско, чтобы построить подъемник на вершину скалы, с которой он училДэгни и Эдди нырять в Гудзон. Листы с расчетами валялись рядом, разбросанныепо земле; отец собрал их, просмотрел и спросил: -- Франциско, сколько лет тыизучал алгебру? -- Два года. -- А кто научил тебя этому? * -- Никто. Я сам догадался. Она не знала, что на мятых листках, которые держал в руках ее отец,было начертано некое примитивное подобие дифференциального уравнения. Наследниками Себастьяна Д'Анкония всегда были старшие сыновья, которыеумели с честью носить имя своего рода. Уже стало семейным преданием, что тотиз наследников, кто не сумеет преумножить доставшееся ему состояние,опозорит род. На протяжении столетий, из поколения в поколение род Д'Анконияне ведал этого позора. Аргентинская легенда гласила, что руки Д'Анконияимеют чудодейственную силу святых -- только это была способность неисцелять, а творить. Все наследники рода Д'Анкония были людьми незаурядных способностей. Ноникто из них не выдерживал никакого сравнения с тем, чем обещал статьФранциско. Словно столетия пропустили все свойства этой семьи сквозь мелкоесито и, отбросив несущественное и незначительное, оставили лишь чистый,сияющий талант, словно по воле счастливого случая наконец было сотвореносущество, близкое к совершенству, лишенное каких бы то ни было случайныхчерт. Франциско удавалось все, за что он брался; он мог сделать это лучше,чем кто бы то ни было, не затрачивая особых усилий. Он осознавал это, но вего манерах не было и тени хвастовства, он даже не думал о каком-тосравнении. Его позицией было не "я могу это сделать лучше тебя", а просто "ямогу это сделать", но под этим он подразумевал: сделать наилучшим образом. Отец Франциско стремился дать ему всестороннее образование, и, какие быпредметы ему ни приходилось изучать, он, смеясь, с легкостью овладевал ими всовершенстве. Отец обожал его, но тщательно это скрывал, как и то, чтогордится, осознавая, какой изумительный талант он воспитывает. Все в одинголос твердили, что Франциско станет апогеем рода Д'Анкония. -- Не знаю, какой девиз выбит на фамильном гербе Д'Анкония, но уверена,что Франциско изменит его на "Зачем?", -- сказала однажды миссис Таггарт. Это был первый вопрос, который он обычно задавал, когда ему предлагаличто-то сделать, и ничто не могло заставить его действовать, если он неполучал убедительно-веского ответа. Он словно ракета несся сквозь днилетнего месяца и, если кто-то останавливал его в этом полете, всегда могопределить смысл и цель каждой минуты своей жизни. Для него невозможнымибыли лишь две вещи: бездействие и отсутствие цели. "Давайте выясним" -- вотслова, которыми он аргументировал свои действия Дэгни и Эдди, берясь зачто-то, или: "Давайте сделаем". Для него это было единственной формойрадости и наслаждения. -- Я могу это сделать, -- сказал он, когда, прильнув к склону скалы ивбивая в гранитную твердь железные клинья, строил свой подъемник. Он работалмастерски, со знанием дела, не обращая внимания на пятнышки крови,выступавшие из-под повязки на запястье. -- Нет, мы не можем работать поочереди, Эдди. Ты еще слишком мал и не управишься с молотком. Лучше выдирайсорняки и расчищай мне место. Все остальное я сделаю сам... Кровь? А, это явчера порезался. Дэгни, сбегай в дом, принеси чистый бинт. Джим наблюдал за ними. Они с ним не общались, но часто видели, как,стоя в стороне, он как-то особенно пристально наблюдает за Франциско. Он редко разговаривал в присутствии Франциско, но однажды остановилДэгни и, презрительно улыбнувшись, сказал: -- Воображаешь себя железной леди с собственными убеждениями? Да тыпросто тряпка и размазня, бесхребетное, бесхарактерное существо -- вот ктоты такая. Просто отвратительно, как ты позволяешь этому самодовольному,тщеславному молокососу указывать тебе. Он крутит тобой как хочет. У тебясовсем нет гордости. Стоит ему свистнуть, и ты, как собака, бежишь и ждешьего указаний. Ты ему разве что ботинки не чистишь. -- Скажет -- буду чистить, -- ответила Дэгни. Франциско мог победить влюбом из проводившихся в округе состязаний, но он никогда в них не участвовал. Он мог статьпрезидентом местного юношеского клуба, но игнорировал все попытки егоруководителей принять в клуб самого именитого наследника в мире. Дэгни иЭдди были его единственными друзьями. Они не могли определенно сказать, ктокому принадлежал -- они ему или он им. Но это не имело никакого значения. Влюбом случае они были счастливы. Каждое утро они втроем отправлялись в одно из своих путешествий.Однажды пожилой профессор литературы, друг миссис Таггарт, увидел их наавтомобильной свалке. Они разбирали на части кузов. Он остановился, покачалголовой и сказал Франциско: - Молодому человеку вашего положения подобало бы проводить время вбиблиотеках, изучая историю мировой цивилизации. -- А чем, по-вашему, я занимаюсь? -- ответил Франциско. Поблизости не было никаких заводов, но Франциско научил Эдди и Дэгниездить, прицепившись к вагонам, и они отправлялись в отдаленные города, где,перебравшись через забор, гуляли по заводским дворам или наблюдали черезокна за работой станков и машин, как другие дети смотрят кино. "Когда я будууправлять "Таггарт трансконтинентал"..." -- говорила иногда Дэгни. "Когда ястану хозяином "Д'Анкония коппер"..." -- говорил Франциско. Им не нужно было ничего объяснять друг другу. Каждый знал мотивы и целидругого. Иногда проводникам удавалось поймать их, и тогда начальник станции,находящейся за сотню миль от поместья, звонил миссис Таггарт и говорил: "Унас тут трое малолетних бродяг, которые говорят, что они..." -- "Да, этодействительно они. Отправьте их, пожалуйста, обратно", отвечала миссисТаггарт. -- Франциско, -- спросил однажды Эдди, когда они стояли на одной изстанций "Таггарт трансконтинентал", -- ты побывал во всех уголках света.Скажи, что самое важное на земле? -- Это, -- ответил Франциско, указывая на эмблему "ТТ" на локомотиве. Идобавил: -- Жаль, что мне не довелось знать Нэта Таггарта. Он заметил, как посмотрела на него Дэгни. Он больше ничего не сказал,но несколько минут спустя, когда они шли по узкой, сырой тропинке, произнес: -- Дэгни, я всегда готов преклонить колени перед фамильным гербом. Явсегда буду преклоняться перед символами благородства. Мне же положено бытьаристократом. Но мне наплевать на всякие там замшелые башни старинных замковили облезлых единорогов. Геральдику наших дней можно увидеть на рекламныхтумбах и рекламных страницах популярных журналов. -- Что ты имеешь в виду? -- спросил Эдди. -- Торговые марки промышленных компаний, -- ответил Франциско. Тогдаему было пятнадцать лет. "Когда я стану хозяином медных рудников Д'Анкония..."; "Я изучаю горноедело и минералогию, потому что должен быть готов стать хозяином„Д'Анкония коппер""; "Я изучаю электромашиностроение, потому чтоэнергетические компании являются основными клиентами „Д'Анкониякоппер""; "Я собираюсь изучать философию, -- мне это понадобится, чтобызащищать „Д'Анкония коппер"". -- Ты когда-нибудь думаешь о чем-нибудь кроме "Д'Анкония коппер"? --спросил его однажды Джим. -- Нет. -- Мне кажется, что в мире существуют и другие вещи. -- Пусть о них думают другие. -- Разве это не эгоистичная позиция? -- Эгоистичная. -- Чего ты добиваешься? -- Денег. -- У тебя их что, недостаточно? -- Каждый из моих предков за свою жизнь увеличивал производительностькомпании Д'Анкония примерно на десять процентов. Я собираюсь увеличить ее насто. -- Зачем? -- спросил Джим, с издевкой подражая голосу Франциско. -- После смерти я надеюсь попасть в рай, хотя одному черту известно,что это такое, и хочу быть в состоянии заплатить цену, открывающую дорогу врай. -- Добродетель -- вот цена, открывающая дорогу в рай. -- Именно это я и имел в виду, Джеймс. Я хочу иметь право заявить, чтообладал величайшей добродетелью в мире -- был человеком, который делалденьги. -- Любой дурак может делать деньги. -- Джеймс, когда-нибудь ты поймешь, что у слов есть буквальныезначения. -- Франциско улыбнулся; его улыбка излучала насмешку. Глядя наФранциско и Джима, Дэгни вдруг подумала о разнице между ними. Оба улыбалисьнасмешливо. Но казалось, что Франциско смеялся над многим потому, что виделнечто более великое. Джим же смеялся так, словно хотел, чтобы в мире неосталось ничего великого. Однажды ночью она вновь заметила на губах Франциско особенную улыбку.Той ночью они сидели втроем вокруг костра, который разожгли в лесу. Отблескиогня словно укрыли их за забором из прерывистых, лижущих языков пламени, вкоторых потрескивали поленья и ветки и отражались далекие звезды. У Дэгнибыло такое чувство, будто за этим забором ничего нет, -- ничего, крометемной пустоты, скрывающей какое-то захватывающее дух, пугающеепророчество... Как будущее. Но будущее, думала она, будет как улыбкаФранциско. Эта улыбка -- ключ к будущему, предупреждение, дававшее понятьхарактер того, что ждет впереди; будущее отражалось на его лице, в пламеникостра под ветками сосен. И внезапно она испытала чувство невыносимогосчастья, невыносимого, потому что оно было слишком полным и она не знала,как его выразить. Она взглянула на Эдди. Он смотрел на Франциско. Эддикак-то по-своему чувствовал то же, что и она. -- Почему тебе нравится Франциско? -- спросила она его неделю спустя,когда Франциско уехал. Эдди удивленно посмотрел на нее. Ему даже в голову не приходило, чтовосхищение Франциско может вызвать какие-то вопросы или сомнения. -- С ним я чувствую себя в безопасности, -- ответил он. -- А я с ним всегда ожидаю чего-то волнующего и опасного, -- сказалаДэгни. Следующим летом Франциско исполнилось шестнадцать. В тот день онастояла рядом с ним на вершине скалы у реки. На них были изорванные рубахи ишорты. Они порвали их во время подъема. Они смотрели вниз, на Гудзон;говорили, что с этой скалы в ясный, безоблачный день виден Нью-Йорк. Но онивидели лишь легкую дымку -- это сливались вдали река, небо и свет солнца. Она встала на колени на выступе скалы и наклонилась вперед, пытаясьрассмотреть далекий город. Развевавшиеся на ветру волосы спадали ей наглаза. Она оглянулась через плечо и увидела, что Франциско не смотрит вдаль,-- он смотрел на нее. Это был странный взгляд -- пристальный, без тениулыбки. Некоторое время она стояла неподвижно, упершись напряженными рукамив скалу; каким-то необъяснимым образом его взгляд заставил ее осознать позу,в которой она стояла, заставил подумать о плечах, высунувшихся из-подразорванной рубахи, и длинных загорелых ногах. Она сердито встала и отошла от него. И, подняв голову, негодующимвзглядом отвечая на его строгий взгляд, уверенная в том, что взгляд этотвыражал осуждение и враждебность, она услышала свой вызывающе смеющийсяголос: -- Что тебе нравится во мне? Он рассмеялся. Пораженная, она спрашивала себя, что заставило еепроизнести это. -- Вот что мне нравится в тебе, -- сказал он, указывая вдаль, в сторонублестевших на солнце рельсов "Таггарт трансконтинентал". -- Это не мое, -- сказала она с грустью. -- Мне нравится, что это будет твоим. Она радостно улыбнулась, признавая за ним победу. Она не знала, почемуон так странно посмотрел на нее, но чувствовала, что он увидел какую-тосвязь, которую она не осознавала, между ее телом и чем-то внутри нее,чем-то, что когда-нибудь даст ей силы управлять железной дорогой. -- Давай посмотрим, виден ли Нью-Йорк, -- сказал он и подтолкнул ее ккраю скалы. Она думала, что он как-то по-особенному сжал ей руку, держа ее вдольсвоего тела, она стояла, прижавшись к нему, и чувствовала тепло солнца,исходящее от его ног, прижатых к ее ногам. Они стояли, всматриваясь вдаль,но не видели ничего, кроме легкой туманной дымки. Когда тем летом Франциско уехал, она подумала, что его отъезд похож напереход границы: закончилось его детство -- осенью он должен был поступить вуниверситет. Затем настанет ее очередь. Она чувствовала живое нетерпение спримесью волнующего страха, словно Франциско грозила неведомая опасность.Она вспомнила, как когда-то, много лет назад, он первым прыгнул со скалы вГудзон и скрылся под водой, а она стояла и смотрела, зная, что черезмгновение он появится на поверхности и затем придет ее очередь нырять. Она отбросила страх. Для Франциско опасность была лишь возможностью ещераз с блеском проявить себя; не было такого сражения, которое он мог быпроиграть, не было такого врага, который мог бы его победить. Затем онавспомнила слова, которые услышала несколько лет назад. Эти слова показалисьей очень странными, странным было и то, что они сохранились в ее памяти,ведь тогда она сочла их бессмыслицей. Их произнес старый профессорматематики, друг ее отца, который гостил у них тем летом. Ей нравилось еголицо, и она до сих пор помнила странное выражение грусти в его глазах, когдаоднажды вечером, сидя в сгущавшихся сумерках на террасе с ее отцом, онуказал на гулявшего в саду Франциско и сказал: "Этому мальчику придетсянелегко. У него слишком развита способность радоваться. Что он будет делатьс ней в мире, где почти нет места для радости?" Франциско стал студентом самого престижного университета СоединенныхШтатов. Его отец давным-давно решил, что он будет учиться именно вУниверситете Патрика Генри* в Кливленде -- лучшем высшем учебном заведении вмире. Этой зимой он не приехал навестить ее в Нью-Йорк, хотя дорога занялабы всего одну ночь. Они не переписывались, они вообще никогда не писали другдругу. Но она знала, что летом он приедет на месяц к ним в поместье. Этой зимой ее несколько раз посещало какое-то неясное опасение: на умпостоянно приходили слова, сказанные профессором, -- смысл этогопредупреждения Дэгни не могла разгадать и поэтому постаралась его забыть.Думая о Франциско, она чувствовала крепнущую уверенность в том, что этотмесяц приблизит ее к будущему, словно в подтверждение того, что мир, которыйона видела впереди, реален, хотя и чужд окружавшим ее людям. -- Привет, Слаг! -- Привет, Фриско! Стоя на склоне холма в первое мгновение их новой встречи, она вдругпоняла смысл того мира, в котором они оба существовали вопреки всемостальным. Это длилось лишь мгновение, она почувствовала, как край юбки,развевавшийся на ветру, бьет ее по коленям, почувствовала лучи солнца насвоих ресницах и толкавшую вверх вызванную громадным облегчением силу -- онауперлась ногами в поросшую травой землю, подумав, что сейчас, преодолевветер, невесомая, поднимется вверх. Это было внезапное чувство свободы и безопасности -- она поняла, чтоничего не знает о его жизни, никогда не знала, и что в этом никогда не будетнеобходимости. Мир случайностей -- семей, званых обедов, школ, людей безжизненной цели, гнущихся под бременем неведомой вины, -- не был их миром, немог изменить его, ничего не значил. Они никогда не обсуждали то, чтослучалось с ними, лишь делились своими мыслями и планами на будущее. Она молча смотрела на него и слушала внутренний голос, который говорилей: "Не то, что есть сейчас, а то, что мы создадим... Ты и я... Нас неостановить. Прости, что я боялась потерять тебя, боялась, что ты уйдешь кним; прости меня за мои сомнения, им никогда не достичь твоей высоты; ябольше никогда не буду бояться за тебя..." Он тоже замер на миг, глядя на нее, и в его взгляде она прочла нетолько приветствие после долгой разлуки. Так мог смотреть лишь тот, кто весьгод думал о ней каждый день. Дэгни не была в этом уверена -- это длилосьлишь мгновение, такое короткое, что, едва уловив его, она увидела, как онповернулся, указывая на березу позади себя, и сказал так, как они говорили вдетстве, играя в эту игру: -- Когда ты наконец научишься бегать быстрее? Мне всегда придется ждатьтебя? -- А ты будешь ждать меня? -- весело спросила она. -- Всегда, -- ответил он без улыбки. Они поднимались по холму к дому, и всю дорогу он разговаривал с Эдди, аона молча шла рядом. Она чувствовала, что в их отношениях появилась какая-тосдержанность, которая, как ни странно, как-то по-новому сближала их. Она не спросила о его учебе в университете. Много дней спустяпоинтересовалась лишь, нравится ли ему там. -- Сейчас там преподают много ненужного, но некоторые предметы мнедействительно нравятся, -- ответил он. -- Ты нашел друзей? -- Да, двоих. -- Больше он ничего ей не сказал. К этому времени Джим перешел на последний курс колледжа в Нью-Йорке.Годы, проведенные в колледже, придали его манерам странную воинственность,словно он обрел какое-то новое оружие. Однажды он ни с того ни с сегоостановил Франциско посреди лужайки и заявил агрессивно-праведным тоном: -- Мне кажется, теперь, когда ты вырос и учишься в университете, тебепора узнать кое-что об идеалах. Пора забыть эгоистичную алчность и подуматьоб ответственности перед обществом, потому что те миллионы, которые тыунаследуешь, не предназначены для твоего личного удовольствия, они вверяютсятебе во имя блага бедных и терпящих лишения, и я считаю, что тот, кто этогоне понимает, самый развращенный и порочный человек. -- Не стоит высказывать свое мнение, Джеймс, когда тебя не просят.Иначе ты рискуешь оказаться в дурацком положении, поняв, какова ценностьтвоих суждений в глазах собеседника, -- вежливо ответил Франциско. -- А в мире много таких людей, как Джим? -- спросила его Дэгни, когдаони отошли в сторону. Франциско рассмеялся: -- Да, очень много. -- И тебя это не тревожит? -- Нет. Мне не обязательно иметь с ними дело. А почему ты спросила обэтом? -- Потому что я думаю, что они чем-то опасны... Не знаю, чем именно... -- Боже мой, Дэгни! Неужели ты думаешь, что такие субъекты, как Джеймс,могут испугать меня? Несколько дней спустя, когда они шли вдвоем по лесу вдоль берега реки,она спросила: -- Франциско, а кого ты считаешь самым порочным человеком? -- Человека, у которого нет цели. Она стояла, глядя на ровные стволы деревьев, над которыми возвышаласьсияющая полоса горизонта. Лес был сумрачен и прохладен, но на ветвях деревьев играли горячиесеребристые лучи солнца, отраженные гладью реки. Дэгни спрашивала себя,почему ей вдруг так понравился этот вид, -- раньше она никогда не обращалавнимания на окружавшую ее природу, -- почему она так ясно и отчетливоосознавала радость и наслаждение, чувствовала каждое движение своего тела.Ей не хотелось смотреть на Франциско. Она чувствовала его присутствие болеереально, не глядя на него, словно ее острое ощущение себя исходило от него,как отраженный водой солнечный свет. -- Так ты считаешь себя удачным экземпляром? -- Всегда так считала, -- не оборачиваясь, с вызовом ответила она. -- Посмотрим, как ты это докажешь. Посмотрим, чего ты достигнешь,руководя компанией. Каких бы успехов ты ни добилась, я хочу, чтобы тывывернулась наизнанку, пытаясь стать еще лучше. А когда ты, отдав последниесилы, достигнешь цели, ты немедленно начнешь двигаться к новой. Вот чего яжду от тебя. -- Почему ты считаешь, что я вообще хочу что-то тебе доказать? --спросила она. -- Хочешь, чтобы я ответил? -- Нет, -- прошептала она, пристально глядя на маячивший вдалипротивоположный берег. Он засмеялся и спустя некоторое время сказал: -- Дэгни, в жизни имеет значение лишь одно -- насколько хорошо тыделаешь свое дело. Больше ничего. Только это. А все остальное приложится.Это единственное мерило ценности человека. Все те моральные кодексы, которыетебе навязывают, подобны бумажным деньгам, которыми расплачиваютсямошенники, скупая у людей нравственность. Кодекс компетентности • --единственная мораль, отвечающая золотому стандарту. Когда станешь старше,поймешь, что я имею в виду. -- Я и сейчас понимаю. Но, Франциско... почему мне кажется, что об этомзнаем только мы с тобой? -- А какое тебе дело до других? -- Я стараюсь понять все, но в людях есть что-то, чего я не могупонять. -- Что? -- Я никогда не пользовалась особой популярностью в школе, и меня этоне особо волновало, но теперь я поняла причину. Причина просто невероятна:меня недолюбливают не потому, что я все делаю плохо, а потому, что я вседелаю хорошо. Меня не любят потому, что я всегда была лучшей ученицей вклассе. Мне даже не нужно учиться. Я всегда получаю отличные оценки. Можетбыть, для разнообразия начать получать двойки и стать самой популярнойдевушкой в школе? Франциско остановился, взглянул на нее и ударил ее по лицу. Земля закачалась у нее под ногами. То, что она ощутила, можно было измерить только бурей чувств,вспыхнувших у нее в душе. Она знала, что убила бы любого другого человека,посмевшего поднять на нее руку, чувствовала неистовую ярость, котораяпридала бы ей силы сделать это, -- и такое же неистовое удовольствие оттого, что ее ударил Франциско. Она чувствовала удовольствие от тупой, жгучейболи и привкуса крови в уголках губ. Она почувствовала удовольствие от того,что вдруг поняла в нем, в себе и в его побуждениях. Она напрягла ноги, чтобы остановить головокружение; высоко поднялаголову и стояла, глядя на него с сознанием своей силы, с насмешливойторжествующей улыбкой, впервые чувствуя себя равной ему. -- Что, больно я тебе сделала? -- спросила она. Он выглядел удивленным. И вопрос, и улыбка были явно не детскими. -- Да --если тебе приятно это слышать. Мне приятно. -- Никогда больше так не делай и не шути подобным образом. -- А ты не будь ослом. С чего ты взял, что я действительно хочу бытьпопулярной? - Когда повзрослеешь, ты поймешь, какую низость сказала. -- Я и сейчас понимаю. Он резко отвернулся, достал свой носовой платок и смочил его в воде. -- Иди сюда, -- приказал он. Она засмеялась, отступив назад: -- Ну уж нет! Я хочу оставить все, как есть. Надеюсь, щека страшнораспухнет. Мне это нравится. Он долго смотрел на нее, потом медленно и очень серьезно сказал: -- Дэгни, ты просто прекрасна! -- Я всегда знала, что ты так думаешь, -- ответила она вызывающебезразличным тоном. Когда они вернулись домой, она сказала матери, что разбила губу, упавна камень. Она солгала первый раз в жизни. Она сделала это не для того,чтобы защитить Франциско, -- она сказала так потому, что чувствовала: покакой-то непонятной ей самой причине это происшествие -- тайна, слишкомдрагоценная, чтобы посвящать в нее кого-то. Следующим летом, когда Франциско снова приехал к ним в поместье, ейбыло уже шестнадцать. Она бросилась вниз по холму ему навстречу, но вдругрезко остановилась. Он увидел это, тоже остановился, и какое-то время онистояли, глядя друг на друга через разделявшее их зеленое пространстводлинного склона. Потом он двинулся к ней, очень медленно, а она стояла иждала. Когда он подошел, она невинно улыбнулась, словно между ними и неподразумевалось никакого соперничества. -- Тебе, наверное, будет приятно узнать, что я уже работаю на железнойдороге. Ночным диспетчером на станции Рокдэйл. Он рассмеялся: -- Ну хорошо, "Таггарт трансконтинентал", гонка началась. Посмотрим,кто окажет большую честь великим предкам: ты -- Нэту Таггарту или я --Себастьяну Д'Анкония. Этой зимой она упорядочила течение своей жизни до простотыгеометрического чертежа, несколько прямых линий -- каждый день вмашиностроительный колледж и обратно домой, каждую ночь на работу и с работы-- и замкнутый круг ее комнаты, заваленной чертежами двигателей, "синьками"стальных конструкций и железнодорожными расписаниями. Миссис Таггарт с грустью и замешательством наблюдала за дочерью. Онамогла бы простить ей все грехи, кроме одного: Дэгни абсолютно неинтересовали мужчины, она была начисто лишена романтических наклонностей.Миссис Таггарт очень неодобрительно относилась к крайностям; если нужно, онаготова была смириться с крайностями противоположного характера и думала, чтово всяком случае это было бы лучше. Она чувствовала себя очень неловко,когда ей пришлось признать, что в семнадцать лет у ее дочери нет ни одногопоклонника. -- Дэгни и Франциско Д'Анкония? -- горько улыбалась она в ответ навопросы любопытных друзей. -- О нет, это не роман. Это своего родамеждународный индустриальный концерн. Все остальное, похоже, не имеет дляних значения. Миссис Таггарт услышала, как однажды вечером в присутствии гостейДжеймс сказал с ноткой странного удовольствия в голосе: -- Дэгни, хоть тебя и назвали в честь красавицы-жены Нэта Таггарта, тыбольше похожа на него, чем на нее. Миссис Таггарт не знала, что расстроило ее больше: слова Джеймса илито, что Дэгни восприняла их как комплимент. Миссис Таггарт думала, что ей так и не удалось сформировать мнение одочери и понять ее. Для нее Дэгни была всего-навсего девушкой, торопливорасхаживающей взад и вперед по квартире в кожаной куртке с поднятымворотником и кор