Глава 6
Некоммерческое
Стараясь ни о чем не думать, Реардэн прижался лбом к зеркалу. Иначе у меня не хватит сил продолжать, сказал он себе. Онсосредоточился на прохладном прикосновении зеркальной поверхности иразмышлял, что же делать, чтобы отрешиться от всего и ни о чем не думать,особенно если вся жизнь прожита в соответствии с аксиомой, что постоянное,четко-безжалостное функционирование разума есть первостепенная обязанность.Он спрашивал себя, почему ему всегда казалось, что в мире нет ничего, с чембы он не справился, и все-таки не мог собраться с духом, чтобы прикрепитьнесколько запонок из черного жемчуга к своей накрахмаленной манишке. Была годовщина его свадьбы, и все последние три месяца он знал, чтоприем состоится именно сегодня, как того хотела Лилиан. Он обещал ейприсутствовать на торжестве, чувствуя себя спокойным при мысли, что от этогодня его отделяют три долгих месяца и что, когда придет время, он восприметэто как должное и отнесется к этому как к многочисленным обязанностям своегоперегруженного рабочего дня. Затем, работая по восемнадцать часов в сутки,он благополучно забыл об этом, пока полчаса назад, поздно вечером, к нему незашла секретарь и не сказала: "Мистер Реардэн, ваш прием". -- "О Боже!" --вскричал он, сорвавшись с места. Он бросился домой, взбежал вверх поступенькам, скинул одежду и начал переодеваться, осознавая лишь, что нужноспешить, но не осознавая почему. Когда Реардэн вдруг понял, зачем он этоделает, он остановился. "Тебя ничего не интересует, кроме бизнеса" -- он слышал это всю своюжизнь, словно обвинительный приговор. Он всегда знал, что бизнес считаютсвоего рода тайным и постыдным культом, которому невинный обывательпредаваться не станет, что люди относятся к бизнесу как к гадкойнеобходимости, от которой никуда не денешься, но упоминать о которой неследует, что разговор о делах считается оскорблением более высоких чувств,-- человек смывает с рук машинное масло, прежде чем войти в дом, и так же ондолжен, входя в гостиную, выбросить из головы мысли о делах. Он никогда непридерживался таких взглядов, но не находил ничего неестественного в том,что его семья разделяет их. Реардэн считал само собой разумеющимся -- какбывает с чувством, которое впитываешь в детстве и с которым живешь, неподвергая его сомнениям и не подбирая ему названия, -- что, словно мучениккакого-то тайного религиозного культа, посвятил себя служению вере, ставшейего страстью, но сделавшей его изгоем среди людей, от которых он не могожидать сочувствия. Он понимал, что должен посвятить жене часть своей жизни, в которой недолжно быть места бизнесу, но так и не нашел в себе сил сделать это или хотябы почувствовать себя виноватым. Он не мог ни изменить себя, ни обвинять ее,когда она осуждала его. Месяцами он не уделял Лилиан ни минуты, -- нет, подумал он, годами, всевосемь лет их совместной жизни. Ему были абсолютно безразличны ее интересы,он даже не знал, в чем они заключались. У нее был широкий круг друзей, и онслышал, что их имена составляют гордость национальной культуры, но у негоникогда не было времени познакомиться с ними или, по крайней мере, дать себетруд узнать, какими именно достижениями они стяжали себе славу. Он зналлишь, что часто видел их имена на обложках журналов в газетных киосках. ЕслиЛилиан возмущает такое его отношение, думал он, -- она права. Если ееотношение к нему предосудительно -- он заслужил это. Если семья называет егобессердечным -- это правда. Он никогда не жалел себя. Когда на заводе возникали какие-нибудьпроблемы, его первой заботой было установить, какую он допустил ошибку, --он не искал виновного, он обвинял себя; от себя он требовал совершенства. Исейчас он тоже не искал себе оправдания; он признал свою вину. Но на заводеэто подталкивало его к немедленному действию, чтобы исправить промах, асейчас это не срабатывало... Еще хоть несколько минут, думал он, с закрытымиглазами стоя у зеркала. Он никак не мог прервать поток слов, возникающих в его сознании, -- всеравно что пытаться голыми руками заткнуть фонтан, бьющий из сломаннойколонки. Жгучие струи полуслов-полуобразов обстреливали его мозг. Сколькочасов, думал он, придется провести, глядя в лица гостей и видя, как взглядытяжелеют от трезвой скуки или мутнеют и глупеют от выпитого, притворяться,что не замечаешь ни того, ни другого, мучительно придумывать, что бысказать, тогда как ему не о чем с ними говорить, в то время как эти часынужны ему, чтобы срочно решить важный вопрос, -- необходимо найти заменуначальнику прокатного цеха, который внезапно, без всяких объясненийуволился, он должен сделать это немедленно -- таких работников, как бывшийначальник, найти крайне сложно; а если цех прекратит выпуск проката... Изнего делали рельсы для "Таггарт трансконтинентал"... Он вспомнил молчаливыйупрек, осуждение и накопившееся презрение, которые видел в глазах родныхвсегда, когда им удавалось найти хоть какое-то свидетельство его страстнойпривязанности к своему делу, и тщетность своего молчания, своей надежды, чтоони не догадаются, насколько дорога ему его работа, -- он вел себя какзакоренелый пьяница, напускающий на себя притворное безразличие к выпивке вкругу людей, которые, прекрасно зная о его постыдной слабости, смотрят нанего с презрительной усмешкой. "Я слышала, вчера ты пришел домой в два часаночи. Где ты был?" -- спрашивала за ужином мать. "Где еще, конечно же, назаводе", -- отвечала Лилиан таким тоном, каким другие жены говорят: "Вкабаке, где же еще..." Или Лилиан с хитроватой усмешкой спрашивала его: "Что ты делал вчера вНью-Йорке?" -- "Был с друзьями в ресторане". -- "Дела?" -- "Да". -- "Я так изнала". И Лилиан отворачивалась, не говоря больше ни слова, а у него неоставалось ничего, кроме стыда, -- он поймал себя на мысли, что ему оченьхочется, чтобы Лилиан подумала, будто он летал в Нью-Йорк на холостяцкуюпирушку. Во время шторма на озере Мичиган затонул сухогруз, тысячи тоннруды, предназначавшейся для "Реардэн стил", пошли ко дну. Эти суда давнодышат на ладан, и если он не возьмет на себя проблемы, связанные с ремонтом,владельцы единственной еще не разорившейся в районе озера Мичигантранспортной компании обанкротятся... "Этот уголок? -- спросила послеперестановки в гостиной Лилиан, указывая на диваны и кофейные столики. --Нет, Генри, что ты, они не новые, но наверное, я должна чувствовать себяпольщенной: не прошло и трех недель, а ты уже заметил. Это мой вариантутренней приемной, вроде той, что в Лувре, но подобные вещи тебя вряд лизаинтересуют. Это ведь не цены на фондовом рынке..." Заказ на медь, которыйон разместил полгода назад, до сих пор не выполнен. Дата поставкипереносилась уже три раза: "Мы ничего не можем поделать, мистер Реардэн";пришлось налаживать связи с другой компанией. Поставки меди с каждым днемстановились все более и более ненадежными... Филипп не улыбнулся, когда,разговаривая с одним из друзей матери об организации, в которую он вступил,поднял глаза и взглянул на Реардэна, но на его оплывшем лице появилосьвыражение, похожее на улыбку превосходства, когда он сказал: "Нет, Генри,тебя это не касается. Это не имеет отношения к бизнесу, никакого. Этосовершенно некоммерческое предприятие..." Его подрядчик в Детройте, который занимался реконструкцией большойфабрики, рассматривал возможность использования конструкций из металлаРеардэна; нужно слетать в Детройт и переговорить с ним лично -- он долженбыл сделать это еще неделю назад, он мог бы сделать это сегодня вечером..."Ты меня не слушаешь, -- сказала мать, рассказывая ему за завтраком сон,который она видела ночью, в то время как все его мысли были заняты ценами науголь. -- Ты никогда в жизни никого не слушал. Тебя никто и ничто неинтересует, кроме тебя самого. Тебе наплевать на всех и на каждого"...Отпечатанные страницы, лежавшие на столе в его кабинете, содержалирезультаты испытаний авиационного двигателя, сделанного из металла Реардэна.Пожалуй, сейчас больше всего на свете ему хотелось прочесть этот доклад --текст пролежал на его столе три дня, а он даже не притронулся к нему, у негоне было времени; почему бы ему не прочитать его сейчас и... Открыв глаза, он отошел от зеркала и яростно тряхнул головой. Он хотел взять жемчужные запонки, но его рука потянулась к стопкеделовых писем, лежавших на туалетном столике. Письма были отобраны каксрочные, и прочесть их нужно было сегодня же, но он не успел сделать это вкабинете. Секретарь сунула их ему в карман, когда он уходил. Дома,раздеваясь, он бросил их на туалетный столик. Из стопки на пол выпала газетная вырезка. Это была передовица, которуюмисс Айвз пометила, сердито перечеркнув красным карандашом. Статьяназывалась "О равных возможностях". Он не мог не прочитать ее. За последниетри месяца вокруг этого законопроекта было слишком много шума -- угрожающемного. Он читал, слыша голоса и наигранный смех, доносившиеся снизу инапоминавшие, что гости собрались, прием начался и ему предстоит встретитьгорькие, полные упрека взгляды родных, когда он спустится вниз. В статье говорилось: несправедливо в период спада производства,сокращения рынков сбыта и все уменьшающихся возможностей заработать на жизньпозволять одному человеку владеть множеством предприятий в различныхотраслях, в то время как другие не имеют ничего; на экономике страны пагубноотражается тот факт, что кучка предпринимателей сосредоточила в своих рукахвсе природные ресурсы, не оставив тем самым никаких шансов другим;конкуренция, писала газета, играет первостепенную роль в жизни общества, идолг общества заключается в том, чтобы не позволить никому подняться науровень, ставящий его вне конкуренции. Автор статьи предсказывал, чтопредложенный на рассмотрение Законодательного собрания законопроект о равныхвозможностях, запрещающий любому человеку или корпорации владетьпредприятиями более чем в одной отрасли, вскоре будет принят. Висли Мауч, человек Реардэна в Вашингтоне, сказал, что для беспокойстванет никаких оснований. Предстоит Драчка, но законопроект не пройдет. Реардэнничего не смыслил в битвах такого рода. Он предоставил все Маучу и еголюдям. У него едва хватало времени бегло просматривать доклады Мауча изВашингтона и подписывать чеки на суммы, которые Мауч запрашивал для веденияборьбы. Реардэн не верил, что законопроект пройдет. Он просто не мог в этоповерить. Всю жизнь имея дело с чистой реальностью технологий, металла ипроизводства, он обрел твердую уверенность, что человек должен заниматьсятем, что разумно, а не безумно, что человек всегда должен стремиться кправильному, потому что реальность в конечном итоге всегда берет верх, абессмысленное, неправильное и несправедливое не имеет будущего, не можетпривести к успеху, не может ничего -- только уничтожить себя. Боротьсяпротив таких вещей, как этот законопроект, казалось ему нелепостью, он дажеслегка стыдился этого, словно ему вдруг предложили помериться силами счеловеком, который при изготовлении стальных сплавов полагался насредневековую нумерологию.* Он говорил себе, что этот законопроект таит опасность. Но даже самыегромкие вопли в самых истеричных передовицах не вызывали в нем никакихэмоций, тогда как, узнав из доклада о лабораторных испытаниях об изменениихарактеристик металла Реардэна на одну десятую, он вскакивал с места отрадости или беспокойства. Ни на что другое у него уже не хватало сил. Реардэн скомкал передовицу и бросил ее в корзину для бумаг. Онпочувствовал, как на него медленно наваливается гнетущая усталость, которойон никогда не ощущал на работе, опустошенность, которая, казалось, поджидалаи охватывала его, как только он переключался на что-то другое. Сейчас у негоосталось одно-единственное желание. Ему страшно хотелось спать. Он сказал себе, что должен спуститься к гостям, что родные вправетребовать от него этого, что он должен научиться получать удовольствие оттого, что приятно им, -- не ради себя, ради них. Реардэн задавался вопросом, почему осознание этого не имеет над нимникакой власти, не побуждает к действию. Всю жизнь, когда бы он ни приходилк убеждению, что какой-либо его поступок будет правильным, желаниедействовать появлялось автоматически. "Что со мной происходит?" -- спрашивалон себя. Нежелание поступать правильно -- разве это не явное проявлениеморального разложения? Признать свою вину и при этом чувствовать лишьглубочайшее, холодное равнодушие -- разве это не измена тому, что являлосьисточником его гордости, его жизненных сил? Он не стал размышлять над,"ответом на этот вопрос и быстро закончилодеваться. С тонким белым платочком в нагрудном кармане черного вечернего костюма,высокий и стройный, с присущей ему спокойной уверенностью в себе, Реардэннеторопливо спустился по лестнице в гостиную -- являя собой, на радостьнаблюдавших за ним матрон, идеальное воплощение великого промышленника. У подножья лестницы он увидел Лилиан. Аристократические складкилимонно-желтого вечернего платья в стиле ампир выгодно подчеркивалиграциозность ее фигуры; она стояла с горделивым видом человека, полностьювладеющего собой. Он улыбнулся. Ему нравилось видеть ее счастливой. Этослужило своеобразным оправданием приема. Он подошел к ней и остановился. Она никогда не надевала слишком многоукрашений, проявляя привитый вкус. Но сегодня вечером она разоделась --бриллиантовое ожерелье, серьги, кольца и броши. В глаза сразу бросалось, чтона руках у нее ничего не было, лишь правое запястье украшал браслет изметалла Реардэна. Рядом со сверкающими бриллиантами он выглядел дешевойпобрякушкой, купленной в магазине бижутерии. Переведя взгляд с ее запястья на лицо, он заметил, что она смотрит нанего. Она слегка прищурилась, и он не мог определить выражения ее глаз;затуманенный, словно с поволокой взгляд был слишком многозначительным, в немявно что-то скрывалось, но невозможно было определить что. Ему захотелось сорвать браслет с ее руки, но он лишь покорно кивалголовой в знак приветствия, пока Лилиан веселым голосом представляла емустоявших рядом дам. Его лицо ничего не выражало. -- Что такое человек? Всего лишь набор химических Компонентов всоединении с манией величия, -- говорил доктор Притчет группе гостей. Онвзял с хрустального подноса канапе с икрой и, подержав его двумя пальцами,целиком засунул в рот. -- Метафизические притязания человека просто нелепы.Ничтожное количество протоплазмы, полное каких-то уродливых понятий имелочных, жалких чувств, -- и это воображает себя чем-то значимым! Нет,воистину именно в этом сокрыт корень всех бед человечества. -- Профессор, а какие понятия не являются уродливыми и жалкими? --спросила жена одного автопромышленника. -- Нет таких понятий, -- сказал доктор Притчет, -- во всяком случае, впределах человеческих возможностей. -- Но если мы начисто лишены каких бы то ни было хороших понятий, токаким образом мы можем определить, что наделены лишь уродливыми? Я хочусказать -- по каким критериям? -- нерешительно спросил один молодой человек. -- А нет никаких критериев. Эта фраза заставила слушателей замолчать. -- Философы прошлого были дилетантами, -- продолжал доктор Притчет. --Именно нашему веку выпала участь заново определить цель философии. Онасостоит не в том, чтобы помочь людям найти смысл жизни, а в том, чтобыдоказать им, что его попросту не существует. -- А кто может это доказать? -- с негодованием спросила симпатичнаямолодая девушка, отец которой владел угольной шахтой. -- Это пытаюсь сделать я, -- сказал доктор Притчет. Последние три годаон заведовал кафедрой философии в Университете Патрика Генри. Лилиан Реардэн подошла к окружившим доктора Притчета гостям; еебриллианты сверкали в свете люстр. На ее лице играла чуть обозначеннаянежная улыбка, легкая, как тень. -- Человек своеволен лишь потому, что упрямо пытается докопаться досмысла своего существования, -- продолжал доктор Притчет. -- Но поняводнажды, что он ничтожен в сравнении с бескрайней вселенной, что егодействия ничего не значат и совершенно неважно, жив он или умер, человекстанет куда более... покладистым. -- Он пожал плечами и потянулся заочередным канапе. -- Я хотел спросить вас, профессор, что вы думаете о законопроекте оравных возможностях? -- с тревогой в голосе спросил один бизнесмен. -- А, о законопроекте... Но, по-моему, я ясно дал понять, что одобряю его, так как являюсь сторонником экономической свободы,которая невозможна без конкуренции. Следовательно, людей нужно принудить кконкуренции, а значит, мы должны держать их под контролем, чтобы заставитьбыть свободными. -- Но послушайте... разве одно не противоречит другому? -- В высшем философском смысле -- нет. Надо научиться смотреть дальшезакостенелых догм устаревшего мышления. В мире нет ничего неизменного. Всетечет, все изменяется. -- Но ведь это вполне соответствует здравому смыслу, когда... - Здравый смысл, мой дорогой друг, -- самый наивный из всехпредрассудков. В наше время это уже общепризнанно. -- Но я не совсем понимаю, как можно... - Вы разделяете самое распространенное в мире заблуждение -- считаете,что все можно понять. Вы не осознаете, что мир -- это сплошное противоречие. - Противоречие в чем? -- спросила жена автопромышленника. -- В самом себе. - Как это? - Видите ли, мадам, долг мыслителя -- не объяснять, а показать, чтоневозможно ничего объяснить. -- Да, конечно... только... -- Цель философии -- не добиваться знаний, а доказать, что человек изнание несовместимы. - Но что же останется, когда мы докажем это? сила молодая девушка. -- Инстинкт, -- почтительно ответил доктор Притчет. В другом конце гостиной группа гостей собралась вокруг Больфа Юбенка.Он сидел, выпрямившись на краешке кресла, пытаясь таким образом придать какможно более достойный вид своему лицу и тучному телу, которые, как правило,расплывались, когда он расслаблялся. -- Вся литература прошлого, -- говорил Больф Юбенк, -- была дешевымнадувательством. Она приукрашивала действительность в угоду денежным мешкам,которым прислуживала. Мораль, добрая воля, великие свершения, торжестводобра и человек как некое героическое существо -- все это сегодня невызывает ничего, кроме смеха. Показав истинный смысл жизни, наш век впервыеза всю историю придал литературе глубину. -- А что является истинным смыслом жизни, мистер Юбенк? -- застенчивоспросила молодая девушка в белом вечернем платье. -- Страдание, -- ответил Юбенк. -- Принятие неизбежного и страдание. -- Но почему? Люди ведь счастливы... иногда... Разве не так? -- Это лишь иллюзия, возникающая у людей, которым чужда глубина чувств. Девушка покраснела. Богатая дама, которая унаследоваланефтеперерабатывающий завод, виновато спросила: -- Мистер Юбенк, а что нужно сделать, чтобы улучшить литературный вкуслюдей? -- Это первостепенная социальная проблема, -- ответил Юбенк. Онсчитался звездой первой величины в современной литературе, но за всю жизньне написал ни одной книги, которая разошлась бы тиражом больше трех тысячэкземпляров. -- Я лично считаю, что законопроект о равных возможностях,примененный в литературе, стал бы решением этой проблемы. -- А применение этого законопроекта в промышленности вы поддерживаете?Я вот даже не знаю, что о нем и думать. -- Конечно, поддерживаю. Наша культура погрязла в болоте материализма.Люди утратили духовные ценности, обманывая друг друга в погоне заматериальными благами. Они слишком хорошо живут. Но они вернутся к болееблагородному образу жизни, если мы научим их жить в нужде. Следовательно,нужно поумерить их алчность. -- Это мне и в голову не приходило, -- извиняющимся тоном сказала дама. -- Но как вы собираетесь применить законопроект о равных возможностях влитературе, Рольф? -- спросил Морт Лидии. -- Для меня это что-то новое. -- Меня зовут Больф, -- сердито сказал Юбенк. -- А для вас это новопотому, что это я сам придумал. -- Ну хорошо, хорошо. Я вовсе не хочу ссориться. Мне просто интересно,-- сказал Морт Лидди, нервно улыбаясь. Он был композитором и писалтрадиционную музыку к фильмам и модернистские симфонии для немногочисленнойпублики. -- Все очень просто, -- сказал Больф Юбенк. -- Нужно принять закон,ограничивающий тираж книги до десяти тысяч экземпляров. Это откроетлитературный рынок для новых талантов, свежих идей и некоммерческойлитературы. Если людям запретят раскупать миллионами экземпляров всякуюмакулатуру, им просто придется покупать хорошие книги. -- Да, в этом что-то есть, -- сказал Морт Лидди. -- Но не ударит ли этопо карману писателей? -- Тем лучше. Писать книги должен лишь тот, кто действует не изкорыстных побуждений и не гонится за наживой. -- Но, мистер Юбенк, а что, если больше десяти тысяч человек хотяткупить какую-то книгу? -- спросила девушка в белом платье. -- Десять тысяч читателей вполне достаточно для любой книги. -- Я имела в виду не это. Что, если она ну окна им"! -- Это не имеет никакого значения. -- Но почему, если интересный сюжет... В литературе сюжет -- это всего лишь примитивная вульгарность, --презрительно произнес Больф Юбенк. Доктор Притчет, направлявшийся через гостиную к бару, остановился изаметил: -- Вполне с вами согласен. Равно как и логика -- примитивнаявульгарность в философии. -- Или мелодия, которая является лишь примитивной вульгарностью вмузыке, -- сказал Морт Лидии. -- О чем это вы спорите? -- спросила, подойдя к ним, Лилиан. -- Лилиан, дорогая, -- протянул Больф Юбенк, -- я не говорил, чтопосвятил тебе свой новый роман? -- Нет, Больф, дорогой, спасибо. -- А как называется ваш новый роман? -- спросила одна небедная дама. -- "Сердце -- одинокий молочник". -- А о чем он? -- О разочаровании и безысходности. -- Но, мистер Юбенк, -- густо покраснев, спросила молодая девушка вбелом платье, -- если в мире существуют лишь разочарование и безысходность,ради чего тогда жить? -- Ради любви к ближнему, -- мрачно ответил Юбенк. Бертрам Скаддерстоял, склонившись над стойкой бара. Его длинное, худое лицо словно запало внутрь, лишь рот и глазавыдавались вперед тремя мягкими выпуклостями. Он был редактором журнала"Фьючер", в. котором опубликовал свою статью о Хэнке Реардэне, котораяназывалась "Спрут". Бертрам Скаддер поднял свой пустой бокал и молча протянул бармену. Онотпил глоток, заметил пустой бокал стоявшего рядом с ним Филиппа Реардэна имолча указал на него пальцем бармену. На пустой бокал Бетти Поуп, котораястояла рядом с Филиппом, он не обратил никакого внимания. -- Послушай, дружище, -- сказал Бертрам Скаддер, устремив взглядкуда-то рядом с Филиппом, -- нравится это тебе или нет, но законопроект оравных возможностях -- большой шаг вперед. -- А что дает вам основания полагать, будто я не одобряю его? --растерянно спросил Филипп. -- Ну, ведь это будет не безболезненно, ты согласен? Длинная рукаобщества пошерстит кое-чью чековую книжку. -- А почему вы считаете, что я являюсь противником этого? -- А разве не так? -- спросил Бертрам Скаддер без особого любопытства. -- Нет, не так, -- горячо сказал Филипп. -- Я всегда ставилобщественное благосостояние превыше любых личных интересов. Я пожертвовалвремя и деньги ассоциации "Друзья всемирного прогресса" и лично участвую вих кампании в поддержку законопроекта. Я считаю вопиющей несправедливостьюдаже теоретическую возможность того, что один человек приберет к рукам все,ничего не оставив другим. Бертрам Скаддер пристально, но без особого интереса посмотрел наФилиппа: -- Что ж, это необычайно мило с твоей стороны. -- Некоторые, мистер Скаддер, действительно серьезно подходят квопросам морали, -- с мягко подчеркнутой гордостью сказал Филипп. -- О чем он говорит, Филипп? -- спросила Бетти Поуп. -- Среди нашихзнакомых нет никого, кто бы владел предприятиями более чем в одной отрасли,не так ли? -- Ох, помолчи, -- сказал Бертрам Скаддер скучающим тоном. -- Я не понимаю, почему вокруг этого законопроекта столько шума, --вызывающе продолжала Бетти Поуп тоном эксперта-экономиста. -- Не понимаю,почему бизнесмены всячески противятся ему. Ведь это для их же пользы. Есливсе, кроме них, будут бедны, они лишатся рынков сбыта для своих товаров.Если они перестанут быть эгоистами и поделятся тем, что у них есть, у нихпоявится возможность работать в полную силу и произвести еще больше. -- А я не понимаю, почему вообще надо принимать во вниманиепромышленников, -- сказал Скаддер. -- Когда массы терпят лишения при наличиитоваров и средств, было бы просто идиотизмом полагать, что людей можетостановить какая-то бумажка, дающая право на частную собственность. Право насобственность -- это предрассудок. Собственность принадлежит кому-то лишь помилости тех, кто ее не отбирает. Народ может захватить ее в любой момент. Араз так, почему бы им не сделать это? -- Они должны сделать это, -- сказал Клод Слагенхоп. -- Она нужнанароду. А потребности -- это единственное, что нужно принимать в расчет.Когда народ нуждается, надо сначала все забрать, а потом уже рассуждать. Клод Слагенхоп подошел к бару и втиснулся между Филиппом и Скаддером,невзначай оттеснив журналиста в сторону. Слагенхоп был невысок, но крепкосложен, с переломанным носом. Он был президентом ассоциации "Друзьявсемирного прогресса". -- Голод не тетка, -- продолжил Слагенхоп. -- Слова, идеи -- все этопустое сотрясение воздуха. Пустой желудок -- вот веский аргумент. Я во всехсвоих выступлениях говорю, что вовсе необязательно много разглагольствовать.В настоящий момент общество страдает от недостатка возможностей в областипредпринимательства, поэтому мы вправе ухватиться за все существующиевозможности и использовать их. Справедливо все, что полезно обществу. -- Он же не сам добывал эту руду! -- вдруг хрипло выкрикнул Филипп. --Для этого ему пришлось нанять сотни рабочих. Именно они все сделали. Почемуже он считает себя чуть ли не богом? Стоявшие рядом мужчины взглянули на него. При этом Скаддер лишь повелбровью, а на лице Слагенхопа не отразилось никаких эмоций. -- О Господи! -- вскрикнула Бетти Поуп, что-то вспомнив. Хэнк Реардэн стоял у окна, уединившись в отдаленном уголке гостиной. Оннадеялся, что здесь его какое-то время не заметят. Он только что отделалсяот дамы средних лет, рассказывавшей ему о своем отношении к медитации. Онстоял и смотрел в окно. Вдали по небу плыло зарево, полыхавшее над егосталелитейными заводами. Он смотрел на это зарево, чтобы хоть на мигпочувствовать облегчение. Он обернулся и оглядел гостиную. Ему никогда не нравился их дом. Он былобставлен во вкусе Лилиан. Но сегодня мелькание разноцветных вечернихплатьев залило собой гостиную, наполнив ее атмосферой радужного веселья. Емунравилось смотреть, как люди веселятся, хотя сам он ничего веселого в такогорода времяпровождении не находил. Он посмотрел на цветы, на искорки света, игравшие в хрустальныхбокалах, на обнаженные руки и плечи женщин. За окном, разгуливая попустынным просторам, дул холодный ветер. Реардэн увидел, как тонкие ветвидерева согнулись под его порывом, словно молящие о помощи руки. В небе задеревом полыхало алое зарево "Реардэн стал". Он не понимал, что с ним происходит. В этом чувстве ощущалась радость, радость торжественная, словно онпреклонял голову, но перед кем -- он не знал. Когда он вернулся к гостям, на его лице играла улыбка, но она исчезла,когда он увидел, как в гостиную вошла еще одна гостья. Это была ДэгниТаггарт. Лилиан пошла навстречу Дэгни, с любопытством рассматривая ее. Онивстречались раньше всего несколько раз, и ей было непривычно видеть Дэгни ввечернем платье. Оно было черное, с накидкой, спадавшей на одно плечо,оставляя другое обнаженным. На платье не было никаких украшений. Всепривыкли видеть Дэгни Таггарт в деловом костюме, и никто не задумывался,какая у нее фигура. Черное вечернее платье открывало глаза на Дэгни --невозможно было не изумиться, увидев, как изящны, хрупки и прекрасныочертания ее плеч, а бриллиантовый браслет на запястье обнаженной рукипридавал ей необыкновенную женственность: вид закованной в цепи. -- Мисс Таггарт, какой приятный сюрприз, -- сказала Лилиан, изобразиврадушную улыбку. -- Я не смела даже надеяться, что мое приглашение сможетоторвать вас от ваших куда более значительных дел. Прошу вас, позвольте мнечувствовать себя польщенной. Джеймс Таггарт вошел вместе с сестрой. Лилиан поспешно улыбнулась ему,словно только сейчас заметила его: -- Здравствуйте, Джеймс. Я была так изумлена, увидев здесь вашу сестру,что вас просто не заметила. Такова цена признания в свете. -- По части признания в свете никто не сравнится с вами, Лилиан, --сказал Таггарт, мило улыбнувшись. -- Более того, не заметить вас простоневозможно. -- Меня? О, я вполне удовлетворена тем, что скромно стою на заднемплане, в тени моего мужа. Я смиренно отдаю себе отчет в том, что женавыдающегося человека вынуждена довольствоваться лишь отблесками его славы,не правда ли, мисс Таггарт? -- Нет, я так не считаю, -- сказала Дэгни. -- Это комплимент или упрек, мисс Таггарт? Но, прошу вас, проститеменя, если я созналась в своей беспомощности. Кому вы хотите, чтобы япредставила вас? Боюсь, я могу предложить вам лишь писателей и художников,но они, вероятно, вас вовсе не интересуют. -- Я хотела бы найти Хэнка и поздороваться с ним. -- Ну конечно же. Джеймс, помните, вы говорили, что хотели быпознакомиться с Больфом Юбенком? Да, он здесь. Я скажу ему, что вывосторженно отозвались о его последнем романе на ужине у миссис Виткомб. Пересекая комнату, Дэгни спрашивала себя, почему она сказала, что хочетнайти Хэнка Реардэна и что помешало ей сознаться в том, что она заметилаего, как только вошла. Реардэн стоял в другом конце большой гостиной и смотрел на нее. Оннаблюдал, как она приближается к нему, но не сделал и шага навстречу. -- Привет, Хэнк. -- Добрый вечер. -- Он учтиво, но холодно поклонился, движения его былипод стать вычурной официальности костюма. Он не улыбнулся. -- Спасибо, что пригласил меня сегодня, -- весело сказала она. -- Должен признаться, я не знал, что ты придешь. -- Вот как? В таком случае я рада, что миссис Реардэн вспомнила обомне. Мне хотелось сделать исключение. -- Исключение? -- Я редко бываю на приемах. -- Очень рад, что в виде исключения выбран именно этот случай. -- Он недобавил: "мисс Таггарт", но его слова прозвучали так, словно он сказал это. Официальность его поведения была столь неожиданной, что Дэгни никак немогла подстроиться к ней. -- Я хотела отпраздновать, -- сказала она. -- Отпраздновать годовщину моей свадьбы? -- А сегодня годовщина твоей свадьбы? Я не знала. Поздравляю, Хэнк. -- Что ты хотела отпраздновать? -- Я подумала, что могу позволить себе отдохнуть. Решила устроить свойсобственный праздник в твою честь и в мою. -- По какому поводу? Она думала о новом железнодорожном полотне на скалистых склонахКолорадских гор, которое медленно тянулось к далекой цели -- нефтянымпромыслам Вайета. Она видела среди засохшей травы, голых камней и убогиххибарок голодных селений зеленовато-голубые отблески рельсов на замерзшейземле. -- В честь первых ста километров железной дороги из металла Реардэна,-- ответила она. -- Очень признателен, -- произнес Реардэн тоном, который больше подошелбы к словам: "Впервые об этом слышу". Она не нашлась, что сказать. Она чувствовала себя так, словно говорилас абсолютно незнакомым человеком. -- Мисс Таггарт, неужели это вы! -- прервал молчание жизнерадостныйголос. -- Именно это я и имею в виду, когда говорю, что Хэнк Реардэнспособен сотворить любое чудо. Знакомый бизнесмен подошел к ним с улыбкой искреннего, приятногоизумления на лице. Они часто собирались втроем на экстренные совещания поповоду тарифов на грузовые перевозки и проблем, связанных с доставкой стали.Он смотрел на нее во все глаза, и по его лицу было видно, что он пораженразительной переменой в ее внешности, переменой, думала она, которой Реардэнне заметил. Она рассмеялась, отвечая на его приветствие, не давая себе и секунды,чтобы осознать охватившее ее разочарование, чтобы не поймать себя на мысли,что ей хотелось увидеть восхищение на лице Реардэна. Она перекинулась сбизнесменом парой слов, а когда повернулась, Реардэна уже не было рядом. -- Так это и есть ваша знаменитая сестра? -- спросил Больф ЮбенкДжеймса Таггарта, глядя на Дэгни. -- Я не знал, что моя сестра -- знаменитость, -- сказал Таггарт сязвительной интонацией. - Но, дорогой мой, она ведь незаурядное явление в области экономики,нет ничего удивительного в том, что о ней так много говорят. Ваша сестраолицетворяет болезнь нашего столетия. Разлагающийся продукт века машин.Машины уничтожили человечность, оторвали людей от земли, загубили их души ипревратили их в бесчувственных роботов. Ваша сестра -- наглядный томупример: женщина, которая управляет железной дорогой вместо того, чтобыпознавать искусство прялки и рожать детей. Реардэн пробирался среди гостей, стараясь ни с кем не разговаривать. Оносмотрел гостиную, но не увидел никого, к кому бы ему хотелось подойти. -- Послушай, Хэнк Реардэн, а ты вовсе не такой плохой парень, когдатебя видишь вблизи, прямо в твоем логове. Тебе следует хоть изредкаустраивать пресс-конференции, и ты завоюешь наши сердца. Реардэн обернулся и окинул говорившего скептическим взглядом. Это былнеряшливо одетый молодой журналист из радикальной бульварной газетенки. Егооскорбительная фамильярность, похоже, означала лишь одно: он открыто грубилРеардэну, потому что знал, что тот никогда не опустился бы до общения стаким человеком, как он. Реардэн не пустил бы этого человека даже на порог своего завода, но онбыл гостем Лилиан. Реардэн взял себя в руки и холодно спросил: -- Что вам угодно? -- Ты не такой уж плохой парень. У тебя талант. Технологический талант.Но вот насчет сплава Реардэна я с тобой, конечно же, не согласен. -- Я вас и не прошу соглашаться со мной. -- Видишь ли, Бертрам Скаддер сказал, что твои действия... -- вызывающеначал было журналист, указывая в сторону бара, но вдруг замолчал, словнозашел слишком далеко. Реардэн посмотрел на неопрятного мужчину, склонившегося над стойкойбара. Лилиан представляла их друг другу, но тогда он не обратил на негоникакого внимания. Он резко повернулся и ушел с таким видом, который непозволил юному хаму последовать за ним. Реардэн подошел к Лилиан, стоявшей в кругу гостей, и, ни слова несказав, отвел ее в сторону, где их никто не мог слышать. -- Это кто, Скаддер из журнала "Фьючер"? -- спросил он, указывая всторону бара. -- Да, а что? Он молча смотрел на нее, не в силах поверить этому, не в силах найтихоть какую-то нить, которая помогла бы ему что-то понять. Она внимательноследила за ним. -- Как ты могла пригласить его? -- спросил он. -- О, Генри, не будь смешным. Ты же не хочешь выглядеть ограниченнымчеловеком, не так ли? Ты должен научиться терпимо относиться к мнению другихи уважать их право на свободу слова. -- В моем собственном доме? -- О, Генри, ну будет тебе! Реардэн молчал, его сознание было занято двумя картинами, которыенастойчиво вставали у него перед глазами. Он видел перед собой статью"Спрут", написанную Бертрамом Скадцером. Это было не выражение мыслей иидей, это было ведро помоев, публично выплеснутое на него. Статья несодержала ни единого, даже надуманного факта, лишь поток глумливых насмешеки набор эпитетов, из которых ничего не было ясно, кроме грязной злобы иничем не подтвержденных обвинений. Еще он видел перед собой очертанияпрофиля Лилиан, горделивую чистоту, к которой он стремился, женившись наней. Взглянув на нее, он сообразил, что видит этот профиль только мысленно,потому что она стояла анфас и пристально смотрела на него. Он вдруг заметилв ее взгляде такое выражение, словно все это доставляло ей удовольствие. Нов следующее мгновение Реардэн напомнил себе, что он пока еще не сошел с ума,и следовательно, этого не может быть. -- Чтобы впредь я этого... в своем доме не видел, -- сказал Реардэн, схолодным спокойствием вставив крепкое словцо. -- Да как ты смеешь со мной так... -- И не спорь, Лилиан. Еще одно слово, и я вышвырну его вон. Он дал ей минуту, чтобы ответить, возразить, зарычать на него, если ейхотелось. Она стояла молча, не глядя на него, лишь ее гладкие щеки,казалось, слегка запали. Слепо продираясь сквозь море света, звуков и запахов, он ощутилхолодное прикосновение страха. Он понимал, что должен разобраться наконец внатуре Лилиан, -- то, что он увидел сегодня, нельзя было оставить безвнимания. Но он не думал о ней и чувствовал страх потому, что знал: ответ наэту загадку уже давно потерял для него какое-либо значение. Реардэн вновь почувствовал наплыв усталости. У него было такоеощущение, словно он видел, как волны ее растут и крепчают, но не внутри его,а снаружи, растекаясь по всей комнате. На мгновение у него возникло